Глава 15
Я целую на прощание мамин кабинетный рояль, провожу рукой по закрытой крышке, словно укладываю его спать, и быстро пробегаю по коридорам склада под мерцающими лампами, спеша к своему автомобилю.
Я все еще не отошла от недавних ощущений: ноги Штерна обнимают мои, его руки, пальцы на моих пальцах, наше яростное музицирование, наши пальцы, скользящие по клавишам маминого рояля, словно этот фокус для вечеринки в узком кругу мы практиковали не один год.
Вдали собираются грозовые облака. Я включаю левый поворотник, чтобы выехать со стоянки, пытаюсь повернуть руль влево и осознаю: не могу. Что-то совсем не так: мой автомобиль стал ниже, опустился к земле, прямо-таки скребет днищем по дороге. Я сворачиваю, насколько у меня получается, к тротуару в конце улицы, перевожу ручку переключения скоростей на «парковку» и выхожу из автомобиля, когда начинают падать первые большие дождевые капли.
Моя покрышка – нет, все мои покрышки – сдутые. Я наклоняюсь, ищу проколы, осколки стекла, гвозди. Вижу ровный, длиной с дюйм разрез в боковине переднего левого колеса.
Из любопытства обхожу автомобиль и осматриваю остальные колеса: на всех такие же разрезы длиной в дюйм. Никакого стекла. Никаких маленьких острозубых зверьков. Такие же разрезы. Я отступаю на шаг, голова у меня идет кругом. Я понимаю: кто-то сделал это намеренно.
Шутка… глупая шутка. Вероятно, ничего больше.
Райна знала бы, что с этим делать. У Райны на все есть ответы, а если их нет, она знает, как поднять мне настроение.
Рингтон Райны прозвучал три раза, прежде чем она приняла вызов.
– Лив! Где тебя носит, девочка?
– Райн, – у меня перехватывает голос, когда я произношу ее имя. Мне недостает подруги. Мне недостает ощущения, что я нормальная. Я стараюсь не плакать, но, очевидно, она понимает: что-то не так.
– Лив… что с тобой? Ты в порядке?
– Можешь ты забрать меня, Райн? – выдыхаю я. Дождь молотит по крыше.
– Что? Что случилось? Где ты?
– В Либерти-Сити.
– В «Свинине и бобах»? Слушай, что ты там делаешь одна? Разве ты не должна быть на ра-боте?
– Работу я опять прогуляла, – говорю я ей. Выдерживаю паузу. – Хотела проверить ниточку.
– Ниточку?
– Забери меня. Я вызову эвакуатор, как только закончу разговор с тобой. Я около И-Зет-стор-ит на северной Шестьдесят второй.
Дожидаясь ее приезда, я рисую. Рисую деревья, согнутые дождем, рисую дома, похожие на коробки на другой стороне шоссе. Рисую провода, протянутые между фонарными столбами, и намокшее белье на провисших веревках. Рисование помогает скоротать время, поэтому меня не тяготит пребывание в автомобиле, ожидание, пока меня заберут.
Райна обнимает меня, как только я ныряю в «Тойоту-Универсал» ее матери. Ее мягкая футболка пахнет сигаретами. Этот притупленный запах смешивается с особенным запахом Райны – шалфей, и персик, и сандаловое дерево, – и у меня в горле вновь возникает комок.
– Мне недоставало тебя, – говорю я.
– И мне тоже, маленькая леди. – Она вздыхает и выруливает на шоссе. – Эвакуатор заберет твою бедную тачку?
– Да. В мастерскую рядом с моим домом. – Я пролистываю айпод Райны, избегая ее взгляда.
Она искоса поглядывает на меня.
– Ты такая худая: я могу пересчитать все твои ребра.
– Все у меня хорошо. В последнее время есть совершенно не хочется.
– Собралась в анорексички? Потому что, клянусь богом…
– Нет, не хочу я становиться анорексичкой, – прерываю ее я. – Я… просто о многом надо подумать. Это… действительно трудно объяснить.
– Слушай, а почему бы не попытаться, Лив? Я твоя лучшая подруга. Если ты не скажешь мне, что с тобой происходит, как, по-твоему, я смогу помочь?
