Глава 25

– Проклятье!

Я открываю глаза. Майка прилипла к телу, намокнув от пота, одеяло валяется на полу. Спальня вокруг обретает очертания. Моя спальня. Очередной кошмарный сон.

Я сажусь и тянусь к чашке с водой на тумбочке. Выпиваю воду залпом. Дневной свет серебрится по краям занавески. В домике тихо и душно. Я бросаю взгляд на часы: 6: 13. Уснуть мне уже не удастся, можно и встать. Сегодня утром у меня свадебная консультация, так что ранний подъем не повредит.

Натянув спортивные штаны, я крадусь вниз по скрипучей лестнице. В доме пахнет овощным стир-фраем, который я вчера готовила на ужин. После еды мы с Фло устроились на диване с большим пакетом «Эм-энд-Эмс» и смотрели «Смертельное влечение», пока я не обнаружила, что она уснула у меня на плече. Какое-то время я ее не тревожила, наслаждаясь этой близостью. Когда была маленькой, она сворачивалась калачиком у меня на коленях, пока мы вместе смотрели фильмы. Только она и я. Так было всегда.

Отец Фло умер, когда ей было всего полтора года. Она его практически не помнит. На него напали прямо в церкви. В борьбе с нападавшим он упал и ударился головой. Я рассказала об этом Фло, когда она была достаточно взрослой, чтобы это понять. Я также рассказала ей, каким замечательным отцом он был и как сильно ее любил. И это правда. По большей части. Но, как и во многих других случаях, это лишь один из вариантов правды. История, рассказанная столько раз, что я и сама уже почти в нее верю.

В конце концов вскоре после полуночи я растолкала Фло и мы еле дотащились до постелей. Наши грязные тарелки все еще валяются в раковине. Разбитый фотоаппарат Фло лежит на кухонном столе. Я подхожу и беру его в руки. Понятия не имею, во сколько обойдется ремонт, но абсолютно уверена, что это будет стоить больше шести с половиной фунтов моих сбережений.

Я снова смотрю на фотоаппарат, ощущая тугой узел в животе. Молодежь считает себя неуязвимой, но по мере взросления, и особенно после того, как становишься родителем, ты начинаешь видеть опасность повсюду. Фло знает, кто стрелял из ружья. Я в этом уверена. Знает это и Ригли. Но по какой-то причине они не хотят мне этого говорить. И как насчет самого Ригли? Я не могу определиться. Он не внушает мне доверия, как не внушал бы любой мальчик, которого Фло привела домой, или тут есть что-то еще?

Я вздыхаю и смотрю в окно на часовню, испытывая непреодолимую потребность помолиться. Ясное дело, в этом нет ничего необычного – в конце концов, я викарий. Я молюсь каждый вечер, а также время от времени в течение дня. Но это не молитвы «на коленях со стиснутыми перед собой руками». Это скорее короткие беседы о том, что меня в данный момент больше всего беспокоит.

Бог – хороший слушатель. Он никогда не осуждает, не перебивает, никогда не влезает со своей, более увлекательной историей. И хотя большую часть времени я беседую сама с собой, проговаривание своих мыслей – отличная терапия.

Иногда, по аналогии с тягой к сигарете, молитва превращается в навязчивую потребность. Например, как сегодня утром. Меня все еще окутывают щупальца сна. Я бы многое хотела забыть. Плохие воспоминания как занозы. Иногда они причиняют боль, но с ними учишься жить. Проблема в том, что со временем все они обязательно поднимаются на поверхность.

Ключ от часовни лежит на столешнице. Я беру его и выхожу из дома. Облака расступаются, и между ними появляется солнце. Я смотрю в сторону кладбища, и мой взгляд останавливается на памятнике. Я иду к нему. Сегодня у его подножия еще больше кукол. Когда мы приехали, их было около полудюжины. Сейчас – не меньше десятка. Некоторые из них одеты в лоскутки ткани. От этого они выглядят еще более жутко. Персонажи детских ночных кошмаров. Я представляю себе, как они по ночам оживают, с трудом встают на свои палочки-ножки, бредут к дому, проскальзывают внутрь в щели приоткрытых окон…

Прекрати это, Джек. Ты уже не ребенок. Я пытаюсь совладать с охватившей меня дрожью и переключаю внимание на памятник. В верхней его части виднеется надпись:

Ниже идет список имен:

Абигайль и Мэгги. Сожженные девочки. Я прикасаюсь к высеченным в камне буквам. Они холодные, еще не успели вобрать в себя дневное тепло.

