Глава 26

Я поженила сотни влюбленных пар. Я хоронила тела молодых, старых и едва родившихся на свет. Я умащивала мягкие пушистые макушки бесчисленного количества младенцев и утешала людей, ставших жертвами жутких травм. Я посещала тюрьмы, раздавала еду в бесплатных столовых и была в жюри бесчисленных конкурсов выпечки.

Но я не думаю, что все это имеет какое-то значение для Эмили и ее жениха Дилана.

Молодая женщина смотрит на меня с подозрением:

– Вы настоящий викарий?

– Я служу викарием больше пятнадцати лет.

Она хмурится:

– И у вас есть соответствующая подготовка?

Господи Иисусе, сегодняшнее утро обещает быть долгим.

Я через силу улыбаюсь:

– Да, разумеется.

– Просто… – Она сжимает руку Дилана. Это крепкий молодой человек с бородой и мягкими волосами. – Мы хотим, чтобы церемония была очень традиционной.

– Разумеется, – снова говорю я. – Это ваша свадьба. Она будет такой, как вы захотите. Именно это нам сегодня и предстоит обсудить.

Они переглядываются.

– Нам очень понравился другой викарий. – На этот раз говорит Дилан.

– Он очень хороший священник, – спокойно соглашаюсь я. – Но вы хотите пожениться двадцать шестого сентября, а преподобный Раштон в этот день занят. Кроме того, обязанности викария Чепел-Крофт лежат на мне.

– Ясно.

– Вы хотите пожениться именно здесь, в этой часовне?

– Да. Наши родители, обе пары, женились здесь. Так что, понимаете, это…

– Традиция?

– Да.

– Отлично. Что ж, почему бы вам не рассказать мне немного больше о себе.

Молчание. Молодые люди снова обеспокоенно переглядываются. Я вздыхаю и кладу ручку.

– Не хотите поделиться со мной тем, что вас так тревожит?

– Мы не сомневаемся в том, что вы справитесь, – говорит Эмили.

– Мы уверены, что вы квалифицированны и все такое, – подключается Дилан.

– Хорошо.

– Дело в фотографиях, – говорит Эмили.

– Фотографиях?

– Да. – Она меряет меня взглядом. – Просто я не думаю, что вы будете удачно смотреться на фотографиях.

Я ставлю чайник на плиту и достаю хлеб для тостов. Я отправила Эмили и Дилана поразмышлять над тем, что для них важнее – свадьба в часовне или тот факт, что у меня нет пениса (хотя я сформулировала это несколько иначе).

Эта встреча не улучшила моего настроения. Мне не дают покоя мысли о кукле и газетной вырезке. Меня нелегко запугать. Но я должна думать о Фло. Мне не нужно повторение того, через что нам пришлось пройти в Ноттингеме.

Я запихнула куклу и вырезку на дно мусорного бака, но задаюсь вопросом – кто еще об этом знает? Кто мог прочесть об этом в газете или онлайн? Эту историю совсем нетрудно найти. Первая моя мысль была о Саймоне Харпере. Он производит на меня впечатление мстительного и агрессивного человека. Но я не уверена, что у него настолько богатое воображение. Тогда кто? Ключ от часовни якобы есть только у Раштона, Аарона и меня. Но так ли это? Ключи могут потеряться, их можно скопировать, одолжить. Я вспоминаю то, как наблюдала за мной, стоя в дверях часовни, Клара.

Вставляю ломти хлеба в тостер. Хотя теперь, когда у меня перед глазами стоит мертвая ворона и измазанные ее кровью окна часовни, мой аппетит поубавился.

Я разыскиваю банку с джемом, когда вниз сбегает Фло. Я смотрю на часы. Пол-одиннадцатого.

– Доброе утро. Как спалось?

Она зевает.

– Нормально.

– Хочешь тост?

– Нет, спасибо.

– Кофе?

– Нет.

Она открывает холодильник и достает молоко.

– Есть какие-нибудь планы на сегодня?

– Я думала сходить в Хенфилд.

Хенфилд – это ближайший к Чепел-Крофт маленький городок.

– Ага, ясно. И зачем?

– Наркотики. Алкоголь. Возможно, порно.

Я молча смотрю на нее. Она качает головой:

– Что ты набросилась на меня с вопросами?

– Прости. Ты права. Почему мне должно быть дело до того, чем занимается моя единственная дочь? Которую вчера чуть не убили.

Она возмущенно оборачивается ко мне:

– Ты теперь всегда будешь мне это припоминать?

