III
ПУТЕШЕСТВЕННИК ВО ВРЕМЕНИ

В резиновых трубках с присвистом шипел воздух — так, тяжело, с усилием сокращая металлические легкие, мог бы дышать человекоподобный агрегат. Ноздри щекотали резкие запахи машинного масла и нагретого металла, дополненные нотками аромата распаренного аквариума: морская вода медленно просачивалась внутрь через проклепанные сочленения и каучуковые затворы. За стеклами иллюминаторов притаилось море — молчаливое, холодное, сумрачное, — и Сент-Ив тщетно боролся с назойливой мыслью, что оказался заточен в железной гробнице.

Одна из шарнирных «рук» глухо билась о латунный корпус батискафа: эхо, прилетевшее из далекого, чужого мира. Вибрация его волн отдавалась в зубах Сент-Ива. Отерев со лба холодный пот, он сосредоточился на нелегкой задаче: достать машину лорда Келвина с глубины в сорок футов — с песчаного дна, усеянного железным ломом и прочим мусором. Рядом с машиной покоились остовы трех кораблей; один начисто разорван взрывом динамитной бомбы, которую полгода тому назад Сент-Ив бросил ему в трюм.

Дернув торчащий из пола рычаг, Сент-Ив услышал и прочувствовал, как из основания батискафа с металлическим стоном выдвинулась пара складных ног. Сферический аппарат стронулся с места и, дюйм за дюймом преодолевая сопротивление, с трудом зашагал по морскому дну. Тонкий песок, взметнувшийся вверх и закрученный водоворотами, повис перед иллюминаторами непроницаемой пеленой, так что на минуту Сент-Ив перестал что-либо видеть. Он прикрыл глаза, сдавил виски пальцами и вновь услышал свист воздуха в трубках и шум пульсирующей в голове крови. Сен-Ив ощущал колоссальное давление, которое было полностью воображаемым и в то же время совершенно реальным — явный признак подступающей паники. Чтобы совладать с ней, он задышал часто и неглубоко. Песчаная мгла за иллюминаторами понемногу осела, и прямо перед Сент-Ивом возникла стайка лучеперых рыб; те изумленно таращились на него круглыми глазами, с видимым интересом изучая акванавта за стеклом, являвшего собой живое свидетельство человеческого безрассудства…

— Кончайте! — рявкнул Сент-Ив. Голос звоном отразился от латунных стен, а сам он уставился вперед, пытаясь накинуть петлю на конце троса вокруг машины.

— Прошу прощения, сэр? — донесся из переговорной трубы невозмутимый голос Хасбро.

— Ничего. Подобрался вплотную.

— Вероятно, мне тоже следует попробовать, сэр?

— Не стоит, право. Я уже заканчиваю.

— Очень хорошо, — с сомнением отозвался Хасбро.

Он упустил трос — тот сорвался с дальней стенки машины и медленно осел рядом с ее медным корпусом, беспомощно скользя по морскому дну. Ошибка. Придется все начинать сначала. Сент-Ив закрыл глаза и посидел так несколько минут, раздумывая, не погрузиться ли в объятия сна. Эта мысль так его напугала, что он вздрогнул, выпрямился и огляделся вокруг, уделяя пристальное внимание показаниям циферблатов и датчиков, положению рычагов и ручек управления. Рассудку срочно требовался надежный якорь: нечто основательное и солидное… отвлеченное, но простое и уютное.

Внезапно он подумал о еде — о картофельной запеканке и бутылке пива. Сделав над собой усилие, Сент-Ив принялся вспоминать рецепт, проговаривая его про себя (только бы не начать бубнить, иначе Хасбро живо вытащит его наружу). Сент-Ив ясно представил себе готовую запеканку, только из печи: картофельное пюре, перемешанное со взбитыми сливками и сливочным маслом, залитое сверху расплавленным деревенским сыром… Мысленно наполнил пивом бокал, наблюдая, как быстрорастущая пена свешивается через край и течет по стенкам… Удерживая в голове этот образ, он начал выверенными движениями подтягивать к себе упавший канат, пока наконец не перехватил петлю. Затем медленно занес ее над машиной механической рукой, тщательно примерился и отпустил. На этот раз петля попала куда надо, захлестнув выступающую часть металлического корпуса.

— Запеканка! — фыркнул он.

— Прошу прощения, сэр?

