Книга: Записки из Города Призраков
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

– Лив. Перестань меня игнорировать. Посмотри на меня. – Выдуманный призрак рядом со мной на сверкающем полу. Он в той же одежде, что и вчера: баскетбольные шорты, которые он часто носил при жизни, выбранная с таким тщанием клетчатая фланелевая рубашка.
Я не смотрю на него, потому что он не настоящий. И я это знаю, потому что не чокнутая. Я здравомыслящая личность, ожидающая своего отца, разрисовывающая чертеж этого уродливого здания.
– Эй, послушай. Тебе надо посмотреть на меня. Я не знаю, сколь долго смогу оставаться здесь. – Штерн на мгновение замолкает, потому что видит: я коротко глянула на него. Он наблюдает за мной, пристально, неотрывно. – Ливер, ты должна прислушаться ко мне. Твоя мать не убивала меня, Ливер. Я хотел сказать тебе об этом прошлым вечером, но ты убежала и…
Я начинаю напевать себе под нос, блокируя его слова. « Просто игнорируй его. – Я убеждаю себя продолжать дышать, хотя воздух опять с трудом находит путь в легкие. – Он не настоящий. Если ты будешь игнорировать его, он уйдет. Ты не чокнутая. Ты не чокнутая. Ты можешь заставить его уйти».
– Она этого не делала, понимаешь? Я это знаю. Возможно, это единственное, что я знаю наверняка. Именно это я и хотел тебе сказать.
Я вижу, что рисунки начинают расплываться, чувствую выступившие на глазах горячие слезы. « Исполнение желаний»: фрейдистская теория, подсознательные устремления выходят из снов, истерические фантазии. Я внимательно слушала в тот день на уроке психологии. Меня это интересовало. Я подношу карандаш к бумаге, рисую что-то абстрактное, ничего конкретного.
– Ты слышала, что я только что сказал? – Теперь он сидит на корточках передо мной, его руки на моих коленях, лицо в нескольких дюймах от моего. Странно, но он него пахнет костром. – Ты понимаешь? Она невиновна. Ты можешь помочьей. Ты можешь помочь мне.
Меня начинает трясти, несбыточные надежды сжимают мои внутренности, как лианы-мутанты. «Прекрати. Просто прекрати». Я хочу встать, я хочу убежать, но не уверена, что ноги удержат меня.
Штерн садится, по-прежнему передо мной, затихает. Какое-то время молчит. Смотрит на широкие стеклянные створки двери вестибюля, на автомобильную стоянку.
– Что здесь было прежде? – Он оглядывает просторный, залитый светом вестибюль, более темный коридор, отходящий от него, шоссе, которое видно за воротами. – Пастушье поле, так? Мы играли тут в бейсбол! Ох… одно из первых воспоминаний, которое пришло ко мне после того… после того, как я оказался там, где сейчас нахожусь. До чего приятно.
– Райна и я называем это место Город призраков, – осторожно говорю я, отдавая себе отчет, что веду разговор с кем-то несуществующим. – Она говорит, что здесь плохая энергетика.
– Она права. Так и есть… я это чувствую. – Его темные кудри торчат во все стороны. Он никогда с ними не справлялся. – Ты это слышишь?
– Слышу что?
Он закрывает глаза, возможно, чтобы лучше слышать.
– Кто-то плачет… ты слышишь?
Я качаю головой: не слышу. Не слышу ничего, кроме шуршания толстых пальмовых листьев, которые иногда касаются стеклянных стен, да далекого гула автомобилей на шоссе.
Я решаю, что больше не буду дожидаться отца. Мне нужно уйти отсюда: от этого момента, этого безумного, воображаемого, истерического момента. Я складываю архитектурную схему и сую в сумочку.
– Куда ты собралась? – спрашивает он.
– Домой, – отвечаю я резко. – Тебя здесь нет, Штерн. – Я смотрю ему в глаза. – Я тебя вы-думала.
