Тед Уиллинг оказался одним из немногих свидетелей катастрофы века. Вернее, свидетелей-то было предостаточно – без малого полтора миллиона. Но выжили едва ли несколько десятков, и среди них – Тед. Его самолет вылетел на рассвете из Сан-Хуан-дель-Норте и в момент ноль находился там, где из озера Никарагуа вытекает бурый поток, чтобы семьдесят пять миль спустя влиться в озеро Манагуа. Тед собирался заснять местность с помощью стереокамеры, чтобы затем топографический отдел Геологической службы Соединенных Штатов мог составить карту и наметить русло будущего Никарагуанского канала. Соединенные Штаты приобрели права на эту местность еще в начале столетия и с тех пор лелеяли планы построить здесь канал, соперничающий с Панамским.

Место было как раз подходящим. Река Сан-Хуан соединяла Никарагуа с Атлантическим океаном, далее широкая протока вела из Никарагуа в Манагуа, так что эти два озера казались единым внутренним морем. Оставался тонкий перешеек между Манагуа и Тихим океаном. Если его преодолеть, можно будет значительно разгрузить заполненный кораблями Панамский канал и получить с этого неплохую прибыль.

Сквозь облака Тед разглядел конусообразную вершину горы Омепетек. Она была окутана дымным шлейфом. Тед вспомнил, как сейсмологи из Службы говорили о том, что гора в последнее время неспокойна, и хотел уже изменить курс, но тут Омепетек взорвалась, точно римская свеча.

Сверкнул белый ослепительный огонь. Вверх рванулся столб дыма, мгновенно превратившийся в гриб. Несколько секунд в полной тишине было слышно лишь жужжание мотора и пощелкивание камеры, затем раздался страшный грохот, как будто треснула крыша ада.

«Слишком быстро… – подумал Тед, – почему так быстро?»

И тут его самолет словно подбросила вверх гигантская рука. Внизу озера бушевали и кипели. О восточный берег разбилась колоссальная волна, и Тед успел заметить, как несколько людей бегут по банановой роще, спасая свою жизнь. И тут же как по волшебству вокруг самолета встал стеной белый туман.

Стрелка альтиметра дважды крутанулась и подпрыгнула, стрелка компаса завращалась, и Тед уже не знал, в какой стороне земля и каков запас высоты.

Ценой неимоверных усилий ему удалось выровнять самолет и подняться над туманом. И тут же его прошиб холодный пот. Казалось, что он летит вверх ногами всего в нескольких футах над землей. Потом он понял, что темная полоса сверху – просто слой дыма и пыли. Лучи солнца, проходя сквозь него, становились голубыми.

Альтиметр показывал десять тысяч, и Тед повел самолет вверх. На высоте двадцати тысяч воздух стал чище и топограф повернул на северо-восток в сторону аэропорта в Блуфилдсе.

Но Блуфилдс тоже затянуло пылевым туманом. Тед повернул на север, сжигая последнюю канистру керосина. Вдалеке показался столб огня, справа от него – второй и третий. Первый – Ометепек. А другие два? Фуэго и Таджумулько? Тед не хотел верить собственным глазам.

Три часа спустя туман все еще клубился внизу, а пылевая крыша опускалась, как будто хотела раздавить легкий самолет. Теперь он, наверное, обогнул Никарагуа и находился где-то над Гондурасом. Тед знал, что выбор небогат – спускаться или падать. С неожиданным спокойствием он потянул рукоятку на себя, скользнул вниз и погрузился в туман. В эти секунды Тед сожалел об одном – что он не может попрощаться с Кэй Лавел, которая была далеко отсюда, в Вашингтоне, вместе со своим отцом, старым сэром Джошуа Лавелом, послом Великобритании в США.

Когда стрелка альтиметра показала две сотни, самолет внезапно вынырнул из тумана, словно поезд из тоннеля. Внизу ревел дикий океан. Казалось, гребни волн вот-вот коснутся брюха машины. Тед предположил, что перед ним залив Гондураса, взбаламученный землетрясением.

Тед повернул к западу, прикидывая, на сколько минут хватит горючего. Но ему наконец повезло. Он увидел землю, потом, о чудо! – город, а затем долгожданное посадочное поле.

Это был Белиз в Британском Гондурасе. Едва самолет коснулся земли, к нему сразу подбежали техники.

– Янки везет как всегда! – заметил один из них.

– Сегодня везение мне пригодилось, – ответил Тед. – Что случилось?

– Дьявол заворочался, только и всего.

– Это я видел. Какие-нибудь известия из Никарагуа есть?

– Никаких. Радио замолкло, и телеграф не работает.

Внезапно начался сильный дождь, и люди поспешно укрылись в ангаре.

