Глава 32

Николай Михайлович.

– Женечка, это давняя история. Сюжет стар, как мир. Но, слушайте, Вы имеете право всё знать!

Он, вдруг, перешел на “Вы”.

– Мы с женой поженились, будучи совсем молодыми. Нам было по 20 лет. Это сейчас считается очень рано, а в наше время это было нормой. “Род Вержицких и род Заславиных сплели свои ветви” – так вычурно выражался мой тесть, земля ему пухом! Да, мы с Ольгой были оба из старых дворянских родов, – он как-то смущенно улыбнулся, сделал глоток воды из стакана и продолжил:

– Только тогда не принято было это афишировать. Всё вот это великолепие, – он обвел рукой обстановку, – хранилось запечатанным в коробки. Это было извлечено на белый свет значительно позже, в эпоху оттепели, как принято называть те года. Впрочем, я отвлекся! Мы с Ольгой оба учились в одном институте, на одном отделении. Оба закончили с красным дипломом. Мы оба с ней хирурги. Были. Она в гинекологии, а я в кардиологии. Нас обоих ценили… – он замолчал, вспоминая, видимо.

– Да вот только увлеченные карьерой, мы упустили время для рождения детей. Это сейчас женщины рожают в 40 лет, а тогда – это была редкость. У Ольги обнаружили непроходимость труб. Она прошла все те очень болезненные процедуры, гинеколог сама, она знала, на что соглашалась, но время было упущено. Ольга знала, как я хотел иметь сына, она же не могла его мне дать. Она винила себя, замкнулась в себе, стала отказывать мне в близости. Мы стали отдалятся. Это потом уже я понял, что она таким образом подталкивала меня к тому, что я и сделал. Но Ольга переоценила свои силы.

У меня появилась любовница. Молодая, красивая, смелая. Её звали Нина. Я оперировал её отца, у его постели мы с ней и познакомились. Стали встречаться, я даже квартиру снял для наших встреч. Да, Женечка, я ничуть не лучше Вашего Егора! – он усмехнулся.

– Николаша, ты себя с обыкновенным бл.., – но бабуля увидела глаза Ванюшки и оборвала сама себя, – ох, прости, ребенок! Я хотела сказать, с сексуально озабоченным и с комплексом маленького перчика мужчиной, не сравнивай!

– Марьюшка, – он только улыбнулся на это бабулино выступление и продолжил:

– Нина забеременела через полгода после начала наших отношений. Я был на седьмом небе от счастья! Но развестись я не мог. У Ольги случился инсульт, и половина тела у неё оказалась парализована. Я разрывался между парализованной женой и беременной любовницей. На коленях я вымолил у Нины обещание не вредить будущему ребенку.

Родила она точно в срок. Родила крепкого и здорового мальчика. Я предлагал ей забрать Петю. Ольга бы приняла моего сына. Она уже знала, что у меня есть любовница, и что Нина беременна, именно эта информация, сказанная ей кем-то по телефону, и вызвала инсульт. Но Нина не соглашалась отдать мне Петю. Она шантажировала меня моим же ребенком. На работу после рождения сына она не вышла. Я обеспечивал их с сыном всем. Ольге тоже требовались сиделка и массаж. И я пропадал в больнице по 16 часов. Это не могло долго продолжаться. У меня на нервах стали дрожать руки. Женечка, Вы знаете, что это значит для хирурга? – он вопросительно посмотрел на Женю.

– Вы не смогли оперировать, да?

– Да, – Николай Михайлович встал и подошел к окну, отодвинул тяжелую штору и открыл окно. В квартиру ворвался свежий воздух. Он вздохнул полной грудью и, оставшись стоять у окна, продолжил:

– Ольга медленно, но шла на поправку. Конечно, о её работе хирургом тоже пришлось забыть. Но ей предложили читать лекции в институте. Там, в Сочи. Я её поддержал. Ходила она с палочкой, нога до конца не восстановилась, но это не мешало преподавать.

