Книга: Записки из Города Призраков
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13

Глава 12

Я сплю – мне плохо, щемит сердце – всю обратную дорогу до города. Мама в каждом кадре моего черно-белого кошмара: голова, откинутая назад, иглы, торчащие из лица, плеч, предплечий; кистей нет.
И тут в мой сон прокрадывается воспоминание: я маленькая девочка, и она рядом с моей кроватью, со стаканом красного вина в руке, рассказывает историю на ночь: я этого требовала чуть ли не каждый вечер. Во сне я слышу ее ясно и отчетливо. Как и происходило наяву.
«Расскажи мне еще раз, мама. Расскажи мне, как ты жила в океане».
«До встречи с твоим папой я была русалкой. Плавала в воде и хотела петь, но ни слова не срывалось с моих губ…»
«Ни единого слова?»
«Ни единого. А теперь закрой глаза, если хочешь, чтобы я продолжала, – говорит она мне. – Но у меня был прекрасный хвост, с плавниками цвета самого синего неба, и я спала на подушках-волнах, и ждала, что случится что-то хорошее. А потом, однажды, бог прибыл с визитом и сказал, что хочет дать мне что-то важное».
«Рояль?»
«Да, кабинетный рояль. До того вечера я никогда не видела рояля. Он стоял у кромки воды, и когда я села за него, мои пальцы начали играть. Тут начали подходить богини с волосами цвета огня. Как у тебя. Такими же рыжими. Они так оживились и начали танцевать, и все изме-нилось».
«Что изменилось?»
«Хвост и плавники превратились в ноги, волосы стали такими длинными… А когда я открыла рот, оказалось, что я могу петь».
«Но ты больше не могла жить в океане?»
«Это правда».
«Но пока у тебя есть рояль, пока ты можешь создавать красоту, ты свободна».
«Да, Оливия. И ты – самая красивая красота, созданная мною».
«Я?»
«Да», – говорит она, и красные капли вина падают с ее руки, и кровать уплывает, и я уплываю, и появляется покалывание.
Я просыпаюсь и вижу трех комаров, раздувающихся от моей крови. Автобус сворачивает на автостоянку торгового центра «Море и солнце».
Водитель кивает мне, когда я выхожу. У него лицо человека, который набирал и набирает вес в каждой из этих поездок в тюрьму и обратно.
Кожу покалывает, когда я иду к своему автомобилю; вновь возникает ощущение, что за мной наблюдают: ощущение, будто чьи-то глаза не отрываются от меня, чего-то ожидают. Я верчу головой, людей на автостоянке хватает, но все они ищут свои прожорливые седаны или побитые временем пикапы, а не меня.
Я усаживаюсь на раскаленное сиденье и выезжаю с автомобильной стоянки – рулевое колесо обжигает руки, – стараясь не думать о маме, о том, как она потеряла самообладание, едва я упомянула Штерна. Словно я повернула какой-то тумблер и пропустила через нее электрический ток безумства. Ее дергание и крики… не хочется даже вспоминать об этом.
– Она это сделала, Штерн, – говорю я, остановившись на красный свет, громко, зло, словно он может от этого появиться. До сих пор не понимаю, почему могу вызвать его, когда особо и не стараюсь, но у меня не получается, когда он мне действительно нужен. Кто это регулирует? Кто посылает его ко мне? – Ты меня слышишь? Она это сделала. Сечешь? Она ушла. – Я стучу по рулевому колесу ладонью. – Ты ушел, и она тоже ушла, с той ночи, как убила тебя. Ты говнюк. Ты мертвый говнюк.
Нет ответа. Я оглядываюсь и вижу, как парни, которые сидят в автомобиле, стоящем рядом, указывают на меня в открытое окно их «Лесабра» и смеются надо мной: чокнутая девица, разговаривает сама с собой. Я опускаю стекло, разгоряченная, яростная. «Занимайтесь своими делами!» – кричу, нажимаю на клаксон, без всякой на то причины, чтобы пошуметь. Автомобили передо мной приходят в движение – наверное, красный сменился зеленым, – и я выруливаю на автостраду, вне себя от злости, даже глаза горят яростью.