Сутки напролет телеграфисты Белиза пытались достучаться до Гаваны. Наконец связь была установлена, и три дня спустя, когда схлынул поток правительственных сообщений, Тед смог доложить о происшедшем старику Эйсу Гаунту, своему вашингтонскому шефу. Его настойчивость была вознаграждена: топограф получил приказ срочно прибыть в столицу Соединенных Штатов, а это означало не только возвращение к цивилизованной жизни, но и встречу с Кэй Лавел.

Тед без приключений перелетел через Юкатанский канал, оставил самолет в Гаване, а затем с комфортом устроился в кресле карибского лайнера и развернул свежую газету.

Он читал отчет о катастрофе и в который раз поражался тому, что еще жив. Все Огненное Кольцо – цепь вулканов по берегам Тихого Океана – теперь и вправду полыхало огнем. У Аниакчаке на Аляске оторвало вершину, Фудзияма изрыгнула массу лавы, на атлантическом берегу снова проснулись Ла Суфриер и ужасный Пеле.

Но все это не шло ни в какое сравнение с «работой» вулканов на Панамском перешейке. От Москито Бэй до Рио Коко образовался настоящий океан! Половина Панамы, семь восьмых Никарагуа, вся территория Коста-Рики стали его дном. Северная Америка оторвалась от Южной, а соединявший их перешеек исчез совсем.

В Вашингтоне Тед прямо из аэропорта отправился к Эйсу Гаунту. Сухой неприветливый техасец допросил его с пристрастием, сказал, что стоящей информации в его докладе возмутительно мало, и приказал явиться вечером в офис.

Вашингтон, как и весь остальной мир, пребывал в сильном волнении из-за землетрясения, но, как водится, в столице США разговор шел не столько о полутора миллионах смертей, сколько об экономических последствиях катастрофы. В конце концов погибшие были в основном латиноамериканцами и китайцами.

В доме посла Лавела Тед застал множество взволнованных политиков. Очевидно, что новое водное пространство невероятно увеличивало морскую мощь Соединенных Штатов. Отпала нужда охранять уязвимый для нападений Канал. Целый военный флот мог беспрепятственно пройти из Атлантического океана в Тихий. Разумеется, страна потеряет доходы от сбора транзитных пошлин, но эта потеря будет уравновешена сэкономленной стоимостью укреплений и охраны.

По счастью, все были так увлечены дискуссией, что Тед смог без помех поболтать с Кэй.

Вечером в офисе Геологической службы также собрались высокопоставленные гости. Здесь был Голдсборо – непосредственный начальник Эйса Гаунта. Здесь же были Максуэл, секретарь военного ведомства и флота, и даже Джон Вэриш, Государственный секретарь.

Эйс Гаунт прочистил горло и начал:

– Кто-нибудь из вас любит миног?

Гости опешили.

– Ну я люблю, – заявил Голдсборо, которой когда-то был консулом в Венеции, – а что?

– А то, что лучше бы вам завтра же купить партию миног, потому что послезавтра их уже не будет.

– Не будет миног?

– Не будет. Миноги, знаете ли, выводятся в Саргассовом море, а Саргассова моря больше не будет.

– Может, хватит травить байки? – возмутился Голдсборо. – Я ведь занятой человек. Не будет больше Саргассова моря, и что?

– Похоже, скоро вы будете заняты еще больше, – сухо заявил Эйс Гаунт. – Разрешите мне задать еще один вопрос. – Кто-нибудь из вас знает, какая точка американского континента расположена на широте Лондона?

Голдсборо нетерпеливо дернулся.

– Не понимаю, куда вы клоните, Эйс, – буркнул он, – но мне сдается, что Нью-Йорк и Лондон расположены почти на одной параллели. Или, возможно, Нью-Йорк чуть севернее, поскольку мне известно, что климат в нем немного холоднее.

– Ха! – произнес Эйс Гаунт. – Есть возражения?

Возражений не было.

– Что ж, – объявил глава Службы, – тогда вы все ошибаетесь. Лондон примерно на тысячу миль севернее Нью-Йорка. Он находится на широте Южного Лабрадора!

– Лабрадора! Но это практически Арктика?

Эйс Гаунт развернул большую карту.

– Посмотрите сюда, – предложил он, – Нью-Йорк расположен на широте Рима. Вашингтон напротив Неаполя, Норфолк – Туниса, а Джексонвилль – пустыни Сахара. Исходя из этих фактов, джентльмены, я пришел к выводу, что следующим летом мы увидим жесточайшую войну в истории всего мира!

Максуэл откашлялся:

– Конечно, конечно! Будет война и не будет миног. Я с интересом слежу за ходом ваших мыслей, Эйс, но… Видите ли, я не люблю миног.

– Еще минутку, – сказал глава Геологической службы.

– Вы уверены? – спросил Тед, когда чиновники покинули офис. – Вы совершенно уверены?