— Здесь… болтанка… — выдавил Сент-Ив и запоздало сообразил, что этот вариант звучит даже бредовее прежнего. Впрочем, ерунда: он почти справился! К нему возвращалось отчаяние, подстегиваемое страхом замкнутого пространства. Стараясь не отвлекаться, он перехватил трос зажимами и начал осторожно выбирать его, затягивая петлю. Если не отвлекаться на глупости, уже минут через десять он окажется на поверхности. Или через пять.

— Вытаскивайте, — теперь уже по-капитански громко распорядился Сент-Ив.

Через несколько секунд батискаф тряхнуло и тот, чуть накренившись, бесшумно оторвался от морского дна и легкими толчками заскользил ввысь, к поверхности. Рядом поднималась стайка лучеперых рыб, которые с азартом тыкались в стекла иллюминаторов. Так они выказывают дружелюбие, — понял вдруг Сент-Ив. Боже, благослови рыб, готовых поддержать человека! Вода за стеклами посветлела, и тягостное чувство заточения понемногу рассеялось. Он глубоко вздохнул, с удовлетворением наблюдая, как всплывают, мельтеша, пузырьки воздуха, а последние рыбы уносятся прочь, торопясь вернуться домой, в глубину. Неожиданно за иллюминатором вскипела поверхность серого моря, и извлеченный на поверхность шар батискафа под плеск воды, стекающей с его округлых стенок, окутался клочьями тумана, пронизанного лучами утреннего солнца. Вслед за этим послышалась череда глухих ударов — железные ноги глубоководного аппарата утвердились на палубе баржи. Сент-Ив откинул крышку люка и выбрался наружу.

Не теряя времени, они вдвоем с Хасбро передвинули висящий на лебедке мокрый шар в сторону, освобождая на палубе место для машины лорда Келвина, отцепили его от поворотного крана, уложили на корме и, надежно закрепив стропами, прикрыли сверху промасленной парусиной. Потом пришел черед опасной находки — с помощью трудяги-крана пресловутая машина была извлечена из воды и установлена на палубе; затем Сент-Ив и его верный помощник спрятали ее под несколькими слоями все той же парусины. Работать им приходилось с лихорадочной быстротой, поскольку таявший под лучами солнца туман становился все более ненадежной защитой от чужих, весьма приметливых глаз.

Двадцать минут спустя паровой траулер под управлением человека, известного Сент-Иву, как дядюшка Ботли, устремился на север. Вскоре они отошли достаточно далеко от места мнимого лова и теперь уже могли, пожалуй, разыгрывать полную невинность: мол, рыбкой промышляем… а в чем, собственно, дело? Все это время профессор провел на палубе.

Полгода минуло с той поры, как корабли Королевской Академии наук рыскали где-то поблизости. Официально дело о машине лорда Келвина было давно закрыто, так что Сент-Ив мог чувствовать себя в относительной безопасности, и все же ему не давала покоя мысль, что рано или поздно его выследят, что он не продумал или упустил из виду какие-то важные вещи и что план спасения Элис пойдет прахом, если он не будет настороже дни и ночи напролет. А воображение создавало все новые и новые комбинации страхов, словно раскладывало некий ужасающий пасьянс. Так или иначе, Сент-Ив провел на палубе еще час — туман за это время полностью растаял. Открывшийся горизонт был совершенно чист — ни одного судна в пределах видимости.

Валясь с ног от усталости, Сент-Ив спустился в каюту и упал на койку. Траулер на всех парах мчался в Гримсби, чтобы оттуда по реке Хамбер добраться до Гуля. Через три дня Сент-Ив будет дома, в Харрогейте. Там, собственно, и начнется настоящая работа. Но нужно любой ценой сохранить секретность. От секретности теперь зависит очень многое… Что именно? Его жизнь, например, — причем в буквальном смысле. И жизнь Элис. Из Гуля в Харрогейт они повезут машину сушей, предварительно замаскировав под сельскохозяйственную технику. И надежно окутав парусиной. Никому, абсолютно никому не следует доверять. Даже самый неотесанный с виду мужлан может оказаться осведомителем Королевской Академии.

Добравшись до Харрогейта, они дождутся наступления ночи, а затем вышлют вперед Кракена — разведать дорогу. Самый опасный участок — в виду особняка: если Академия ведет слежку за Сент-Ивом, именно здесь прячутся ее агенты, готовые предъявить свои права на машину. Эти ребята, должно быть, отчаянные. А если отчаянные, то насколько? Вернее сказать, что Сент-Ив сможет им противопоставить?

