Фридрих Ницше отправляется в космос
ИСТОЧНИК: АРХИВЫ БЕНЕ ГЕССЕРИТ
АЛЬТЕРНАТИВА ВЗГЛЯДАМ ПРИНЦЕССЫ ИРУЛАН
АВТОР: ПРЕПОДОБНАЯ МАТЬ БЕЛЛОНДА
ДАТА: 15210 ПГ
Позволю себе сделать три смелых утверждения о Фрэнке Герберте и его «Хрониках Дюны»:
• Фрэнк Герберт – философ.
• Он философ, и не просто в плане «философского подхода» к жизни или чего-то подобного, а самый настоящий философ, использующий романы как способ выстроить и донести собственную философию.
• «Дюна» Герберта – это труд по философии, переплетенный с идеями Фридриха Ницше таким образом, чтобы представления Ницше о человечестве могли быть поняты в свете ужасных событий ХХ в.
От Заратустры к Муад'Дибу
Простейшая энциклопедическая статья о Фридрихе Ницше поведает вам о том, что он был философом из Саксонии, родился в 1844 г. и умер в 1900 г. Еще, возможно, о том, что после занятий с классицистом Ричлем и под сильным влиянием работ философа Шопенгауэра Ницше стал одним из самых юных в истории профессоров, будучи назначенным на кафедру классической филологии в Базельском Университете, – красивый способ сказать, что он давал уроки о цивилизациях Греции и Рима.
Но особенно Ницше известен в современной массовой культуре – после определенного возрождения в 1960-е гг. – благодаря своему странному и восхитительному труду 1883–1985 гг. «Так говорил Заратустра». «Заратустра» – это основанное на сюжете, поэтическое философское произведение, основной идеей которого является развитие человечества в Übermensch.
Übermensch переводят как «Сверхчеловек» или, реже, «Высший человек». Если коротко, Сверхчеловек – не костюмированный персонаж комиксов, он или она – не самый лучший или сильный человек. На самом деле это типичное заблуждение об идее Ницше, хоть он и упоминает ее на первых страницах «Заратустры», называя «Последним человеком». Так как многие читатели Ницше путают его «Последнего человека» со «Сверхчеловеком», Герберт использует идеи Ницше об этих двух понятиях определенным образом.
Герберт также вплетает в «Дюну» идею Ницше о «вечном возвращении», предполагающую, что жить нужно так, словно жизнь будет повторяться снова и снова до бесконечности. Если вам сложно это понять – не переживайте, вы не одиноки. Однако, если вы смотрели фильм 1989 г. под названием «Общество мертвых поэтов», хорошей отправной точкой для размышлений станет философия Джона Китинга carpe diem («лови день»). Польза, ценность и смысл жизни должны проистекать из самой жизни, а не из внешнего метафизического мира или морально-этической системы.
В целом работу Ницше можно рассматривать как реакцию на то, как христианская Европа (или, если брать шире, любая культура с религиозной принадлежностью) создала систему нравоучений и насущности, сопряженную частично или всецело с существованием, деяниями и повелениями метафизического «Бога». «Веселая наука» (1882) – особо наглядный пример подобного типа мышления, заложивший фундамент для смелого произведения о Заратустре. Оно занимает особое место среди трудов Ницше, и не потому что в нем есть идеи, которые Ницше ранее не озвучивал или не затрагивал в последующих работах, а благодаря объединению их в том виде, с которым у философии всегда были трудности, – в виде романа.
Ведь как бы ни противились академические философы, каждой культуре известно, что повествование – чрезвычайно эффективный способ побуждать к пониманию и действию. Ницше, великий разрушитель религии и религиозной морали, понимал это лучше, чем многие думают. У его философского последователя Фрэнка Герберта был и талант, и способность подражать, позволившие ему продолжить план Ницше в реалиях ХХ в., как следствие событий, подтвердивших важность всего, чему Ницше пытался научить нас.
Дети Ницше
Параллели
Между работами Ницше и Герберта есть два вида параллелей. Первый касается идей – концепции Ницше о Сверхчеловеке, Последнем человеке и вечном возвращении вплетены в великий гобелен «Дюны». Другой вид параллели между произведениями Ницше и Герберта связан со структурой повествования – тем, как история разворачивается. Параллельная структура повествования, отражает идеи, взятые Гербертом из «Заратустры» Ницше.