Под именами девочек:

Харперы. Ну конечно. Как там сказал Раштон – Саймон может проследить историю своей семьи до самых сассекских мучеников. Флаг ему в руки. Тем не менее в этом памятнике есть что-то такое, отчего меня охватывает грусть. Смерти во имя религии всегда так на меня действуют. Люди сражаются, пытаясь доказать, что их притязания на Бога более оправданны. С таким же успехом можно было бы сражаться за обладание небом или солнцем. И я уверена, что, не будь Бога, люди именно этим и занимались бы.

Я отворачиваюсь от памятника и его кукольной паствы и возвращаюсь к часовне. Подняв голову, смотрю на обветренное белое строение. «Дорожите ремнем, ибо дни лукавы». Ну хорошо. Мне необходимо примириться с этим местом, если я хочу, чтобы мое пребывание здесь имело хоть какой-то смысл. Я отпираю дверь и толкаю ее внутрь.

Солнечные лучи проникают в окна, бросая на скамьи золотые и красные отблески. Я всегда обожала эффект от взаимодействия солнечного света и оконных витражей.

И тут я спохватываюсь. В здешних окнах нет никаких витражей.

Я моргаю и озираюсь вокруг. Красные пятна на стекле, горький металлический запах. Я иду по центральному проходу, чувствуя, как внутри меня нарастает ужас, сопровождаемый ощущением дежавю.

Что-то лежит на полу возле алтаря. Что-то большое, черное и красное.

Я чувствую, как к горлу подступает тошнота.

Ворона. Искалеченная и избитая. Сломанные крылья, изувеченное тело.

Должно быть, она очутилась тут как в ловушке и начала в панике биться в окна в отчаянной попытке вырваться наружу. Я опускаюсь на корточки возле мертвой птицы. И замечаю нечто, едва виднеющееся из-под ее изуродованного тела. Слегка поморщившись, я отодвигаю ворону в сторону.

У меня шевелятся волосы на голове. Еще одна кукла из веточек. Она одета в черное, с белым лоскутком вокруг шеи. Воротник священника. К груди куклы приколот сложенный клочок бумаги. Газетная вырезка. Я разворачиваю ее. На меня смотрит мое собственное лицо. «Викарий с кровью на руках».

Я чувствую, как у меня на лбу начинает пульсировать вена. Как? Кто? Затем я слышу у себя за спиной какой-то звук. Скрип двери. Я вскакиваю на ноги и оборачиваюсь.

В дверном проеме стоит окутанная утренним светом фигура. Я щурюсь, наблюдая, как она приближается ко мне. Высокая, стройная. Белые волосы, завязанные в узел. Беговые легинсы и яркий флуоресцентный топ. Клара Раштон. Я запихиваю куклу и вырезку в карман.

– Доброе утро, Джек. Ты рано встала.

– Я могла бы сказать то же самое.

– Репетируешь проповедь?

– Вообще-то убираю мертвую ворону.

Она бросает взгляд на пол у алтаря.

– О боже. Бедная птичка.

– Я не понимаю, как она сюда попала.

– Видишь ли, в крыше довольно много дыр. Сюда уже проникали голуби, изредка воробьи. Но ворона – в первый раз. – Она сочувственно смотрит на меня. – Не лучшее начало дня.

– И не говори. А ведь нет еще и семи. – Я обвожу взглядом ее экипировку для бега. – А ты всегда так рано встаешь?

– Да. Брайан считает меня чокнутой, но я обожаю тишину и покой рассвета. Ты бегаешь?

– Даже за автобусом не побегу.

Она усмехается.

– Я уже остывала, когда заметила, что дверь открыта. Ну и решила заглянуть.

Это звучит несколько самоуверенно. Я бы даже сказала, бесцеремонно. Совсем как Аарон и его «проходил мимо». Можно подумать, они все за мной присматривают.

– Что ж, не хочу тебя задерживать, – говорю я. – Мне нужно убрать этот ужас.

