IX. «ЧАВА-КАКАВА!»
Электронный будильник на столе коротко пискнул. Денисов проснулся. Из всех сигналов, отмечавших ночью завершение каждого часа, он слышал всегда один. Последний, предутренний.
Было еще темно.
Рукопись Волынцева лежала рядом, на столе. Он включил свет, наугад вытащил страницу из середины:
«— О чем ты думаешь? — спрашиваем мы друг друга каждую минуту, как дети. И каждый вечер я готов сказать: «Милая, я больше не могу!», а говорю вместо этого: «Милая, давай поженимся!»
«…Ты делаешь все открыто и шумно, как любимые дети и жены, «Легитим», «Законная»! У кого я подхватил это слово? Как сложатся наши отношения, если рукопись будет опубликована? А, Легитим?» Но она уже болтает о пустяках — о знакомой в театральной кассе, о слайдах. Ночь кончилась. Ничто не связывает патрицианку и раба, вместе проведших ночь. И все же ничего не страшно, если из интерната можешь вернуться в Отчий дом!»
Денисов снова заметил: некоторые высказывания повторяются с едва заметными изменениями.
«Отчий дом! Ты здесь всегда желанен. Ты и брат, и ребенок, тебе лучший кусок с детьми. Тебя не предадут, за твою жизнь будут бороться. Обмоют после смерти. Кого хотел бы ты видеть рядом с собою в последний свой час? В час, когда уходим… Каким нужно быть негодяем, чтобы обмануть глядящие с надеждой глаза, дрожащие губы, слышать несвойственное, бодрое: «Никуда тебя не отпущу! Когда строишь на песке, рано или поздно, все равно приходится об этом жалеть…»
Страница содержала ноль полезной следствию информации. Денисов, однако, дочитал — снова пытался проникнуть в обстоятельства, заботившие погибшего.
«— Вечером встречаемся! — предупредила Анастасию подруга, критикесса по детективу. Ее постоянный спутник стоял рядом. У него неинтересная суетливая улыбка.
— Обязательно! — Легитим помахала рукой.
Я принужденно улыбался. Разговор шел, словно меня не было. Но бог с ними!
— Я уйду сегодня, Ланц! Наши завтра уезжают! Ты не очень обидишься?
— Нет.
— Правда, милый?»
Денисов впервые подумал о том, что «наши» — те, что «уезжали завтра», могли быть — вдова Роша и ее родственник Николай, тот, что находился при ней.
«А Веда, ее муж, Ширяева могли отправиться на дачу, чтобы проститься…»
Сам Ланц, поглощенный своими заботами, отнюдь не стремился к бытописательству, анализировал собственное состояние:
«Глупо обижаться на пулю, которая поразила. Виноват стрелок или ты сам. Пойдет ли сегодня Анастасия к подруге или нет, не имеет значения. Мы прожили разные жизни. Я потерял все. Потерял Отчий дом!»
«Мое уязвленное честолюбие, нескромность, остатки гордыни, которая, оказалось, не исчезла до конца, зависть, недружелюбие — все поднялось во мне с этим чувством, рядящимся под самую первую и самую светлую любовь в жизни! Я не должен был возвращаться к идеалу далеких лет!»
«— Ты не умеешь радоваться тому, что есть! — говорит Анастасия. — Это твоя самая большая беда! — Иной раз она возвращается из гостей рано, треплет меня по плечу, как школьного друга. — Весь вечер я смотрела на часы -когда приличнее уйти. Так медленно тянулось время. Ланц, милый! Мы, как в девятнадцать лет. Потерпи, дорогой! Мне трудно изменить жизнь. Не торопи. Старые ценности возвращаются. У меня никого нет, кроме тебя…»
«Моя прелесть, моя любовь! Не ищи в этих строках ни упреков, ни жалоб. Как прекрасно любить тебя. Анастасия — единственная женщина, с которой я бы хотел всю жизнь быть вместе, никогда не узнать другой…»
Денисов оделся, заправил койку. Спрятал рукопись в пакет.
Чужая жизнь проходила рядом, фактически прошла, он не сумел ее ощутить, может, потому, что труп, лежавший ночью на платформе в Москве, прикрытый брезентом от дождя, и автор эссе так и остались для него мысленно разъединены.
Уходя, он оглядел номер — каждый, кто вошел бы в его отсутствие, не сразу должен был обнаружить следы проживания другого человека. Во всех командировках, всегда Денисов разнообразил свою жизнь — играл в оперуполномоченного-невидимку.
Когда он вышел, Дом творчества еще спал. Денисов направился по главной аллее к воротам. Незнакомая пожилая сторожиха дремала, просыпаясь, искала взглядом часы. Может, как и он, она плохо держала сон?
Три плана обнаружил литконсультант, знакомившийся с рукописью в Москве: «любовь», «тоска», «ревность».
«Пожалуй, есть еще два — четвертый и пятый!» — подумал Денисов.
Почта была закрыта, междугородные автоматы заперты навесными металлическими замками; в связи с неисправностью на линии их так и не открыли.
Поселок начинал обычную деловую жизнь. У гастронома разгружалась продуктовая машина; росла стремительная очередь к кассе автостанции; на площади женщины-квартиросдатчицы в ожидании симферопольского автобуса с новыми курортниками щелкали семечки.
Денисов вышел на центральную улицу, милицейский дом был рядом.
Дежурный по отделению на тротуаре перед входом ловил первый солнечный луч — продрог. Увидев Денисова, он обрадовался:
— Почта есть. — Они прошли к столу у входа.
— А что ночь? На дачах тихо?
— Все тихо. И в поселке, и по району тоже.
Телеграмм было несколько, Денисов просмотрел их наскоро, применительно к планшету, связанному с гибелью Волынцева, каким он мысленно его видел.