«Заратустра»: быстрый обзор
Сюжет «Заратустры» вращается вокруг «схождения» проповедника Заратустры (примерным прообразом которого послужил исторический Персидский религиозный реформатор Зороастер) со своего горного пристанища, где он медитировал последние десять лет, обратно в мир людской. На своем пути он встречает множество людей, становится свидетелем ряда событий, проповедуя, комментируя и размышляя о том, что он видит и испытывает. С самого начала книги бесноватый шут препятствует ему, преследуя Заратустру и оспаривая его взгляды.
В предисловии к книге изложен базис взглядов Заратустры:
1. Бог мертв.
2. Человек должен преодолеть свою зависимость от морально-этического кодекса, основанного на предрассудках.
3. Человечество, следовательно, превратится в Ubermensch, или Сверхлюдей, что станет ступенью развития, на которой в человеке будут видеть предшественника.
4. «Человек» – лишь стадия развития, он словно канат, натянутый между животным и Сверхчеловеком.
Есть те, кто истолковал это таким образом, будто Ницше говорил, что некоторые люди могут стать Сверхлюдьми, словно он создал руководство по успеху. И ошибочное сопряжение идей Ницше с Немецкой национал-социалистической партией соотносится с такой интерпретацией, тем не менее пусть теория нацизма – в лучшем случае неверное толкование выводов Ницше, ассоциация его идей с нацистскими – одна из причин, почему то, как Герберт использует Ницше, кажется странным. На самом деле Сверхчеловек – образец того, каким должно стать человечество для преодоления своей зависимости от суеверий и определения собственного пути. В своем предисловии, Ницше называет неверно интерпретированную нацистами идею – якобы один тип людей может стать важнее иного – «Последним человеком».
Те, кто знаком с «Дюной», могут заметить сходство с целью плана Лето II: увести человечество от его зависимости от богов в будущее, где, по замыслу Золотого Пути, человек никогда не позволит монолитному мировоззрению или отдельной личности снова доминировать над собой – будь то экономически, политически, религиозно, или как-либо еще.
Параллель 1: проповедник и Заратустра идут в город
Между сюжетами «Хроник Дюны» и «Заратустры» существует три четкие параллели, способные подсказать нам, чем структура повествования Герберта обязана «Заратустре». Первая заключается в следующем: В «Детях Дюны», физически слепой, но одаренный пророческим зрением Муад’Диб входит в Арракин после почти десятилетнего отсутствия (прямо как Заратустра, входящий в первый город во время своего первого схождения). «Проповедник» взбирается по ступеням храма Алии и наблюдает оживленную базарную площадь:
«Внезапно сквозь толпу на площадке что-то пронеслось. У подножия ступеней появились Песочные танцоры… привязанные друг к другу веревками из волокон элаккового дерева. Они явно танцевали так дни напролет, стремясь достичь состояния экстаза. Из их ртов текла пена, а они все дергались и топали под свою таинственную музыку. Хорошая треть из них болталась на веревках без сознания, шатаясь взад-вперед, словно куклы-марионетки. Но тут одна из кукол очнулась, и, кажется, толпа уже знала, чего ожидать».
Повествование в «Книге для всех и ни для кого» (что является подзаголовком книги о Заратустре) развивается подобным образом, когда Заратустра прибывает на рыночную площадь, где «обещано было зрелище – канатный плясун», и немедля начинает свою знаменитую первую проповедь об Übermensch, промолвив:
«Поведаю я вам о Сверхчеловеке. Человек – это этап, что нужно вам преодолеть. Что сделали вы для этого?
Все доселе живущие создания, порождали что-то бо́льшее: предпочтете вы быть отливом сей великой волны, и вернуться к животной ступени, нежели преодолеть человеческую?
Что для человека обезьяна? Посмешище или мучительный позор. Тем же станет человек для Сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором».
В обеих ситуациях присутствуют связанные, соединяющие и зрелищные элементы. И в обеих проповедник-пророк использует собравшуюся толпу и реакцию на зрелище, как возможность представить свои учения: аналогично упомянутому отрывку из «Заратустры» в «Детях Дюны» в ответ на смех толпы над видением Песочного танцора о грядущем разрушении Арракина Проповедник воскликнул: «Тишина! <…> Вы что, не слышали этого человека? Богохульники и идолопоклонники! Все вы! Религия Муад’Диба – не есть Муад’Диб. Он отвергает ваше идолопоклонство и вас вместе с ним!» Уходя, Проповедник оборачивается, демонстрирует образовавшейся толпе то, что он носил в своей сумке, – «высушенную знойными песками человеческую руку» – и восклицает: «Я принес руку Господа, и это все, что я принес!»
