От неожиданности госпожа Лихтенвальтер остановилась на мгновение, крепко вцепившись пальцами в перила.

– Мы никогда не обсуждаем пациентов, – проговорила она.

– Тогда, возможно, доктор Бьянчи сможет рассказать мне об этом.

Госпожа Лихтенвальтер достигла нижней ступеньки лестницы, повернулась и взглянула на Графа. Он небрежно опирался о колонну винтовой лестницы.

– У наших больных есть привилегии, – твердо произнесла она.

– Так же, как и у врачей. Вам не мешает жить мысль о том, какие у них привилегии и насколько мы полагаемся на них? – спросил он с улыбкой.

– Проживем как-нибудь, – довольно грубо ответила она.

– А если доктор окажется негодным – иногда такое бывает, – он ведь все равно остается при своем? Вам, должно быть, это яснее, чем любому непосвященному.

И хотя за все время осмотра клиники Граф не слышал ни единого звука, не говоря уже о человеческих голосах, госпожа Лихтенвальтер, озираясь вокруг, спросила хриплым шепотом:

– О чем вы говорите?

– Я высказал вам лишь свою гипотезу.

– Не стоит здесь… Пройдемте в кабинет.

Она вошла в помещение, пропустила туда Графа, закрыла массивную, орехового дерева дверь и повернулась к посетителю.

– Ну, так в чем дело?

– Давайте сядем.

Она присела на краешек ближайшего стула, не сводя с него глаз. Граф занял место, на котором сидел прежде.

– Представьте себе следующую картину, госпожа Лихтенвальтер, – начал он. – Вот пациент – совершенно одинокий человек. Он находится в чужой квартире, болен. Приглашает незнакомого врача. Тот говорит ему, что он смертельно болен, скажем, лейкемией. Дает ему лекарства, например, сульфамиды, и постепенно доводит до состояния, в котором мог бы оказаться больной лейкемией. Наконец, объявляет, что пациенту необходима госпитализация, и отвозит его в больницу. Но – маленькая подробность: не в обыкновенную больницу, а в частную клинику, вроде этой. – Темный багровый румянец начал заливать желтое лицо госпожи Лихтенвальтер, но она все так же молчала. – Туда, где нет постоянных лечащих врачей, – продолжал Граф. – Туда, где доктор бывает лишь ограниченное время, а персонал очерствел и не обращает внимания на страдания наркоманов. А наш гипотетический больной уже законченный наркоман, и его жизнь постепенно гаснет от постоянного применения убивающих препаратов. И что же написано в свидетельстве о смерти? Нервное истощение от злоупотребления наркотиками. А кто его пишет? Да все тот же лечащий врач! Но наш доктор – очень деятельный человек! В этот же день на другом такси он привозит в нормальную больницу другого пациента, у которого действительно острая лейкемия. Конечно же, его регистрируют под именем первого, тот умирает под чужим именем; его и хоронят под этим чужим именем на кладбище. Единственный подвох в том, что внезапно появляется друг умершего и видит тело покойного в похоронном бюро. Что ж, это только гипотеза… Увидел ли друг то, что ожидал увидеть? Смогли бы вы сыграть в эту игру, если бы не нашлось пациента с лейкемией, похожего на другого человека?

– У меня тоже есть вопрос. Зачем это кому-то было нужно? – хрипло спросила госпожа Лихтенвальтер.

– Ну, вопрос не из легких. Финансовый мотив не просматривается, если только он не связан с завещанием жертвы. Он оставил завещание, речь в котором идет, по крайней мере, о ста пятидесяти тысячах франков. Если он умер до того, как его изменить…

Тогда госпожа Лихтенвальтер угрожающе продолжила:

– Об таком нельзя говорить, господин Граф. Вас могут привлечь за клевету.

– Верно. Но я разговариваю не с первым встречным, госпожа Лихтенвальтер. Вы производите на меня впечатление весьма разумной женщины, – ответил Граф.

Госпожа Лихтенвальтер пересела за письменный стол, словно отгородившись им, и взглянула на Графа с гневной сосредоточенностью.

