Глава 16

МАЖОР

– Как у вас с Машей? – интересуется на следующее утро отец, когда я спускаюсь к завтраку.

Я пожимаю плечами. Как у нас с Машей? Странно. Я плачу ей за свидания, она меня с трудом терпит и не скрывает этого. Но отцу лучше этого не знать, поэтому вслух я отвечаю:

– Нормально. Вчера в музей ходили. Ты же видел.

Я продолжал посылать ему фотки Маши и наши общие селфи, отчитываясь, что провел вечер именно с ней. К тому же, он видел мои траты по карте и мог отследить мой маршрут.

– И как музей? – не отстает отец.

– Скука смертная. Но ей понравилось.

Отец удовлетворенно кивает, словно все идет согласно его плану. Знать бы еще эти планы до конца! Он же не рассчитывает, что я влюблюсь в эту Машу и продолжу с ней встречаться и после того, как получу тачку на день рождения?

– Сходите сегодня в театр, – доносится до меня голос отца.

Я удивленно поднимаю глаза. Серьезно? Последний раз я был в театре еще в младшей школе. Уже тогда мне было куда интереснее смотреть кино. В кинотеатре хотя бы дают попкорн!

– Спектакль выберешь сам, – продолжает он. – Но постарайся, чтобы ей понравилось.

Я киваю. Не самый плохой вариант. Хотя бы не придется смотреть балет или оперу.

Пока идут пары в универе, я листаю сайт с афишей на сегодня и нахожу мюзикл «Анна Каренина» в Театре Оперетты. Вроде, Бэмби ходила на него с мамой, и ей понравилось. Там хотя бы поют и танцуют, все меньше шансов уснуть. Заказываю два билета в партер и скидываю Маше смс с названием театра и временем встречи.

МАША

Мы идем на мюзикл! Когда мажор прислал мне название театра, я чуть не запрыгала от счастья. Афиши мюзикла были расклеены по всей Москве, и я мечтала на нем побывать. Однажды я даже проходила мимо Театра Оперетты и завернула в кассу, чтобы узнать про билеты. Но даже самый дешевый, на балкон, мне был не по карману. А сейчас я была готова расцеловать мажора. Вот как он угадал, а? Или угадал его отец? Нет уж, старшего Громова я целовать точно не буду. Даже в щеку!

Вспоминаю его строгий взгляд – не мужчина, а гранитная скала! До сих пор удивляюсь, как ему пришла в голову идея заставить сына встречаться со мной. Кто их поймет, этих олигархов? Может, он считает, что мои встречи с его сыном – что-то типа благотворительности? Покорми и выгуляй бедную девочку? Испытай радости фастфуда и похода в музей?

Неважно! Главное, что сегодня я иду в театр! И снова – впервые в жизни.

Своей радостью я делюсь с официанткой Настей, с которой успела подружиться.

– Класс! – радуется за меня Настя. – А что наденешь?

Я смущаюсь. Об этом я даже не подумала. В театр ведь надо приходить нарядными, да? А мне наряжаться некогда – сегодня я заканчиваю позднее, времени только и хватит, что добежать до театра. Хорошо, тут как раз недалеко, дойду за полчаса. Да и не во что мне наряжаться. В чем я и признаюсь Насте. Обычно я на встречи с мажором прихожу в джинсах, футболке и кроссовках, которые переодеваю после работы в подсобке, но сегодня они точно не прокатят.

– Ты прямо так иди! – советует Настя, окидывая меня взглядом.

Я задерживаюсь у зеркала и рассматриваю свою униформу. Пожалуй, Настя права. Белая блузка, черная юбка и туфли на каблучке вполне сойдут за наряд для театра.

Настя сбегала в подсобку и принесла мне свои длинные красные бусы.

– Не рубины, конечно, – шутит Настя, надевая мне их поверх блузки, – но нарядненько.

Я довольно оглядываю себя в зеркале. Бижутерия хоть и недорогая, но симпатичная. В самый раз для похода в театр.