Сразу перед входом в город, ставший основным местом событий предисловия «Заратустры», пророк Заратустра повстречал в лесу «святого старца», что знал его еще до ухода в горы. В этой части повествования, когда они уже закончили свой разговор, и сразу перед тем, как он вошел в город и воскликнул «Поведаю я вам о Сверхчеловеке», Заратустра задается вопросом, возможно ли, что «святой старец не слыхал в своем лесу, что Бог умер!». И Проповедник Герберта, и Заратустра выполняют аналогичные задачи, оба одинаково разочаровали и не убедили свою публику.
Когда Заратустра входит в город, первый, кого встречает читатель, – это персонаж бесноватого шута. Канатный плясун является визуальной метафорой учений Заратустры об Übermensch, или «Сверхчеловеке». Вместо того чтобы просто сказать нам, что человек – это этап между животным и Сверхчеловеком, Ницше рисует картину, позволяя нам увидеть того самого человека, как этап между животным и Сверхчеловеком. «Пестро одетый малый, словно шут» мешает продвижению канатного плясуна между башнями, подгоняя его и требуя убраться с пути. В заключение, «испустив дьявольский крик», шут перепрыгивает через канатного плясуна, чем провоцирует его смертельное падение.
Подобно Лето II, чья физическая трансформация в гибрид человека и песчаного червя начинается сразу после того, как Проповедник трясет «Рукой Господа» перед толпой в Арракине, бесноватому шуту нет дела до жизни конкретного канатного плясуна. Лето же заботит лишь Золотой Путь. Лето в данном случае выступает и дьявольским шутом, и Сверхчеловеком, но не из-за новообретенной силы и скорости, а лишь из-за преданности Золотому Пути. Преодоление, о котором проповедовал Заратустра, состоит в превращении не в высшего человека, а превосходящего человека. Аналогично перерождение самого Лето II в гибрид человека и песчаного червя – не то, чего он пожелал бы любому другому человеку, однако для него важно быть неким стрекалом, дабы побудить человечество стать чем-то большим.
События, последовавшие за появлением Проповедника в Арракине, продолжают сравнение «Дюны» и «Заратустры». Ближе к концу «Детей Дюны», в разговоре между Ассаном Тариком и Лето во время встречи Проповедника и его сына в пустыне присутствует эпизод, который иначе сложно понять.
Назвав Лето демоном несколько раз, Тарик повторяет: «Ты – демон», на что Лето отвечает «Твой демон… А ты – мой». Это перекликается со структурой встречи Заратустры с дьяволом, а также с идеей превращения в Сверхчеловека, которая сама по себе выступает в качестве бесноватого шута для ускорения изменений. Хотя в «Детях Дюны» есть много промежуточного материала, события и разговоры примерно соответствуют структуре повествования «Заратустры». Концептуальная же параллель идентична.
Параллель 2: последний человек, религия Муад'Диба и правление Лето
Историческая справка
Вторую параллель повествования придется изложить детальнее, ведь я собираюсь более глубоко исследовать, почему Герберт так активно использует работы Ницше в «Дюне». Для этого стоит принять во внимание события, произошедшие в период между публикацией Ницше, изначальной и последующими публикациями Гербертом «Дюны», и его смертью в 1980-е гг. Подобно тому, как идеи Ницше пересматривались снова и снова на протяжении этого времени, Герберт поставил заявления Ницше о человечестве, в контекст последующих событий.
В одном из эпиграфов книги «Капитул Дюны» «мастер Дзенсуфи» (собственно, мастер Тлейлаксу, но, на тот момент читателю это не известно) говорит: «Человек, проливающий новый свет на банальное и обыкновенное, может вселять ужас. Мы не хотим менять свои взгляды. Опасаемся изменений. "Все важное мне и так известно!" – говорим мы. Появляется Преобразователь и рушит наши старые убеждения».
Использованное здесь слово «банальный» напоминает нам о труде философа Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме: Доклад о банальности зла», опубликованного почти одновременно с «Дюной». Эта широко обсуждаемая и довольно неоднозначная книга содержит портрет Адольфа Эйхмана, так называемого архитектора холокоста, как ни странно гротескный при отсутствии гротескных черт.