– Вы детектив. И никакой госпожи Мадер не существует, – подвела она итог своим размышлениям.

– Вот ее медицинская карточка.

Заведущая клиникой даже не шевельнулась, чтобы взять бумаги.

– Я могу позвонить доктору Бьянчи.

– Неужели? Но даже если у вас есть телефон, вы не сделаете этого.

Она забарабанила пальцами по подлокотнику.

– Вы рассчитываете на эффект, который любое расследование произведет на репутацию заведения подобного рода. Достаточно разговоров – нет, не скандала, просто разговоров, – и пациенты побегут отсюда. И врачи их больше сюда не направят. Вы играете на этом. Хорошо, давайте разрешим этот вопрос. Если вы полагаете, что один из наших пациентов не тот, за кого его выдают, пойдемте – я познакомлю вас с этой особой прямо сейчас. – Она вскочила на ноги. – Пусть я лучше потеряю больных доктора Троллингера, чем все мое дело. – Когда же Граф встал, она насмешливо продолжила: – А как вы проверите, что вас привели в нужную комнату?

– Я доверяю вам безоговорочно, госпожа Лихтенвальтер.

– Неужто?

– Вы просто не впустили бы меня, если бы ваша совесть не была чиста.

Госпожа Лихтенвальтер хрипло рассмеялась.

– Вы абсолютно правы. Когда мой муж умер, он оставил меня без средств к существованию. Мне пришлось поработать в полиции, прежде чем я получила медицинское образование. Обычно меня посылали взглянуть на притоны, перед тем как устроить облаву. Если в каком-либо злачном месте что-то скрывали, дальше входной двери мне проникнуть не удавалось. Беда в том, что я не могу вызвать сиделку – мы не оставляем пациентов одних.

Они снова вышли из кабинета, поднялась на три пролета вверх по лестнице. Там госпожа Лихтенвальтер остановилась.

– Подождите, пока я избавлюсь от сиделки, – распорядилась она. – Не хочу, чтобы в больнице пошли сплетни. Я пошлю ее с каким-нибудь поручением. Она только обрадуется – хоть какое-то разнообразие.

– Значит, все-таки пациента можно оставить одного?

– Это займет не более тридцати секунд.

Сквозь двойные двери она прошла в другое здание и почти тотчас вернулась.

– Учтите, вы – электрик.

– Надеюсь, лишь номинально?

Они вошли в зал, где Граф уже побывал, и госпожа Лихтенвальтер открыла одну из дверей. Он прошел мимо нее в приятную комнату, окна которой выходили во двор. Частично прикрытые внешние ставни смягчали палящий зной, и лишь через мгновение Граф различил на открытых окнах прочные железные решетки. Сквозь открытую дверь он успел заметить белый кафель чистенькой ванной комнаты.

Женщина, примерно лет пятидесяти, сидела возле стоявшего в простенке стола, тасуя колоду карт. В первую очередь бросился в глаза режущий, ярко-рыжий цвет волос, и лишь потом удалось рассмотреть лицо – скуластое, с прекрасными пропорциями, но тронутое какой-то сыпью и изрезанное глубокими морщинами. Черты лица поражали своей неопределенностью, смазаностью – как будто чья-то рука неосторожно обошлись с еще влажной акварелью. Дама явно следила за собой: ухоженные руки с узкими кистями и длинными пальцами, свежий лак на красивых ногтях, обутые в туфли из крокодиловой кожи изящные ноги. Ее летнее платье с длинными рукавами, хотя не новое и несколько устаревшего фасона, было сшито из натурального шелка. На руке висела небольшая красная сумочка.

– Мастер пришел проверить электричество, госпожа Дювалье, – обратилась к сиделке госпожа Лихтенвальтер. – Всего минутку. Он не побеспокоит вас.

Госпожа Дювалье подняла глаза, и ее туманный взгляд спокойно сфокусировался на Графе. Затем она отложила карты, встала, оперлась руками о стол и произнесла глуховатым голосом:

– Заберите меня отсюда. Увезите меня домой.