«…Ширяева наталья Кирилловна переводчица член союза писателей проживает с сыном… — Многое Денисов уже знал либо представлял: установочные данные, адрес, характеризующие данные, — материалами на нее не располагаем характеризуется положительно находится творческом отпуске допросить в настоящее время не представляется возможным в связи с выездом».
«…волынцев александр андреевич сорока лет проживал Харьков улица… разведен детей нет член групкома литераторов образованию историк работал по договорам мая по август находился на полевых работах археологической экспедиции тувинской асср…»
«Отсюда тувинский орнамент рукописи, — понял Денисов. — «Тоджа», «Енисей», «Дань, собираемая непритязательным тувинским небожителем…»
Он читал дальше:
«…материалами не располагаем мать пенсионерка длительное время работала администратором гостиниц проживает отдельно…»
«Ну, вот, — подумал Денисов, — система коммунального хозяйства. Это тоже ясно из рукописи… «Детский сад горкомхоза»!»
В помещении было и в самом деле холодно, как в погребе, Денисов быстро продрог.
Хотя телеграммы были из Москвы и подписаны Бахметьевым, было нетрудно догадаться, что они дублировали ответы Харьковского уголовного розыска.
— Холодина. — Дежурный ежился под шинелью, не мог согреться. А за окном уже шли люди в купальниках и шортах, день обещал быть жарким.
— Все? — спросил Денисов у дежурного.
— Все.
Горничная, убиравшая номер, в котором жил Волынцев с напарником, оказалась пожилой, сухонькой, с узловатыми пальцами. В речи ее слышался неистребимый белорусский акцент.
— А чаго я знаю? Жил некто, уехал. Полы вымыла, постель сменила. Чаго еще?
Они разговаривали на скамье у входа в душевую. В темноватом просторном холле за дверью кто-то пытался дозвониться по отключенному междугородному автомату, крутил и крутил диск.
— Этот человек? — Денисов достал посмертную фотографию Ланца, сделанную в морге.
Горничная долго и тщательно рассматривала ее, потом, заметно стесняясь, достала из кармана очки, надела, отнесла фотографию подальше от глаз, также долго смотрела.
— Ну он… — Она спрятала очки.
— Фамилии его не знали?
— Нет.
— Разговаривали?
— С ним? А чаго разговаривать; скажу только: «Оставь ключ, приду, приберу…» — Выцветшие маленькие голубоватые глазки смотрели весело и лукаво. — Наше дело стариковское, их — молодое…
— А он?
— Оставляет. А я прибираю.
— Хорошо его помните?
— Хорошо… — Она замолчала, прислушиваясь к звуку беспрестанно поворачиваемого диска в автомате. Потом заметила: — Отключен, а все равно крутит! Видно, очень хочет дозвониться…
— Наверно. — Денисов согласился.
«Приветлива, с юморком, — подумал он о горничной, -такие все замечают…»
— У него в номере было два одеяла?
— По весне у всех два.
— Жил не один?
— Можно сказать, что один. У соседа жинка жила в поселке. Дак он поест и уходит. И ночевал там.
— А что этот? — Денисов поднял фотографию.
— Больше дома. Писал.
— Он писатель?
— Писатели по двое не живут.
— С кем-нибудь дружил?
— А разве я знаю?! Стирал себе сам…
— Вас не просил?
— Только раз. Боялся, что полиняет. — Она снова взяла из рук фотографию, отставила далеко от глаз. — Сорочку. — Горничная вернула снимок. — Тут белое, тут красное, тут синее. Будто заплат не хватило… — Она засмеялась.
— Вы его друзей часом не знаете?
Старуха подумала.
— Нет. Видела пару раз с одним. С молодым. В парке. Он и в номер к нему раз приходил.
— А что за мужчина?
— Обычный. В сорочке, в шортах.
— Какой он из себя?
— Молодой, блондин.
— В очках?
— Вроде в очках… — Она говорила чуть меньше того, о чем знала, и Денисову необходимо было каждый раз задавать новые вопросы.
— Худой?
— Да нет. Мускулистый. Ноги накачанные. — Она засмеялась.
— А лет сколько?
— Лет тридцать… Не больше.
— Откуда он? Из Дома творчества?
Еще вчера, до посещения дачи, до известия о ее продаже, казалось: «Установить личность Ланца — и гора с плеч!» Потом, как по цепочке, одна за другой потянулись другие задания следственного поручения от наиболее общих — «образ жизни», «материальное положение», «родственные, дружеские, интимные связи» — до максимально целенаправленных, а там, где-то в конце, уже мелькнуло знакомое «Фабрик… д'армес… пума» и так далее… Но сегодня было уже важным знать — «кто был человек, которого Ланц случайно выследил ночью у дачи…!
Горничная покачала головой:
— Мужчину этого я в Доме творчества не видела.
— Он на машине приезжал?
По тому, как старуха задумалась, Денисов понял, что она такой факт не исключает.
— А этот, что жил у вас, без машины?
— Этот так ходил. Пешком.
— Вам приходилось видеть его с женщиной?
— С якой?
— Вы же знаете! — схитрил Денисов.
— Видела. — Она посмотрела игриво. — А чаго? Нельзя?
Из холла прошла супружеская пара, пытавшаяся дозвониться, — женщина недоуменно взглянула на них.
— Какая она из себя?
— Кругленькая, симпатичная… В очках.
— Молодая?
— Счас до шестидесяти все молодые. Наташа! Сусаннина родня.
— Вы и ее знаете?
— А как же? Прибиралась у них раньше. Сейчас уж тяжело стало — бросила…
Горничная оказалась золотым свидетелем.
— Вы давно ее видели? Сусанну!