– В офисе есть кладовая, там можно взять средства для уборки, – говорит Клара. – И четыре руки лучше двух. Можно я тебе помогу?

У меня нет ни одной уважительной причины отказаться от ее помощи.

– Спасибо.

Конечно, она пытается помочь. Но, идя за ней к офису, я не могу отделаться от мысли – как долго она стояла в дверях, наблюдая за мной?

Сорок минут спустя мы отмыли кровь с окон, а мертвую ворону бросили в мусорный бак позади часовни.

– Ну вот! – Клара обводит взглядом окна. – Теперь намного лучше.

И она права. Мы отмыли заодно часть грязи с окон, и от этого весь неф как будто засиял, став менее мрачным и затхлым.

– Спасибо, – снова говорю я. – Я тебе очень благодарна.

– Не за что, – отмахивается она. – В Чепел-Крофт мы все друг о друге заботимся.

– Что ж, приятно это узнать.

Она улыбается. Ей, должно быть, около пятидесяти пяти, но можно дать меньше, несмотря на белые волосы. Правду говорят, что красота некоторых женщин раскрывается с возрастом – чем больше времени проходит, тем лучше они выглядят.

– Знаешь, может, тебе необходимо от всего этого отвлечься? – теперь говорит она. – Как насчет того, чтобы вечером пойти со мной и Брайаном в паб? Сегодня викторина.

Должно быть, она читает выражение на моем лице.

– Не увлекаешься викторинами?

– Не особенно.

– Как насчет бокала красного вина?

– Ну, с этим я могу присоединиться.

– Отлично. А нам не помешает новый член команды.

– Кто еще в нее входит?

– Я, Брайан и Майк Саддат. Я не уверена, знаешь ли…

– Мы уже знакомы.

– Ага, прекрасно. Он пишет для местной газеты. – Ее глаза вспыхивают. – А знаешь, возможно, мы могли бы написать статейку о тебе…

– Лучше не надо, – чересчур поспешно говорю я.

– Не хочешь?

– Я, честно говоря, очень скучная. Почти нечего писать.

– О, Джек, я уверена, что это не так, – шутливым тоном произносит она. – Готова побиться об заклад, тебе есть что рассказать.

Я пристально смотрю ей в глаза:

– Приберегу свои истории для мемуаров.

Она смеется:

– Чудесно. В любом случае, если ты передумаешь, Майк очень милый, хотя в последние пару лет ему тяжело… Ты знаешь о его дочери? – помолчав, добавляет она.

– Да, он мне рассказал.

– Душераздирающая история. Она была такой прелестной девчушкой. И ей было всего восемь.

Я ощущаю укол в сердце, вспомнив Фло в этом возрасте. Сама невинность. Ее личность едва начала формироваться. И если бы ее у меня отняли… Я чувствую ком в горле.

– Что случилось?

– Трагическая случайность. Она играла в саду у друзей. У них есть веревочные качели. Каким-то образом одна из веревок обмоталась вокруг шеи Тары. Когда это заметили, было слишком поздно.

– Как ужасно.

– Ее пытались реанимировать, но Майку и его жене пришлось принять решение об отключении систем жизнеобеспечения.

– Кошмар.

– Да. Это оттолкнуло семьи друг от друга. Мамы были близкими подругами. После этого Фиона больше никогда не разговаривала с Эммой.

– Эмма – это Эмма Харпер?

– Да, это произошло у них дома. Поппи и Тара были лучшими подружками. Поппи не говорила больше года. И до сих пор по большей части молчит.

Я вспоминаю нашу встречу возле церкви. Странную молчаливость Поппи. Теперь я начинаю кое-что понимать. Стать свидетелем жуткой смерти своей подруги. Страшно себе такое даже представить.

Я качаю головой:

– Это настоящий ужас. Пойти поиграть к подружке и больше никогда не вернуться домой.

– И конечно, Фиона во всем обвинила Эмму.

– Это можно понять, но иногда за детьми просто невозможно уследить.

– Эммы там не было.

– Что?

– Она выскочила в магазин. Это совсем рядом, но…

– Она оставила их одних?

– Нет. Она оставила за старшую сестру Поппи, Роузи. Именно Роузи смотрела за детьми, когда Тара умерла.