Граф тотчас почувствовал дух того замкнутого круга людей, к которому когда-то принадлежала госпожа Дювалье. Никогда, что бы с ней ни произошло, она не утратит его характерных черт: эту величественную, уверенную осанку привилегированного класса, эту легкость в манере общения с незнакомыми людьми, эту неукротимую волю. Он, как на ладони, увидел сферу ее интересов: голубые экспрессы, роскошные яхты, премьерные спектакли в оперных театрах всего мира, званые обеды с бриджем, бенефисы и концерты… Но ее давно лишили привычного антуража – эти ярко-рыжие волосы явно отражали чей-то чужой вкус.

Тут госпожа Лихтенвальтер, прервав его размышления, заговорила успокаивающим и довольно шутливым тоном:

– Ах, оставьте, госпожа Дювалье. Ну что вы.

Госпожа Дювалье не обратила на нее ни малейшего внимания. Она не сводила взгляда с Графа, прижимая к груди красную сумочку, и повторяла:

– Заберите меня домой. Я хочу домой.

Госпожа Лихтенвальтер укоризненно покачала головой.

– Вы же знаете, что так говорить нельзя.

Граф, несмотря на предупреждение Бьянчи, не смог мысленно удержаться от прежнего вопроса: «Так кто же настоящий контролер и кто – настоящий полицейский?»

– А где он, госпожа Дювалье? – мягко спросил Граф.

– Кто – он? – Она подняла на него взгляд выцветших глаз.

– Ваш дом.

– Вот-вот, где он? Ну-ка, скажите ему, госпожа Дювалье, – произнесла госпожа Лихтенвальтер все тем же ненатуральным, шутливым тоном.

Госпожа Дювалье пробормотала что-то, огляделась по сторонам, постояла в нерешительности и как-то поникла, словно гадкая шутливость лишила ее сил. Она медленно села, подобрала карты и начала раскладывать их с таким видом, будто карты всегда составляли самую важную часть ее жизни.

– Надеюсь, хватит? – краешком рта спросила госпожа Лихтенвальтер, обращаясь к Графу.

Тот кивнул.

– Тогда подождите меня внизу. Я не могу уйти, пока не вернется сиделка.

Граф спустился вниз, уселся в кабинете на стул и закурил.

– Не знаю, можно ли здесь курить, – проговорил он, когда заведующая вернулась в кабинет.

В ответ та вытащила смятую пачку сигарет из ящика письменного стола, отказалась – мотнув головой – от предложенной Графом зажигалки и чиркнула спичкой о коробок. Закурив, она спросила тоном мрачного удовлетворения:

– Ну?

– Никогда в жизни не видел ничего более тягостного.

– Расплата за то, что напугали меня до полусмерти. Полагаю, это не та персона, о которой вы говорили?

– Нет.

– Ей не нужны наркотики. Она и так на грани смерти по нескольким причинам.

– Господи, да кто она такая?

– Просто маниакальная алкоголичка. Это все, что мы знаем. Остальное – не наше дело. Какая-то старинная пациентка доктора Троллингера. Прошлой весной ему послали сигнал бедствия из одного дешевого отеля. Он оплатил счет и доставил ее сюда. Долго у нас – да и вообще в жизни – она не задержится. Одно могу сказать в ее пользу: она не падает духом. Любая другая в ее положении лежала бы пластом, а она ничего – держится. Даже красит волосы. Хорошо воспитана, – подытожила госпожа Лихтенвальтер и, вынув сигарету изо рта, улыбнулась.

– Склонна к самоубийству?

– Нет, просто психическое истощение. У нее нет депрессии. Возможно, думает, что смерть – самый короткий путь домой. – Госпожа Лихтенвальтер уже без улыбки посмотрела на свою сигарету.

– Есть средства?

– Небольшая рента или что-то в этом духе. Достаточно, чтобы содержать ее здесь. Доктор Троллингер присматривает за ней.

– Почему она так цепляется за свою сумочку?

Госпожа Лихтенвальтер бросила на Графа проницательный взгляд.