Помимо осуждения Эйхмана за его «чудовищные деяния», Арендт отмечает, что «исполнитель… был самым обыкновенным, заурядным, ничем не примечательным, не похожим на дьявола или монстра» («Эйхман в Иерусалиме»). Она пишет о его деяниях: «если это „банально» или даже смешно, если никакими усилиями невозможно добыть хоть сколько-нибудь жестокого или демонического глубокомыслия из Эйхмана, чем-то обыденным это все еще не назовешь».
В своем сопротивлении событиям Второй мировой войны, человечество столкнулось с проблемой, которую не в состоянии была разрешить исполненная домыслов, пропаганда, осуществляемая всеми участниками этой драмы в последующие десятилетия. Лавинообразные последствия варварских событий, настигнувшие нас в ХХ в., едва ли тянут на то, чего стоило ожидать после войн, которые «закончат все войны». «Как-то так случилось, – размышлял главный персонаж книги Маргарет Этвуд, под названием «Кошачий глаз», – что война так и не закончилась, она лишь разбилась на части и разлетелась в разные стороны».
Пожалуй, проще всего взять работу философа, побуждающего человечество превзойти самих себя, стать больше, чем людьми, стать Сверхлюдьми и отправить ее на свалку истории. Однако Герберт слишком хорошо понимает Ницше, чтобы сделать это. Словосочетание «банальность зла» точно описывает поведение Пола и то, как Герберт преподнес шестьдесят пять миллиардов смертей, приписанных его джихаду под командованием фрименов, пусть нас и неоднократно уверяют, что ситуация много хуже лежала по обе стороны увиденного Полом пути. Тем не менее все это игнорирует тот факт, что путь этот, так или иначе, результат человеческих действий.
Супергерои Герберта и полотно из мифов общества
Как Герберт размышляет в начале своей статьи 1980 г., под названием «Генезис Дюны», обсуждая истоки своей работы (сразу перед выходом «Бога-Императора Дюны»): «личные наблюдения убедили меня, что в зоне влияния политики/экономи-ки, и в их логическом последствии, войне, людям свойственно передавать право принятия решений любому лидеру, способному укутаться в полотно из мифов общества». Может, Пол и стал частью селективно-генетической программы Бене Гессе-рит, но даже полученное им пассивно генетическое наследие не способно избавить его от дальнейших действий и их последствий. В таком понимании «Дюна» предоставляет собственный отчет о банальности зла – зеркальное отражение проблем, связанных с принятием решений в нашем мире, гобелен, сотканный из нитей нашего собственного «полотна мифов», основу и уток которого мы из-за своих узких взглядов отчаянно пытаемся постичь.
Герберт развивает эту тему в «Генезисе Дюны», пытаясь прояснить, что его оригинальным побуждением было как раз такое зеркальное отображение. Наблюдая за проектом Министерства сельского хозяйства США в дюнах к югу от города Флоренс, штат Орегон, в их попытках остановить движущиеся пески, используя инвазивные и чужеродные виды песколюбки, Герберт был потрясен потенциалом структур мира начала ХХ в. не просто к преобразованию и переменам, но и сохранению в будущем:
«Народные вожди, фанатики, аферисты, невинные, и не такие уж невинные, свидетели – всем им предстояло сыграть свою роль в этой драме. Это исходя из моей теории, что супергерои губительны для человечества. Даже если нам удастся найти настоящего героя (чем или кем бы он ни был), рано или поздно подверженные ошибкам смертные возглавят структуру власти, непременно возникшую вокруг такого лидера.
Колоссальные проблемы возникают, когда человеческие ошибки совершаются в больших масштабах, доступных супергерою».
Герберт далее отмечает, что его «концепция супергероя вызвала беспокойство о том, что экология может стать знаменем для народных вождей и псевдогероев, для искателей власти и других, готовых искать адреналиновый кайф от начала нового крестового похода». Вопреки нынешней осведомленности об этом и частоте появления этой темы в прессе и политике, в ХХI в. предвидение Герберта, пожалуй, не столь удивительное, как это может показаться. И хоть фильм Эла Гора «Неудобная правда» заставляет нас думать, что экологическое знамя – это нечто новое, тенденции, затрагиваемые ныне в массовых (и популистских) кругах – все те же, что были сформированы в течение прошлого века.