—Вчара захадила…
— Не спрашивали — долго она здесь будет?
— А завтра и уезжает… Дом-то уже чужой. Жилец новый приехал — мелитопольский. Деньги получены…
— Много? Если не секрет… Наличными?
Старуха усмехнулась:
— Нам с тобой считать чужие деньги не годится. Хоть бы и наличные! Целый сундук… Но у нее и расходы, не как у нас! Правда? — Она вздохнула.
— Хотели о чем-то спросить?
Выражение лукавства на сморщенном лице исчезло, женщина подняла лежавший у ног лист акации, показала на фотографию.
— А чаго с ним приключилось? Убили? Или сам себя?
Когда Денисов подходил к даче, Роша садилась в машину -седая величественная старуха, с многочисленными побрякушками на шее, с черными пронзительными глазами. Родственник оказался приземистым, молчаливым, полным, с пятнами на лице, он предпочитал держать руль в перчатках — Денисов подумал отчего-то, что руки у него больные — в красных маленьких пятнышках. Роща сказала ему несколько слов, он с неожиданной мягкостью развернул машину, минуя кафе, двинулся в направлении главной улицы.
«Был ли Волынцев — Ланц в конце концов представлен вдове Роша? — подумал Денисов. — Вряд ли…»
За скучным, похожим на школьное зданием тянулась однообразная, зажатая холмами долина. В ней оказалась учебная полоса, на вершине одного из холмов виднелась тригонометрическая вышка.
Денисов выбрал тропу, по которой давно не ходили, -угрюмую, с окаменевшими следами весенней распутицы.
Он не стал гадать, куда на этот раз уехала Роша вместе с родственником. («В магазин? В Щебетовку? Попрощаться с окрестностями?»), посмотрел на часы. Ему было необходимо побыть одному.
Дорога свернула к холмам, начался подъем.
«Видел ли Волынцев по возвращении из тувинской экспедиции Ширяеву? — Денисов шел быстро, занятый картинами, проходившими перед его мысленным взором, другие -вокруг — едва замечал. — Должен ли был тоже приехать в Коктебель? Знал ли о предполагаемой продаже дачи? Почему, зачем двое суток находился в Москве, ночью, на вокзале?»
С вершины открылся вид на холмы, округлые, словно складки огромного стеганого одеяла. Внизу был хорошо виден поселок — большое украинское село, перенесенное с равнины в горную местность. По другую сторону виднелся пейзаж в духе скалистого Запада — обрывистый песчаный каньон. Казалось, вот-вот осыпятся пригоршни мелких камней и появится одинокий верховой, придерживающий поводья, — в шляпе, с кольтом и наручниками на поясе, с ружьем поперек седла.
Было тихо. На дороге вдалеке проехала грузовая машина.
«В Судак?» — Денисов не представлял карту здешних мест.
Зелень поселка уходила в воронку, пропадала среди гористых складок, профиль Волошина виден не был — лишь щербатые, отмеченные желтизной и ржавчиной камни-монолиты.
Денисов сел рядом с одним из них, достал рукопись, поправил загнувшийся в середину лист.
«Перст судьбы — он племянник…»
Теперь Денисов мог уточнить дату ночного знакомства Ланца с неизвестным.
«"Наши завтра уезжают", — сказала Ширяева. Это случилось накануне отъезда вдовы Роша из Коктебеля…»
Он оглядел местность. Вокруг была та же клочковатая растительность, что и на горе у кладбища, — невысокая, отстоящая друг от друга полынь; все сухое, чаще колючее, не вызывающее желания коснуться.
Вдалеке, на дороге, в низине, остановилась легковая машина, Денисову показалось, кто-то вышел:
«Может, Роша с родственником? Решили проститься с окрестностями?»
Рукопись по-прежнему притягивала его — бесхитростное описание содержало некую оперативную информацию.
«Ты выдумал сказку о людях, которые живут легко и беспечно, Ланц, — говорит Анастасия, — и не можешь понять, что их нет или почти нет. Я, во всяком случае, к ним не принадлежу. Всю жизнь я либо училась, либо работала. Как все. Это все — результат твоей фантазии, миф, который ты создал в детстве. Эти люди отличаются от тебя тем, что умеют себя подать, коммуникабельны… Мой отец говорил: "Если человек не уважает себя, его и другие не уважают…"»
Внимание Денисова привлекли голоса — большая группа отдыхающих оккупировала вершину, готовилась фотографироваться. Прежде чем начался самый крик, Денисов перелистнул еще несколько страниц.
«— Что? Что надо? — Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган…»
Экскурсанты трижды прокричали «ура!», замахали руками. В этот момент их запечатлел объектив. Группа сразу рассыпалась. Денисов поднялся:
«И все-таки надо его искать в автокемпинге… Что-то я не учел, когда приходил туда. Машина могла стоять только там…»
Под объявлением о регистрации аквалангов и резиновых лодок вахтер автокемпинга объяснялся с водителем «Запорожца»:
— Без оформления принять машину не можем. Ни на минуту… — Это был не отставник, с которым Денисов познакомился накануне, другой — моложавый, в майке универсиады. Но говорил он абсолютно то же: — Нельзя!
— Нам же ненадолго! — немолодая, в темных очках женщина — водитель «Запорожца» — вздохнула. На заднем сиденье дремал мужчина, должно быть, провел ночь за рулем.
— Свет оставят в машине, дверцы не прикроют, — ворчал вахтер. — А спрос-то с нас!
— Нам на час всего!
Дремавший на заднем сиденье мужчина уточнил:
— На полтора часа.
«Запорожец», как и его владельцы, явно нуждался в уходе — заднее стекло забросало глиной, диски колес, бампер -все было в грязи.