– Возможно, лет до тридцати или сорока.

Она наливает молоко в стакан.

– Вообще-то я собираюсь в Хенфилд, потому что там есть фотомагазин.

– Правда?

– Да. Я погуглила, они занимаются ремонтами.

– Твой телефон ловит наверху Интернет?

– Еле-еле. Кстати, когда придут мастера?

– Не знаю. Я от них не отстану. – Я смягчаюсь. – Тебя подвезти?

– Не надо. Я загрузила расписание автобусов.

– А, ну ладно.

Иногда я горжусь тем, что моя дочь такая практичная, зрелая и самодостаточная. Но порой мне хочется, чтобы она нуждалась во мне хоть чуть-чуть сильнее. Пятнадцать – это тот возраст, когда мы начинаем их терять. Хотя на самом деле, я думаю, мы начинаем их терять с того момента, когда они выскальзывают из нашего тела и делают свой первый вдох.

– Это ничего, что ты одна поедешь на автобусе?

Она бросает на меня уничтожающий взгляд.

– Я уже ездила на автобусах. Это всего лишь пятнадцатиминутная поездка.

– Знаю, но…

– Я в курсе. Меня чуть не убили. Попытаюсь не провоцировать в автобусе пенсионеров-убийц.

– Видишь ли, иногда они нападают всей стаей.

Она не может сдержать улыбку.

– Мама, все будет в порядке. Я просто хочу починить свой фотоаппарат. Понятно?

– Понятно.

– И ты только не обижайся, но мне просто необходимо ненадолго выбираться из этого дома. Мне нужен доступ в Интернет. Я хочу пообщаться с Леоном и с Кайли. Мне очень нужно хоть на какое-то время возвращаться в цивилизацию. Ну, или… – она замолкает, размышляя, – в какое-то ее подобие.

Разумеется, ей это необходимо. От чувства вины у меня перехватывает дыхание. Я вырвала дочь из бурлящего жизнью города и затащила в невообразимую глушь. Ради чего? Чтобы искупить вину? Потому что Деркин не оставил мне выбора? Как бы я ни убеждала себя в том, что здесь мы в большей безопасности, я беспокоюсь о Фло сильнее, чем когда-либо.

Я заставляю себя улыбнуться.

– Хорошо. Но если возникнут хоть какие-то проблемы, звони мне и я сразу за тобой приеду.

– Мама, я еду в фотомагазин, а потом собираюсь найти кафе, в котором есть вайфай. Не будет никаких проблем.

– Ладно. – Я поднимаю ладони, показывая, что сдаюсь. – У тебя достаточно денег на проезд и кофе?

– Вообще-то я хотела спросить – можно одолжить у тебя десятку?

Я вздыхаю.

– Не страшно, – кивает она.

После того как Фло уходит, я делаю себе кофе, успешно справляюсь с соблазном закурить и извлекаю из-под кухонной раковины коробку Флетчера.

Я смотрю на сломанную кассету. Скотч. Абсолютно уверена – это то, что мне нужно, чтобы ее починить. Но также уверена, что у нас его нет. Я откладываю кассету в сторону и достаю папку с надписью «Сассекские мученики».

У многих деревень есть темное прошлое. Сама история запятнана кровью невинных жертв и написана руками их палачей. Добро не всегда торжествует над злом. Молитвы не выигрывают сражения. Иногда нам необходима поддержка дьявола. Проблема заключается в том, что стоит хоть раз ею воспользоваться, и отделаться от него становится очень трудно.

Я сажусь и начинаю листать бумаги. Некоторые страницы – это распечатки из Интернета, другие – копии из книг. Текст по большей части наукообразный, сухой, изобилует датами и ссылками на времена правления королевы Марии и проведенной ею чистки. Лишь в самой середине папки мне попадается конкретное упоминание о Чепел-Крофт. Судя по всему, это очень старая статья, возможно, взятая из какого-то журнала. Шрифт плохой, а язык архаичный, но Флетчер подытожил содержание текста и сделал собственные пометки на полях.

На деревню напали, мучеников подняли из постелей и арестовали. Тех, кто отрекся, заклеймили, но отпустили. Тех, кто отказался отречься, обвинили в ереси и сожгли на костре. Две молоденькие девушки, Абигайль и Мэгги, спрятались в часовне. Их выдали. Выволокли наружу. Наказание девушек было еще более чудовищным. Мэгги выкололи глаза. Абигайль отрубили руки, ноги и голову, после чего обеих сожгли.