Он знал, что Парсонс, если только ему известно, что машина лорда Келвина не обратилась в кусок бесполезного хлама, не остановится ни перед чем, чтобы заполучить это устройство. В тысячный раз Сент-Ив прикинул в уме такую возможность и, как обычно, утонул в сомнениях. Парсонс — дряхлая развалина, шифр без ключа. Да, он ловко провел Сент-Ива там, на побережье, в городишке Стерн-Бей, поэтому единственный козырь — сама машина. Парсонс не подозревал, что Сент-Ив захочет ее уничтожить, и уж тем более не в состоянии предположить, что это была лишь имитация разрушения уникального агрегата. Возможно, чтобы окончательно запутать Академию, стоит еще раз сделать вид, что машина уничтожена? В принципе, до конца дней своих Сент-Ив мог бы разыгрывать этот спектакль: машина взорвана, машина восстановлена, машина взорвана… Еще вариант: перегрузить ее на другое судно, а траулер дядюшки Ботли пустить ко дну — пусть Парсонс считает, что машина все еще на нем. Конечно, пока секретарь Академии не знает, что плод трудов лорда Келвина находится на борту траулера, и потому нужно послать ему весточку. Тогда они могли бы сделать вид, будто корабль затоплен, а машину не трогать и лишь прикинуться, что…

Сент-Ив ворочался на койке, в голову лезла всякая чушь. В конце концов на помощь пришло море: оно убаюкало, успокоило разгоряченные мысли. Мерно плескались волны, слабо бившие о борт судна, поскрипывали снасти. Эти звуки вплелись в сон и стали его частью — шумом запряженной кареты, которую гонят что было сил по темной, грязной улице…

Три года назад. Он один этой дождливой ночью на площади Сэвен-Дайлз. Сперва ему показалось, что друзья где-то рядом, но вокруг ни души — только мрак и шум дождя. Он вглядывается пристальнее: впереди что-то есть. Витрина лавки. В ней он видит себя, испуганного и беспомощного, а за спиной — улицу, заливаемую дождем. Но вот пелена раздвигается, как занавес перед погруженной во тьму театральной сценой, и на пыльном стекле витрины проступает картина: лежащий в грязи перевернутый кабриолет, одно из колес которого крутится и крутится без остановки над обращенным к небу лицом мертвой женщины…

Сент-Ив рывком уселся на койке, пытаясь восстановить дыхание. «Запеканка!» — громко сказал он вслух. Если кто и услышит, черт с ним! Что эти люди знают? Только то, что он сам по себе, везде и всегда. Одиночка. В итоге все опять свелось именно к этому, и ничьей вины здесь нет; так уж устроен мир.

Сент-Ив снова улегся, ощущая, как судно с трудом взбирается на волну. Изгнал из мыслей все, что не имело отношения к картофельной запеканке, к ароматам тимьяна, розмарина и шалфея, распространяемым кипящим на огне говяжьим бульоном, к огороду, который разбила Элис и который зарос теперь сорняками. До их встречи он был равнодушен к пище и не уделял ей особого внимания, пока Элис не привила ему вкус к хорошей еде. В память об Элис он целый месяц ухаживал за ее огородом. Но хранить эту память было куда сложнее, чем бежать куда глаза глядят. Вот он и сбежал. А в огороде теперь обосновались кроты — целую деревеньку себе прорыли…

Сент-Ив опять незаметно соскользнул в сон: теперь он стоит у окна гостиной и наблюдает за выходками кротов. Один — вылитый старик Парсонс — притворяясь, будто занят своими кротовьими делами, поверх очков украдкой следит за Сент-Ивом. А из прибрежного ивняка в дальнем конце луга, где течет река Нидд, тряся бородой, к особняку широкими шагами движется лорд Келвин собственной персоной. Он решителен и неукротим, но твердая его поступь не приближает идущего к цели, — так бывает во снах. Лорд явно не в духе, да и сама цель визита явно не относится к досужей болтовне о теории упругости или о строении материи. В руке у лорда Келвина трость, и на ходу он нетерпеливо стучит ею по открытой ладони.

Готовый сдаться на милость гостя, Сент-Ив выходит ему навстречу и в саду едва не спотыкается о крота, похожего на Парсонса. Под ногами трещат сорняки. День мрачен и тосклив, и, кажется, весь мир пришел в упадок и запустение. Встреча не предвещает ничего хорошего. Хотя лорда Келвина нельзя назвать крупным мужчиной, да и с годами он изрядно усох, глаза его все же смотрят сурово и решительно, словно хотят сказать с чисто шотландским выговором: «Вы разнесли вдребезги мою машину. За это я сделаю из вас отбивную!»