– Спасибо, Настя! – Я благодарю свою новую подругу, и она довольно улыбается.

– Пустяки!

Дождь, который лил весь день, к вечеру закончился. Уже зажглись фонари, и я с радостным предвкушением шагаю к театру, стуча каблучками по мокрой брусчатке.

У входа уже собралась толпа, но мажора нет. Я встаю возле афиши, нервно поглядывая на часы. Надеюсь, он не опоздает!

– Юбка? Это что-то новенькое! – Он подкрадывается незаметно, и я чуть не подпрыгиваю от его голоса. – Я тебя сразу не узнал.

Я нервно касаюсь бус, разволновавшись от его взгляда. Он усмехается.

– И даже бусы. Как мило. У бабушки одолжила?

– Ага, винтаж! – с вызовом отвечаю я.

Сам мажор выглядит ультрамодно – в вельветовом пиджаке, белой рубашке, брюках и кедах. Все вещи буквально кричат о дизайнерском происхождении и выглядят такими новыми, как будто их надели впервые. Даже кеды у него каждый день разные, на этот раз – серебристые.

– Ну пошли. – Он равнодушно кивает на вход, не высказывая ни малейшего энтузиазма по поводу похода в театр.

Ну и пусть! Главное, чтобы сидел тихо и не отвешивал ехидные комментарии, как вчера в музее.

Людный холл с гардеробом, лестница, резные двери, нарядные зрители – и вот уже толпа вносит нас в зал, и я восторженно задираю голову, разглядывая балконы с лепниной и огромную хрустальную люстру с подвесками.

– Не тормози. – Мажор подталкивает меня в спину и направляется к центральному проходу. Я тороплюсь за ним. Партер! О таком я не могла даже мечтать!

Наши места в первом ряду, и я с любопытством заглядываю в оркестровую яму. Музыканты уже настраивают инструменты, и один из них, молодой скрипач, заметив меня, приветливо улыбается. Я улыбаюсь в ответ, а мажор раздраженно цедит:

– Может, уже сядешь?

Я послушно опускаюсь на красное бархатное сиденье и рассматриваю полупрозрачный занавес, за которым угадываются очертания вокзала и паровоза.

– Я так мечтала побывать на «Карениной», – не сдержав восторга, шепчу я мажору.

– Правда? – Он довольно усмехается. – Тогда, считай, я угадал.

– Ты? – уточняю я. – Или твой отец?

– На этот раз я, – с задетым видом говорит он.

– Тогда спасибо, – улыбаюсь я.

– И тебе.

– За что?

– За юбку. Хоть какое-то развлечение здесь, – мажор скользит взглядом по моим ногам. – Кстати, у тебя там милая родинка.

Я смущенно одергиваю подол, пряча маленькую родинку над коленом. И как только он ее разглядел? Мажор смеется.

К счастью, в зале гаснет свет и звучит увертюра. Спектакль начинается, и я завороженно смотрю на сцену.

МАЖОР

Маша смотрит спектакль, а я смотрю на Машу. Сегодня она впервые не в джинсах, а в юбке, и я не могу отвести взгляда от ее ног. Какого черта она их прячет под уродскими джинсами? Если бы она носила платья и распускала волосы, как сегодня, вполне могла бы составить конкуренцию Доминике. Только снять бы с нее эти дурацкие бабушкины бусы…

Музыкальный номер заканчивается, и Маша первой восторженно хлопает в ладоши, а за ней подхватывает весь зал.

– Какой сильный голос, да? – Маша радостно наклоняется ко мне, и ее локон дразняще щекочет мне шею.

– Угу, – бормочу я и ловлю ее локон – шелковистый и приятный на ощупь.

Не заметив этого, Маша поворачивается обратно к сцене, и локон в моей руке натягивается, дергая ее назад.