– Что ж, давай начнем сначала, – пробурчал Эйс Гаунт, поворачиваясь к карте. – Вот экваториальное течение, которое прежде омывало берега Гватемалы, Сальвадора, Гондураса, Никарагуа, Коста-Рики и Панамы. А здесь, в Атлантике, было Северное экваториальное течение, оно направлялось вокруг Кубы в Залив и давало начало Гольфстриму. Средняя скоростью – три узла в час, ширина – шестьдесят миль, глубина – сто морских саженей, а средняя температура достигала пятидесяти градусов. Вот здесь оно встречалось с лабрадорским течением и поворачивало к востоку, неся тепло всем странам Западной Европы. Вот почему Англия была сравнительно теплой страной, вот почему в Южной Франции был субтропический климат, вот почему люди могли жить даже в Норвегии и Швеции. Взгляни на Скандинавию, Тед, она же лежит на широте Центральной Гренландии, на уровне Баффинова залива.

– Знаю, – Тед кивнул. – Но вы уверены насчет… всего остального?

– Смотри сам, – огрызнулся Эйс Гаунт. – Перешейка больше нет. Экваториальное противотечение, двигаясь со скоростью два узла в час, полностью снесет то, что называлось Центральной Америкой, и ударит по Северному Пассатному течению как раз к югу от Кубы. Неужели ты не догадываешься, что происходит сейчас с Гольфстримом? Он сдвинется к востоку, к бывшему Саргассову морю, и повернет к югу, вдоль африканского побережья. Не пройдет и шести месяцев, как Германия и Франция неожиданно станут сердечными друзьями, а Франция и Россия – злейшими врагами. Вам понятно, почему?

– Н-нет.

– Потому что в Европе около двухсот миллионов жителей. Двести миллионов, Тед! А без Гольфстрима в Англии и Германии установится климат Лабрадора, во Франции – климат Ньюфаундленда, а в Скандинавии – Баффиновой Земли. И сколько человек тогда смогут прокормить эти земли? Возможно, три или четыре миллиона, да и то с трудом. И куда же денутся остальные?

– А куда?

– Англия попробует выдавить избыток населения в свои колонии. Индия безнадежно перенаселена, но Южная Африка, Канада и Австралия смогут принять миллионов двадцать пять. У Франции есть Северная Африка, хотя она уже населена довольно плотно. А остальные – ну, вы же можете догадаться, Тед.

– Попробую. Сибирь, Южная Америка и… Соединенные Штаты!

– Хорошая догадка. Так вот почему Россия с Францией перестанут быть лучшими друзьями. Южная Африка плохо приспособлена для белого человека, так что остаются Сибирь и Северная Америка. Ах, какая будет из-за этого война!

– Как раз тогда, когда мир вроде бы пришел в равновесие, – пробормотал Тед.

– Все газеты кричат о гибели полутора миллионов в Центральной Америке, – продолжал Гаунт. – Через год они поймут, что эти полтора миллиона были лишь передовым отрядом.

– Но, Господи, Боже мой! – вырвалось у Теда, – неужели с этим ничего нельзя сделать?

– Конечно, можно, – ответил техасец. – Если у тебя есть на примете какое-нибудь славное послушное землетрясение, которое поднимет на прежнее место те сорок тысяч квадратных миль земли. Ну а если нет, остается принять предложение Максуэла: строить подводные лодки и еще раз подводные лодки. Беженцы не смогут наводнить страну, если ни один из них не доберется до побережья.

Эйс Гаунт ненамного опередил в своих прогнозах блестящего сэра Финеаса Грея из Королевского общества. К счастью (или к несчастью, зависит от того, который берег Атлантики вы называете своим домом), сэр Финеас был известен в мире журналистики как автор многих дутых сенсаций, и его мрачные предсказания были помещены английскими и континентальными газетами в разделах «Слухи» и «Аномальные новости». Правда, то и дело какой-нибудь океанограф на внутренних газетных полосах соглашался с сэром Финеасом.

Тем временем приближалось Рождество, и Тед проводил дни в рутинной топографической работе в конторе, а вечера – с Кэй Лавел. Рождественские каникулы они встретили почти помолвленными. То есть они-то были помолвлены, но сэр Лавел об этом пока не знал.

Четырнадцатого января первая волна холода накатилась на Европу. В Лондоне и Париже столбик термометра показывал двадцать градусов ниже нуля. Затем область высокого давления сдвинулась к востоку, и установилась обычная температура.

Но ненадолго. Двадцать первого другой поток холодного воздуха двинулся в западном направлении, и английские и континентальные журналисты решили пощекотать нервы читателей. Конечно же, сэр Финеас Грей безумец, но предположите только, что он прав! Только предположите такое. Ведь это же немыслимо! Безопасность и величие Германии (или Франции, или Бельгии, или Англии) просто не могут зависеть от существования крошечной полоски суши на другой стороне земного шара.