Но вместо этого лорд произносит:

— Я двадцать с лишним лет возился над своим аппаратом, юноша. И слишком стар, чтобы начинать сызнова. — Его лицо исполнено горечи утраты.

Сент-Ив кивает. Однажды, возможно, он восполнит лорду потерю. Но обещать этого теперь не в состоянии.

— Мне искренне жаль… — начинает он.

— Вы даже не представляете, что это такое, любезный! — восклицает лорд Келвин и потрясает в воздухе тростью, успевшей превратиться в отрезок экранированного медью провода.

Напротив, Сент-Ив прекрасно осознавал, еще с того дня, когда переступил порог оборудованного под мастерскую амбара с твердым намерением вывести машину из строя, чем она была. Сент-Ив принимает провод из рук старика, но роняет его, и тот падает, скрутившись, у его ног.

— Мы могли бы куда-нибудь забраться, — задумчиво говорит старик. — Только мы. Вдвоем. Путешествовали бы во времени…

Считая машину разрушенной, лорд говорит о ней прямо и открыто. Нет больше смысла что-то скрывать, и от прямоты этой беседы обоим ученым делается легче. Сент-Ив дает старику выговориться, попеременно то печалясь, то радуясь: вообразить только, путешествие вдвоем, плечом к плечу, — назад, в эпоху древних ящеров, или же вперед, в тот день, когда люди будут парить среди звезд. Обойденный вниманием научного сообщества, Сент-Ив слишком долго трудился в безвестности, все это время делая вид, что глубоко презирает Академию, а на самом деле неустанно стуча в ее двери, упрашивая впустить. Такова горькая истина, разве нет? Наконец-то перед ним стоит лорд Келвин, самый выдающийся ученый из этой уважаемой организации, и они ведут дружескую беседу, как коллеги и старые приятели.

Старик кивает, и его голова тотчас превращается в квадрантный электрометр. В руке у лорда возникает морской компас собственной конструкции: стрелка с какой-то неколебимой, завораживающей настойчивостью указывает на восток.

— Я знаю, что… чем она была, — покаянно произносит Сент-Ив. — Я хотел воплотить с помощью машины собственные идеи, а не ваши, и пожертвовал интересами науки ради личной цели.

Ситуация взывает к предельной откровенности.

— Ну, любезный, с таким отношением к делу вам никогда не стать пэром.

Сент-Ив вдруг замечает, что крот с лицом Парсонса, косясь на него маленькими глазками, разворачивается и с чемоданом в лапе опрометью устремляется прочь через весь луг. Лорд Келвин опускает взгляд на свои карманные часы, болтающиеся на конце длинного трансатлантического кабеля, и глубокомысленно произносит:

— Если поднажмет, то успеет на лондонский поезд, отходящий в половине третьего. Думаю, справится.

Он показывает Сент-Иву часы. Их циферблат огромен, он почти с небо величиной и искажает собою ландшафт, подобно круглому аквариуму. Сент-Ив щурится, пытаясь хоть что-то разобрать за стрелками, которые с громким тиканьем описывают круги. Сквозь дождливую ночную мглу там движется темная фигура: это сам Сент-Ив, он бредет по залитой водой дороге, едва переставляя ноги. Вода, подобно зыбучим пескам, уже затянула его по щиколотки. А в голове снова и снова перекатывается терновый клубок сожалений: ах, если бы только корабли не затонули; ах, если бы он успел на поезд; ах, если бы не та авария на Северной дороге; ах, если бы он вырвался из мертвой хватки этой чертовой реки… Он отирает с лица капли дождя. Прямо перед ним, крадучись, идет по улице Игнасио Нарбондо с дымящимся пистолетом в руке. На его лице застыло выражение безумного торжества…

Сент-Ив сложился вдвое, как перед прыжком, — и проснулся. Воздух в каюте был холоден и влажен, как в батискафе на дне моря. Но тут до Сент-Ива донеслись восклицание и веселый смешок дядюшки Ботли, — этот голос, и в особенности смех, показался Сент-Иву той чудесной, прочной гранью живого мира, за которую он мог бы ухватиться: вроде мысли о картофельной запеканке.

Сент-Ив присмотрелся к отражению в висящем на стене зеркале. При виде худого, изможденного, желтушного лица им завладел беспричинный страх: Сент-Ив внезапно понял, что постарел. Таким ему запомнилось лицо отца. «Нами правят время и случай», — пробормотал он и вышел на палубу, в объятия вечерних сумерек. Мимо по правому борту скользили огни Гримсби, а воды Хамбера бесшумно изливались в Северное море и растворялись в нем без следа.