– А вы все замечаете. Там нет ничего, кроме всякого хлама. Мы проверяли, когда она поступила сюда. Мы боялись, что в сумке может быть что-то опасное для жизни. Оказалось – просто хлам и на франк мелочи. Наверное, ей кажется, что там по-прежнему полно банкнот и драгоценностей. Во всяком случае, она не выпускает сумочку из рук ни днем, ни ночью, даже убирает на ночь под подушку.

– Она еще имеет право подписывать чеки?

– Какие чеки?

– Ее ренты.

– Не знаю. Этим ведает доктор Троллингер. Возможно, у него есть какие-то полномочия, пока она жива. Ничего не знаю. – Заведующая искоса смотрела на Графа сквозь сигаретный дым.

Он продолжал молча курить.

– Во всяком случае, – проговорила госпожа Лихтенвальтер, – вы можете позабыть и о такси, и о больном лейкемией, и о похоронном бюро. Разве не так?

– Абсолютно точно.

– Небось сочинили все это, чтобы заставить меня показать пациентку? Вот уж доктор Троллингер обрадуется. Мне, конечно, придется рассказать ему об этом.

– Конечно.

– Не могу поверить, что в этой истории замешан доктор Бьянчи!

– Не волнуйтесь. Просто госпожа Мадер для него не чужой человек, вот и все.

Граф встал.

– Весьма признателен. Я отношусь к вам с большим уважением, госпожа Лихтенвальтер, и, смею надеяться, взаимным.

– Я не настолько рассердилась на вас, как следовало бы, если это послужит вам утешением. – Впервые женщина взглянула на него с интересом и любопытством. – А вы забавный.

– Неужели?

– Вы адвокат или что-то в этом роде?

– Не адвокат. Но что-то в этом роде.

Граф протянул руку госпожа Лихтенвальтер, ее рукопожатие оказалось вялым – силы покинули ее могучее тело. И, словно в поисках духовного утешения, она уставилась на портрет трагической, в сущности, личности – Иеремии Валпа.

Граф снова оказался на улице, постоял немного, рассматривая мрачный фасад психиатрического заведения. Сейчас он лучше понимал, почему выгодное – с материальной точки зрения – заведение производило на постороннего такое отталкивающее впечатление. Оно выглядело так, что любой прохожий, бросивший на него мимолетный взгляд, в первую очередь решит: «Здесь нет ничего достойного первых страниц газет. Здесь не бывают значительные лица города. Мы не стоим вашего внимания». Однако, у Графа появилась абсолютная уверенность, что, по крайней мере, одна пациентка клиники Иеремии Валпа вполне достойна первой полосы газет. Пациентка, известная здесь под именем госпожи Дювалье.

На первом же авто он вернулся к дому доктора Троллингера и быстро прошел к зданию напротив. Надеясь, что остался незамеченным, Граф нырнул в обшарпанную парадную и поднялся наверх по ступеням замусоренного вестибюля. Визитная карточка с именем Тринкла была втиснута в рамочку рядом с дверным звонком. Граф позвонил. Дверь щелкнула, и он погрузился в атмосферу сумерек и ветхости.

Еще одна крутая, узкая лестница с осевшими, стершимися ступенями, без ковра, с шаткими перилами – и, наконец, Граф оказался в маленьком холле, где его встретил Иг.

– Неплохое местечко нашел я вам, – Граф заморгал, привыкая к темноте. – Необычайно веселое местечко. Атмосфера старины и полного уединения.

– Стараемся не привлекать внимания, – пожал плечами Иг. – Окна в потолке закрыты ставнями.

Они направились к фасаду дома и вошли в убогую комнату, где гостиный гарнитур многие годы собирал пыль, и теперь когда-то синевато-фиолетовый бархат обивки выглядел серым. Еще в комнате стоял диван. Господин Иг собрал постель несколько небрежно и сейчас, смутившись, запихнул внутрь высунувшийся наружу угол подушки. Он подошел к Графу, который размышлял, стоит ли ему присесть на подозрительно неустойчивый стул.

– Он еще ничего, и я его протер, – успокоил Иг.

– Благодарю. – Граф сел. – Ваш подопечный принимает больных?

– Пока рановато. Но объект дома.