Поднимаю стекло и опять кричу. Никаких слов – один только дикий крик, вырывающийся из какой-то лопнувшей трубы, а не из меня. Кричу, пока не начинает саднить горло, пока не осознаю, что по щекам текут слезы, пока до меня не доходит, что соль на языке не воображаемая, а настоящая. Я теперь не знаю, что действительно вижу и чувствую, а что надо списывать на собственное воображение. Тем не менее продолжаю кричать, и вопить, и плакать, пока не проезжаю щит-указатель над головой, сообщающий о ближайшем съезде: «БИСКЕЙНСКИЙ БУЛЬВАР, СЪЕЗД 12А».
Что-то щелкает в голове. Бискейн. Бормотание мамы. Значит, не белиберда.
Перекресток.
Я тут же сворачиваю на правую полосу, игнорирую возмущенные гудки других водителей, все мое тело гудит. Бискейнский бульвар и Пятьдесят вторая – это перекресток на границе торговых рядов в Маленьком Гаити. « Когда мама там побывала?» Я ищу место для парковки между прачечными-автоматами, ботаниками и автомобильными мойками. Я знаю, что она иногда заглядывала в ботаники, спрашивала средства, подстегивающие креативность, если с сочинением музыки не ладилось.
Я поворачиваю за угол и нахожу свободный пятачок на Сорок шестой улице, на пыльном прямоугольном пустыре за чередой вросших в землю домов. Мужчина в майке, с черными дырами вместо нескольких зубов, помогает мне припарковаться между двух больших фургонов. Гремит музыка. Ее источник – стереомагнитофон, стоящий на крыльце дома, который я проехала раньше. На том же крыльце сидит мужчина в застегнутой на все пуговицы цветастой рубашке. У него под рукой стакан и кувшин с каким-то напитком.
В этом уголке Маленького Гаити меньше пышности и больше комаров, пищи для которых хватает. Здесь нет навесов из пальм, мексиканской лаванды и баньяна, которые иной раз перекрывают всю улицу. Однако ничего ужасного тоже нет, просто уединенное и относительно спокойное место; лишь изредка из открытого окна доносится голос мужчины, выкрикивающего одно слово, что-то вроде «wouj». Оно касается моих волос. Райна говорила мне, что на креольском это «рыжая». У ее матери был бойфренд с Гаити. Он тоже так меня называл, когда я приходила к ним.
Дома, продовольственные лавки и ботаники разнесены довольно далеко друг от друга, между ними полосы сухой травы и сорняков. Хотя рядом никого нет, мое сердце гулко бьется: словно идешь по темному дому, в котором живут привидения и в любой момент какое-то жуткое существо можем выпрыгнуть из теней и наброситься на тебя. Жара давит на плечи, в ушах звенит гудение мух.
На углу Пятьдесят второй улицы и Бискейнского бульвара только стоматологический кабинет. В недоумении я пересекаю тротуар, поднимаюсь по трем скрипучим ступенькам, чтобы разобраться, что к чему. Мамин стоматолог (и мой, соответственно) – доктор Финк, и он практикует в Брикелле . Невозможно представить себе, что у него есть еще и филиал в Маленьком Гаити.
Тем не менее я нажимаю на кнопку звонка, щелкает замок, дверь открывается. Внутри не так жарко: на окне маленькой приемной изо всех сил пыхтит кондиционер. Когда я вхожу, молодая женщина-администратор отрывает взгляд от клавиатуры компьютера. На ее столе работает маленький вентилятор, сдувает с лица несколько прядей волос.
– Извините, мисс, но мы не работаем, – говорит она мне, пытаясь скрыть рукой зевок. – Часы приема с понедельника по пятницу с восьми до шести, а в субботу до часу дня. – Глаза у нее теплые, миндалевидные, совсем как у Райны, даже радужки одного оттенка серого. – Если хотите записаться на прием, позвоните в понедельник.