Петя рос забавным и умным мальчиком. Я бывал у них так часто, как мог. Петя был моим смыслом в жизни, мое продолжение. Нина настаивала на том, чтобы я развелся. Угрожала увезти сына и сделать так, чтобы я не нашел их. Я не очень верил в то, что она решится на это. Выходить на работу она не хотела, а я все-таки обеспечивал их. Я обещал ей, что как только жена поправится и перестанет нуждаться во мне, я разведусь.

И вот в тот день, когда Ольга вышла на работу, Нина сбежала. Сбежала с нашим сыном. Сбежала, оставив только записку, в которой винила во всем меня и, что самое страшное, она написала, что даст ребенку другую фамилию, и он никогда не узнает, кто его настоящий отец. Женя, а как у Петра фамилия?

– Вержицкий. Петр Николаевич Вержицкий, – Женя произнесла это медленно, ощущая себя полной идиоткой.

Услышав это, Николай Михайлович расцвел:

– Не поменяла. Не смогла!

– Да, но в детский дом отвезла! – зло бросила бабуля, – ребенок то здесь при чем?

– Женечка, а у Петра есть вот такой медальон? – Николай Михайлович дрожащими пальцами выудил из-под рубашки, точную копию медальона Петра.

– Да, – Женя растерянно посмотрела на Николая Михайловича, – так Петя Ваш сын? Так?

Николай Петрович порывисто шагнул от окна:

– Женя, я старый человек. Я не знаю, сколько мне осталось. Но я не хочу больше терять время. Я хочу видеть своего сына!

– Николаша, подожди, пожалуйста! Дай хоть, Женя Петру позвонит, предупредит! Ну, нельзя же так, как снег на голову!

Глава 33

Полтора года спустя. Евгения.

– Женечка, отец спрашивает, во сколько ты сегодня в поликлинику поедешь. Они с Марией Семеновной приедут, – Петя пришел с телефоном ко мне на кухню, где я варила кашу своим мальчишкам, и обнял меня сзади. Погладил поясницу и чмокнул в макушку.

– Да? Хорошо. Я к 10-ти поеду.

– Пап, Женечка к 10-ти поедет. Спасибо, что приедете.

– Сын, у тебя сегодня целый день операции? Мы дождемся тебя? – Петя остался стоять очень близко, и я слышала каждое слово из его разговора с отцом.

– Да, пап, я сегодня до 4-х буду. Если, конечно, внеплановых не будет. Но вы дождитесь, пожалуйста. Я хочу показать вам один дом, мне кажется, я нашел то, что всех устроит! Отдохнуть можете в своей комнате, ты же знаешь!

Брак, который я предложила только, чтобы ускорить процесс усыновления Саши, перерос в полноценный союз. Я-то предложила его именно для этого, а в ответ получила признание в любви и полноценное предложение руки и сердца.

Мы все: Петя, я, мальчишки и наши бабуля с дедулей, как называли их Ванюшка с Сашей, наслаждались тем, что мы семья. Мы не надоедали друг другу и решили, в конце концов, что хотим жить все вместе под одной крышей. Большой и дружной семьей.

– Петь, я большая девочка, я и сама могу съездить в поликлинику! Не забывай, сколько лет нашим старшим! – сказала я после того, как он закончил разговор и уже двумя руками обхватил меня. В ответ я потерлась щекой о его плечо и вдохнула полной грудью так любимый мной аромат его парфюма.

– Конечно, можешь, ты много чего можешь сама, но я должен быть спокоен за вас! – Петя погладил мой огромный живот и выключил кашу, – сегодня последний раз едешь к врачу без меня. Через две недели у меня начинается отпуск, и тогда ты вообще от меня не отделаешься! Я купил путевки нашим старшим и младшим в тот же санаторий на три недели. Они как раз успеют вернуться к родам. А ты, красавица, готовься к тому, что будешь ходить по квартире голая! И постоянно будешь мне позировать!

– Сумасшедший! Через две недели я буду ещё толще и ты сам попросишь меня прикрыться пододеяльником, потому что больше я ни во что не влезу! – я рассмеялась.

– Не отвертишься, красавица! Я мечтал об этом все десять лет!