Я сглатываю комок в горле. Отрубили руки, ноги и голову.

У нее не было ни головы, ни рук.

Фло никак не могла этого знать. Я протягиваю руку к чашке с кофе. Он остыл, но я все равно выпиваю его залпом. В заметках Флетчера значится: «Кто их выдал?»

Следующий лист бумаги большой и сложен в несколько раз. Я разворачиваю его и раскладываю на столе. Мне требуется несколько мгновений, чтобы понять, на что я смотрю. Архитектурные планы часовни или, точнее, церкви, которая стояла здесь до того, как построили часовню. Они тоже старые и изрядно выцветшие.

Я, прищурившись, изучаю чертежи. Площадь здания была такой же. Я могу различить неф, сакристию. Но есть и другие части, которые мне никак не удается себе представить. Места, которые, похоже, со временем изменились. Еще один чулан? Подвал? Я не знала, что в часовне есть подвал. Возможно, это усыпальницы? Я задумчиво смотрю на чертеж, после чего аккуратно складываю все документы обратно и закрываю папку.

Переключаюсь на вторую папку. «Мерри и Джой». Желание закурить уже настолько сильное, что у меня даже руки подрагивают. Я открываю папку и начинаю листать распечатанные газетные статьи. Их меньше, чем можно было ожидать. Исчезновение девочек не вызвало широкого общенационального резонанса. Что само по себе странно. Мерри и Джой были юными, белыми и… женского пола. Я не хочу показаться циничной, но обычно именно таким людям газеты и все остальные средства массовой информации уделяют больше всего внимания. С самого начала полиция расследовала это дело как дело о побеге. Было много обращений к девочкам, которых просили вернуться домой, связаться с матерями. Никому даже в голову не приходило, что, возможно, они не могут этого сделать. Грустно, но факт – и мне это слишком хорошо известно из моей работы с бездомными – полиция чаще и охотнее тратит время на поиски мертвых девочек, чем живых.

Местная газета, похоже, публиковала статьи о девочках чуть дольше, но постепенно даже они превратились из передовиц в маленькие, а затем и вовсе крошечные статейки, заполняющие пустующие уголки газетных страниц.

Во всех газетах использовались одни и те же школьные фотографии девочек – довольно скверные, надо отметить. Мутные, устаревшие. Обе девочки выглядят на них младше, чем на снимке, который я нашла в комнате Джой. Возможно, это тоже препятствовало успешным розыскам?

И тут я наконец натыкаюсь на довольно длинную статью. Похоже, она была написана спустя какое-то время после исчезновения девочек. И не для газеты. Я щурюсь. В верхней части страницы мелким шрифтом напечатано: Сассекские истории – местные загадки и легенды. Март 2000. Выпуск 13.

Я начинаю читать.

Мерри и Джой были закадычными подружками. О таких говорят «не разлей вода». Они вместе выросли, вместе ходили в школу, вместе играли и катались на велосипедах. И однажды, весной 1990 года, когда им было пятнадцать лет, они вместе исчезли.

Как ни странно, но их особо не искали. Жители деревни не обшаривали заросли, водолазы не прочесывали реки и ручьи. Почти с самого начала все были уверены, что девочки сбежали. Полицейское расследование было поверхностным, и этот случай так и не сумел привлечь внимание общенациональной прессы. Чтобы понять, почему к исчезновению девочек отнеслись так безразлично, пожалуй, необходимо начать с истории деревни, в которой они выросли.

Чепел-Крофт – это маленькая деревушка в восточном Сассексе. Ее жители в основном занимаются фермерством и ходят в церковь. Они очень религиозны. Протестанты с кровавой историей мученичества.

Во времена религиозных преследований королевы Марии в 1556 году восьмерых жителей деревни, включая двух молоденьких девушек, сожгли на костре. На кладбище часовни в честь этого события установлен мемориальный памятник. Каждый год в годовщину этих чисток и в память о погибших мучениках верующие поджигают маленьких кукол из веточек, которых называют Сожженные девочки.

Было бы справедливо заметить, что, как и многие другие маленькие деревни, Чепел-Крофт – это очень обособленное местечко, замкнутое и сосредоточенное вокруг церкви и ее традиций.

Семьи Мерри и Джой были религиозными. Обе девочки в раннем возрасте лишились отцов. Но на этом сходство заканчивается. Джой вырастили в строгости, но любви. Дорин хорошая мать. Джой была ее единственным ребенком, так что Дорин жила ради дочери.