– Извини. – Я отпускаю ее прядь и кладу руку на подлокотник, разделяющий наши кресла, но вместо отполированного дерева чувствую тепло ее ладони.

Маша вздрагивает, но не убирает руку. А я наслаждаюсь этим прикосновением – невинным и одновременно возбуждающим. Воздух как будто наэлектризован. На сцене, через оркестровую яму от нас, Анна Каренина танцует свой первый танец с Вронским. Маша зачарованно смотрит на сцену, а я думаю о том, что если бы ее нормально одеть, накрасить и причесать, она выглядела бы не хуже всех этих актрис.

Номер закачивается, и Маша вырывает ладонь, чтобы похлопать, а я с сожалением роняю свою руку на подлокотник. Она больше не возвращает руку, и от этого мне становится пусто. Чтобы отвлечься, я пялюсь на сцену и сам не замечаю, как действие увлекает меня. Когда опускается занавес, возвещая об антракте, я удивляюсь: как, уже?

– На одном дыхании, правда? – восторженно замечает Маша. Ее голубые глаза блестят, а щеки разрумянились.

Я киваю и встаю с места.

– Как насчет шампанского?

– Лучше кофе, – возражает Маша.

Приходится потолкаться, чтобы выйти из зала. В проходе уже столпились зрители. Пропускаю Машу вперед, чтобы не потерять в толпе, и почти вплотную прижимаюсь к ней, украдкой перебирая кончики ее волос. Они мягкие на ощупь, не то что жесткие цветные косички Доминики с искусственными колючими волосками.

В буфете тоже выстроилась очередь, и, пока мы стоим, Маша восторженно нахваливает спектакль, актеров, музыку и костюмы. А я улыбаюсь, глядя на нее и заражаясь ее радостью. Как же легко сделать ее счастливой!

– Точно не хочешь шампанского? – уточняю я, когда мы приближаемся к стойке буфета.

Маша качает головой, рассыпая по плечам распущенные волосы.

– Тогда выбирай пирожное. – Я легонько подталкиваю ее к витрине.

А сам, пока она глазеет на десерты, снова касаюсь ее волос, шаловливо наматывая кончик русой пряди на палец.

– Дэн, это ты? – внезапно окликает меня знакомый голос.

Я отдергиваю руку и вижу, что к нам пробираются Бэмби и Майк. Они-то здесь что делают?

– Вот уж не думала увидеть тебя в театре, – восклицает Бэмби.

После института она успела заехать домой, переоделась в длинное вечернее платье, какое подошло бы кинозвезде на церемонии «Оскар». Майк тоже принарядился – в бархатном пиджаке и с бабочкой.

– Какими судьбами?

Он протягивает мне руку, и я пожимаю ее.

– Да вот…

Маша оборачивается ко мне и говорит:

– Я буду эклер!

Взгляды Бэмби и Майка скрещиваются на ней, а затем устремляются ко мне.

– Это Маша, – представляю я свою спутницу, гадая, сколько времени им потребуется, чтобы узнать в ней официантку из кафе, которая опрокинула поднос с борщом.

Во взгляде Бэмби – только бесконечное изумление и ни проблеска узнавания. Она сканирует Машу с головы до ног, как будто пытаясь решить загадку – что может связывать меня с ней и как я вообще оказался в театре.

– Твоя родственница? – Бэмби усмехается. – Ты бы хоть ее приодел, прежде чем в люди выводить.

Маша вспыхивает, но молчит.

– Следующий! – выкрикивает официант за стойкой, и я не сразу понимаю, что обращаются к нам.

– Молодые люди! – нетерпеливо трогает меня за плечо какой-то мужчина, от которого несет потом и селедкой. – Вы будете брать?

– Да, – вздрагиваю я, поворачиваясь к буфету. – Кофе и… коньяк!

Если бы не встреча с однокурсниками, я бы тоже взял кофе. Но сейчас только коньяк поможет мне пережить унижение. О чем я вообще думал, когда выбрал спектакль, который любит Бэмби? Теперь о Маше узнают все! Бэмби всей нашей тусовке растреплет.