– Ты не можешь помочь, Райна. – Я отворачиваюсь к окну. Потому-то я избегала ее. Знала, что это случится.
– Откуда ты знаешь? Ты не единственный человек в мире, которому пришлось столкнуться с чем-то плохим. – Она едет, глядя прямо перед собой, держась за руль обеими руками, и это так не похоже на Райн. Я понимаю, что она злится. – Ты меня отсекаешь.
– Ладно, хорошо! – взрываюсь я. – Моей маме на этой неделе должны вынести приговор, мой отец не хочет об этом говорить, и никто не может посоветовать мне, как ей помочь. – Внутри все начинает рваться, слезы подступают к глазам. – Она не должна быть в том месте. Она там умирает, Райна. И умрет, если я не вытащу ее оттуда. И… – Я прикусываю язык, и наблюдаю, как шоссе заползает под колеса длинной черной лентой.
– И?.. – подталкивает она меня.
– Штерн. – « Ладно. Выкладывай, Оливия. Выкладывай все».
Я делаю глубокий вдох, продолжаю возиться с айподом, смотрю в окно, на пятно на сиденье. Еще один глубокий вдох. « Скажи ей, – торопит мозг губы. – Ты должна ей сказать».
– Это звучит безумно, Райна, да, я понимаю, но… я его видела.
Пауза.
– Что значит «ты его видела»?
– Я видела его несколько раз. Его призрак.
– Что? – Теперь она едет медленно, словно забывает о том, что надо придавливать педаль газа, если хочешь, чтобы машина двигалась.
– Сначала я в это не поверила… подумала, что у меня галлюцинации… но теперь… он показал мне мамину шкатулку, о которой я ничего не знала. Полную карамелек. Он говорит, мама не убивала его, и… мы играли на рояле, чтобы оживить его память по части того, что случилось той ночью. Поэтому сегодня я оказалась в «Свинине и бобах»: там папа хранит мамин рояль. А потом какой-то козел проколол мне все четыре колеса. И я не знаю, что мне теперь делать, как помочь. Они оба нуждаются в моей помощи. Но… я не знаю, как им помочь, Райн.
– Лив, – говорит она очень мягко. Теперь нас окружают знакомые улицы. Небо начинает успокаиваться, дождь уже не льет как из ведра. Ее руки – светлые углы на черном круге руля. Де-ревья режут небо на сегменты, листья обвисли на черных ветвях. – Ты сводишь себя с ума. Понимаешь? Ты не чокнутая, но ты горюешь, очень сильно, и… и поэтому видишь… чего нет. После смерти бабушки… она прожила с нами десять лет, и ты знаешь, мы действительно были очень близки… мне казалось, что я иногда ее вижу, стоящую в дверях моей комнаты или прячущуюся в моем стенном шкафу. – Она смеется. – Я абсолютно не сомневалась, что она пряталась в моем стенном шкафу.
– Что ж, может, она…
– Нет, просто послушай, Лив. Она не пряталась. Но я так хотела, чтобы она была здесь, что выдумалаее. В этом нет ничего необычного. Я ходила к психотерапевту, помогающему справиться с утратой близкого человека, мама отправила меня к этой даме, и тогда я, конечно, сопротивлялась, но мне помогло, девочка.
Я смотрю на проплывающие мимо деревья, на поднимающееся небо. «Мне нет нужды обращаться к психотерапевту, помогающему справиться с утратой близкого человека. Мне нужно помочь маме, и мне нужно помочь Штерну».
– От тебя не зависит, что случится с твоей мамой, ты ничего не можешь изменить. Как бы тебе ни хотелось, не можешь. И Штерн мертв, – говорит она, будто я глупая, будто до меня это никак не доходит. – Он не возвращается. Я знаю, тебе не хочется этого слышать, но, думаю, может тебе надо просто… смириться с этим.
– Смириться? Как я могу смириться? Моя мама не смирилась бы, окажись там я. Она бы боролась, пока не сумела бы все поправить.
В какой-то момент Райна уже свернула на обочину, но я только сейчас осознаю, что мы не движемся.
– Но ты не можешь ничего поправить. Именно об этом я и толкую. Ты не можешь помочь. Это не твоя работа.
Я качаю головой, злость закипает в груди.
– Видишь? Я ничего не говорила, потому что знала: ты не поймешь.