Из домика администрации кто-то вышел, вахтер подошел к окну кассы.
— Здесь погода все время такая? — спросила у Денисова женщина за рулем.
— Жара. Вы откуда? — Денисов не уходил, ждал, чем закончатся переговоры.
«В сущности, тому человеку, который поднимался в ту ночь к даче Роша, тоже надо было пристроить свою машину совсем ненадолго…»
— Мы из Мелитополя. По дороге такой ливень захватил…
«Тот, с Мелитополя… — подумал Денисов, — что покупает у Роша ее дачу, возможно, сейчас тоже где-то здесь, и его машина, возможно, тоже в глине».
За забором в палаточном городке для машин вдоль длинной стойки с общественным умывальником бегали дети.
Вахтер наконец освободился.
— Что с вами делать… Если только на час…
Денисов отошел, не желая мешать дальнейшему развитию событий.
— Самое большое два часа! — Женщина достала кошелек.
— Вот там поставьте. — Вахтер незаметно показал на асфальтированную площадку между домиком администрации и шоссе.
«Понятно», — подумал Денисов.
Женщина уже выводила свою заляпанную ливнем машину на нейтральную полосу.
«Здесь он и оставлял машину, пока поднимался к даче Роша. Здесь, когда к нему подошел Ланц, он и дал объяснение, которое в тот момент опрометчиво посчитал убедительным».
Из окошка административного домика постучали, кассир узнала московского оперуполномоченного:
— Что-нибудь нужно?
— Нет, пожалуй. -И все же спросил: — Роша вам оставляла машину? Художница. Знаете ее?
— Своих мы всех знаем. Оставляла. — Кассир даже не заглянула в книгу. — Вчера их сосед — рядом дача — заправил, подал к поезду.
— Машину взяли совсем?
— И да, и нет, — в домике были люди, она сказала негромко, чтобы другие не слышали. — Доплатили за месяц. Может, еще оставят, может, решат продать, — шепотом добавила она. — Завтра уезжают совсем…
Нещадно палило. Поверх палаточного городка виднелся залив. Погода менялась, то в одном, то в другом месте мелькали белые барашки.
Дата отъезда, подсказанная старухой горничной, подтвердилась. «Завтра! Сегодня последняя ночь на даче…»
— Вы в поселок? — спросила кассир. — Может, подвезти? Сейчас будут выезжать — я попрошу. Чтоб пешком не идти.
— Да нет. Надо еще в одно место.
— Далеко? Они подвезут…
— В районную библиотеку. Здесь рядом.
Корреспонденция в местной газете называлась «Мир увлеченного человека».
«Кругу интересов известной художницы Сусанны Ильиничны Роша, — писала корреспондентка, — может позавидовать любой. А ведь ей недавно исполнилось 88 лет! Графика, рисунки на тканях, эскизы одежды и женских украшений, дизайн — все до сих пор волнует, вдохновляет ее. А еще книги, картины, поездки…
— Куда вы собираетесь в этот раз? — спросила я Сусанну Ильиничну.
Она улыбнулась:
— В тридцатых годах с мужем — Грантом Роша, молодым скульптором, имя которого тогда еще мало кому было знакомо, мы решили ближе познакомиться с творчеством знаменитого французского мастера Эдгара Шаина…»
Подробно описывая жизнь и пристрастия вдовы Роша, корреспондентка наводила на мысль о богатстве и расточительности художницы, в доме которой хранилось собрание редких, баснословно дорогих и, во всяком случае, уникальных произведений отечественного и западного искусства.
«На месте Роша я протестовал бы против таких аттестаций, даже если они даны из лучших побуждений…» — подумал Денисов.
Уже знакомая Денисову библиотекарша поглядывала на часы — собиралась на семинар, он проходил в том же здании, но в другой половине.
— Ну, как то дело? Расследуется? — спросила она, заметив, что Денисов кончил читать.
— Расследуется… — Он показал газету. — Подарите!
Библиотекарша засмеялась:
— Уже подарила.
Вышли вместе.
— «Неман» тоже вам, — она протянула журнал, который был у нее с собой, — мой личный. Я уже прочитала. Там детектив, номер невозможно достать. Передают из рук в руки.
Было правильнее отказаться в пользу любителей детектива, но Денисов не захотел ее обидеть.
— Спасибо… Чудесные подарки. — Он положил газету в журнал.
— Счастливо!
Между деревьев впереди показалась тяжелая громада Ка-радага, отрезавшая от поселка принадлежавшую ему огромную часть неба, моря и суши; чеканный профиль Волошина; выгоревшая соломенно-желтая поросль. На гигантскую маску поэта следовало смотреть сбоку и чуть сзади.
Денисов снова вышел на главную улицу. Весь день кружил он на крохотном пятачке, ограниченном почтой, Домом творчества, поселковой милицией.
Рядом с почтой Денисов увидел Веду и ее мужа с компанией, все преувеличенно вежливо с ним раскланялись. Ему показалось, что даже занимавшийся по утрам на пляже йогой экстрасенс Зубарев чуть дольше задержал на нем взгляд. Действительно ли Веда представила его как известного кинодраматурга?
У междугородных автоматов толпились люди. Аппараты подключили, но слышимость была неважной, из кабин доносились голоса.
Денисов решил не звонить: о чем стоило бы громко, во всеуслышание прокричать, чувствуя за спиной дыхание нетерпеливой писательской очереди? «Жив-здоров»? Лина в этом не сомневается. Про другое, что очень редко, но все же может произойти с оперуполномоченным, ей сразу сообщили бы одновременно с уведомлением министру.
— Эрик, Эрик… — звала кого-то женщина в телефонной кабине с разбитым стеклом — из-за угла подошел маленький кобелек величиной с курицу. Женщина успокоилась.