Некоторые виды философии принимают на веру то, что философы не должны или не могут заботить себя вопросами истории, разве что те имеют отношение к теории исследования истории или к «истории философии». Другие философы утверждают, что идеи, гипотезы и историю нельзя рассматривать по-отдельности. «Дюна» Герберта определенно принадлежит ко второму лагерю. Она призывает нас не просто избегать такого разделения, но и активно практиковать осмысление истории для философского моделирования человечества. Вместе с тем «Генезис Дюны» поясняет, какой вклад представления Герберта о проблемности «лидеров-супергероев» (он называет Гитлера, Рузвельта, Сталина, Черчилля, Муссолини, Кеннеди и Паттона) внесли в его литературную деятельность: «Герои – это боль, а супергерои – вообще катастрофа. Ошибки супергероев втягивают слишком многих из нас в трагедию». «Дюна» – это сюжетно-ориентированное исследование идей Ницше, в свете событий, случившихся со времени первой публикации Ницше.
Он начал свою работу менее чем через двадцать лет после окончания Второй мировой войны. В США разворачивались (а к моменту публикации первых рассказов и книги прочно укоренились) движения за гражданские права афроамериканцев. Корейская война – первая при участии ООН – закончилась неопределенно, а вьетнамская – шла полным ходом. Когда он упоминает «катастрофу», Герберт отлично знает, о чем говорит.
Spannungsbogen: натяжение лука, Золотой Путь, и канат
И все же напрашивается вопрос: зачем продолжать работу с философскими идеями, которыми, вероятно, злоупотребляли и ассоциировали с краеугольным камнем ХХ века, всем злым, заурядным и не очень? Что ж, возможно, следующая параллель между Гербертом и Ницше поможет нам лучше понять это: один из эпиграфов «Дюны» в книге Принцессы Ирулан под названием «Мудрость Муад’Диба», гласит: «Фримены всегда отличались чрезвычайно развитым свойством, которое древние называли Spannungsbogen – то есть умением сдерживать себя и, ощутив желание, не спешить с его удовлетворением». Эта цитата отражает набирающее обороты напряжение «Дюны» и подчеркивает то, как первая книга из цикла склоняет читателя занять сторону Пола Атрейдеса и желать его прихода к власти.
Несмотря на пугающие видения джихада, сопровождающие Пола на протяжении всей книги, нам внушили, что фримены (включая Льет-Кайнза, имперского планетолога и лидера фрименов) и Атрейдесы «хорошие», в то время как войска Империи и Харконеннов изображены негодяями. На этом уровне «Дюну» можно читать как то, что литературоведы называют Bildungsroman – воспитательный роман. Герберт умело манипулирует этим знанием при создании «Мессии Дюны», а также новых параллелей в «Детях Дюны» с самой «Дюной». Как ни странно, мы питаем доверие к Лето II (для которого «Дети Дюны» также своего рода Bildungsroman), как это было и с Полом. То, что Пол видит в своем пророческом видении и кошмарах, Лето избирает намеренно, и мы, словно овечье стадо, следуем за «героем» произведения, в итоге восхищаясь тираном.
На другом уровне борьба за возвращение контроля над Арракисом – типичный материал военных фильмов или фильмов о Джеймсе Бонде: мы всегда знаем, кто «прав». Элементарно, то, как слова «Атрейдес» и «фримен» звучат (умолчим о намеке на свободу в последнем) в сравнении с «Харконнен» или «Сардаукар» (не говоря уже о русском происхождении «Владимира» и о том, как это могло быть воспринято в разгар холодной войны), предрасполагает читателя к такому двоякому суждению о добре и зле.
Но обращение к Spannungsbogen не просто помогает создать напряжение. Оно также наводит на постоянные философские параллели между произведениями Ницше и Герберта. В понимании Ницше «Человек – это канат, натянутый между животным и Сверхчеловеком»: «Опасный переход, опасный путь, опасно обернуться, опасно содрогнуться и замереть опасно». Такое представление – источник напряжения, к которому Герберт обращается в Spannungsbogen рассуждении Ирулан: Сверхчеловек в определенной степени олицетворяет напряжение натянутого лука, занесенное копье, тучу, налитую дождем, град и молнию. Так, Лето обнаруживает во время видения о своем перевоплощении, в Джакаруту:
«Лето ощутил, что пересек прежние границы к новому миру, доселе существовавшему лишь в воображении, и заглядывает прямиком за завесу, что человечество, зевая, называло Неведомым.
Там была кровожадная реальность…
«Нынче я – универсальный язык. Я – живой иероглиф, которым напишу я об изменениях, коим суждено случиться. Если же не напишу, испытаете вы такую душевную боль» («Дети Дюны»).
(Универсальный язык, или «пазиграфия» подразумевает скорее язык идей, а не слов.)