– Я не хочу записываться на прием, – отвечаю я. – Мне надо кое-что узнать. О преступ-лении.
Ее голова, кажется, откидывается назад под тяжестью волос, густых и длинных, когда она поворачивается ко мне, сдвигается на край вращающегося стула, внезапно заинтересованная. Наклоняется над столом.
– Вы говорите… о взломе? Автоматическую прачечную на Пятьдесят третьей ограбили на прошлой неделе, но у нас пока все в порядке.
Я качаю головой, пунцовею, смущенная тем, что вообще пришла сюда, решив, что чушь, которую несла моя мама, что-то да значит.
– Нет… я говорю про убийство. – Мне едва удается произнести это слово.
– Убийство? – Ее глаза широко раскрываются. – Когда?
– Чуть меньше года тому назад, – выдавливаю я из себя.
У нее тут же вытягивается лицо.
– Ох. Что ж, тогда меня спрашивать незачем. – Она чуть сдвигает вентилятор, и теперь холодный воздух добирается и до меня. – Мы здесь меньше шести месяцев. Вы пишите статью для школьной газеты или как?
– Да. Школьной. – Мне трудно дышать. Мамины слова все-таки ничего не значили, а я – безумная дочь безумной Мириам Тайт – услышала в них то, что, видать, хотела услышать. – Все равно, огромное вам спасибо.
Я уже поворачиваюсь, чтобы уйти, когда Роскошные Волосы говорит:
– Раньше здесь находилась адвокатская контора, если это может помочь. Фостера или кого-то такого.
Я замираю. По спине пробегает холодок. Я поворачиваюсь к ней. Ее темная кожа сияет под яркими потолочными лампами.
– Грега Фостера? – шепчу я.
– Точно. – Она широко улыбается, возвращается к экрану компьютера, заправив за ухо прядку волос, упавшую на лицо. – Грега Фостера.
Я шагаю к столу, наклоняюсь к ней.
– Он оставил информацию? Адрес его нового офиса, что-нибудь?
– Сладенькая… я действительно…
– Пожалуйста. – У меня сжимает горло. – Не могли бы вы взглянуть? Это… это действительно важно… для статьи.
– Мое имя там будет?
– Да. Безусловно, – отвечаю я. – Я сошлюсь на вас.
При этих моих словах ее взгляд теплеет на сто градусов. Она разворачивается на стуле к металлической стойке с папками на другом конце стола. Я наблюдаю, как она роется в бумагах, что-то напевая себе под нос. Стоя на цыпочках, гляжу, как она перебирает лист за листом. Через пару минут она достает один и протягивает мне.
– Тут не написано, это адрес работы или дома, но больше ничего нет. – Внизу она большими буквами пишет свои имя и фамилию – «ДЭНДРА МЕНДЕС», – и лишь потом передает лист мне. На угловом окне щелкает кондиционер. – Удачи вам. И не забудьте принести экземпляр газеты со статьей, хорошо? Мне всегда хотелось увидеть напечатанным свое имя. – Она смеется.
Я крепко сжимаю в руке лист с адресом Грега Фостера в Уэст-Палм-Бич, шагая к своему автомобилю мимо пустырей, облезших пальм, мужчин, которые бормочут: «Wouj», сидя на крыльце своих врастающих в землю домов. Я уже чуть ли не бегом огибаю угол Сорок шестой, спеша к своему запыленному автомобилю. Что-то звенит в моей голове… может, колокол надежды. Не зря я съездила к маме. Не зря повидалась с ней.
Я ей нужна. Я нужна для того, чтобы находить здравый смысл в ее белиберде. И я сделаю все, что смогу. Шесть дней. Шесть дней, чтобы все исправить.
Я помню, что бывала в Уэст-Палм еще ребенком, с папой: он показывал мне дома, которые построил. По пути мы обязательно заходили в магазинчик за «Снежными шариками» – пирожными с кремовой прослойкой, обсыпанными кокосовой стружкой. Он говорил мне, что дома, которые он строил, принадлежали нам, пока кто-то их не покупал или не въезжал в них, и позволял мне выбрать цвет двери или наличников. Я всегда выбирала пурпурный, так что все они отчасти напоминали «О, Сюзанну». И долгое время, проезжая мимо дома с пурпурной отделкой, я считала его своим.