Стоял самый зной.
На этот раз Денисов направился к даче Роша, соблюдая максимум предосторожности: петлял по поселку, резко разворачивался и шел навстречу тому, кто мог за ним следовать.
В своем расследовании убийства Волынцева он словно обрел под ногами знакомую почву. Особенно, когда прочитал корреспонденцию в районной газете.
«Дом», «дача», «деньги» — понятия эти были больше из его обихода — старшего группы по борьбе с кражами и руководителя группы захвата, чем такие, как «дефицит престижности» или «комплекс неполноценности», с которыми он постоянно сталкивался в связи с делом Ланца.
Осторожно, убедившись, что его никто не видит, он поднялся на киловую гору, к даче. Здесь было тихо и знойно. Внимание Денисова привлекли стрекозы. В огромном количестве они с шумом метались по сторонам.
Внизу, у спасательной станции, несколько цыганок рекламировали свой традиционный товар — румяна, тушь, знакомство с обозримым будущим. Клиентов явно хватало. Наступал обеденный час, от кафе до забора тянулась очередь.
В доме Роша, напротив, движения не чувствовалось, залитая солнцем площадка у входа была пуста. Обстановка была знакомая: ржавый якорь, фонарь. Кое-где на деревьях виднелись желтые плоды, по цвету напоминавшие абрикосы. В соседней даче на балконе красилась женщина, она не обратила на Денисова никакого внимания. С моря, от Карадага, шел катер — красный с белым.
Денисов осторожно спустился во двор, обогнул дом. Машины на месте не было. Роша все еще не вернулась из поездки. Под деревьями, где рядом с дорожкой ржавело несколько металлических кроватей, висел гамак. Дерево, которое Денисов сверху принял за абрикосовое, оказалось в действительности яблоней.
Он приоткрыл дверь в мастерскую.
«Тиски, акваланг. Якорь. Еще один… Ланц в рукописи только раз упоминает дом. Выходит, ни разу не спускался к даче! Именно Волынцева дача и миллионы старухи Роша никогда не интересовали!…»
Свисавшие канаты у входа напоминали свалявшуюся шерсть грязно-белого пуделя.
Одно из окон, выходящее в сад, оказалось забранным металлической решеткой. Против окна виднелись книжные полки. Денисов рассмотрел несколько старинных, с золочеными обрезами томов Брокгауза и Ефрона, на столе деревянную шкатулку. Боковые стены скрывали тяжелые шторы.
«Видимо, это комната художницы… — подумал Денисов. — Возможно, в ней есть старый тяжеленный сейф, ключ от которого она всегда носит с собой…»
Он отошел от окна. Синие, шире обычных, тела трепещущих стрекоз мелькали на солнцепеке.
«Непонятная активность…» — подумал Денисов.
Он нажал кнопку звонка — пронзительный звук повис в пустом доме, звонок работал идеально.
Терраса заканчивалась площадкой, Денисов подтянулся, забросил ноги, через секунду уже стоял наверху. Его внимание привлекла застекленная веранда.
«Интересно, где родственник Роша хранит коллекции? -подумал Денисов. — И был ли среди его трофеев пистолет испанского производства?»
Приглядевшись, он увидел внутри двери, по одной с каждой стороны помещения. В простенке между ними висели старинные большие часы, рапира, а выше — два скрещенных пистолета, похожих на дуэльные.
«Ночью все здесь будет выглядеть иначе… — подумал Денисов, отходя, мысленно расставляя вокруг ориентиры. — Все по-другому».
Заостренным носом дача словно правила в море, площадка напоминала открытую палубу, здесь тоже был якорь. Корабельная цепь, снасти.
Внизу, как и накануне, у пункта с пожарным инвентарем кружили добродушные псы; посудомойка несла к свалке очередную стопу битых тарелок.
Пожарный багор, упоминавшийся в записках Ланца, был на месте.
Денисов спустился на писательский пляж. Под навесом, в тени, было много свободных мест; не снимая сорочки, он присел на топчан.
Даже тут было полно взволнованных стрекоз, он никогда не видел их в таком количестве, они метались, как потревоженный осиный рой.
«Важные события внутривидовой жизни или предчувствие перемен? — подумал Денисов. — Может, активность солнца?»
Люди вокруг, напротив, вели себя спокойно. Рядом сосед массировал шейные позвонки. Две молодые девушки в купальниках шептались о чем-то тихо-тихо с внешне безразличными лицами. Надо было быть глухонемым, чтобы что-нибудь понять, читая по их губам, как с листа. Но они понимали и старались не смотреть на двух ожидавших их парней в джинсах и майках «Мальборо». Те тоже совещались. Вся их тайная жизнь шита была белыми нитками.
— Добрый день. — Денисов поднял голову. Веда была не одна, с привычной компанией. — Не возражаете, устроимся впереди вас?
На пляже было полно мест, но Веда оказала ему честь. Была ли в том благодарность за то, что страхи, которые пришли с ним, мгновенно рассеялись? Дань ли профессии, диктовавшей образ жизни, отличный от всех?
Спутники поздоровались преувеличенно любезно, не исключая Зубарева. Денисов кивнул. Он знал, что уступает по части приветливости и хороших манер. И может держаться просто и раскованно только со своими.
Солнце хмурилось, и небо не было прозрачным, как с утра: в нем словно носился мелкий истолченный песок. Похожее на парусник облако гнало к берегу низко, почти над головами, скоро оно должно было заставить пригнуться всех, кто находился на пляже. Было тихо, только что-то поскрипывало в морском велосипеде, правившем к берегу, да прибывала волна.
Компания говорила на темы, связанные с непознаваемым, необъяснимым.