– Я понимаю. Я знаю Мириам, и она никогда бы не одобрила то, что ты сейчас делаешь. Знай она, как ты страдаешь ради нее, ее бы это убило. И ты можешь отрицать, что я права.
Не имело смысла и дальше убеждать ее в чем-то таком, во что она не готова поверить: наверное, у меня была бы такая же реакция, если б она рассказала мне то, что я – ей. Призраки. Точно. Я бы отреагировала так же. Я то ли всхлипнула, то ли засмеялась.
– Да. Ей бы не понравилось. Она бы огорчилась. – Я смотрю на руки. – Не знаю, что мне теперь делать. Этому никто не учит.
– Смирись, Лив. Смирись. Твоя мама действительно сильная женщина, как ты и говорила. Она справится, что бы ни случилось. Она выдержит. Она будет бороться.
Мы молчим следующие несколько минут, пока едем по Майами, серость которого сегодня невероятно тяжелая, к Кокосовой роще, к гладкой бетонной подъездной дорожке папы. Я не могу воспринимать этот дом своим. Мой дом вбирает в себя маму и наполнен африканскими масками, керамическими блюдами, нотными листами, инструментами, поэзией и не сочетающимися друг с другом стеклянными вазами, в которых стоят собранные неподалеку цветы. И я готова отдать все, чтобы его вернуть. Что угодно.
Райн отщелкивает ремень безопасности, поворачивается ко мне. Ее глаза влажные и теплые; какая-то далекая часть моего мозга все еще отмечает, что они цвета корицы, или, по крайней мере, что они уже не цвета корицы. Она наклоняется и крепко обнимает меня.
– Мне недостает тебя, Лив. И я хочу, чтобы все стало хорошо. Я хочу, чтобы с тобой все стало хорошо. Господи, я действительно хочу.
Я обнимаю ее.
– Ты должна приехать вечером. – Она вытирает глаза тыльной стороной ладони. – Мы посмотрим старые серии «Настоящей крови»! Выпьем яблочного мартини!
Я пытаюсь проглотить мои сомнения, комок, который торчит в горле с того момента, как я вернулась в Майами. Может, она права. Может, мне следует прийти к ней домой, и смотреть телевизор, и пить сладкое спиртное, и забыть обо всем другом? Именно это делают другие девушки, у которых нормальные матери, и нормальные семьи, и нормальные мозги.
– Звучит неплохо. – Но тут перед моим мысленным взором возникает лицо Штерна, и я знаю, что не смогу. Качаю головой. – Извини, Райн. У меня есть работа.
– Работа? – Она не верит своим ушам. – Какая у тебя еще работа? Почему ты не можешь тусоваться со мной, вместо того чтобы вгонять себя в…
– Безумие! Я понимаю! – взрываюсь я, в груди пожар, сердце бешено бьется. – Ты думаешь, я рехнулась. И знаешь что? Ты права. Я ненормальная. Я не могу просто сидеть и пить яблочный гребаный мартини и смотреть «Настоящую кровь», когда моя мать заживо гниет в камере. И если от подруги тебе нужно именно это… – я хватаюсь за ручку двери, – тогда, возможно, тебе надо позвонить кому-то еще. Той же Тиф. Или Хилари.
– Ты серьезно хочешь катить на меня баллоны за то, что у меня…
Слишком поздно. Я выскакиваю из салона, с треском захлопываю дверцу. Волна злости подхватывает мое тело, и я несусь на ней, не думаю, не оглядываясь.
Райна опускает стекло, кричит вслед:
– Лив… остановись. Поговори со мной. Лив! – В голосе слышится обида и недоумение. – Я никогда не считала тебя чокнутой.
Я спешу к двери. Не оборачиваюсь. Не сдаюсь.
– Ты не сможешь меня игнорировать! – кричит Райна. – Я тебе не позволю. И надеюсь, ты это знаешь.
Я захлопываю за собой парадную дверь и приваливаюсь к ней спиной. Слышу, как отъезжает автомобиль Райны, шум затихает вдали. Чувствую, как сжимается сердце. Пытаюсь успокоить дыхание. Папы, Хитер и Уинн дома нет. Штерн – в черной дыре ничто.
И я одна.