С приходом третьей волны арктических холодов европейцы встревожились по-настоящему. Вероятно, сэр Финеас был прав. И что же тогда? Что можно сделать? Жители Парижа и Берлина роптали, и даже уравновешенный Осло стал свидетелем бунтов, так же, как и консервативный Лондон. Германское правительство пошло на уступки Франции в извечном споре о границе, и Франция ответила любезной нотой. Россия запротестовала, ее вежливо проигнорировали. Европа определенно начала перестраиваться, причем очень быстро.

Но Америка, за исключением некоторых ученых и членов правительства, проявляла к этим событиям интерес лишь время от времени. Дамы из высшего общества основали несколько благотворительных фондов в помощь страдающим от холода беднякам, но эти фонды были не слишком популярны. Газеты были озабочены непрерывным ростом иммигрантской квоты – начинался исход из стран Гольфстрима.

К середине февраля Европу охватила настоящая паника. Италия, Испания, Балканские страны и Россия оказались в одной упряжке. Россия тотчас забыла свою многолетнюю вражду с Японией, а Япония (вот странное дело!) потеряла интерес к Курилам. Двести миллионов европейцев, и в том числе многомиллионные армии, жадно выискивали пустые места на карте мира. Никто не знал, где грянет гром, но никто не сомневался, что гроза неизбежна.

Время секретов закончилось. Тед во всем признался Кэй. Они сидели у камина в посольском доме, и топограф боялся оторвать взгляд от пламени в очаге и увидеть лицо своей любимой.

– Да, я об этом знал с самого начала, – повторил он. – Дня через два после землетрясения на Перешейке.

– Тогда почему ты мне не сказал?

– Не мог. Тогда это было служебной тайной.

– Это несправедливо! – взорвалась Кэй. – Почему это должно было случиться с Англией? Я же родилась в Уорвикшире, Тед, так же, как папа, как его отец, и отец того тоже, и весь наш род, восходящий к Вильгельму Завоевателю. Неужели ты думаешь, что я могу без слез представить себе мамин розовый сад голым и опустошенным, как… как тундра?

– Мне очень жаль, – вздохнул Тед, – но что я могу… что мы все можем с этим поделать? Я просто радуюсь, что ты здесь, на этой стороне Атлантики, в безопасности!

– В безопасности! – вспыхнула она. – Да, я-то в безопасности, а что ты скажешь о моем народе? Я в безопасности, потому что нахожусь в Америке, удачливой стране, на земле избранных! Почему это случилось с нами?! Ваши берега тоже огибает Гольфстрим. Почему же Америка не дрожит и не мерзнет, и не боится, а наоборот – до краев полна теплом, комфортом и безразличием? Разве это справедливо?

– Гольфстрим, – начал объяснять пристыженный Тед, – не влияет на наш климат так заметно, потому что, во-первых, мы находимся много южнее Европы, а во-вторых, наши преобладающие ветры идут с запада, как и в Англии. Но наши ветры дуют с суши к Гольфстриму, а английские – от Гольфстрима к суше!

– Но это несправедливо! Это несправедливо!

– Разве я могу что-то изменить, Кэй?

– О, думаю, что нет, – внезапно согласилась она. – Но твой народ мог бы что-то сделать! Посмотри-ка сюда! Послушай!

Она схватила «Таймс» недельной давности:

– Послушай, ты только послушай! «И во имя человечности мы просим, чтобы наши братья и сестры по нации и по языку открыли для нас ворота. Разрешите нам поселиться на обширных территориях, где теперь только племена индейцев охотятся и пасут быков. И не мы одни выиграем от такого переселения, потому что мы – здоровое, трудолюбивое, соблюдающее и уважающее законы гражданское население, а не браконьеры, не разбойники с большой дороги и не гангстеры. Мы станем покупателями ваших товаров, мы привезем с собой сокровища нашей культуры. И, наконец, мы станем солдатами. Солдатами, которые будут сражаться на вашей стороне в грядущих неизбежных войнах. Вспомните, что один только штат Техас располагает количеством земли, достаточным для того, чтобы обеспечить двумя акрами каждого мужчину, женщину и ребенка».

Кэй остановилась и сурово взглянула на Теда:

– Ну?

Он фыркнул:

– Индейцы и быки! Ты когда-нибудь видела в Соединенных Штатах хоть одного из них?

– Нет, но…

– А что касается Техаса, конечно же, там найдется по два акра на каждого во всем мире, но автор твоей статьи сможет прокормить на этих двух акрах хотя бы одну корову? Ллано Эстакаде – всего лишь солончаковая пустыня. А в остальной части Техаса вода на вес золота. Если так рассуждать, то почему бы не переехать всем в Гренландию: бьюсь об заклад, что там найдется и по шесть акров на человека!

– Вероятно, это правда, но…

– А если говорить о большом количестве покупателей, то чем они собираются расплатиться? Золотом и бумажными деньгами, так? Золото сойдет, но что проку в фунте, если он не обеспечен британским кредитом? Твое громадное количество здоровых граждан просто пополнит ряды безработных! Заработная плата начнет снижаться, а продукты и жилье будут не по карману большинству иммигрантов.