Рухнувший рынок строительства новых домов выбил папу из строителей. Он согласился поучаствовать в гигантском проекте в сфере коммерческой недвижимости, потому что за проектом стоял Тед Оукли. Да и не видел он другой возможности заниматься любимым делом. Возможно, папа думает, что Город призраков оживит умерший рынок жилого домостроения Майами. Точно так же он думал, что психическое здоровье мамы изменится к лучшему, если он на ней женится.
Я думала, что это героический поступок: мой крепко стоящий на ногах, здравомыслящий отец, способный на все. Но теперь я осознаю, что его просто тянуло у умирающему и беспомощному. К тому, что не спасти.
Как мама.
Как, возможно, я.
Я ввожу адрес Грега Фостера в навигатор: это место в семидесяти пяти милях, «час пик» уже практически наступил. Мне все равно. Я включаю тупую радиостанцию сорока лучших поп-песен, подпеваю вслух, громко, песни и долгая дорога отвлекают меня, я не так нервничаю. « Что он скажет? – гадаю я. – Что ему известно?»
Райна и я рассуждали по ходу долгих трехчасовых телефонных разговоров в мой последний семестр в художественной школе, почему Грег Фостер бросил дело мамы на полпути. Райна предполагала, может, он влюбился в мою маму и это сводило его с ума. Вот он и отказался от защиты, чтобы спасти собственную психику. Я думала, что причина в пьянстве. Райна сказала, что, возможно, он и пил, и влюбился в маму, и, будучи пьяным, попытался подкатиться к ней, а она его уволила.
Я задаюсь вопросом, насколько все выглядело бы иначе, если бы Штерн сидел рядом, живой, на пассажирском сиденье, если бы в тот день умер другой парнишка, которого мы оба не знали. Он бы захотел быть со мной, противостоять Грегу Фостеру, держать меня за руку, когда мы бы шли к нему, смотреть на него в упор, как бы говоря: « Не шути с нами, мы настроены серьезно». И как же мне хочется, с того самого дня, как мы со Штерном поцеловались, чтобы рядом был человек, который точно знал, что мне нужно, даже если бы я не успела сказать ни слова.
Даже если бы мир навечно остался серым, не думаю, что все было бы так плохо, находись рядом со мной Штерн, живой, из плоти и крови, настоящий.
После Боки машин стало заметно меньше, так что по автостраде 95 я быстро добралась до шоссе 1. Когда свернула с шоссе, небо уже начало темнеть. Миновав деловой район Уэст-Палм с его высотками, кондоминиумами и большими магазинами, я въехала в более узкие улицы живых кварталов и скоро добралась до района, именуемого «Пальмовая роща», о чем узнала из огромного щита-указателя, установленного между двух пальм.
Вот теперь мне действительно хотелось, чтобы Штерн был рядом. Но увы…
Я в порядке. И все будет хорошо. Так говорю я себе, поворачивая на улицу Грега, аллею Формозы. Дома здесь большие, роскошные. С широкими окнами, под черепицей, с гаражами на три автомобиля. Внутренний голос советует мне приглушить музыку, что я и делаю, словно могу услышать его голос, доносящийся ко мне из-за пальм.
« Нужный вам адрес впереди, по правую руку», – сообщает навигатор. Оглушающе громко в тишине салона. Сердцебиение учащается, меня прошибает пот, я на малой скорости ползу к дому Грега, останавливаюсь у предыдущего дома, на всякий случай.
« На случай чего?» Я даже не знаю, чего боюсь.
В Уэст-Палм прохладнее, чем в Майами. Небо свинцово-серое. Готова спорить, реальные цвета великолепны: яркая смесь оранжевого, фиолетово-синего и красного. Я представляю себе эти цвета, когда иду по чистому тротуару, создавая другое небо у себя под ногами: нижнее небо. Глубоко вдыхаю, продолжаю идти.