Как только я это произношу, он неистово дрожит, а потом исчезает. «Пуф!» Вот так. Я трясу головой, сердце бьется быстро, кожа горячая, ее покалывает. Я схожу с ума. Я точно схожу с ума.
Я запихиваю сумочку в ранец, надеваю его на плечи, спешу к стеклянной двери, к своему велосипеду. Влажность такая сильная, что мне нечем дышать. Руки трясутся, когда я пытаюсь вставить ключ в замок цепи, но я справляюсь, залезаю на широкое, горячее сиденье, качу по длинной, усыпанной гравием подъездной дорожке, потом по Воробьиной улице к променаду.
Дорога за спиной словно в тумане. Шины бьются о неровности променада, образы заполняют голову, запретные, нежеланные воспоминания.
Когда мамина паранойя усилилась, она не могла выйти из дома без бейсбольной биты. Доктор увеличил дозу лекарств до такой степени, что она едва могла шевелиться, не то чтобы куда-то пойти. Она говорила, что таблетки туманят сознание, что ей проще бояться смерти от укуса гремучей змеи, чем сидеть перед роялем, зная, что никакого вдохновения нет, а пальцы не могут вспомнить ни одной мелодии, которые легко играли раньше.
Одна из ее сонат, которая всегда вызывала мысли о папе, – ритмичный, успокаивающий стук ковбойских сапог по залитой дождем улице, – звучит в моей голове, пока я еду.
Дома кондиционер работает на полную мощность. Я оставляю туфли и остальное в выложенной плиткой прихожей, заглядываю в темную кухню, вижу ящерицу, которая бежит по дальней стене. Оставляю велосипед, поднимаюсь на второй этаж в свою комнату, запираю дверь, едва переступив порог, жду, пока сердцебиение придет в норму.
Эта комната для меня все еще чужая. Мне недостает комнаты, в которой я выросла: деревянный пол, турецкие ковры, мамина детская мебель, которую мы вместе перекрашивали, когда я была маленькой. Только моя кровать прежняя, и мне не терпится забраться под покрывало, чтобы спать долго и крепко… может, и не проснуться. Уснуть вечным сном. Как уснул он. Я задаюсь вопросом: а есть ли пение там, где он сейчас, в Нигде? Есть ли там колыбельные? Может, я пущу его в свою голову, когда засну. Может, позволю ему спеть мне. «А ночью я увидел сон, такие, брат, дела, и в этом сне с холма ко мне моя Сюзанна шла. Не плачь, не плачь, Сюзанна, не плачь ты обо мне».
Я поворачиваюсь, готовая юркнуть под покрывало, и замираю: Штерн. Терпеливо сидит у моего стола, наклонившись вперед, смотрит на меня.
– Знаешь, – он улыбается так, будто ему больно, – ты всегда ездила на велосипеде как де-вочка.
У меня возникает желание закричать, повалить его на землю, вцепиться в лицо ногтями. Вместо этого я закрываю глаза, прижимаю руки к ушам, затягиваю: «Я тебя не слышу я тебя не слышу я тебя не слышу» и «Я не чокнутая я не чокнутая я не чокнутая…».
Штерн встает и направляется ко мне.
– Ты не чокнутая, – говорит он. И когда он это говорит, я чувствую, как его руки накрывают мои: ощущаю дрожь там, где он ко мне прикасается.
Мои глаза распахиваются: он так близко, такой холодный.
– Почему это происходит? – шепчу я.