– Мне тоже коньяк, – встревает Майк, влезая без очереди.

– И шампанское! – требует Бэмби, оттесняя от стойки Машу.

Я расплачиваюсь за всех, мечтая, чтобы Бэмби с Майком скорее свалили. Но они занимают освободившийся столик и машут нам.

– Сюда!

Избегая смотреть на Машу, я направляюсь к ним. Маша тихо подходит следом и ставит на столик свою чашку с кофе и эклер. На фоне разодетой Бэмби она и впрямь выглядит бедной родственницей. Или официанткой из кафе. Если бы Бэмби хоть иногда обращала внимание на обслуживающий персонал, она бы ее вспомнила.

– А ты, Маша, откуда? – Бэмби делает глоток шампанского и с любопытством изучает Машу.

Та называет какую-то деревню.

– Не знала, что у тебя там родственники, Дэн, – теперь Бэмби косится на меня.

Я залпом опрокидываю в себя коньяк, жалея, что не заказал двойную порцию.

– Мы не родственники, – отрывисто говорю я, ставя на стол пустой бокал.

Майк потягивает свой коньяк, приобняв Бэмби за плечи, и насмешливо смотрит на меня.

– А кто тогда? – нетерпеливо спрашивает Бэмби, поигрывая бокалом с шампанским и демонстрируя синий гель-лак с модным дизайном.

И ведь не соврешь. Всех моих друзей она знает, а с Майком мы вместе учились еще в элитной школе на Рублевке. Маша в ее белой блузке и черной юбке из масс-маркета не вписывается ни в один наш круг.

Маша молча пьет кофе, нетронутый эклер лежит на ее тарелке. Решение за мной. Я вспоминаю тепло ее руки в моей и порывисто обнимаю за плечи.

– Маша – моя девушка, – с вызовом говорю я, глядя, как ошеломленно вытягиваются лица однокурсников.

– Девушка? – насмешливо переспрашивает Бэмби и отпивает шампанское. – Я, конечно, ожидала, что ты назло Доминике закрутишь с какой-нибудь топ-моделью или актрисой, но ты меня удивил.

Я хмурюсь, чувствуя, что она чего-то не договаривает. Бросаю взгляд на Майка, но тот отводит глаза и залпом допивает свой коньяк.

Звучит третий звонок, а зрители торопятся занять места в зрительном зале.

– Идем, Майк! – Бэмби оставляет на столе недопитое шампанское, как истинная леди, и тянет за руку своего парня.

Но я заступаю им дорогу.

– О чем ты? – Я требовательно смотрю на однокурсницу.

– Доминика закрутила с рэпером. Ты разве не знал? – Глаза Бэмби довольно вспыхивают, когда она понимает, что первой сообщила мне об измене девушки.

У меня перед глазами темнеет, и я с опозданием понимаю – это в фойе погас свет. Бэмби и Майк проходят в зал. Для них мы с Доминикой уже бывшие. И только мне одному известно о нашем с Доминикой уговоре. А это значит, что моя девушка мне изменила. С каким-то рэпером!

– Идем в зал, – тянет меня за руку Маша, но я стряхиваю ее и шагаю к буфету, где бармен уже убирает нераспроданные бутерброды из витрины.

– Еще коньяка! – требую я.

– Буфет закрылся, – хмурится парень.

– Мы опоздаем, – волнуется Маша.

– Плевать! – Я швыряю официанту крупную купюру и забираю со стойки бутылку коньяка, в которой осталась примерно половина. – Сдачи не надо.

Отхожу к столику и пью прямо из горла.

– Эй, парень! – волнуется официант. – Мне проблемы не нужны.

– Мы уже уходим, – Маша тянет меня из опустевшего фойе.

Когда мы подходим к залу, двери уже закрыты и изнутри доносится музыка. Спектакль начался, и сотрудница отказывается пускать нас в партер.