— Я читал об этом у Парнова… — сказал кто-то, имя это Денисов знал. — Они берут двенадцать четных знаков и двенадцать нечетных, меняют произвольно местами, и медиум должен расставить их по местам…
— Бред.
— Не скажи! Раз военный комплекс интересуется — значит, есть смысл!
Денисов вспомнил рукопись, Ланц писал:
«Издалека я видел, как у корта собирается их компания -короткий, как гриб, — сценарист или драматург; инфантильный с розовыми щеками, в очках — филолог; наконец, тоже высокий, тоже в очках, самый невзрачный, казавшийся наиболее простым и понятным, а на самом деле — философ, знаток древней «кабалы»…
— Привет!
Похрустывание гальки, на которое Денисов не сразу обратил внимание, исчезло. Приветствие относилось к компании, сидевшей с Ведой.
— С приездом!…
Денисов увидел незастегнутые сандалии, загорелые мужские ноги, шорты, наконец упругий, круглый живот. Мацей — в обычной своей униформе, с детской красной фуражкой на голове — на этот раз был не один. Женщина, стоявшая с ним, кого-то напоминала. На ней были туго обхватившие ее шорты, майка, белая панамка с видами Гамбурга. Серые глаза за стеклами выглядели смущенными, несколько раз она оглянулась, словно кого-то искала.
«Наталья Кирилловна Ширяева, — Денисов узнал ее. -«Легитим», «Законная»… «Анастасия»!»
Компания пришла в движение, мужчины встали.
Денисов наблюдал. Ширяева и Веда разговаривали как люди, успевшие обменяться новостями.
— Ночуешь у Сусанны? — спросила Веда.
— Не хочу. Никто не жил — боюсь, в доме все-таки сыро.
— Значит, у меня. А Николай? — Денисов понял, что Веда интересуется родственником художницы.
— Мне кажется, махнет в Судак, к своей пассии. Последний вечер!
Ширяева снова оглянулась, на долю секунды Денисов задержал ее взгляд — рассеянный, вместе озабоченный. Может, она действительно надеялась встретить кого-то на писательском пляже, в Коктебеле, в день приезда?
«Волынцева?!»
Этим человеком, однако, никак не мог быть молоденький сержант, с которым Денисов познакомился в первый день пребывания в Доме творчества. Сержант уже некоторое время, стоя у входа, пытался обратить на себя внимание московского оперуполномоченного.
Денисов понял. Выбрав удобный момент, поднялся, пошел к выходу.
Начальник милиции вел прием. Когда Денисов вошел, он заканчивал разговор с парнишкой-отдыхающим. Неулыбающийся, черноволосый — парнишка был похож на палестинца, несмотря на явное «оканье» и «ч», близкое к «ц».
— У хозяйки две дочери, обе незамужние, деликатные, тактичные… — говорил он. — Но чувствую — попадаю в зависимость. Давят. А в Свече жена, ребенок. Хочу уйти -паспорт куда-то исчез…
«О, эти скромные дети наших хозяев!…» — подумал Денисов. Несколько минут он сидел тихий, еще не пришедший в себя после встречи на писательском пляже.
Он ничего не решил, но уже знал, что прибыл в Коктебель удивительно кстати.
«Все, кто был в мае, все здесь. Ситуация повторилась. Без Волынцева, но с участием оперуполномоченного!»
Электроника в кармане слабо пискнула.
— Я поговорю. — Лымарь записал адрес. — Постараюсь помочь…
— Спасибо. — Парнишка пошел к дверям.
— Ты просил Пашенина узнать, кто поменял звонок на даче Роша? — спросил Лымарь, пользуясь минутой, пока, кроме них, в кабинете никого не было. — Тут не ясно. Художница человек всеми любимый и уважаемый. Ей несут все необычное — старые картины, книги, дары моря.
— Так.
— Кто-то заметил, что на двери старый дребезжащий звонок. Поставил новый.
— Давно?
— В мае. Перед ее отъездом.
— Что за человек?
— Не помнит.
— Она жаловалась на старый звонок?
— Нет! Но все видели, что он ни к черту. Конечно, ты мог бы сам с ней поговорить. Но я не стал бы этого делать. Поверь. Я давно имею дело с творцами. Их женами, детьми… Тут надо такт. Привычку. Можешь взволновать — и весь приезд насмарку! Не напишет и строчки… — Денисов вспомнил бесстрастно-вежливую женщину-регистратора Дома творчества. Отсюда все и начиналось: «Их нельзя беспокоить!»
— Что с другими поручениями?
— Родственник Роша — Николай… Сутыгин — сосед по номеру, соседи по столовой… Ответы еще не пришли. Как будут — сразу сообщу… Интересно, что дадут допросы? Все-таки ближайшее окружение Волынцева!
Денисов не ждал ничего особенного из Харькова.
— От знакомых и родственников вряд ли удастся узнать больше, чем содержится в рукописи!
Об этом свидетельствовала предосторожность, с какой Волынцевым направлялась корреспонденция в Дом творчества на имя Настасьевой, весь характер взаимоотношений в Коктебеле.
«Анастасия и Ланц! Пуще всего он боялся ее скомпрометировать. Их отношения едва ли предполагались даже самыми близкими! Даже Ведой и ее мужем!»
Из дежурки донеслись голоса, несколько женщин громко пререкались с дежурным.
— Гадалки?
— Не знаю, что делать. Целый табор. Того и гляди, дежурку разнесут.
Набившиеся в кабинет женщины повели себя шумно. Каждая кричала свое. Грудные дети заревели все разом, матери, крича, тут же принялись их кормить и успокаивать. Прием был проверенный, старый, как мир; никто не в состоянии был выдержать и нескольких минут массированного натиска. Это была игра. И цыганки, и Лымарь об этом знали.