Взгляд на «Последних людей»: отражение нашей реальности в литературе
Модель Ницше проводит контраст между Сверхчеловеческом и тем, что он зовет «презреннейшим из людей – Последним человеком» – и пытается обозначить для нас основные различия между ними. Существуют четкие параллели между такими «Последними людьми» и состоянием Империи в «Мессии Дюны» или под правлением «Детей Дюны»:
«Увы! Приближается время, когда человек не выпустит боле стрелы за пределы тоски человечества, а тетива лука его разучится дрожать!
Послушайте же: нужен хаос внутри, чтобы прийти к порядку. Послушайте: внутри вас еще царит хаос.
Увы! Приближается время, когда человек изживет себя.
Увы! Приближается время ничтожнейшего из людей, человека, не способного боле презирать себя.
Узрите! Изображу я вам Последнего человека.
Земля стала маленькой, и прыгает по ней Последний человек, делая все вокруг ничтожным. Род его неистребим, словно блошиный; Последний человек живет дольше всех. («Так говорил Заратустра»).
Характерными особенностями Последнего человека (которые для меня параллельны Вселенной Дюны) являются следующие (цитаты из «Так говорил Заратустра»):
• «Они покинули сложные места обитания» (фримены покинули жизнь в сиетче, забросили водную дисциплину и, как результат, в последующих книгах стали жить как «музейные фримены»);
• «Немного яду порою: приносит приятные грезы» (использование Пряности для видений в рамках новой религии Муад’Диба, и прекращение ее использования во времена правления Лето для чего-либо, помимо важнейших предсказаний и некоторых других целей);
• «Они по-прежнему трудятся, ибо труд – есть развлечение. Но и заботятся, чтоб развлечения не утомляли их» (опять же, постоянные отсылки, особенно в «Детях Дюны», к недавнему упадничеству Арракиса);
• «Все хотят одного и того же, все стали одинаковыми, а кто мыслит иначе, добровольно отправляется в лечебницу» (развитие религии Муад’Диба в кровавую ортодоксию или последующее навязывание единообразия по всей Империи Лето II);
• «Они умны, им известно все доселе случившееся: а потому нет предела их насмешкам» (доверие Алии к своим тайным воспоминаниям, благодаря чему ее сознанием завладел барон Харконнен; раскол внутри Бене Гессерит касательно восстановления памяти, воплощенный в предвзятом отношении к проекту гхолы Дункана Айдахо, между Преподобной Матерью Бене Гессерит, Таразой и Швангю в «Еретиках Дюны»).
Вот такой сценой заканчивается первая проповедь Заратустры. Его публика откликается: «Крики и радость толпы прервали его.
«Подари нам Последнего Человека, о Заратустра, – восклицали они. – Претвори нас в Последнего человека! А Сверхчеловека забирай!».
Таким образом, джихад, что привел к слепоте Пола создает Империю, в которой Последний человек действительно преуспевает, пока древнейший из «людей» Лето II не навязывает однообразные и в конечном итоге адские реалии «Последнего человека» в свое 3,500-летнее правление, ведущее к Рассеянию.
Джихад фрименов, религия Муад’Диба, Империя Алии, Девы Ножа – ничто из этого не соответствует картине будущего, ведущего к устойчивому положению человечества перед лицом любого организованного бедствия. Но то же касается и Империи Лето II! Герберт то и дело рушит наши сюжетные ожидания героической победы, а следовательно, благоприятного исхода, и это наша собственная преданность Последнему человеку.
И пусть аспекты построенной его отцом Империи потерпят изменения – и будут таким образом сохранены – Золотой Путь Лето II будет чем-то совсем иным. Это уже будет не джихад под руководством фрименов, опирающийся в своем формировании в основном, на прошлое, а, скорее, похожая на канат монотонность Золотого Пути, отрицающая разнообразный, рискованный круг возможностей, включая удаление всего Дома Атрейдес из видений любого с даром предвидения (что и произошло с потомками Сони Атрейдес).
Замена патриархальных фрименов и сардаукаров женской гвардией Рыбословш и последующее их объединение с освобожденными женщинами-тлейлаксу (или аксолотль-чанами) в Досточтимых Матрон, со временем приводит к образованию сплоченного Сестричества, совместившего в себе Досточтимых Матрон и уже сформированный гибрид Дома Атрейдес с Бене Гессерит. Ничто из прежних порядков, наполнивших Вселенную теми, кто стремится стать «Последними людьми», не останется нетронутым Золотым Путем Лето II.