– Ладно, – чуть слышно отозвалась Кэй. – Ты прав, но чего стоит твоя правота, когда пятьдесят миллионов англичан остались умирать от голода и холода. Если бы у каких-нибудь бедняков с твоей улицы не было дров на зиму, ты, наверное, пожалел бы их? А что же тогда сказать о целом народе?

– А почему ты не вспоминаешь о других народах? – мрачно возразил Тед. – О миллионах европейцев, которые точно так же сражаются с голодом и холодом?

– Но Англия вам нечужая, – не сдавалась Кэй. – Вы взяли у нас язык, литературу, законы – позаимствовали всю свою цивилизацию. Почему же теперь вы забыли о том времени, когда были английской колонией? Без нас вы ничего бы из себя не представляли, если говорить по правде.

– Мы считаем иначе. Во всяком случае ты не хуже меня понимаешь, что Соединенные Штаты не могут открыть двери одной нации и исключить все остальные. Въехать должны все или никто, и это означает, что никто!

– А это означает войну, – горько произнесла она. – О, Тед! У меня там родня – тетки, кузины, друзья. Неужто ты думаешь, что я могу равнодушно стоять в стороне, когда они там гибнут?

– Знаю. Я сожалею, Кэй, но ведь никто не виноват. Кого можно винить?

– И поэтому, я полагаю, никто не должен ничего предпринимать. Так поступают благоразумные американские герои?

– Ты сама знаешь, что несправедлива ко мне! Что мы можем сделать?

– Вы могли бы впустить нас к себе! А если нет, мы придем незваными!

– Кэй, ни одна нация не может победить Америку! Даже если бы вам удалось победить наш флот, как ты думаешь, далеко ли продвинется ваша армия, высадившись на берег? Это будет как поход Наполеона в Россию. А где Европа найдет продовольствие, чтобы обеспечить оккупантов? Неужели ты думаешь, они смогут жить на подножном корму? Говорю тебе, ни одна разумная страна не попытается этого сделать!

– Ни одна разумная страна – может быть! – не отступала Кэй. – Ты что, думаешь, что имеешь дело с разумными людьми?

Тед пожал плечами.

– Они пришли в отчаяние! – продолжала Кэй. – И я их не виню. Вы будете воевать не только с Британией, но и со всей Европой, и союзников у вас не будет.

– Кэй, – он покачал головой, – я не могу с тобой спорить. Я понимаю, что тебе больно об этом думать. Но ведь даже если бы я согласился со всем, что ты говоришь, – а я этого не могу, – как я могу помочь Британии? Я же не президент и не Конгресс. Давай на сегодня прекратим этот разговор, милая, я не могу видеть тебя несчастной.

– Несчастной! А разве я могу быть счастливой, когда все, что я люблю, погребено под арктическими снегами!

– Все, Кэй? – переспросил он. – Неужели ты забыла, что у тебя есть кое-что и по эту сторону Атлантики?

– Да, забыла, – холодно произнесла она. – Я сказала то, что думаю. Я ненавижу Америку.

– Кэй!

– И вот еще что. Я не выйду замуж за американца… если он… если он не сумеет отстроить Перешеек! Если Англия замерзнет, я замерзну вместе с ней, а если Англия будет сражаться, ее враги станут моими врагами!

Девушка вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Иногда Тед заходил на заседания Конгресса. Здесь, как нигде ясно ощущался накал воцарившейся в Америке истерии.

Тед как зачарованный слушал предложение партии левых, согласно которому каждая американская семья должна была принять к себе двух европейцев и разделить с ними свои доходы на три части. Республиканцы считали, что жители континента должны быть подвергнуты добровольной стерилизации. Сенатор штата Аляска предлагал ввести для европейцев специальные деньги, чтобы они могли покупать необходимые продукты и при этом не взвинчивали цены на американском рынке. В одном представители всех партий были единодушны: необходимо инвестировать большие суммы в строительство подводных лодок, бомбардировщиков, истребителей и баллистических ракет.

В остальном Вашингтон, казалось, жил обычной жизнью. Были и танцы, и веселые разговоры за обедом в избранном обществе, и театральные премьеры, но за смехом прятался страх. Однажды министр Франции в гневе удалился с приема, потому что оркестр заиграл модный в этом сезоне «Гольфстримский блюз». Несколько дней об этом случае говорили все вашингтонцы.

Тед больше не видел Кэй. Он пытался поговорить с ее отцом, но сэр Джошуа лишь сухо отвечал, что дочь нездорова и никого не принимает.

Все понимали, что летом мир неминуемо захлестнет война. Маленькая Венгрия направила свою армию к западу, без сомнения, опасаясь вторжения из Австрии и Германии. Тед счел это хорошей новостью. Если Германия предполагает начать агрессию против соседей по материку, значит, у Америки будет на одного врага меньше.

