Идя по широкому коридору канцелярии, выводившему к резиденции Ло, судья Ди бросил небрежный взгляд на десяток или около того служащих, которые деловито орудовали кисточками для письма за высокими столами, заваленными всевозможными документами. Поскольку в судебной управе располагается административный центр всего уезда, тут не только занимались уголовными делами, но и регистрировали рождение, браки, смерти, куплю-продажу земель; кроме того, суд отвечал за сбор налогов, и земельного в том числе.

Когда судья шел мимо приоткрытой деревянной решетчатой двери в конце коридора, то увидел за ней Као, склонившегося над письменным столом. Он не был знаком с советником, знал лишь, как тот выглядит, но поддался мгновенному порыву, толкнул дверь и вошел в безупречно чистый кабинет.

Као поднял глаза и быстро вскочил на ноги.

— Пожалуйста, присаживайтесь, ваша честь. Могу ли я предложить вам чашку чая?

— Не беспокойтесь, господин Као. Садиться я не стану, потому что меня ждут в резиденции. Судья До рассказал вам, что мы видели на месте убийства студента Суна?

— Мой начальник спешил к своим гостям, ваша честь. Он только заскочил сюда на минутку и приказал мне сообщить об убийстве Суна в столичное управление образования, чтобы там оповестили его ближайших родственников. — Вручая судье черновик письма, он добавил: — Я также прошу здесь, чтобы в управлении выяснили пожелания семьи относительно похорон.

— Очень хорошо, господин Као. Только, пожалуй, сюда стоит добавить еще запрос относительно биографии убитого студента. Просто для отчетности. — Возвращая черновик Као, он сказал: — Господин Мэн упомянул, что это вы представили ему Суна. Вы хорошо знаете чаеторговца?

— О да, весьма, господин. Когда меня пять лет назад перевели сюда из канцелярии наместника области, я свел знакомство с господином Мэном в местном шахматном клубе. И сейчас мы раз в неделю встречаемся ради партии-другой. Я знаю его как человека возвышенной натуры, ваша честь. Довольно консервативного, но вовсе не отставшего от жизни. И в шахматах он силен!

— Полагаю, будучи личностью старой закалки, господин Мэн содержит свой дом в надлежащем порядке? Но, может, когда-либо ходили слухи о каких-либо тайных связях или...

— Никогда, ваша честь! Я бы сказал, это образцовый дом! Я нанес туда визит вежливости и имел честь быть представленным старой госпоже, она тогда была еще жива. Здесь его матушка была хорошо известна как поэтесса. А сын господина Мэна — весьма разумный юноша, ему всего четырнадцать, а он уже в высшей казенной школе уезда.

— Да, господин Мэн произвел на меня очень благоприятное впечатление. Ну, спасибо за сведения, господин Као.

Советник проводил судью Ди до самых монументальных ворот частной резиденции наместника Ло. Как раз когда судья собирался войти, из них вышел широкоплечий военный. Он был в форме регулярных войск: черный мундир с красной оторочкой и длинные красные шнуры с кисточками на железном шлеме выдавали в нем десятника гвардии. За спиной у него висел широкий меч.

Судья хотел было спросить, не привез ли гвардеец послания от наместника области, но остановился, увидев у того на груди круглую бронзовую пластину на цепочке. Это был специальный символ особого поручения, обозначающий, что десятник конвоирует в столицу преступника. Высокий гвардеец поспешно пересек двор, чтобы догнать советника Као. Судья Ди мимолетно призадумался, что за опасного преступника эскортируют через уезд Цзиньхуа.

Он прошел в правое крыло переднего двора и открыл узкую красную лаковую дверь в другой двор, который наместник Ло предоставил в его распоряжение. Дворик был маленьким и уютным, а высокие стены создавали приятную атмосферу покоя и уединения. Напротив просторной комнаты, которая одновременно служила и спальней, и гостиной, тянулась галерея, спускавшаяся двумя ступеньками к выложенному разноцветной плиткой квадратному дворику. В его центре был искусственный пруд с золотыми рыбками, а за ним — сад камней.

Судья помедлил в галерее под красным лакированным навесом, восхищенный прелестной картиной. В расщелинах меж покрытыми мхом камнями росли пучки тонкого бамбука и небольшой куст с глянцевитыми красными ягодами. За садовой стеной виднелись высокие клены окружавшего резиденцию парка. Ветерок шелестел в их листве, которая переливалась всем богатством осенних красок — красным, коричневым и желтым. Судья подумал, что сейчас должно быть около четырех часов.

Он повернулся, открыл раздвижные решетчатые двери, покрытые красным лаком, и вошел внутрь, направившись прямиком к чайному столику, потому что его очень мучила жажда. К его разочарованию, там оказалось пусто. Впрочем, это было неважно, ведь оба высоких гостя Ло, которых пора было навестить, наверняка угостят его чаем.