– Можете занять свободные места на балконе, – строго говорит она.

– Да ты знаешь, кто я такой? – горячусь я, чувствуя, как коньяк бурлит в крови. – Я весь этот театр купить могу!

Я взмахиваю рукой с бутылкой у нее перед лицом, и она бледнеет:

– Я сейчас охранника позову!

– Не надо никого звать, – Маша встает между нами, оттесняя меня от женщины. – Мы уже уходим.

Из зала доносится музыка, и по глазам Маши я вижу, как сильно ей хочется досмотреть спектакль.

– Ты можешь остаться, – предлагаю я.

– Я тебя одного не отпущу, – она упрямо качает головой и ведет меня в гардероб.

Я чувствую себя последней скотиной и по пути успеваю пару раз хорошо приложиться к бутылке. На дне остается пара глотков. Мы забираем одежду под бдительным взглядом охранника. Он хмуро косится на бутылку в моей руке, но ничего не говорит. И мы выходим из театра.

Оказавшись на улице, я допиваю коньяк. Маша с тревогой смотрит на меня и кусает губы.

– Что? – резко спрашиваю я и швыряю бутылку под ноги. Она со звоном катится по асфальту.

Маша бросается за ней, поднимает и относит в урну. А я без сил сажусь на скамейку, мечтая сдохнуть. Не потому, что Доминика переспала с рэпером. Плевать на нее. А потому что я испортил вечер, который так хорошо начинался. Ненавижу себя.

– Не говори так, – тихо замечает Маша, присаживаясь рядом.

Я что, сказал это вслух?

– Разве ты меня не ненавидишь? – спрашиваю я. – Ты так хотела посмотреть этот спектакль, а я все испортил.

Она молча берет меня за руку, и меня прорывает:

– Я всегда все порчу. С самого рождения! Я живу только потому, что моя мать умерла.

Маша вздрагивает и смотрит на меня широко распахнутыми глазами, но не отнимает руки. А я лихорадочно бормочу, до боли сжимая ее ладонь:

– Я ее убил, понимаешь? Я! Если бы я не родился, она была бы жива. Я ненавижу себя за это всю жизнь.

– Не говори так, – снова повторяет Маша.

Она произносит что-то еще, но я ее уже не слышу. Слезы текут по моим щекам, в ушах шумит. Коньяк, выпитый залпом на голодный желудок, растекается по моим венам, и я отключаюсь.

МАША

Таксист помогает мне затащить Дэна в машину и опасливо предупреждает:

– Если наблюет, включу в счет химчистку салона!

Я согласна на все, лишь бы довезти Дэна домой. Не могу же я бросить его на лавочке у театра! А если по пути мажор уделает такси – что ж, у старшего Громова хватит денег, чтобы компенсировать неудобства водителю.

Я сажусь назад рядом с Дэном, и такси трогается с места, оставляя за спиной мерцающую огнями вывеску театра. За окном проплывают ярко освещенные центральные улицы, но сейчас их красота меня не трогает. Я снова и снова слышу слова Дэна, который признается мне, что ненавидит себя и убил свою мать.

Я могу только догадываться о том, что случилось. Должно быть, роды были тяжелыми, и его маму не смогли спасти… Каково это – с самого детства жить с чувством вины за смерть близкого человека? Врагу не пожелаешь…

Дэн беспокойно ворочается и вскидывает голову, не открывая глаз, и тогда я беру его за руку, и он затихает.

По дороге я несколько раз замечаю настороженные взгляды таксиста. Но Дэн ведет себя тихо, просто спит, и таксист успокаивается, сосредоточившись на дороге.

Остаются позади огни Москвы, мы едем в ночь по загородному шоссе. А Дэн роняет голову мне на плечо и доверчиво прижимается ко мне во сне, до боли стискивая руку. Я боюсь шелохнуться, чтобы его не потревожить. А еще боюсь того момента, когда он проснется и вспомнит о том, что мне рассказал. Коньяк развязал ему язык, и он открыл мне свою страшную тайну. Не удивлюсь, если теперь он меня возненавидит.