– Что?

– Да. А почему тебя это удивляет? Ты, беременная Ванюшкой, такая же красивая была. Я ещё тогда не понимал Егора, уж прости, родная, что вспоминаю его. Ты же такая хорошенькая, что тебя просто невозможно не касаться! Тебя же хочется тискать, как плюшевую игрушку.

Петя и касался меня постоянно, мне кажется, будь его воля, он бы меня на руках носил. Да он и носил, пока живот позволял. Рядом с ним я чувствовала себя не огромным пароходом, а маленькой неумехой.

– Женечка, беременным нельзя поднимать руки, это мне бабуля сказала, так что голову я тебе сам помою! – конечно, просто мытьем головы это не ограничивалось.

– Женечка, сиди, не вставай, я тебе сапожки здесь одену! – а перед этим легкие касания моих стоп и выше. Легкие, потому что бабуля сказала, что беременным нельзя делать массаж ног.

– Женечка, иди сюда, здесь тебе будет удобнее! – и уже лежит подушка под спину и мягкий плед на ноги.

Я купалась в его любви и заботе. Да и не только я. Ванюшка с Сашей тоже получали свою порцию любви и внимания и, в ответ наперегонки ухаживали за мной, во всю подражая Петру. Сделать чай? Пожалуйста!

– Ваня, моя очередь! – и Саша бежит на кухню.

Принести подушечку под спину?

– Мама, держи, – и Ваня протягивает мне подушечку.

Бабуля с Николаем Михайловичем приезжали, чтобы съездить со мной в поликлинику, или мы на выходных все вместе ехали в гости к брату Николая Михайловича и его жене Розе Францевне. Они, увидев Петра, в первый раз очень странно отреагировали. Они обнялись, но не с Петром, а друг с другом, и оба расплакались. А уже потом, извинившись, обнимали Петра. Всё встало на свои места, когда они показали фото своего погибшего сына Павла. Оказывается, Петр точная его копия! Словно они были не двоюродные братья, а родные. Увидев фото их сына, Петр вдруг очень странно улыбнулся и кивнул, думая о чем-то своем.

Это только в первый раз было странно приехать в их, а когда-то наш с Егором, дом. Когда мы получили приглашение приехать в гости именно к его дяде, Петя забеспокоился:

– Женечка, мне кажется, это плохая идея!

– Петя, всё хорошо. Не переживай.

– Ты точно готова ехать в тот дом?

– Да, любимый! – пришлось подойти и обнять его, – я люблю тебя. Всё, что было пережито в том доме – это было, кажется, так давно и уже точно забыто! Ты слишком хорошо старался, чтобы стереть все те воспоминания из моей жизни! Подумать только, ведь не так давно я и представить не могла, что смогу так легко говорить об этом. Петь, ты смысл моей жизни и самый большой её подарок, если бы не ты…

– Женщина, это, вообще-то, мои слова!

– Да? А какие именно, прости?

– Ты смысл моей жизни!

Надо ли говорить, что тот разговор закончился очень предсказуемо после таких моих признаний моему такому взрослому, но такому по-детски, ранимому и нуждающемуся в постоянной моей ласке, мужчине.

Я когда-то прочитала в одной умной книжке, что дети, выросшие в детском доме, не могут быть хорошими родителями. Якобы, они не получили тех знаний семейной жизни и поэтому, якобы, они просто не знают, как надо себя вести в семье, будучи родителями. Может, это и так, но это точно не про Петра!

Ни дня не проходило, чтобы мы не виделись или хотя бы не созванивались с нашими старшими. Происходило это потому, что нам всем это нравилось. Нам хотелось быть в курсе дел друг друга. Нам было это интересно!

Не в смысле ухаживать за мной, а быть всем вместе. Точно так же мы, на заре нашей семейной жизни, собирались вечерами в комнате у Саши, которая очень скоро стала их с Ванюшкой общей. Они ни в какую не захотели жить в разных комнатах. Ну, не устают они от общества друг друга! И что тут такого страшного, если они хотят жить в одной комнате? Тем более, что комната большая.