Что касается Мерри, то она росла в более хаотичном окружении. Ее мать, Морин, будучи очень набожной, в то же время страдала от алкоголизма. Мерри и ее брат не всегда посещали школу. Их одежда бывала грязной и поношенной. Часто у Мерри появлялись синяки, происхождение которых она никак не объясняла.

В наши дни все это послужило бы сигналом об отсутствии должной заботы и домашнем насилии. Но десять лет назад люди в маленьких деревнях считали, что в дела семей вмешиваться не следует.

Преподобный Марш, тогдашний приходской священник, позже признавался, что сожалеет о том, что не сделал больше. «Было очевидно, что дела там обстоят неблагополучно. Возможно, если бы кто-нибудь вмешался, трагедии можно было бы избежать».

Да уж, возможно. Похоже, что для Мерри единственной передышкой от ужасов жизни ее семьи была дружба с Джой и то время, которое они проводили вместе. Но эта отдушина тоже оказалась под угрозой.

Матери Джой никогда не нравилось общение ее дочери с Мерри. Она считала Мерри «неподходящей» подругой. Обе девочки уже посещали уроки Библии с преподобным Маршем. Но мать настояла на дополнительных уроках для Джой, что должно было «удержать ее на правильном пути».

Уроки Джой брала у молодого священника, курата в местной часовне, Бенджамина Грейди. Грейди был молод – всего двадцать три года – и честолюбив. Внешне он был привлекательным и обаятельным мужчиной. В него влюбились многие деревенские девчонки. Привлек ли он также внимание Джой?

Джой была красивой девочкой, и по деревне, конечно, поползли слухи, впрочем, совершенно безосновательные, что она ходит в церковь по ночам, вовсе не в те часы, на которые у нее были назначены уроки. Как бы то ни было, за несколько недель до исчезновения Джой резко прекратила посещать занятия у Грейди.

Что, если сердечная боль или безответная любовь подтолкнули Джой к побегу? Или это было что-то гораздо более зловещее? В конце концов, Грейди был взрослым мужчиной и имел влияние на девочку.

Полиция беседовала с Грейди. Но на то время, когда Джой видели в последний раз на автобусной остановке в Хенфилде, у Грейди было алиби. Он готовил службу вместе с преподобным Маршем.

Больше Джой никогда не видели.

Полицейские приходили домой к Мерри, чтобы расспросить ее об исчезновении лучшей подруги, но им ответили, что девочка «больна». Почему-то они больше так и не пришли.

Через неделю исчезла Мерри.

Такой поворот событий только укрепил полицейских во мнении, что Джой сбежала. Джой взяла с собой сумку с вещами. Мерри оставила записку: «Простите. Мы должны уехать. Я вас люблю».

Использование слова «мы», конечно же, наводило на мысль, что девочки планировали совместный побег. Возможно, они с самого начала собирались сбежать порознь и где-то встретиться позже. Беспокойство о безопасности девочек вылилось в призывы к ним выйти на связь.

Разумеется, они так этого и не сделали.

Как ни странно – возможно, это было совпадением, а может, и нет – сразу после исчезновения Мерри Грейди также внезапно покинул деревню. Нет никаких записей, свидетельствующих о том, что он еще где-то работал священником. Разумеется, он мог отойти от церкви, возможно, даже сменить имя. Но почему?

Еще более странным было то, что почти год спустя после побега Мерри, чуть ли не день в день, исчезли ее мать и младший брат. Они покинули дом, не взяв с собой ничего. О них также больше никогда не слышали.

В Чепел-Крофт никто не горит желанием говорить об этих девочках. Мать Джой страдает от деменции и все еще верит, что ее дочь скоро вернется. Кажется жестоким лишать ее этой надежды.

Возможно, Мерри и Джой и в самом деле сбежали в поисках лучшей жизни. Возможно, их судьба оказалась более печальной. Может, они просто не хотят, чтобы их нашли.

Но меня не покидает мысль, что кто-то где-то должен знать, что случилось с двумя закадычными подружками, сассекскими беглянками, Мерри и Джой. Их имена по-прежнему неразлучны.

Несколько мгновений я сижу, пытаясь совладать с различными эмоциями. Отчасти это горе. Отчасти гнев. Я смотрю на имя автора статьи. Что-то щелкает у меня в голове. Я начинаю листать газетные статьи в поисках имени репортера, который писал об этих исчезновениях в местной газете. Имена совпадают. Ну конечно.

Репортеры не бывают бывшими.

Дж. Хартман. Джоан.