Но Дэн не просыпается до самого дома. Даже когда на проходной на въезде в поселок нас останавливает охрана, и таксисту приходится приоткрыть окно, чтобы показать спящего Дэна. Нас пропускают за шлагбаум, и я подсказываю водителю, куда ехать. Я здесь всего лишь второй раз, но хорошо запомнила величественный особняк в конце улицы. Его не пропустишь.

– Остановите здесь, – прошу я таксиста, и он притормаживает у ворот.

Свет в окнах не горит, как будто в доме никого нет. Я растерянно кошусь на спящего Дэна. Я надеялась, что он проснется и сам войдет в дом. Но он по-прежнему в отключке, и я осторожно снимаю его голову со своего плеча, выхожу наружу и звоню в запертые ворота. Раз, два, три. Никто не отвечает.

Я отхожу от ворот и смотрю на дом. Окна по-прежнему темны. Громова нет. И как мне завести Дэна домой? Надо обыскать его карманы, может, найду ключи.

Я делаю шаг к такси, но тут за спиной со скрежетом распахивается калитка. Громов, взъерошенный, в наспех надетых футболке и спортивных штанах, стоит в проеме и хмуро щурится. Сейчас он совсем не похож на олигарха и выглядит как обычный мужчина, которого внезапно подняли с постели… Или оторвали от секса, понимаю я, когда в окне второго этажа вспыхивает свет. Должно быть, там его спальня.

– Маша? – Громов узнает меня и выходит наружу. – А где Денис?

– В такси, пьяный, – сердито говорю я. Лучше бы за сыном своим следил, а он баб водит! Вот что за отец?

Без лишних расспросов Громов подходит к машине, перебрасывается парой фраз с таксистом и вытаскивает сына. Я сторонюсь, пропуская его в дом, и замечаю в окне спальни Громова женский силуэт с длинными волосами. Интересно, какая она – любовница старшего Громова? Наверняка, красивая. И молодая. Может, даже моя ровесница.

За спиной газует такси, и я подпрыгиваю. Мне же надо обратно в город!

– Стойте!

Выбегаю на дорогу, машу руками, но автомобиль уже уезжает. Я хватаюсь за телефон, чтобы вызвать такси, но вижу, что он разряжен. Мне не остается ничего, как идти на поклон к Громову.

Захожу во двор, прикрываю за собой калитку и медленно шагаю к дому.

Поднимаюсь на крыльцо и застываю у двери, не решаясь войти. Постучать? Позвонить? Бронированная дверь распахивается, едва не снеся меня с ног, и через порог переступает Громов. При виде меня останавливается и кивает:

– Ты чего тут стоишь? Заходи!

– Вызовите мне такси, – бормочу я, входя за ним в дом. – А то таксист уехал.

– Я его отпустил, – бросает Громов.

– Зачем? – поражаюсь я.

– Мне не понравился водитель. Подозрительный тип.

Я недоуменно смотрю на него. А мне что теперь прикажете делать?

– Останешься на ночь у нас, – велит Громов тоном, который не обсуждается.

– Как, у вас? – теряюсь я.

– У нас полно гостевых комнат, – говорит он и проходит в дом.

Что ж, похоже, выбора у меня нет. Я разуваюсь и следую за ним. В гостиной горит ночник. Дэн спит на диване, а Громов снимает с него кеды. От этой сцены мне становится неловко, как будто я подглядела что-то очень личное.

Я медленно отступаю и жду Громова в коридоре, разглядывая лестницу. Со второго этажа не доносится ни звука. Любовница Громова, кто бы она ни была, не собирается спускаться.