Самый насущный вопрос заключался в том, следует сейчас переодеться или нет. И академик, и придворный поэт были старше судьи и годами, и положением, поэтому, строго говоря, он должен бы выйти к ним как он есть, при полном параде, в церемониальном облачении. С другой стороны, ни один из двух гостей не занимал в данный момент официального поста. Академик год назад удалился на покой, а Чан оставил придворную должность, чтобы целиком посвятить себя подготовке полного собрания собственных сочинений.

Если судья явится к ним в парадном костюме, это может быть воспринято как дерзость, как попытка подчеркнуть, что он, судья, лицо официальное, а они — нет. Вздохнув, он припомнил древнюю поговорку: «безопаснее бросить вызов тигру в его логове, чем приблизиться к высокопоставленному чиновнику», и в конце концов остановился на фиолетовом платье с длинными рукавами с широким черным кушаком и на высокой квадратной шапочке из черной газовой материи. Он надеялся, что такой достойный, но скромный вид встретит общее одобрение, и вышел из комнаты.

Судья уже заметил, что, хотя все постройки переднего двора, включая его собственные покои, были одноэтажными, дома в других дворах состояли из двух этажей и вдоль верхнего тянулись широкие балконы. Теперь он увидел на балконе высокого здания в задней части главного двора множество снующих туда-сюда слуг и служанок. Очевидно, там шла подготовка к предстоящему сегодня вечером званому ужину. Судья прикинул, что у его коллеги должно быть никак не меньше ста человек прислуги, и содрогнулся, представив, во что обходится содержание такой роскошной резиденции.

Он кликнул слугу, и тот сообщил, что судья Ло уступил академику свою собственную библиотеку в левом крыле второго двора, а придворному поэту отвел угловые покои правого крыла. Судья приказал слуге для начала проводить его в библиотеку. Стоило ему только постучать в прекрасную резную дверь, как глубокий низкий голос ответил:

— Войдите!

С первого взгляда судья понял, что Ло превратил библиотеку в симпатичное и уютное место, где, вероятно, и сам любил проводить много времени. Это была просторная комната с высоким потолком и широкими окнами, решетки которых являли собой замысловатые геометрические узоры и четко выделялись на фоне безупречно чистых бумажных панелей. Вдоль двух стен тянулись забитые книгами полки, тут и там перемежающиеся нишами, в которых были выставлены антикварные чаши и вазы. Обстановка состояла из внушительной резной мебели черного дерева, столешницы были сделаны из цветного мрамора, а кресла обиты красным шелком. По бокам массивной скамьи напротив книжных полок на эбонитовых подставках стояли большие вазы с белыми и желтыми хризантемами.

На этой скамье сидел, читая книгу, крепко сбитый широкоплечий человек. Отложив томик, он бросил на судью Ди любопытный взгляд, подняв широкую кустистую бровь. Одет он был в пышное сапфирово-синее одеяние, открытое у горла, и черную шелковую шапочку, украшенную спереди круглой пластиной из полупрозрачного зеленого нефрита. Длинные концы обвивавшего талию кушака свешивались до самого пола. Широкое лицо с тяжелыми челюстями по нынешней придворной моде обрамляли короткие бакенбарды и аккуратно подстриженная короткая бородка. Судья знал, что академику под шестьдесят, но и его борода, и бачки все еще оставались черными как смоль.

Шагнув к нему, судья отвесил низкий поклон и почтительно, обеими руками вручил красную визитную карточку. Академик бегло взглянул на нее и, сунув в широкий рукав, заговорил своим рокочущим голосом:

— Так значит, вы Ди из Пуяна. Да, молодой До говорил мне, что вы тоже у него остановились. Славное местечко, лучше, чем та тесная комната в правительственной гостинице, где я провел ночь. Рад знакомству, Ди. Вы хорошо поработали, вычистив тот храм в Пуяне. Нажили себе немало врагов при дворе, но и друзей тоже. У всякого достойного мужчины есть и друзья, и враги, Ди. Не стоит пытаться стать всеобщим другом, это не имеет смысла.

Он поднялся, подошел к письменному столу и, усевшись в кресло, указал на низкую скамеечку.

— Присядьте-ка тут, напротив меня.

Судья сел и начал вежливо:

— Находящийся перед вами давно предвкушал возможность засвидетельствовать свое почтение вашему превосходительству. Теперь, когда...

Академик помахал в воздухе большой, красивой рукой.

— Пропустим все эти церемонии, хорошо? Мы тут не при дворе. Это просто неофициальная встреча поэтов-любителей. Вы ведь, Ди, тоже пишете стихи, не так ли?