– Послушай. – Голос его ровный, такой успокаивающий и знакомый. И внутри у меня что-то разбивается. Это же здравомыслящий парень, рядом с которым я росла всю мою жизнь, парень, который всегда знал, как вернуть меня на землю, когда я боялась, нервничала, расстраивалась. Парень, который служил мне якорем. – Я понимаю, тебе это кажется безумием, но если все упростить до предела, речь о следующем: человек, который меня убил, все еще здесь. Ходит среди вас. На свободе. И этот свет, который я вижу, оттуда, где нахожусь… когда тянусь к нему… он посылает меня к тебе. И не только потому, что ты моя лучшая подруга. Не потому, что мы клялись в вечной дружбе, понимаешь? – В голосе появляется мольба. – Ты можешь мне помочь. Ты должна мне помочь. Мы должны с этим разобраться. Найти убийцу. Покончить с ним.
Я смотрю на него пристально.
– Я не могу тебе помочь, Штерн. Убийца не на свободе. В тюрьме. Убийца – моя мать.
Он качает головой.
– Она этого не делала.
Теперь меня трясет, я в ярости, вся горю.
– Ты рехнулся? Есть улики. Они нашли ее рядом с тобой… с твоим телом. Потребовалось много времени, чтобы осознать такое, но мы осознали или начали осознавать, и теперь мне надо с этим только сжиться, понимаешь? – Я моргаю, изо всех сил пытаюсь изгнать дрожь из голоса. – Отец хотел остаться в «О, Сюзанне», хотел, чтобы Хитер переселилась туда. Ради меня. Но мы не смогли. Люди каждый день забрасывали дом яйцами. Писали на нашей двери ужасные слова. Делали все, чтобы мы никогда, никогда не забыли. – Я глубоко вдыхаю, чтобы взять себя в руки. « Ты говоришь с тем, кого нет. Он не настоящий. Его не существует». Я продолжаю напоминать себе об этом. – Извини. – Я поворачиваюсь к нему лицом. – Это так странно – спорить с тем, кого здесь нет. Особенно если он в разгаре лета носит рождественскую фланелевую рубашку.
– Там, где я, всегда холодно, – отвечает он искренне и просто. Пауза, потом он спрашивает: – Здесь есть что-нибудь из музыкальных сочинений твоей мамы?
Я слишком устала, чтобы задаваться вопросами о необъяснимой логике моей галлюцинации.
– Несколько коробок, которые я не разрешила папе сдать на склад. – Я тру глаза. – Ноты, блокноты, что-то еще… Почему ты спрашиваешь?
И тут он проходит мимо меня – по телу опять дрожь – к двери спальни.
– Отведи меня к ним, – говорит он, и я слышу волнение в его голосе. – Я собираюсь доказать тебе, что я настоящий.
– Они там. – Я иду к стенному шкафу. Картонные коробки спрятаны в глубине, под моими туфлями и старыми шарфами, потому что отец перевез все мои вещи из старого дома, но я их еще не разбирала. Вытащив коробки из шкафа, я стою рядом, глядя на них.
– Открой, – просит Штерн.
Я медленно отдираю клейкую ленту, откидываю клапаны. Теперь, когда коробки открыты, видны стопки бумаг. И сдержать слезы уже нет никакой возможности: это музыка моей мамы. В смущении я отворачиваюсь от Штерна.
– Ну, – наконец спрашиваю я, – это ты хотел увидеть? Ноты?
– Нет. Должна быть черная деревянная шкатулка с белыми нотами на боковинах.
– Я никогда не видела у мамы такой шкатулки.
Я лезу в первую картонную коробку, медленно, осторожно ощупываю нотные листы с обтрепанными краями, словно боясь, что они рассыплются в пыль от моих прикосновений: как теперь рассыпается она в моих кошмарах.
– Посмотри в другой коробке. Здесь шкатулки нет. В той, – указывает он. – Давай.
Я уже не борюсь с его голосом. Отодвигаю первую коробку и берусь за следующую. Наверху несколько старых альбомов с фотографиями, а под ними маленькая черная шкатулка. С белыми нотами на боковых сторонах. По моим рукам ползет холодок. Я никогда не видела этой шкатулки. Уверена в этом. Так как я могла ее выдумать?