За спиной звучат шаги. Громов выходит из гостиной, неся кеды сына в руке. Оставляет их в прихожей и жестом приглашает меня за собой. Мы поднимаемся по лестнице, и я чувствую холод мрамора под ногами. Этот дом такой холодный, как особняк Снежной королевы! Точнее – короля и его сына, ведь королева давно умерла…

– Что случилось? – спрашивает Громов, когда мы сходим с лестницы и оказываемся в коридоре со множеством дверей, похожем на гостиницу. – Почему он напился? Вы разве не должны были пойти в театр?

Он останавливается на середине коридора и испытующе смотрит на меня.

– Мы были в театре, – негромко отвечаю я. – Все было хорошо, но в антракте в буфете мы встретили его друзей…

Я запинаюсь, думая, правильно ли назвать тех мажоров его друзьями? Ведь это они испортили Дэну настроение и наговорили гадостей. Решаю умолчать о том, что они сказали о Доминике. Не хочу сплетничать о ней, поэтому сообщаю его отцу полуправду:

– Кажется, Дэн расстроился, что они увидели нас вместе. Он стыдится меня. Поэтому напился.

– Он дурак, – с неожиданной горячностью говорит старший Громов, и от его взгляда меня охватывает дрожь. – Спасибо, что не бросила его и привезла домой, Маша.

Откуда-то из-за двери дальше по коридору доносится звук эсэмэски. Должно быть, там спальня Громова, где его ждет любовница.

– Вот твоя комната, – мужчина толкает дверь, у которой мы стоим, и включает свет, не переступая порога. – Располагайся. Полотенце на кровати, халат в шкафу. Ванная в конце коридора.

Он удаляется, а я вхожу в большую комнату с сиреневыми стенами. Кровать с высокой спинкой, обитой белой кожей, застелена покрывалом, на краю – сложенное полотенце, как в гостиничном номере, готовом к заселению постояльцев. В углу шкаф из беленого дуба, у окна – туалетный столик с зеркалом. Из отражения на меня смотрит растерянная девушка в белой блузке и черной юбке. Мне здесь не место, эта стильная обстановка слишком хороша для меня.

Но это только на одну ночь. А уже завтра меня здесь не будет. Возможно, завтра Дэн проспится и вообще не захочет меня видеть. Даже ради машины на день рождения. Ведь теперь я знаю его тайну.

Внезапно меня пронзает мысль о том, что день рождения Дэна может быть днем смерти его матери. Как он живет с этим? И как с этим живет его отец?

На меня накатывает усталость. Это был долгий и тяжелый день, и постель так и манит рухнуть на высокую подушку. Но сначала – в ванную.

Я беру полотенце, достаю из шкафа белый банный халат и выхожу из комнаты в пустой коридор. Тихо, не звука. Не слышно ни голосов, ни телевизора. Мышкой проскальзываю в конец коридора, молясь о том, чтобы не перепутать ванную с чужой спальней. Дэн спит в гостиной, но не хотелось бы нагрянуть в спальню к его отцу в разгар любовных утех.

Я зря волнуюсь. Громов позаботился о том, чтобы я не заблудилась. Дверь в ванную приоткрыта, внутри горит свет.

Я переступаю порог и запираюсь. Ванная просто огромная, в бежевых тонах. В одном углу – душевая кабина, в другом – треугольное джакузи у большого окна, которое сейчас закрыто жалюзи. Представляю себе, как приятно здесь поблаженствовать в пенной ванной… Но только эта роскошь не по мне. Воображение быстро рисует картинку, как в джакузи, полном пены, лежит молодая женщина, которую я видела в окне спальни Громова. Длинные волосы спадают до пола, в руке – бокал шампанского.

А затем ловлю свое отражение в зеркале над раковиной – бледная, растрепанная, нелепая. Как я вообще тут очутилась? Такие, как я, в подобные дома попадают только в качестве прислуги. А, впрочем, так и есть. Ведь хозяева этого дома мне платят. Пусть не за уборку, а за… «Эскорт» – звучит в ушах безжалостное слово. Разве это не то, чем я занимаюсь?