И он воззрился на судью большими глазами, темная радужная оболочка которых отчетливо контрастировала с белками.

— Едва ли можно назвать это так, господин, — застенчиво ответил судья. — Конечно, в студенческие времена я должен был выучить правила стихосложения. Я прочел антологии наших прославленных классиков, которые вы, господин, так искусно отредактировали. Однако сам я написал лишь одно стихотворение.

— Слава многих знаменитых поэтов зиждется на одном-единственном стихотворении, Ди. — Академик придвинул к себе большой чайник из синего фарфора. — Вы, Ди, конечно же, уже пили чай. — Пока он наполнял свою чашку, судья Ди уловил нежный запах жасмина. Сделав несколько глотков, хозяин продолжил: — Итак, расскажите мне, о чем же ваше стихотворение.

Откашлявшись и ощущая, как пересохло горло, судья ответил:

— Это в своем роде дидактическое сочинение, господин, оно было посвящено важности сельского хозяйства. Я попытался уложить в сто строк советы крестьянам относительно сезонных работ.

Академик бросил на него недоумевающий взгляд.

— Ах вот как? И почему же вы решили избрать такую... э-э... довольно оригинальную тему?

— Я надеялся, что полезные сведения, изложенные в стихах с рифмой и ритмом, будут лучше запоминаться простыми деревенскими жителями, господин.

Оба собеседника улыбнулись.

— Большинство людей сочли бы это глупым ответом, Ди. Но не я. Стихи действительно легко запоминаются. И не только из-за рифмы, а главным образом оттого, что они отзываются на биение нашей крови и ритм нашего дыхания. Ритм — это костяк хорошей поэзии, да и прозы тоже. Прочтите мне несколько строф вашего стихотворения, Ди.

Судья сконфуженно поерзал на скамеечке.

— Сказать по правде, господин, я написал его больше десяти лет назад. Боюсь, сейчас мне не удастся припомнить ни единой строфы. Но если вы позволите, я пришлю вам копию, чтобы...

— Вам не стоит себя утруждать, Ди. Позвольте мне сказать прямо, что это, скорее всего, плохие стихи. Будь там хоть несколько хороших строк, вы ни за что бы их не забыли. Скажите, вы читали «Императорский рескрипт командирам и солдатам Седьмой армии»?

— Я знаю его наизусть, господин! — воскликнул судья. — Это вдохновляющее послание отступавшей армии переломило ход битвы, господин! Его торжественные первые строки...

— Совершенно верно, Ди. Вы никогда не забудете этот текст, потому что ритм его хорошей прозы совпал с пульсацией крови каждого воина в армии, от генералов до рядовых пехотинцев. Вот почему народ до сих пор декламирует его по всей империи. Между прочим, это я набросал для его величества императора проект этого произведения. Итак, Ди, вы должны изложить мне свое мнение по поводу административного устройства на местах. Я, знаете ли, неизменно получаю удовольствие от бесед с молодыми чиновниками. Всегда считал одним из многих недостатков высокого положения при дворе то, что мы теряем связь с должностными лицами из глубинки. И особенно меня интересуют проблемы уездов, Ди. Конечно, это самый нижний управленческий уровень, но первоочередной по важности.

Он медленно опустошил свою чашку под завистливым взглядом судьи Ди, старательно вытер усы, улыбнулся, будто что-то вспоминая, и продолжил:

— Я, знаете ли, и сам начинал уездным судьей! Правда, успел послужить только на одном посту, потому что написал доклад о судебной реформе, и меня сразу повысили до наместника на юге, а потом перевели сюда, в эту самую провинцию. Времена тогда беспокойные были, как раз Девятый принц восстал, двадцать лет назад. А сейчас мы с вами сидим в его старом дворце. Да, Ди, время летит. Ну а потом я опубликовал критические заметки на труды классиков и был произведен в чтецы Императорской академии. Был допущен сопровождать его величество в августейшей ревизионной поездке по западным провинциям. В этом путешествии я сочинил свои «Оды на горах Сычуань». До сих пор полагаю, Ди, что это мое лучшее поэтическое произведение.

Академик чуть ослабил ворот своего платья, обнажив толстую, крепкую шею, и судья вспомнил, что в молодости его собеседник был также известен как борец и мечник. А тот взял со стола раскрытую книгу.

— Вот, нашел тут у Ло на полках сборник стихов советника Хвана о сычуаньских пейзажах. Он путешествовал по тем же местам, что и я. Очень интересно сравнивать наши впечатления. Его версия довольно хороша, хотя... — Он склонился над страницами, а потом покачал головой. — Нет, эта метафора не кажется мне верной... — Неожиданно вспомнив о госте, он поднял глаза и с улыбкой проговорил: — Мне не стоит утомлять вас этим, Ди. Без сомнения, до ужина у вас еще множество дел.

