Лужиной была Марина. А того молодого человека, взявшего ее на работу и очень скоро ставшего ее мужем, звали Валентин Минаевич Кублаков.

Судя по всему, он считал свою фамилию неблагозвучной и стеснялся ее. Незадолго до свадьбы он сказал, что хочет взять фамилию жены, так что ей самой ничего менять не придется. Это ее не обрадовало и не огорчило — только удивило немного. Ну, раз он так хочет, то пусть. В конце концов, лучше оставаться Лужиной, не надо привыкать к чужому имени. Да еще и документы менять не надо. И все же были кое-какие сомнения. Расспрашивать мужа не то чтобы не хотелось, но не решалась, считая, придет время и он все расскажет сам. К тому же родители его не собирались приезжать на свадьбу, да и сообщал ли он им?

Никогда Марина не видела, чтобы он разговаривал по телефону с матерью или отцом.

После регистрации она спросила мужа:

— Твои родители знают?

Валентин кивнул сначала, а потом, подумав, покачал головой:

— Я даже не знаю, живы ли они. Надеюсь, что живы. Просто у нас все в один момент рухнуло, удача отвернулась, проблемы начались… Вся наша жизнь под откос пошла.

И он рассказал Марине, как его отец, начавший работать простым лесорубом, стал сам заниматься лесным бизнесом, к которому потом приобщил и сына, как отец попал под бандитов, как старался от них избавиться. Как все вроде получилось однажды — семья зажила по-человечески. А потом вдруг появился один негодяй, который решил не просто получать с Кублаковых постоянно, но отобрать весь их трудами нажитый бизнес. Человек этот несколько лет отсидел за убийство, имел хорошие связи в преступном мире, и самое страшное то, что водил дружбу и с некоторыми представителями правоохранительных органов, которые старательно не замечали всего, что он творил. И весь городок вскоре начал жить в страхе. И только Валентин решил бороться. Вскоре на предприятии Кублаковых сгорела сушильная камера, потом начали увольняться рабочие, а вскоре машину, в которой ехал Валентин с отцом, обстреляли из автомата. Только чудо тогда спасло их. Милиция, разумеется, даже не пыталась расследовать это преступление. И тогда родители решили уехать. Не уехать даже, а бежать.

Квартиру отдали за гроши, улетели на Дальний Восток, сообщили сыну, что устроились на новом месте. А очень скоро перестали отвечать на звонки.

Валентин подал в розыск, но пока никаких результатов.

Он сам перебрался в Петербург и с превеликим трудом, отказывая себе во всем, в отдыхе, в личной жизни, сумел все же подняться немного. А потом встреча с Мариной, как награда за все его испытания и труды. С родным городком Валентина теперь ничего не связывает, но он опасается, что тени из прошлого могут ворваться в его новую жизнь, а потому он и решил сменить фамилию, чтобы обезопасить себя и любимую жену.

Так он рассказывал, а Марина переживала за него и надеялась, что все в их жизни будет хорошо. Так и случилось — все в их жизни было замечательно, даже лучше того, о чем они только могли мечтать. И все, конечно, благодаря энергии и трудоспособности Валентина. А фамилию он поменял лишь затем, чтобы порвать всякие связи с прежней своей жизнью, чтобы лихие люди из его прошлого не смогли отыскать его.

И теперь Марина сидела в доме соседей, в кабинете хозяина, смотрела на монитор компьютера, на котором сверкала июньским солнцем увеличенная фотография выпускников в праздничных одеждах. Нарядные девочки с нелепыми начесами и мальчики, подстриженные очень и очень коротко. Девочек было больше. Потом пошли фотографии, сделанные в разные годы. Новогодние праздники в начальной школе, потом повзрослевшие немного девочки позируют в модных в то время лосинах. Лосины у всех были разных цветов: розовые, ярко-зеленые, голубые, желтые.

У некоторых мальчиков расстегнуты рубашки таким образом, чтобы были видны цепи на груди. Цепи были крупные, похожие на золотые, но не золотые, разумеется, а, скорее всего, снятые с маминых сумочек, если судить по плетению и размеру цепей.

Марина искала мужа и узнала его не сразу. С того времени он изменился, причем не только внешне. Сам человек был другой: другой взгляд, другая осанка. На старых фото он всегда улыбался во весь рот… Потом она стала искать среди девочек его первую жену, пыталась угадать ее. А потом просто стала смотреть фамилии. Но фамилии его жены она тоже не знала. Стала изучать переписку и сразу поняла.