От этой мысли я чувствую себя грязной. Блузка липнет к подмышкам, и я быстро расстегиваю ее и кладу на бельевую корзину. Снимаю юбку и белье и аккуратно складываю туда же.

Захожу в душевую кабину и, повозившись с незнакомыми рычажками, включаю воду. Отогреваюсь под горячими струями, потом намыливаюсь гелем для душа, и меня окутывает знакомым древесно-пряным запахом. Так пахло от Громова, когда мы стояли рядом в коридоре.

Выйдя из душа, заворачиваюсь в полотенце. Оно мягкое на ощупь и пахнет не стиральным порошком, как я привыкла, а каким-то волшебным ароматом, навевающим ассоциации с цветущим садом.

Вытираюсь и надеваю халат – он приятно ласкает тело и согревает. Наверняка, этот халат для гостей стоит больше, чем мое зимнее пальто. Но сейчас я не хочу об этом думать. Распускаю волосы по плечам и представляю себя гостьей какого-нибудь элитного спа на роскошном курорте.

Забираю свою одежду, гашу свет и выхожу в коридор. Направляюсь к своей комнате и понимаю, как сглупила. Я так переживала, что перепутаю ванную с чужой спальней, что даже не запомнила, из какой комнаты вышла сама! Какая же из дверей – моя? Все они одинаковые, а коридор такой длинный, что я теряюсь.

Так, спокойно. Моя комната точно была слева и примерно в середине коридора. Но которая из них? Я медленно иду мимо запертых дверей, в надежде отыскать свою и мысленно ругаю хозяев. Почему у гостевой комнаты не повесить табличку «Для гостей»? Насколько бы это облегчило жизнь такой недотепе, как я!

Мне кажется, я у нужной двери. Но когда я осторожно нажимаю на ручку, она не поддается. Заперто! Я в смятении отступаю, представив, что чуть не вломилась в спальню к Громову. Какой молодец, что закрылся! Не хотела бы я увидеть, как он со своей любовницей…

Если это его спальня, то моя должна быть совсем близко. Ведь звук эсэмэски из-за его двери я слышала, когда мы стояли рядом с моей комнатой.

Я торопливо бегу к следующей двери, боясь услышать, как за спиной щелкнет замок и Громов грозно спросит, по какому праву я ломилась в его спальню. Нажимаю ручку, и – о чудо! – она поддается! Я толкаю дверь внутрь и уже хочу переступить порог, как меня останавливает женский стон – сладострастный и громкий.

Взгляд выхватывает из темноты кровать у стены и два обнаженных тела на ней. Мужчина сверху и женщина с разметавшимися по подушке длинными черными волосами.

– Да, Дима, да! – в исступлении повторяет она, подаваясь ему навстречу и обвивая ногами за бедра.

Кровать ходит ходуном. Громов и его любовница так увлечены друг другом, что не замечают моего вторжения. И я неслышно отступаю назад, дрожащими руками прикрывая дверь. Сразу же все звуки стихают, как по волшебству. В этом доме очень хорошая шумоизоляция.

Сгорая от стыда, я добегаю до следующей двери и осторожно приоткрываю ее. Внутри горит свет. Знакомые сиреневые стены, кровать и тумбочка с моей сумкой. Я с облегчением ныряю в комнату и запираюсь изнутри, как будто за мной гонятся.

Вешаю одежду в шкаф, а потом сажусь на кровать и прижимаю руки к горящим щекам. Перед глазами так и стоит картина из фильма для взрослых, которую я только что видела наяву.

Обнаженный мужчина, нависающий над женщиной на вытянутых руках. Ее скрещенные ноги на его крепких ягодицах.

Они точно не видели меня. Но я не забуду этого никогда.

То, что предстало моим глазам, не было ни пошлым, ни омерзительным. Это было чувственно и возбуждающе.

Я ныряю в кровать и накрываюсь одеялом, но еще долго не могу уснуть.