Штерн опускается на колени рядом со мной, и я дрожу, когда он приближается еще на несколько дюймов.
– Она. – В голосе слышится радостная удовлетворенность. – Открой ее. Там тонкий слой чего-то, а под ним «Сливочные карамельки Гетса». Она всегда давала их мне после урока. Знала, что они мои любимые. И однажды сказала, что прячет их здесь, чтобы ни ты, ни твой папа до них не добрались.
Чувствуя, будто моя рука принадлежит не мне, я поднимаю крышку шкатулки, чтобы найти тонкую деревянную пластинку, как и предупреждал Штерн. Медленно убираю ее и вижу «Сливочные карамельки Гетса», уложенные в два слоя. Я смотрю на Штерна.
– Господи… – Чувствую, как убыстряется пульс, а чувство облегчения наполняет меня одновременно с ужасом. « Он настоящий. Иначе быть не может».
Он кивает.
– Да.
Вопросы проносятся в мозгу, слетают с губ.
– Ты помнишь, что случилось? Как тебя убили? – Слова душат меня. Штерн. Мой Штерн – здесь. Настоящий, но и ненастоящий. По-преж-нему не вернувшийся, по-прежнему не мой.
Штерн трет лоб, на лице тревога.
– Нет.
– Тогда откуда такая уверенность, что моя мама невиновна? Как ты помнишь, где она прятала карамельки, но не можешь вспомнить, что случилось ночью, когда тебя убили?
Штерн поджимает губы.
– Та ночь была… темной. Почти все мои воспоминания темные. Но я просто… знаю. Я все еще могу, как это сказать, кое-что чувствовать. Я чувствую тебя. И я чувствую, что с моей смертью что-то не так. Вероятно, поэтому я здесь, понимаешь? Незаконченное дело. Воспоминания отрывочные… я не знаю, откуда они берутся. Я не знаю, почему я что-то помню, а что-то – нет. Сейчас многое не имеет смысла, но я думаю, это часть… умирания. Возвращения туда, где тебя быть не должно. Большая часть воспоминаний недостижима. Ускользает от меня.
Он поднимает на меня глаза, и на мгновение наши взгляды встречаются.
Я глубоко вдыхаю. « Что ж, я ему подыграю. Чтобы посмотреть, куда это ведет».
– Ладно… давай начнем от печки. Что ты помнишь?
Дверь открывается одновременно со ртом Штерна.
Папа.
Я мгновенно поворачиваюсь к моему лучшему другу, к моему возлюбленному, к моему Штерну, но он ушел. Исчез. Не знаю, почему я так поражена: он же призрак. Настоящий призрак, со всеми присущими призракам возможностями.
И я не знаю, почему в душе такая пустота.
– Господи, – говорит папа, шумно втягивая воздух через нос. – Я так переволновался. Ты могла умереть, тебя могли похитить. – Он поднимает руку к лицу, закрывает глаза, никак не может успокоить дыхание. – Я же просил тебя подождать. Что случилось? Ты забыла сказать мне, что у тебя более важные дела? – Капельки пота блестят на лбу под тронутыми сединой волосами. Он достает носовой платок из кармана пиджака, в котором всегда его носит. Из-за этого мама называла его старомодным.
Я воинственно смотрю на него, пусть даже он прав: я совершенно о нем забыла, удрала, когда появился Штерн.
– Ты не оставил мне ключ от кабинета, поэтому я оставила тебе папку с файлами. – К счастью, лгать я умею. – Извини, но я не могла болтаться там, пока вы с Хитер не закончите переговоры с девятьсот семьдесят третьей по счету фирмой, организующей свадьбы.
– Я отменил встречу с мистером Поумроем. Сказал ему, что должен убедиться, а не лежишь ли ты сейчас в какой-нибудь канаве Либерти-Сити. На эту встречу он приехал из Ки-Уэста, а я отправил его назад в «час пик». – Он вздыхает, теребит в руках старомодный носовой платок. – Нельзя так поступать, Лив. Я пытаюсь наладить бизнес. Твоя безответственность может стоить мне клиента.