…завтра десять лет, как не стало Воробушка. Девочки, давайте сходим на могилку. Я там была летом. Она заросла вся. А Кублаков тогда обещал и ни разу не приехал, гад.

Ее мужа назвали гадом, потому что он не приезжает. А Валентин не хочет бередить старую рану. К тому же у него теперь другая жена. А Воробушек — это, наверное, Лена Воробьева — такая фамилия встречалась. Самая скромная девочка в классе — ни одной фотографии в лосинах, всегда в платье. И самая симпатичная, пожалуй. Темненькая, с челкой и очень внимательными большими глазами. На некоторых снимках она стоит рядом с пареньком, иногда держит его за руку — похоже, что это первая официальная пара в классе, которая не скрывает своей дружбы. И паренек этот не Валентин. Но на выпускной фотографии этого парня нет. И среди списка выпускников нет фамилии Зимин.

Марина вглядывалась в лицо паренька — скорее всего, это и есть Николай, который теперь трудится здесь в местной управляющей компании. Не похож, конечно, но ведь двадцать лет прошло. Конечно, это он — больше некому быть. Но его фамилия выброшена из списка, его не упоминают, хотя снимки с ним оставлены.

Есть еще фотографии, но теперь они современные. Те же девочки, которых теперь узнать невозможно. Валентин наверняка удивится, если увидит их. Девочки, которым нет и сорока, выглядят так, словно им уже за пятьдесят. Не все, конечно… И очень много фотографий за столами, какие-то юбилеи, праздники, просто пьянки.

И вот заданный группе вопрос.

И только один ответ:

Марина дальше не стала ничего смотреть, ей самой стало немножко стыдно за себя, словно она рылась в чужой душе, пытаясь найти там что-то, выдуманное ею самой. Было обидно, что мужа назвали гадом за то, что он не посещает могилу первой жены, но всякое бывает в жизни. Но кто его обвиняет — старые толстые тетки, которые просто завидуют однокласснику, сделавшему успешную карьеру, и теперь скорбят о том времени, когда они носили обтягивающие лосины, жевали жевательную резинку, надувая розовые пузыри… Конечно, никто не мешает им делать это и сейчас, но время все равно не воротишь.

— Ты закончила? — спросил Максим, увидев, что соседка выходит из-за стола.

— Ничего интересного, — ответила она.

Но это было не так: на самом деле интересовало все, что она увидела, только спокойствия от того, что она увидела, не прибавилось. Она и так знала, что муж родился и вырос в маленьком городке, отгороженном от цивилизации лесами и людской завистью. Понятно, что и там люди живут, и вполне приличные люди. Как везде, есть и хорошие, и плохие, но из всех развлечений у них только фотографирование за заставленными бутылками и примитивными закусками столами. И почему-то там — на всех снимках — одни лишь одноклассницы мужа. Ни один из его бывших друзей даже не вспоминает о школьной жизни и не заходит на страничку, где можно узнать о новостях и о событиях, происходящих в жизни одноклассников. Хотя, может быть, они и так все знают — городок ведь маленький.

Но думать теперь о том, что, останься он там, наверняка был бы похож на таких же равнодушных людей. Был бы женат на такой же толстой тетке. Хотя Лена Воробьева, с которой у него был школьный роман, была худенькой, и казалось, будто она из другого мира — не из того, откуда все ее одноклассницы с одинаково начесанными крашеными волосами.

Удивительно только, что нет ни одной детской фотографии, где эта девочка была бы рядом с Валентином. То есть такие снимки были, но на них присутствовали и другие. А вдвоем она стояла только с Зиминым, который теперь, по прошествии двадцати лет, волею случая оказался сотрудником компании, управляющей хозяйством элитного загородного поселка. Но все равно, то, что Валентин вырвался из той жизни, из того своего душного окружения, лишь свидетельствует о его воле и целеустремленности.

Марина собиралась уйти, и Максим это понял, очевидно, но не спешил провожать ее.