Денисов собрался идти, но сначала следовало освободить Лымаря. Денисов знал, как это делается.
Женщины продолжали неистовстовать, на Денисова никто не обращал внимания.
— За что штраф, начальник! За что?! Майор!…
Все громко обменивались по-цыгански.
Денисов поднялся, выбрал одну из цыганок, кричавшую больше других, поманил пальцем.
— Сыр тут кхарна? Про лав? — Спрашивать следовало очень серьезно и как можно спокойнее: — «Как тебя зовут? — Он опустошил свои знания ровно наполовину. — По имени?»
— Мария…
Она опешила. Вопрос Денисова произвел впечатление разорвавшейся бомбы: пока они кричали, в кабинете сидел человек, знающий цыганский! Все слышал.
Даже Лымарь был ошеломлен.
Так продолжалось минуту, Денисов уже знал, что за этим последует.
Оправившись от шока, женщины оставили Лымаря, кинулись к нему, забросали вопросами, просьбами: он был «свой». «Обязан помочь!» Денисов не понимал ни слова.
Для этой стадии он берег вторую, и последнюю, известную ему фразу.
— Дедума гаджиканес! — Он пожал плечами, как бы извиняясь, показал на Лымаря. «Говорите по-русски…» Было ясно: в присутствии сослуживца ему не совсем удобно пользоваться языком, которого тот не знает. — Главное, давайте спокойнее.
Сам он отнюдь не был спокоен, поэтому, уходя из дежурной части, взял сданный по приезде в Коктебель пистолет.
Не спеша вернулся он к себе. В калитке бабуся-сторожиха приветствовала его как знакомого: на этот раз она дежурила со стороны набережной:
— Седни ходы, бо заутру не пушшу! Срок кончился!
Денисов только улыбнулся.
«Спокойствие, как перед экзаменом, — подумал он, — когда известно, что ничего не знаешь, а учить поздно! Будет как будет…»
Денисов продолжал жить в домике один, вторая — стоявшая углом к первой — кровать все дни оставалась свободной.
Он лег, намереваясь выспаться, обычно это всегда удавалось, если предстояло что-то серьезное и значительное, как сегодня. Но тут его словно заколодило. Он вспомнил Ширяеву, взгляд, искавший кого-то на писательском пляже.
«Их отношения продолжались. Остались такими же сложными. Странный тупик, в который люди сами себя загнали… — Денисов удивился, как это раньше не пришло в голову. — Они должны были встретиться в Коктебеле! Ширяева недоумевает: что произошло? Почему его нет?! Ей тяжело: никому не может открыться…»
Догадка вряд ли могла помочь расследованию. Но только на первый взгляд!
«А если его и убили именно потому, что он собирался на эти дни в Коктебель!…»
Ни Веда, ни Ширяева, ни компания, ходившая с ними, в столовую не явились, приборы их остались нетронутыми.
Денисов снова вернулся к себе. Несколько раз, не раздеваясь, ложился, выключал свет. Снова зажигал лампу, брал рукопись.
«Молодой парень, которого Ланц выследил ночью… Как он струхнул, когда Ланц подошел к его машине! Какое объяснение он дал своему ночному посещению дачи Роша! Племянник! — Денисов поглядел на часы: было уже темно, но все еще достаточно рано. К ночи волнение моря усилилось. Глухие удары настигали берег быстро и часто. Не оттого ли волновались стрекозы?! — Он явно нездешний… Но и не москвич, хотя каким-то образом связан с московским вокзалом…»
Когда Денисов вышел на набережную, там оставались последние отдыхающие. Гул моря был протяжным. От неярких светильников к разбушевавшейся воде скользили тени. В черноте таял конец узкого причала для прогулочных катеров. Ни Карадага, ни звезд видно не было.
Мимо Дома-музея Волошина Денисов двинулся в направлении пансионата и турбазы. Тротуары были пусты, ветер гнал обрывок газеты — Денисов не поспевал за ним. Пляжные постройки отрезала чернота, свет и тень казались четко разграниченными.
На скамейке в конце набережной Денисов увидел незнакомого мужчину и мальчика, они молча жестикулировали. Когда Денисов проходил мимо, мужчина спросил:
— Скажите, пожалуйста, сколько времени? — Глухонемым оказался только мальчик.
Между набережной и автокемпингом Денисову никто больше не встретился. В темноте море звучало глуше и яростнее.
Между машин и палаток Денисов прошел к административному домику — палаточный лагерь был тих, хотя не спал. В палатках горели огни, призрачные тени касались матерчатых стен.
Денисов прошел к площадке между административным домиком и шоссе. Машины, оставляемые на нейтральной полосе, были как бы на стоянке. В то же время в любую минуту могли уехать.
«Запорожца» из Мелитополя уже не было, на его месте стоял зеленый «жигуль». Номер был крымский, хорошо запоминался: 18-17. Денисов обошел машину — задние крылья, колпаки колес, бампер были знакомо забрызганы; глиной.
«Ну вот, — подумал Денисов. — Машина снова выдвинута на передовую позицию!»
На тропе, поднимавшейся к киловой горе, глаза слепил фонарь, висевший у спасательной станции. Выше начиналась тьма. Денисов шел бесшумно, легко ощупывая ногами дорогу. В темноте он прошел мимо боковой калитки.
Внизу был обрыв, ярко освещенная дорога к аварийному; пляжу, малолюдная даже днем. Чуть сбоку, внизу, была дача; калитка с надписью «злая собака», которую он не заметил в темноте, отсюда была хорошо видна, за ней; начинался невидимый из-за темноты сад.
Денисов задержал в груди воздух, неслышно выдохнул -дыхание выровнялось; бесшумно спустился к даче.