– Очень кстати. У меня предчувствие, что сегодня он отменит прием.

– Почему?

Прислонившись к стене возле открытого окна, Иг бросил взгляд через улицу на кабинет Троллингера.

– Нам повезло, что мы успели. Ему наверняка позвонили, и сейчас он будет перевозить пациентку из больницы И. Валпа.

– Ага. Тринкл говорил что-то об этом заведении. Вы обнаружили пациентку?

– Я ее видел.

Иг взглянул на Графа с едва заметной улыбкой человека, отдающего дань уважения искусству другого.

– В самом деле?

– Только что. Я сейчас возьму такси. Когда Троллингер выйдет, присоединяйтесь ко мне на углу – нам нужно проследить за ним.

– Чтобы узнать, куда он отвезет даму?

– Точнее – что у нее в сумочке. Содержимое может дать ключ к установлению ее личности. Это старая сумочка, но стоила когда-то весьма дорого – возможно, франков двадцать. Я заметил – даме больше нравятся добротные старые вещи, чем дешевые новые.

– Вы полагаете, что я должен взглянуть на то, что у нее в сумочке?

– Единственный шанс проделать это – пока пациентку перевозят, а потом ее снова запрут в четырех стенах.

– Шикарная дама, да?

– Сильно опустилась за последние годы.

– И она безропотно отправится, куда он скажет?

– Если он скажет, что везет ее домой.

– Домой?

– Она хочет домой.

Поразмыслив немного, Иг взглянул на Графа.

– Куда?

– Я даже не знаю, существует ли тот «дом». Возможно, в начале века он был где-то здесь, в Берне. И кстати: не называйте эти годы забавными, как вы любите, Иг.

– А разве не так?

– Не особенно. И не для каждого. И не всегда.

– Она свихнулась, да?

– Похоже. Во всяком случае – на этой теме.

Граф встал.

– Но Троллингер очень рискует, сам взявшись за перевозку.

– Она очень больна. Он хочет быть под рукой на случай, если ей станет плохо.

– Вы хотите, чтобы я обнаружил инициалы на сумочке или портсигаре или еще где-нибудь?

– Любые опознавательные знаки на чем бы то ни было.

– А в этой психушке разве не просматриввали ее вещи, чтобы изъять все подозрительное?

– Зачем? Троллингер не просил их держать все в секрете. Там понимают, что у нее не настоящее имя. Она же алкоголичка. Многие люди попадают туда под вымышленными именами – главное, лишь бы не преступники.

– А он сам не заберет какие-нибудь вещи?

– Надеюсь, он их не заметит. Он не из тех, кто обращает внимание на женские безделушки.

– И что вы предпримете, если я ничего не найду?

– Обойдусь как-нибудь. У меня нет особой необходимости устанавливать ее личность, Иг, я просто очень хочу это сделать!

Граф спустился по темной лестнице и снова оказался на улице. Он поспешил за угол и остановил машину.

Водитель, крепкий старик с могучими усами, не возражал последить за кем-нибудь, лишь бы дело не дошло до стрельбы.

– Стрельбы не будет, – пообещал Граф.

Он вручил шоферу половину щедрых чаевых, пообещал заплатить по счету и выдать вторую половину, когда закончится поездка, сел в машину и приготовился ждать. Однако, вскоре появился запыхавшийся Иг, вскочил в такси и торопливо проговорил:

– Он выводит машину. Повесил на двери табличку – «Сегодня приема не будет».

В этот момент появился автомобиль Троллингера, Граф указал на него своему водителю, и гонка началась. Старик все время держал машину Троллингера в поле зрения, и только один раз их разъединил светофор. К счастью, это случилось неподалеку от заведения Иеремии Валпа. Преследователи все еще беспомощно стояли у светофора, а тем временем доктор вышел из «мартини» и позвонил. Госпожа Лихтенвальтер вывела госпожу Дювалье и помогла ей сесть в машину, подав – в заключение – сумочку. Свет сменился, и таксомотор устремился за машиной Троллингера. Однако, Иг уже потерял один из шансов заглянуть в красную сумочку госпожи Дювалье. Следующий шанс будет последним.