Но британский флот уже собирался в Атлантике. Этот океан поистине стал трассой мирового значения, потому что на его западном берегу сконцентрировался весь боевой американский флот, а на севере и на юге курсировали десятки тысяч маленьких суденышек. Все, кто мог, спешили найти тепленькое местечко в Африке или Австралии. Каждая европейская колония принимала неслыханный поток иммигрантов. Но этот поток в действительности был лишь тоненькой струйкой. Уезжали люди, у которых было достаточно золота для того, чтобы оплатить путешествие. Миллионы остались прикованными к родине. Одни владели землей, которая теперь не стоила ни гроша, другие – капиталами, вложенными в дело. Третьи просто были слишком бедны, чтобы купить билет на пароход.

Прямолинейная маленькая Голландия оказалась первой страной, открыто предложившей полный вывоз населения. Тед прочел ноту, напечатанную в прессе двадцать первого февраля. По существу, голландцы просто повторяли аргументы, прочитанные Кэй в лондонской газете: воззвание к человечности, обещания честного и труда на благо страны-спасительницы и призыв помнить о дружбе, какая всегда существовала между двумя нациями; коммюнике заканчивалось просьбой дать немедленный ответ по причине «крайности ситуации». Немедленный ответ и последовал.

Он тоже был напечатан в прессе. В учтивых выражениях Соединенные Штаты сообщали, что они не вправе принять население одной страны, отказав при этом остальным европейцам. Американцы, разумеется, примут голландских иммигрантов по полному размеру их квоты. Возможно даже, что данная квота будет увеличена, но снять ее совсем немыслимо.

Март принес с собой юго-западный ветер. В Южных Штатах началась весна, а в Вашингтоне закапало с крыш, но в странах Гольфстрима все еще властвовала арктическая зима. Только в краю басков и в Южной Франции иногда веяло весной – это прорывались сквозь Пиренеи теплые ветры – вестники отклонившегося течения.

Напряжение в прессе и на политическом Олимпе не ослабевало. Ноты, представительства и коммюнике так и летали между державами, точно вспугнутые голуби, но тон этих посланий уже не отличался голубиной кротостью. Теперь они содержали жесткие требования и не менее твердые отказы.

Эйс Гаунт, как и пристало пророку, с горечью видел, что его предсказания сбылись в полной мере. Дошло до того, что правительство значительно сократило ассигнования Геологической службе, ведь ее исследования уже не играли решающей роли. Геологи сделали все, что могли, теперь они должны были уйти, уступив свое место военным.

Америка, Африка и Австралия переживали экономический подъем, ведь в их банки рекой хлынули европейские капиталы. Экспорт продовольствия невероятно вырос. Франция и ее колонии, которые с дней второго обесценивания франка так упорно держались за золото, теперь имели заметное преимущество, поскольку на золотые слитки можно было купить больше зерна, скота и угля. Зато страны бумажных денег, особенно Британия, мало чем могли помочь своим подданным, замерзающим в каменных коттеджах, лачугах или дворцах.

Одиннадцатого марта, когда столбики термометров в Лондоне опустились до двадцати восьми градусов ниже нуля, Тед наконец принял решение. Вашингтон наводняли слухи, что дипломатические отношения с Англией вот-вот будут разорваны (как они уже были разорваны с Францией). Это означало, что сэра Джошуа вышлют из страны, Кэй попадет в ледяной ад Европы и будет навсегда потеряна. Пусть вся Европа погибнет, но хотя бы одну гордую дочь Британии молодой топограф намеревался спасти во что бы то ни стало.

Дверь открыла горничная.

– Мисс Лавел нет дома, – холодно известила она. – Я сказала вам об этом по телефону…

– Я подожду, – упрямо ответил Тед.

Он невозмутимо устроился в холле. Не прошло и пяти минут, как появилась сама Кэй.

– Я не звала тебя, – заявила она с порога.

– Я не уйду.

– Я не хочу тебя видеть, Тед.

– Есть только один способ от меня избавиться – выслушать то, что я собираюсь сказать.

Она со вздохом проводила его в гостиную.

– Ну что?

– Кэй, ты меня любишь?

– Нет, не люблю.

– Кэй, ты любишь меня хотя бы настолько, чтобы стать моей женой и остаться здесь, в безопасности?

В ее карих глазах внезапно блеснули слезы.

– Я тебя ненавижу. Я всех вас ненавижу. Вы – нация убийц. Вы точно головорезы из Восточной Индии, только те убивают во имя религии, а вы – во имя патриотизма.

– Я не стану с тобой спорить, Кэй. Я только спрашиваю… ты любишь меня?

– Ну ладно, – призналась она с внезапной усталостью, – люблю.

– И выйдешь за меня замуж?

– Нет. Нет. Я не выйду за тебя, Тед. Я возвращаюсь в Англию.