В саду было темно, но не в такой степени, как он предполагал. Окна, выходившие на киловую гору, не были освещены, только крыльцо и веранда. В доме было тихо. Прошла вечность, пока Денисов различил доносившиеся из дачи негромкие голоса. Он поборол искушение спуститься вниз, к веранде, посторонился, освободив тропинку. С места, где он стоял, дверь дома не была видна — лишь небольшое пространство перед входом, канат, якорь.
Сквозь гул моря откуда-то с киловой горы донесся странный звук — крик птицы или рык собаки. Один раз показалось, что со стороны веранды мелькнула тень. В саду? На самой веранде?
Было поздно. Около двадцати трех стукнула дверь, послышались голоса.
— Спокойной ночи! — говорили сразу несколько человек. -Хотите, пойдемте к нам! Места хватит!
Денисов рассмотрел всех, когда они вышли на площадку у входа:
«Веда, ее муж. Мацей. Ширяева… Еще двое, те, кто был на пляже… — Он не заметил высокого, в очках, блондина, занимавшегося йогой. — Только свои пришли прощаться».
Вдова Роша осталась на крыльце — услышал ее голос: резкий, не старческий:
— На следующее лето всех милости прошу ко мне в Репино.
Шурша кустами, компания спустилась к улице; брякнула невидимая, похожая на кладбищенскую, металлическая калитка. Свет на крыльце и на веранде погас, но зажегся в окне с решеткой, задернутой шторой изнутри.
Еще раз голоса раздались внизу, но уже с другой стороны -у спасательной станции. Возгласы, смех.
«Задним умом всегда легче объяснить происшедшее. — Денисов поймал себя на том, что весь день подгонял события, выстраивая некую общую схему. — Куда труднее предугадать…»
Он заранее решил, что останется здесь.
Свет в решетчатом окне горел недолго. Наступила темнота, наполненная гулом моря, — слышимая и зримая одновременно.
«Ланц считал, что эти люди на даче, хозяева и гости, выдумали непростую красивую игру, зная правила, легко и непринужденно играли ее долгие годы, незаметно для себя становясь профессионалами. Но кто-то, должно быть, как это бывает, играл без правил. — Денисов знал об этом как розыскник. — Жестко, с ясной целью».
Время ползло медленно. Денисов вспомнил дождь, шедший все эти дни в Москве, пока занимались делом Волынцева, стекавшие с пронзительно высвеченной платформы потоки воды — казалось, они журчат и сейчас; взгорбленный над неподвижным мертвым телом брезент… Стоило ему об этом подумать, и сразу, словно в калейдоскопе, начали мелькать лица, события — Бахметьев, Королевский, супруги Сазоновы, у которых Волынцев ночевал в Москве, слуха коснулся незнакомый напевный голос по аппарату прямой связи «пассажир — милиция»: «Пусть носильщик расскажет про оружие…» Последним память зафиксировала белесые напряженные глаза Салькова, когда он, Денисов, поверг его в смятение, предположив: «Пистолет у тебя? Ты подобрал его на платформе? Рядом с трупом?»
Дача была деревянной. Время от времени в ней раздавались таинственные звуки. Скрипнула половица. Флюгер. Снова стало тихо. Со стороны кафе принесло запах котлет. Тявкнула беззлобная коктебельская шавка.
Денисов напрягся, правая рука его бесшумно скользнула под мышку к кобуре. На горку поднимались, прошли под откосом. Что-то невидимое коснулось калитки, в которую Денисов вошел, через секунду она отворилась. Человек прошел рядом, тяжело, едва не задев. Исчез в темноте.
Ситуация, описанная Ланцем, повторилась.
Кто-то спустился к дому, пнул лежавший на крыльце канат. Скрипнула незапертая дверь мастерской. Изнутри словно подали знак: царапнуло стекло.
Денисов начал бесшумно спускаться. Неизвестный отошел к убранному решеткой окну комнаты художницы, теперь он был рядом, тяжелый, высокого роста. Денисов услышал его прерывистое дыхание. Внезапно человек замер, он что-то почувствовал. Под ногой Денисова хрустнула ветка.
В ту же секунду раздался треск раздираемых кустов. Человек бросился вниз, к улице. Заскрипела галька. Близко, потом у самой калитки.
Когда Денисов выскочил на улицу, все было тихо. Мерно шумело море. У калитки валялся желтоватый, из плащевой ткани пояс, Денисов на бегу подобрал его.
Происшедшее не заняло и пяти секунд. Слева тянулась безлюдная, слабоосвещенная на всей ее протяженности улица Десантников, справа была набережная — темная в начале и залитая светом впереди, за калиткой Дома творчества.
Денисов выбрал набережную, черно-белую ее часть. Он бежал легко. Удары невидимых волн чередовались с движением балласта: камни на пляже скрипели, обдирая друг друга, словно уплотняемые щебнеукладчиком.
Он рассчитал верно: калитка Дома творчества была заперта, но бабуся бодрствовала:
— Седни последний день! Так и быть! — Она выдернула пробой.
Не разбирая дороги, касаясь невидимых голубых елей, сирени, вечнозеленого букса, через клумбы с благоухающими в ночи глициниями, как вихрь Денисов промчался к центральным воротам, выскочил наперерез.
Дальше бежать не пришлось. Высокий, в очках, блондин в светлой куртке, то и дело оглядываясь, вылетел прямо на него.
— Милиция! — крикнул Денисов. Он узнал человека, которого преследовал, по желтоватой плащевой ткани на куртке.
Бежавший остановился.
Это не был ни Николай — родственник художницы Роша, ни один из тех, кто с вечера приходил на дачу вместе с Ширяевой и Ведой.
Денисов видел его впервые.