«Необъяснима жизнь человеческая и все же бессмысленна: шут способен положить ей конец. Хочу я поведать людям о смысле их существования: коим есть Сверхчеловек, он словно молния исходит из темной тучи человечества» («Так говорил Заратустра», с. 49). Эти вещие слова могут служить лозунгом 3,500-летнего правления сурового Лето II. Соответственно, напряжение в «Дюне», вызвано не только внутренней интригой между Атрейдесами и Харконненами, но и видениями Пола о крайне тревожном будущем, которое становится явью на первых страницах «Мессии Дюны».
Открытое упоминание концептуального немецкого слова Spannungsbogen становится неким указателем, делающим явной аналогию между «Хрониками Дюны» и философией Übermensch, раскрытой Ницше в «Заратустре». «Дюна» и ее продолжение исследует понятия лидерства и концептуальной Вселенной, окружающей стремление заполучить и использовать власть на политической арене, в контексте времен Герберта. Таким образом, Герберт ставит Пола в положение канатного плясуна – Квисатц Хадераха, в некоторой степени напоминающего Заратустру.
«Копье, что бросаю я в своих врагов! Как благодарен я врагам своим, что, наконец, метнуть его могу!
Напряжение [на немецком Spannung] тучи моей было слишком уж сильно: меж смеха молний раскатистого хочу я бездну градом усыпать» («Так говорил Заратустра»).
Пол, обожженный и ослепленный, как и потерпевший неудачу канатный плясун из «Заратустры», становится живым олицетворением слов Заратустры: «Существуй боги, как бы удержался я, чтоб не быть богом! Значит, нет богов». А его сын укажет человечеству, что «Бог есть мыс0ль, что извилистым делает прямое, и шатает все устойчивое. Зачем? Исчезнет время, и все преходящее окажется лишь ложью?». Род Атрейдесов становится для человечества помесью Бога, дьявола, шута, проповедника и послания, побуждающей отказаться от веры в «порочное и бесчеловечное… вещающее о единственном, безупречном, непреклонном, необходимом, и вечном».
Но это не просто качественная фантастика. Нет, Герберт тестирует и анализирует идеи Ницше о Сверхчеловеке в мысленном эксперименте, что далеко превосходит собственный эксперимент Ницше в «Заратустре».
Учитывая мировые события, что помогла объяснить философия Ницше, Герберт понимает, что то, как Ницше моделирует потенциальное развитие человечества, несет в себе неимоверную ценность для мира, который находится под все большим, пугающим, влиянием харизматичных лидеров.
Герберт демонстрирует нам, что пустая победа «Дюны», которая так бурно прославляется в «Мессии Дюны», является победой Последнего человека. Бене Гессерит намеренно создают Квисатц Хадераха, ведь они уверены, что он – то, чего не достает человечеству. На самом деле они лишь создают условия для появления Сверхчеловека – как результата Золотого Пути Лето II. И пророческие видения Пола, и Золотой Путь Лето указывают на нечто иное: не на реализацию потенциальных возможностей (и, соответственно, возможность доминировать) человечества (в данном случае над политической, экономической и религиозной системами первоначальной Империи Дюны), а скорее разрушение культурных и других недостатков, присущих этой Вселенной. Как Пол сказал однажды матери:
«Ты думаешь, я – Квисатц Хадерах», – сказал он. – Выбрось это из головы. Я – нечто нежданное».
Стоит известить одну из школ об этом, подумала она. Возможно, брачный индекс прояснит, что случилось.
«Когда они узнают обо мне, будет слишком поздно» – сказал он.
«Если ты не Квисатц Хадерах, – сказала Джессика, – то —».
«Тебе это не известно, – ответил он. – И не поверишь, пока не увидишь».
А про себя подумал: Я – семя» («Дюна»).
Как Übermensch Ницше – «молния, исходящая из тучи человечества», копье, брошенное во врага Заратустрой, – так и Пол – это семя, ускорение Кориолиса, Муад’Диб, и «Сокращающий путь». И пусть его Империя – это Империя Последнего человека, он и его сын укажут человечеству, как стать Сверхчеловеком.
Преобразование человеческой расы, происходящее на протяжении «Дюны», не должно происходить по образцу Пола Атрейдеса. Напротив, благодаря деяниям рода Атрейдес, это преобразование человечества становится возможным. Хоть Лето II будет сам подвергнут радикальной трансформации, действия его сродни не узору, а скорее художнику. Не молнии, а молниеотводу.