– Ты мог бы и не отменять встречу. – Я не отрываю глаз от ковра, пытаясь отогнать чувство вины. – Я не виновата в том, что ты чего-то испугался. Я не беззащитная двухлетка, знаешь ли. Так что перестань волноваться. Сосредоточься на своих клиентах и на своей краснеющей невесте… Я в порядке. Всё у меня отлично!
– Я знаю, что ты не в порядке, – ровным голосом говорит он. – Слушания приближаются, и я знаю, что ты чертовски испугана, так же, как и я. Так что не вешай мне лапшу на уши, Оливия. Тебе шестнадцать, и пусть ты думаешь, что этого достаточно, чтобы считать себя старой и мудрой, ты все равно моя дочка, – говорит он. Убирает носовой платок в карман, его взгляд смягчается. – Для меня ты всегда важнее любого клиента. Ты это знаешь, правда?
Я киваю. «Знаю». Но, по правде говоря, не знаю. По крайней мере, в последнее время.
Он уже направляется к двери, останавливается, потом поворачивается ко мне.
– Между прочим, а с кем ты говорила?
Я недоуменно смотрю на него, и он добавляет:
– Только что. Перед тем, как я вошел.
– С Райной, – быстро отвечаю я, кося глазом на коробки с мамиными вещами, которые стоят на ковре. Папа их не упомянул. И хорошо. – Общались по скайпу.
Он качает головой, его взгляд говорит: « Я знаю, что ты врешь, и этим еще больше разочаровываешь меня».
– Я знаю, к чему ты стремишься. – Он вздыхает. – И ничего у тебя не получится.
Папа, вероятно, думает, что я каким-то образом пытаюсь расстроить его свадьбу с Хитер. Но я отказалась от этих попыток, как только узнала, что они обручились. Он уже слишком глубоко увяз в этой трясине.
Папа закрывает за собой дверь моей комнаты с легким стуком. Рефлекторно я хватаю с кровати подушку и швыряю в закрытую дверь. Она мягко падает на пол. Я усаживаюсь рядом с мамиными коробками, подтягиваю колени к груди. Беру карамельку из маминой секретной шкатулки для сладостей. Бедный папа. Бывшая жена сумасшедшая, а теперь еще и  дочь ку-ку.
Но… если Штерн реальный, если он прав, тогда есть шанс, что я не чокнутая. Тогда я в шоколаде. В здравом уме… по крайней мере, пока.
Каждый год на мой день рождения мама проводила не один час, готовя мне торт, пробуя новые рецепты, новые комбинации. Она помешивала глазурь в большой керамической миске, звала меня: «Подойди сюда, Лив. Скажи, что нужно добавить», – и давала попробовать с серебряной ложки с длинной ручкой. Красила глазурь в розовый цвет свекольным соком или в сапфировый – черничным, а потом поливала ею многочисленные пики и долины.
И я знаю: если есть даже малейший шанс, что Штерн говорит правду, я его выслушаю, помогу, сделаю все возможное и невозможное.
На секунду я приваливаюсь к краю кровати, стараясь понять, что же мне делать. На потолке вижу маму, улыбающуюся мне из глубин белого океана.
« Пусть он будет настоящим».
Паника змеей заползает в грудь, и я выпрямляюсь. Если он не настоящий, если так все начинается… что за этим последует? И чем все закончится?
« Пожалуйста. Пожалуйста, Боже… пожалуйста, кто угодно. Пусть он будет настоящим. Пусть он не ошибся».
Он должен быть настоящим.
Я это докажу.
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Willardmum
In my opinion you are not right. I am assured. Let's discuss. Write to me in PM. stripnomics
Angelgap
{Создание сайта Москва