27. Нелла. 11 февраля 1791 года
Если бы я покидала лавку на время, то залезла бы в шкафы – начиная с материнского, вдоль боковой стены, – чтобы забрать на память кое-что, что мне хотелось сохранить.
Но смерть – это навсегда. Так какие земные вещи могли мне понадобиться?
Я, конечно, не могла сказать этого Элайзе. После того как она помогла мне надеть плащ, – силы ненадолго милостиво ко мне вернулись, спасибо ладану, – мы вместе остановились на пороге, готовясь выйти, и мне пришлось сделать вид, что я вернусь сюда, когда беда минует.
Мой взгляд упал на черту, которую Элайза провела по саже в первый свой приход, на чистый, нетронутый камень, прячущийся под грязью. У меня перехватило дыхание. С тех пор как она появилась здесь, эта девочка, она, сама того не понимая, начала меня раскрывать, вытаскивать наружу что-то, скрытое во мне.
– Вы ничего с собой не возьмете? Свою книгу? – Она указала на журнал, лежавший посреди стола, тот, который я со стуком захлопнула. Внутри были записи о тысячах средств, которые я продала за годы, безобидные вытяжки лаванды рядом со смертельными, полными мышьяка пудингами. Но важнее были имена женщин, записанные в журнале. Я могла открыть его на любой странице и легко вспомнить их всех, независимо от их болезней, предательств и гнойников.
Книга была свидетельством работы всей моей жизни: люди, которым я помогла, и те, кому причинила вред, и какой настойкой, пластырем или вытяжкой, и сколько, и когда, и по чьему заказу. Разумно с моей стороны было бы захватить ее с собой, чтобы все тайны ушли со мной на дно Темзы: слова расплылись, страницы растворились – правда об этом месте была бы уничтожена. Так я могла бы защитить женщин, перечисленных в журнале.
Но защитить их означало их стереть.
Эти женщины не были королевами и богатыми наследницами. Они были обычными женщинами, чьи имена не отыщешь в золоченых родословных. Наследием моей матери было составление снадобий для облегчения хворей, но еще – сохранение памяти об этих женщинах в журнале, обеспечение им неповторимой, нестираемой отметки в мире.
Нет, я не стану этого делать. Я не сотру этих женщин, не уничтожу их так же легко, как первую банку порошка из шпанской мушки. История может сбросить этих женщин со счетов, но я не стану.
– Нет, – наконец сказала я. – Журнал будет здесь в безопасности. Они не найдут это место, дитя. Его никто не найдет.
Несколько минут спустя мы были в кладовой. Потайная дверь в мою лавку была закрыта, щеколда задвинута. Я положила руку Элайзе на голову, волосы ее под моими пальцами были теплыми и мягкими. Я была благодарна, что ладан приглушил не только боль в моих костях, но и бурю внутри. Я не задыхалась, не чувствовала себя потерянной, и ждала бегущей воды без страха.
Это было весьма кстати: в последние мгновения моей жизни мне помог один из флаконов на моих полках. В жизни и смерти я полагалась на целебную природу того, что хранилось в этих стеклянных бутылочках, и напомнили они мне больше хорошего, чем плохого: больше рождений, чем убийств, больше крови жизни, чем смерти.
Но в тот решающий миг меня утешал не только ладан, но и общество малышки Элайзы. Несмотря на то что все это на нас навлекла ее ошибка, я решила не питать к ней дурных чувств и вместо этого жалела о дне, когда леди Кларенс оставила мне письмо. И в самом деле, если бы не ее положение и не ее интриганка-горничная, я бы не оказалась в такой беде.
Да, оглядываться не было проку. Перед лицом этого тяжелого прощания и моего скорого ухода из жизни любознательный дух Элайзы и ее юная сила были бальзамом на мое сердце. Я так и не узнала свою дочь, но подозревала, что она была бы очень похожа на девочку, стоявшую рядом со мной. Я обняла Элайзу за плечи и привлекла к себе.
Обменявшись с ней последним взглядом, я вывела Элайзу из кладовой. Мы вышли в переулок, на холодный воздух, и двинулись в путь.
– Вот так, – я махнула туда, где Медвежий переулок выходил на широкую улицу, – ты дойдешь до дома Эмвеллов или туда, куда сама пожелаешь, а я пойду своей дорогой.
Краем глаза я увидела, как Элайза кивнула. Я шагнула к ней поближе в знак последнего, незримого прощания.
Мы не прошли и двадцати шагов, когда я увидела их: трое констеблей в темно-синих сюртуках шли прямо на нас с мрачными лицами. Один нес в руке жезл, как будто тени переулка его пугали, и я смогла различить шрам на его левой щеке.
Элайза, должно быть, увидела их в ту же секунду, потому что без единого слова или взгляда друг на друга мы пустились бежать. Чутье повело нас обеих на юг, к реке, прочь от них, и наше резкое дыхание звучало в унисон.