Параллель 3: предвидение и вечное возвращение
Часть идей Ницше касательно Сверхчеловека вращается вокруг того, как исходящие извне или же мнимые метафизические системы влияют на человеческие поступки. В соответствии с этим он использует то, что философы называют «мысленным экспериментом», чем демонстрирует нам, как раскрепощает представление, что есть лишь эта жизнь, и, значит, у нее есть своя ценность. Первоначально упомянутый в книге Ницше под названием «Веселая наука» этот мысленный эксперимент «вечного возвращения» играет важную роль в «Заратустре». Вечное возвращение так же тесно связано с важностью предвидения в «Хрониках Дюны». Лето сознает, что:
«Структуры имперского общества отражены в физической структуре ее планет и их населении. Словно что-то гигантское раскрылось внутри него, он видел это озарение тем, чем оно, должно быть, и являлось: окном в невидимые части общества. Увидев это, Лето осознал, что такое окно присуще каждой системе. Даже системе его самого и его Вселенной» («Дети Дюны»).
Этот эпизод поясняет и перекликается с подходом Ницше к вечному возвращению в «Заратустре», в предвидении, в котором Заратустра описывает «самого одинокого из людей». В этом предвидении, он идет «тропой, непокорно взбирающейся сквозь глыбы и руины… наперекор духу, тянущему вниз, тянущему в бездну, Духу Притяжения, демону моему и врагу заклятому… полукарлику, полукроту». Он продолжает:
«И тут случилось облегчение: карлик спрыгнул с моего плеча… И присел на камень предо мной. Путь, где мы остановились, лежал через врата.
«Узри врата эти, карлик! – продолжил я: «Две стороны у них. Два пути здесь сходятся воедино: никто прежде не прошел их до конца».
«Тропа эта позади нас: она тянется целую вечность. А длинная тропа впереди нас – еще одна вечность».
«Они противоположны, тропы эти; упираются друг в друга: и лишь здесь, у ворот, соединяются они. Имя их вверху написано «Мгновенье»!
«Но проследуй ты по ним дальше, и все дальше и дальше: думаешь ли, карлик, что будут пути эти противоположными вечно?».
«Наслаждайся мгновеньем» – продолжил я. «От ворот Мгновенья этого, лежит длинный, вечный путь назад: вечность простирается позади нас.
«Не должно ли было все, способное бежать, уже пробежать по пути этому? Не должно ли было все, что уже случилось, было сделано, мимо пробежать?».
Страх, вселяемый этим предвидением в «Заратустре», – лишь одна сторона монеты: с этой точки зрения бесконечно повторяющийся Момент превращается в тропу, с которой не сойти. Такой взгляд полагается на пояснения богов и супергероев (и, как следствие, создание) предначертанной судьбы человечества. Такова проблематика Муад’Диба и Империи Последнего человека, порожденная его предвидением. Но с другой стороны, врата Мгновенья – «окно в систему» Лето – дают свободу от понятия судьбы как такового.
Герберт демонстрирует нам, что системы ценностей, построенные на необходимом и вечном, на самом деле, временны и зависимы от наших решений. Как Герберт спрашивает в «Генезисе Дюны». «Хотите полное предсказание? Значит хотите лишь «сегодня» и отвергаете «завтра». Вы – величайший из консерваторов. Вы пытаетесь сдержать ход механизма бесконечно меняющейся Вселенной. Глагол «быть» и правда делает из всех нас идиотов». Сверхчеловек – это человечество, свободное от воздействия мнимой нужды, маскирующейся под основу культуры, но в конечном итоге выступающей скорее мухоловкой времени.
Философ опасного быть может
Уже на первых страницах книги «По ту сторону добра и зла», Ницше задается вопросом:
«Возможно ли, что ценность всего, что хорошо и почитаемо, заключается как раз в том, что оно хитрым образом связано, стянуто узлом и переплетено с тем, что порочно, и, на первый взгляд, противоположно, но в сущности, пожалуй, идентично. Быть может! Но кто захочет связываться с такими опасными «быть может»? Для этого нам следует дождаться появления нового вида философов, с отличными от предшественников вкусами и стремлениями – философов опасного «быть может» во всех отношениях. – И, говоря совершенно серьезно: Я вижу появление этих новых философов».
Фрэнк Герберт: Философ опасного «быть может». Канатный бес, Заратустра в одеждах Муад’Диба.
Обнаружил:
БРУК У.Р. ПИРСОН