— Я тоже тут покопался и нашел кое-что, — признался он, — решил проверить окружение несчастного Леонида Ивановича. Искал то, что могло бы навести на след. Может, кто-то плохо отзывался о нем лично или о банке. О нем почти ничего: бывшая жена, конечно, кроет. Но это от злости, потому что она сама была инициатором развода и просто выставила его из дома, оставив себе все имущество. Теперь ей пятьдесят, богатства как не было, так и нет. С личной жизнью у нее не складывается в силу возраста. Живет в квартире со взрослым сыном.

— Он ведь стрельбой занимался? — вспомнила Марина.

— Вы думаете, что профессиональный киллер живет с мамой в небольшой двушке? — переспросил Максим. — Конечно, бывает всякое, но все же… Вряд ли он профессиональный киллер. Я проверил: за ним числится карабин «Антонио Золи». Но это охотничье оружие. Конечно, убить из него можно, и даже очень легко это можно сделать умеющему стрелять человеку. Но профессионал вряд ли будет использовать такое оружие. Тем более что этого Антошу всегда можно попросить: «А ну-ка предъяви свой карабинчик!» — проверить, не из этого ли ружьеца стреляли в его бывшего родственника. Судя по фотографиям, Антон этот балансирует на грани маргинальности, хотя работает финансовым директором в небольшой риелторской компании, разведен, выпивает, имеет свой аккаунт на сайте знакомств… Я, простите мне мою бесцеремонность, но только в интересах общего нашего дела, заглянул туда. Там, разумеется, он представлен во всей красе, на него одинокие тетеньки клюют поначалу, а потом, когда выясняется, что он делит жилплощадь с мамой, то на этом все и кончается. Свой автомобиль у него имеется — очень старенький «Субару Форестер», но в сети он выкладывает свои изображения на фоне элитных марок. Вот и все. На киллера он не похож. Вряд ли он решится вот так запросто в один момент убить бывшего отчима, подготовить преступление и совершить его. Но я думаю, что специально обученные люди разберутся. Не так ли?

— Возможно, — согласилась Лужина, хотя не была уверена в этом.

Теперь она уже не спешила уходить, понимая, что сосед сообщил ей не все, что смог узнать. А он не торопился рассказывать, зато предложил кофе, сообщив при этом, что у него прекрасная кофемашина, а зерна он приобретает в финских лавках, которых вокруг предостаточно. Причем заказывает кофе самых лучших, а соответственно дорогих сортов, которые так просто не привозят, а только под заказ.

Марина согласилась, и они спустились на первый этаж. Расположились в гостиной, которая, очевидно, являлась и столовой, рядом с которой за широким арочным проемом располагалась кухня с мебелью. Можно было не подходить близко — Лужина узнала продукцию их фабрики.

— Вот мы тут с вами сидим и рассуждаем о чем-то, — произнес хозяин дома с печалью в голосе, — а Леонида Ивановича нет, а ведь совсем недавно…

Марина хотела остановить его, чтобы неприятные воспоминания не испортили настроение, но оно и так было испорчено, и потом, она сама пришла сюда, чтобы в том числе поговорить на эту тему. Теперь остается только одно — слушать.

Но сосед поднялся из-за стола и направился на кухню, очевидно, затем, чтобы приготовить кофе. И уже оттуда продолжил:

— Шесть лет назад, когда я только переехал в этот поселок, а Панютин уже проживал здесь, он иногда отрывался. Как-то пригласил меня в гости. Я пришел с Наташей — своей гражданской женой. Были Карсавин, Вадим Катков с девушкой. Присутствовали еще две дамы. Ну, как дамы, каждой вряд ли было больше двадцати пяти или даже того меньше. Очевидно, Леонид Иванович вызвал их для себя и писателя. Так эти, с позволения сказать, девушки очень скоро разделись догола и прыгнули в бассейн, начали плескаться и вопить… Мы с Наташей почти сразу ушли: во-первых, девчонки эти наверняка связаны с криминалом, ведь все эти фирмы, предлагающие эскорт-услуги…

— То есть это были девочки по вызову? — не поверила Марина. — Панютин мне показался таким… как бы сказать…

— Таким и был. Спокойным, рассудительным, импозантным. Но он был мужчина, у которого, как у всякого мужчины, иногда возникают потребности. А длительной связи у него не было. Очевидно, он опасался нового брака.

— Просто не встретил ту, которую мог бы полюбить, — предположила Лужина.