Дом Грега Фостера такой же большой и монументальный, как и остальные: вокруг растут пальцы и акации, от земли идет густой, сладкий аромат. Пурпура в элементах отделки нет.
Я поднимаю тяжелую бронзовую колотушку и дважды с силой стучу в дверь. Нет ответа. Я прижимаюсь ухом к двери, пытаясь уловить доносящиеся изнутри звуки, но ничего не слышу. Если они и есть, то очень тихие, растворяющиеся в стрекотании соседской газонокосилки и далеких сплетнях птиц. Я пробую еще раз, стучу даже сильнее. « Давай. Окажись дома. Окажись дома, черт побери». Я едва подавляю желание нагнуться и прокричать в узкую щель под дверью – и на всю округу: « Грег Фостер, выходи».
На секунду прислоняюсь лбом к двери. Стучу еще раз, прежде чем сдаться. Его нет дома.
Когда возвращаюсь по подъездной дорожке, соседка, миловидная пожилая дама лет шестидесяти, в бейсболке на коротко стриженных волосах, велосипедках и футболке с короткими рукавами и надписью – темными, яркими буквами – «ПЕРЕЖИВШАЯ РАК ГРУДИ», выключает газонокосилку и направляется ко мне через широкую, только что выкошенную лужайку, машет рукой.
– Привет! – кричит она, подходя ближе. – Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Возможно. – Я направляюсь к ней, к тому месту, где заканчивается неухоженный участок Грега и начинается ее, поддерживаемый в идеальном порядке. – Я ищу Грега Фостера.
Тревожная, сухая улыбка мелькает на ее лице.
– Я Дебра Килмюррей. – Она протягивает обе руки, чтобы пожать мою. Кожа у нее темно-серая – наверное, проводит много времени на солнце, – и между костяшками начали появляться почечные бляшки.
– Оливия Тайт, – я пожимаю ее руку. – Так вы знаете мистера Фостера?
Она снимает бейсболку, держит у бедра.
– Ох, дорогая. Да… знала. – Она чуть краснеет. – Вы были его подружкой? – спрашивает она.
Я отвечаю первой ложью, пришедшей в го-лову.
– Он мой дядя. – Женщина вскидывает брови. – Мы никаких отношений не поддерживали… я не видела его с давних пор… сильно разругался с моей матерью, и все такое. – Я смотрю себе под ноги. Земля в это время дня всегда выглядит как цемент, когда солнце опускается за горизонт.
– Так у Грега была племянница, о которой он мне никогда не говорил. – Она цокает языком, качает головой. – Вот, значит, как. Я думала, у него вообще нет родственников… Он оставил все деньги какой-то благотворительной организации. Кажется, лесному заповеднику. Он любил природу. Наблюдал за птицами, что-то сажал в огороде. И так далее. – Она снова цокает языком, говорит мягко. – Очень милый человек.
– Подождите… оставил свои деньги? Вы говорите мне…
– Ох, милая. – Она прижимает руку к груди, ахает. – Вы действительно ничего не знаете? Не могу поверить, чтобы никто…
– Не знаю чего? – недоуменно спрашиваю я.
– Ох, нет, сожалею, милая, что именно мне приходится говорить вам об этом, но Грег… – мгновенная пауза, – Грега больше нет. Ужасная история…
– Что с ним случилось? – удается промямлить мне. – И когда?
Женщина наклоняет голову, печально смотрит на меня.
– Шесть месяцев тому назад. Дом с тех пор продается, но как только люди узнаю ́т, что произошло, они, полагаю, пугаются. – Она понижает голос, ее глаза не отрываются от земли. – Его нашла приходящая уборщица, знаете ли. Он висел в спальне, со сломанной шеей… вы понимаете.
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13

Willardmum
In my opinion you are not right. I am assured. Let's discuss. Write to me in PM. stripnomics
Angelgap
{Создание сайта Москва