– Тогда выйди за меня замуж и уезжай. Я не могу удержать тебя, но потом – если от этого мира останется хоть что-то – я смогу снова привезти тебя сюда. Пусть мы будем по разные стороны фронтов, но все же, хотя бы перед Богом, мы будем вместе. Разве ты не понимаешь?

– Понимаю, но… нет.

– Почему, Кэй? Ты же сказала, что любишь меня?

– Потому что люблю, – прошептала она сквозь слезы. – Я не могу быть твоей женой и ненавидеть твой народ. Если бы ты был на нашей стороне, Тед, клянусь, я вышла бы за тебя завтра же или сегодня, хоть через пять минут, но всё не так. Это будет просто несправедливо по отношению к тебе.

– Ты бы не хотела, чтоб я стал предателем, – хмуро заключил он. – Я знаю, Кэй, ты не могла бы любить предателя. – Он помолчал. – Значит, до свидания?

– Да. – Она опустила глаза. – Официально это пока не объявлено, но папу уже отозвали. Завтра он представит свой отзыв государственному секретарю, а послезавтра мы уезжаем в Англию. Это означает – прощай.

– Это означает войну, – согласился Тед. – Я-то надеялся, что, несмотря ни на что… Видит Бог, я сожалею, Кэй. Я понимаю тебя… кажется, понимаю… но… все это чертовски тяжело. Чертовски тяжело!

Она улыбнулась сквозь слезы.

– Правда, Тед, чертовски тяжело! Только представь, вернуться домой, на родину, которая вроде… ну, вроде Рокфеллеровых Гор в Антарктиде. Говорю тебе, я бы предпочла, чтобы Англия, а не Панама затонула в море! Так было бы легче, много легче… Если бы она затонула, если бы волны сомкнулись над самой вершиной Бен Макдуй!

– Волны бушуют над куда более высокими вершинами, чем Бен Макдуй, – хмуро ответил Тед. – Это… – Внезапно его лицо как будто окаменело. – Это Сьерра Мадре! – крикнул он так громко, что девушка отпрянула. – Главный хребет! Сьерра Мадре! Сьерра Мадре!

– Ч-что? – выдохнула Кэй.

– Сьерра! Выслушай меня! Ты доверяешь мне? Сделаешь то, что я попрошу? Для нас! Я имею в виду – для мира! Сделаешь?

– Я… я…

– Кэй, удержи своего отца, пусть никто не знает, что его отозвали. Мне нужно хотя бы десять дней, может, даже неделя. Ты сможешь?

– Как? Как я смогу?

– Не знаю. Заболей. Скажи, что не переживешь путешествия. Умоляй его не предъявлять свои документы до тех пор, пока не поправишься. Или… или скажи ему, что Соединенные Штаты через несколько дней сами попросят его остаться. Это правда, клянусь, что это правда, Кэй!

– Но… но он мне не поверит!

– Он должен поверить! Не знаю, как ты это сделаешь, но задержи его здесь! И пусть он доложит министерству иностранных дел о том, что предстоят новые изменения в политике США – очень значительные изменения. Это правда, Кэй.

– Правда? Какие же?

– Некогда объяснять. Ты сделаешь, как я прошу?

– Я… я попробую.

– Ты… ох, да ты просто чудо!

Он заглянул в ее большие карие глаза, покрыл поцелуями ее лицо и умчался прочь.

Эйс Гаунт, как всегда, хмурился, разглядывая карту вымершего Солтон-Си, когда Тед без доклада ворвался в его кабинет. Поджарый техасец поднял голову и сухо улыбнулся.

– Я все понял! – выкрикнул Тед.

– Тяжелый случай, – констатировал Эйса Гаунт. – И каков диагноз?

– Нет, я хочу сказать… Слушайте, Служба наблюдения уже провела измерения глубины над Перешейком?

– «Дельфин» все еще там, – ответил старик. – Нельзя же нанести на карту сорок тысяч квадратных миль океанского дна за время обеденного перерыва.

– А где они измеряют? – быстро спросил Тед.

– Над Перл-Кей-Пойнт, Блуфилдс, Манки-Пойнт и Сан-Хуан-дель-Норте, разумеется. Естественно, в первую очередь они измеряют уровень воды над бывшими городами.

– А где «Марлин»?

– Отдыхает в Ньюпорт-Ньюз. Мы не можем оплатить работу обеих лодок из этого годового бюджета.

– К чертям собачьим этот бюджет! Отправьте туда еще и «Марлин», и любое другое судно, которое может доставить электрический лот!

– Слушаюсь, сэр, – сию минуту, сэр, – сухо произнес Эйс Гаунт. – Когда это вы начали замещать Голсборо в министерстве внутренних дел, мистер Уиллинг?

– Прошу прощения, – ответил Тед. – Я не отдаю приказы, но я кое-что задумал. Кое-что такое, что поможет нам выбраться из этой заварухи.

– В самом деле? Звучит многообещающе. Еще один международный проект по выкачиванию денег?