— Мне кажется, что он не верил, что его может искренне полюбить молодая и красивая. Это мне повезло. А от банкиров красивым девушкам нужны только деньги.

Марина не ответила, а вскоре хозяин принес кофе. Поставил на стол, потом снова направился на кухню, открыл холодильник.

— Есть пирожные, — сказал он, — хотя лучше их не есть, они давно лежат. Но могу сделать бутерброды. Вам с рыбой или с колбасой?

— Ничего не надо! — крикнула Лужина.

— Вы все говорите «любовь», — тут же отозвался хозяин дома, произнеся это тем же тоном, каким говорил о пирожных и бутербродах, — а мне кажется, что этому понятию придают очень много значения, вкладывают в него разные, порой прямо противоположные смыслы.

Он вернулся к столу.

— Любовь лично для меня — это в первую очередь, когда комфортно с определенным человеком. Когда он находится в доме, ты его вроде и не замечаешь вовсе, а когда этого человека нет, то сразу чувствуешь одиночество. Такое одиночество, что начинает ныть сердце. Знаешь все недостатки этого человека, но легко миришься с ними. Вот ты скучаешь, когда одна дома, ждешь мужа, смотришь на часы, думаешь: а с кем он сейчас и чем занимается?

— Разумеется, — ответила Марина.

И вдруг поняла, что это не совсем так, то есть она, конечно, думает о том, где находится Валентин, ждет его, но так, чтобы она отчаянно скучала — такого не было. Она даже привыкла, что они не спят вместе, и вообще близость между ними всегда какая-то обыденная и без страсти и особенных слов. Но он устает, у него работа. Но он ей верен, и это самое главное… Нет, главное, что он любит ее. По-своему, без страсти, без изысканной нежности, но любит обыденно и просто, как любят привыкшие друг к другу супруги.

— Меня с Наташей, кстати, Панютин познакомил, — признался компьютерный гений. — В очередной раз он тогда пригласил двух девиц из агентства. Но он хотел пригасить трех — двух для себя с писателем, одну — для меня. Но я ответил, что не люблю профессионалок. После чего Леонид Иванович сказал, что среди его знакомых только одна приличная девушка, которая работает в его банке. Она очень одинока, очень воспитанна и все такое прочее. И я согласился на то, чтобы ее привезли. Она приехала потому, что не могла отказать начальству. А когда мы с ней ушли от бассейна и от этих воплей, то сидели всю ночь за этим самым столом и разговаривали обо всем. Потом она приехала уже сама, когда я пригласил, а не начальство, приехала раз, другой и осталась. Или потом осталась. Но очень скоро мы стали жить вместе. Я даже с работы заставил ее уйти, сказав, что моих доходов хватит на двоих, и на троих, и на четверых, если потребуется.

— Сейчас она где?

— Я же сказал, что у меня квартира в городе осталась… То есть у нас. Там Наташа сейчас и находится. Я попросил пока не приезжать сюда, раз такое тут произошло. Но она и сама испугалась.

— Испугалась за вас и не приезжает? — удивилась Лужина.

— Я сказал, она слушается меня. Такая она у меня кроткая. Но она примчится, можете не сомневаться.

Где-то зазвонил телефон. Максим покрутил головой и вспомнил:

— Наверху мобильник оставил.

Он встал с кресла, а когда поднимался по ступеням лестницы, сигналы прекратились. Потом, видимо, он сам набрал номер последнего вызова.

Говорил он негромко, и Марина поднялась и осторожно подошла к лестнице, чтобы прислушаться.

Подошла и вдруг подумала: «Что же я делаю?»

— Хорошо, хорошо, — долетел до нее голос хозяина дома. — Я жду. У меня сейчас, кстати, наша новая соседка, которая была непосредственной участницей. То есть непосредственной свидетельницей. Она ближе всех стояла к убитому. А я видел лишь ее спину. Что с ней делать? Попросить уйти?

Лужина отошла, и тут же по лестнице начал спускаться Максим, прижимающий к уху трубку.

— Так и сделаем, — сказал он и посмотрел на сидящую за столом гостью, — жду.

Он подошел и объяснил, что это звонил следователь из Москвы, который прилетел и сейчас направляется сюда из аэропорта.

— Через пятьдесят минут подъедет, — сказала Марина, — если на Кольцевой не будет пробок.

— В это время дорога свободна, — кивнул Максим.