Но всё по порядку!

Чтобы ускорить процесс усыновления Саши, мы с Петром поженились.

Нет, опять не то!

Выслушав рассказ Николая Михайловича, и кое-как осознав, что я непроходимая идиотка, и сама не догадалась провести параллель между двумя знакомыми мне мужчинами по фамилии Вержицкий, я позвонила Петру.

– Петь, скажи, ты очень удивишься, если мы к тебе вместе с бабулей и Николаем Михайловичем сейчас приедем?

– Женечка, у вас все в порядке? – тут же последовал вопрос тоном, граничащим с режимом “всё бросить и лететь спасать”.

– Петя, всё хорошо. Но это не телефонный разговор.

– Да, конечно, приезжайте, – несколько удивленный тон.

Бабуля собрала свежеиспеченные булочки, и мы поехали к Петру. Бабуля с булочками, источающими аромат на всю машину, села на переднее сиденье, а Ванюшка с Николаем Михайловичем устроились на заднем. В зеркало заднего вида я видела, что Николай Михайлович, думая, что никто не видит, положил таблетку под язык. Видела, как он нервно постукивал пальцами по папке, которую он взял из своей квартиры. Видела, как он то и дело проверял цепочку на шее, ту самую, на которой висел такой же медальон, как у Петра.

Пока поднимались в лифте на последний этаж, бабуля, держа одной рукой миску с булочками, другой погладила Николая Михайловича со словами:

– Николаша, я ещё не готова опять остаться одна. Так что давай спокойно, хорошо?

Это неожиданно разрядило обстановку нервозности и одновременно успокоило всех.

– Добрый вечер, проходите! – Петр встречал нас на пороге,

– Женечка, – и неожиданный быстрый поцелуй, пусть в щеку, но ведь при всех!

– Марья Семеновна, давайте, я помогу! – и он протягивает руку к пакету в руках у бабули. Она, улыбаясь хитрой улыбкой, отдает Петру свою драгоценную ношу:

– Спасибо, Петя, – и без перехода, – Петя, знакомьтесь, Николай Михайлович!

– Очень приятно! – Петя держит в одной руке пакет с бабулиными булочками, другую протягивает для рукопожатия Николаю Михайловичу, – Петр Вержицкий!

– Взаимно! – Николай Михайлович протягивает свою ладонь в ответ и, крепко пожимая ладонь Петра, произносит, чеканя каждое слово и глядя в глаза Петру:

– Вержицкий Николай Михайлович.

Пауза.

– Твой отец.

Пакет с булочками Петр отдал мне на автопилоте. Я забрала его и, сунув Ванюшке, шепнула:

– Отнеси к Саше. Я сейчас вам молока принесу.

Они стояли друг напротив друга, так и не отпуская руки друг друга. Последний шаг к сближению сделал Николай Михайлович, он всего лишь чуть потянул Петра на себя и распахнул вторую руку для объятия, со словами:

– Ну, здравствуй, сын!

И Петр сделал этот шаг на встречу. Они обнялись, и вдруг стало заметно, как они похожи! Петр, оказывается, точная копия отца! И где были мои глаза последние десять лет, с тех пор, как два этих мужчины практически одновременно вошли в мою жизнь?

Говорили они долго, у каждого накопились свои вопросы. В папке, что привез Николай Михайлович, оказались родовые метрики Петра. Трогательные такие, из клеенки и бинтов, с написанными на них ростом, весом и фамилией. И первые фотографии Петра, сразу после выписки из роддома. В медальоне, что был у Петра на шее, оказывается, были фото его родителей. У Николая Михайловича в таком медальоне были фото Пети, каким в последний раз он его видел, и матери Петра. Женщины, что так бессердечно поступила со своим сыном. Было странно, что он столько лет хранит фото этой женщины. Но потом он объяснил, что так он напоминал себе, что виноват. Виноват, что не поверил в то, что она может уехать, забрав сына. Медальон стал для Николая Михайловича олицетворением мира. Это был его собственный Рай – лицо сына, и Ад – лицо той женщины.