Судья Ди поднялся. Академик тоже встал и, невзирая на протесты гостя, настоял на том, чтобы проводить его до двери.

— Я получил от нашей беседы истинное наслаждение, Ди. Мне всегда интересны воззрения молодых чиновников. Они, так сказать, заставляют посмотреть на все свежим взглядом. До вечера!

Судья Ди поспешил в сторону правого крыла, потому что его пересохшее горло настоятельно требовало чашечку чая. В открытую галерею выходило множество дверей, но он напрасно заглядывал в каждую из них, ища слугу, который мог бы отвести его в покои придворного поэта. Наконец его взгляд упал на худого человека в выцветшем сером халате, который кормил золотых рыбок у гранитной чаши в конце галереи. Еще на нем была плоская шапочка с тонкой красной отстрочкой. Это наверняка был один из слуг его коллеги. Судья подошел к нему и спросил:

— Скажи, где я могу найти достопочтенного Чана Ланьпо?

Тот поднял голову и с головы до пят окинул судью взглядом странно неподвижных глаз с тяжелыми веками. Потом нерешительная улыбка искривила его тонкие губы над тонкой жиденькой седеющей бородкой, и он невыразительным голосом сказал:

— Он здесь. Собственно говоря, я и есть Чан Ланьпо.

— Тысяча извинений, господин! — Судья Ди быстро извлек из рукава визитную карточку и с низким поклоном вручил поэту. — Я пришел выразить вам свое почтение, господин.

Поэт отсутствующим взглядом смотрел на карточку, держа ее в тонкой, исчерченной синими жилками руке.

— Весьма любезно с вашей стороны, Ди, — без интонаций сказал он и, показывая на чашу, произнес более оживленным голосом: — Поглядите на эту маленькую рыбешку под водорослями в углу! Заметили ли вы, какой ошеломленный взгляд у ее больших выпученных глаз? Он напоминает мне нас самих... сбитых с толку наблюдателей. — Затем он поднял глаза под тяжелыми веками. — Прошу меня простить. Понимаете, золотые рыбки — одно из моих увлечений. Рыбки заставляют меня забыть о манерах. Сколько времени вы уже провели здесь, Ди?

— Я приехал позавчера, господин.

— Ах да, я слышал, наместник устроил тут совещание судей. Надеюсь, вам нравится гостить в Цзиньхуа, Ди. Вы знаете, что я родом из этого уезда?

— Этот город прекрасен, господин. И я особенно польщен тем, что сейчас у меня есть возможность познакомиться с самым выдающимся и блестящим...

Поэт покачал головой.

— Нет, вовсе не блестящим, Ди. К сожалению, больше нет. — Он убрал в рукав коробочку из слоновой кости с кормом для золотых рыбок. — Прошу прощения, Ди, но сегодня я что-то не в духе. Посещение моего родового святилища заставило меня вспомнить о прошлом... — Он оборвал себя и смущенно взглянул на судью. — Вечером, к ужину, я наверняка немного приду в себя. Должен прийти, ведь мой друг академик неизменно втягивает меня во всяческие литературные споры. У него поистине энциклопедические знания о литературе, Ди, и языком он владеет непревзойденно. Правда, немного высокомерен, но... — Неожиданно поэт встревоженно спросил: — Надеюсь, вы навестили его перед тем, как прийти ко мне?

— Навестил, господин.

— Очень хорошо. Должен предупредить вас, что, вопреки своим непринужденным манерам, Шао очень хорошо сознает свое высокое положение и довольно обидчив. Я уверен, Ди, вы получите удовольствие от сегодняшнего вечера. Раз уж придет Могильщик Лу, скучно наверняка не будет. И так редко доводится встретиться с нашей знаменитой коллегой, о которой теперь столько разговоров. Мы должны... — Он вдруг прикрыл рот ладонью. — Ох, я чуть не проболтался. Наш общий друг До заставил меня обещать, что я ничего вам не скажу. Он очень дорожит своими маленькими сюрпризами, как вам, вне всякого сомнения, известно. — Поэт провел рукой по лицу. — Что ж, прошу прошения, что не приглашаю зайти ко мне на чашку чая. Я на самом деле сильно устал, Ди, и мне нужно вздремнуть перед ужином. Прошлой ночью я толком не спал. В гостинице было так шумно...

— Конечно, господин, я всецело вас понимаю.

И судья, поклонившись, удалился, почтительно сложив вместе ладони в длинных рукавах халата.

Идя по галерее, судья решил, что теперь, когда с официальными визитами покончено, нужно попытаться найти До, чтобы рассказать ему о том, что он узнал из разговора со служанкой чаеторговца. И наконец-то выпить чашечку чая!