– Да нет же, – вспыхнул Тед. – Сьерра-Мадре! Разве вы не понимаете?

– Грубо говоря, нет.

– Тогда послушайте! Я летал над каждой милей затонувшей территории. Я составлял карты и фотографировал ее, я делал геодезические съемки. Я знаю этот кусок суши так же хорошо, как бугры и ямы на моей собственной постели!

– Мои поздравления, ну и что из этого?

– Смотрите!

Он развернул топографическую карту Центральной Америки и начал говорить. Через некоторое время Эйс Гаунт повернулся на стуле и в его бледно-голубых глазах сверкнул огонек интереса.

То, что за этим последовало, стало достоянием историков и писателей. Рассказ о том, как «Дельфин» и «Марлин» исследовали хребты погруженных в воду Кордильер, сам по себе первоклассный приключенческий роман. Тайная борьба дипломатов трех великих морских держав – роман почти готический. Но самая увлекательная история из всех – это строительство Межконтинентальной кордильерской стены.

Догадка Теда подтвердилась: слой воды над затонувшими горами Сьерра-Мадре был не так уж велик. Уже тридцать первого марта началось строительство стены. К концу сентября над уровнем моря поднялась дамба в две сотни миль, длиной. Ширина ее колебалась от ста восьмидесяти до двухсот сорока футов, а высота над уровнем моря достигала девяноста футов.

И могучий поток, за которым следили сотни океанографов, снова изменил направление. Двигаясь к северу, он сначала обогнул берега Франции, затем Англии и, наконец, пришел в Скандинавию. И наступила зима, такая же мягкая, как прежде, и вздох облегчения вырвался у всех народов мира.

По большей части Межконтинентальная кордильерская стена была построена Соединенными Штатами. Шовинисты сокрушались, что опять Дядя Сэм выглядит простофилей, оплачивая проект стоимостью в пятьсот миллионов долларов ради спасения Европы. Никто и не заметил, что на британских морских базах в Тринидаде, на Ямайке и в Белизе встала на якорь большая часть Атлантического флота Его Величества. И никто не спросил, кстати, почему давно забытые военные долги снова выплыли на свет Божий и были без долгих проволочек оплачены европейскими державами.

Истина заключается в том, что Межконтинентальная кордильерская стена дала Соединенным Штатам мировую гегемонию. С южной оконечности Техаса, из Флориды, из Пуэрто-Рико тысячи американских самолетов могли теперь в любой момент бомбардировать Стену. Ни один европейский народ не смог бы забыть об этом.

И более того. Если любая страна Востока, на климат которой Гольфстрим не оказывает никакого влияния, вздумала бы грозить Соединенным Штатам, военная мощь всей Европы обратилась бы против нее – Европа просто не могла рисковать Америкой.

Можно сказать, что Соединенные Штаты контролируют европейскую политику силами нескольких бомбардировщиков, хотя обычно об этом предпочитают молчать. Таковы результаты строительства барьера, официально известного под названием Межконтинентальная кордильерская стена, но который газетчики чаще называют Стеной Уиллинга.

Тед и Кэй провели медовый месяц на Карибах, наблюдая за землечерпательными и строительными работами. И однажды, когда они лежали на палубе в купальных костюмах, загорая на тропическом солнце, Тед задал жене вопрос, мучивший его последние полгода.

– Ты мне так и не рассказала, как тебе удалось задержать сэра Джошуа в Штатах. Это помогло оттянуть войну и подготовить первый проект Стены. Как же ты это сделала?

Кэй улыбнулась, отчего у нее на щеках появились ямочки:

– О, сначала я объявила, что заболела, ужасно заболела.

– Я же знал, что он на этом попадется.

– Но он не попался. Он сказал, что морское путешествие пойдет мне на пользу.

– И тогда что же ты сделала?

– Ну, видишь ли, у него что-то вроде аллергии к хинину. Он ведь служил в Индии, и там оказалось, что у него редкое заболевание, которое врачи называют хининовой крапивницей.

– Ну и?

– Разве непонятно? Его коктейль перед обедом содержал немного хинина, а также его вино, его чай, сахар и соль. Он жаловался, что все кажется ему горьким, и я говорила, что это из-за несварения желудка.

– А потом?

– Ну, потом я дала ему таблетку от несварения желудка, но в ней снова была хорошая доза хинина, и через два часа он сделался розовый, как лососина, и так чесался, что не мог усидеть спокойно.

Тед засмеялся:

– Не говори мне, что это его удержало!

– Не только это, – Кэй скромно потупилась. – Я заставила его вызвать врача, моего друга, который без конца просил меня выйти за него замуж. И я его вроде бы подкупила, чтобы он сказал папе… что это рожистое воспаление.

– И?..

– Нас на две недели посадили на карантин! Я продолжала кормить папу хинином… ну, карантин у нас был очень строгий. Он не мог выйти из своей комнаты, а значит, и всех нас просто не могли выдворить из страны!