* * *

Через две недели меня выписали из роддома. Трудное было время. Почти невозможно было купить самое необходимое для малыша, если не было «блата» с торговцами. Не найти в продаже одежды, пеленок, колясок, кроваток, игрушек — ничего. Моей маме, через знакомых, удалось купить с рук красивую немецкую коляску и кроватку, которая служила нам несколько лет. Свекровь Екатерина Павловна достала где-то три комплекта для новорожденного, но наш малыш был еще мал для такой одежды. В роддоме при выписке, одевая нашего мальчика, сестра смеялась:

— Вам придется его искать в этих распашонках!

Встречать нас пришли Шура и мама. Принесли букет цветов (где они их достали?). Я тут же раздала цветы нянечкам. Мальчика держал Шура. Мы жили недалеко от роддома, поэтому машину заказывать не стали, решили пройти по свежему воздуху. Дойдя до ворот, мама торжественно заявила:

— Мальчик мой! Я его понесу!

Мы засмеялись. Шура без удовольствия и особого желания передал драгоценную ношу «бабе». Наша процессия медленно двинулась к дому. Мы с мужем шли счастливые, прижавшись друг к другу, наслаждались свежим воздухом и легким снежком. На следующий день к нам приехали Степан Иванович с Екатериной Павловной. Мы показали им свое сокровище. Я развернула мальчика. Он молчал, забавно выпячивал губки, сжимал кулачки. Ручки и ножки были тоненькие, сам маленький, еще немного желтенький, но очень пропорциональный и аккуратненький. Степан Иванович трогательно наклонился над ним, осторожно потрогал пальцем ножку, произнес:

— Дитуша, ну какой же ты!

Мальчик ответил деду своим нежным: «Ах, ах, ах!»

Однажды, когда прошло дней двадцать после родов, ко мне пришла моя институтская подруга Ира Воронкова. Мы ворковали над кроваткой малыша. Он уже назывался Дмитрий Александрович Хворостовский. Нам он очень нравился. Он поправился, стал розовенький, ручки и ножки пухленькие, глазки темные, но еще непонятно, какого цвета они будут. Нам казалось, что он с пониманием смотрит на нас. Ира трогала его пальчиком, а он реагировал на прикосновение. Мы радостно смеялись. Вдруг раздался звонок, я открыла дверь. Передо мной стояла женщина чуть старше нас:

— Я ваш участковый детский врач, пришла познакомиться с мальчиком!

Я провела ее в комнату, раздела Диму. Она посмотрела, послушала, сделала несколько упражнений для ручек и ножек, показала, как делать массаж. И вдруг мой Дима покакал. Доктор всплеснула руками и воскликнула страшным голосом:

— Боже! У него же диспепсия!

Ира слабо возразила:

— Так он же недоношенный.

Но доктор твердым голосом продолжала убеждать нас, что это катастрофа и вряд ли мальчик справится с ней. Она назначила лечение — кормить ребенка грудью только один раз в день на ночь, а в остальные часы давать питательный раствор. Свои опасения насчет жизни нашего Димы доктор подтвердила тем, что на специализации, с которой она только что вернулась, им показывали детей с подобным заболеванием. Наконец доктор ушла. Я плакала, Ира меня утешала. Позже она узнала и рассказала мне, что эта доктор работала раньше урологом и решила переквалифицироваться. Мой Дима был у нее первым пациентом. Но об этом нам стало известно много позже того злополучного визита.

После нескольких дней счастья начались страшные муки и страх потерять ребенка. Моя грудь разрывалась от молока, я сцеживала огромное количество его, а мальчик мой голодал и, как говорила моя мама, питался отравой. Перед сном, вечером, я давала ему грудь, но он не хотел ее брать — видимо, ослаб и не мог работать. Он стал тихим, неактивным. Вначале требовательно плакал, потом стал плакать реже и слабее. Вес почти не рос. Стул, несмотря на «лечение», оставался прежним, с крупинками.

Наступила зима. Мы жили на первом этаже, квартира была холодная. В нашей комнате стоял постоянно включенный электрический обогреватель. Родители мужа, приехав в очередной раз навестить нас, категорически заявили:

— Приезжайте к нам, будете жить в нашей спальне, пока ребенок не поправится!

Это было накануне праздника 7 ноября. Получилось, что нас стало очень много в одной квартире. Три семьи — это круто! Екатерина Павловна взяла на себя тяжелую миссию — заставить всех жить в мире, хотя и без дружбы. Эта терпеливая, добрая, умная, скромная, интеллигентная русская женщина играла просто героическую роль в нашей непростой жизни. Мы прожили у родителей Шуры почти пять месяцев, пока я была в отпуске. Все это время Екатерина Павловна была как буфер между пятью людьми с «характерами» — то есть капризами. Она часто говорила мне:

— Люсенька, я тебя умоляю, не задевай Надю, не отвечай на ее колкости, ведь она бывает неуправляемой. Она совсем как ее бабушка Мария Ивановна. Ее можно только гладить и только по шерстке, но никак не против!

Екатерине Павловне все же не раз приходилось сглаживать возникающие конфликты. Огромное спасибо ей за это. Она вставала в пять утра, готовила пищу на весь день для большой семьи — первое, второе, третье. На третье обязательно компот из сухофруктов, ягод или ранеток, заготовленных летом на даче. К восьми часам бежала на работу. Утром из дома уходили все — кто в институт, кто на работу. Я оставалась с Димой. Свои обязанности я определила себе сама — влажная уборка всей квартиры, обязательно каждый день. Покормить в обед мужиков, убрать и вымыть посуду. Уход за ребенком, лечение, прогулки в любую погоду. В оставшееся время я бесконечно стирала, сушила, гладила простыночки, подгузники, распашонки, перешивала из трикотажных вещей взрослых комбинезончики, кофточки, колготки для Димочки, обвязывала, вышивала… Для отдыха, чтения совсем не оставалось времени.

Мои усилия по лечению ребенка приводили к обратному эффекту. Я продолжала выливать несметное количество сцеженного молока. Грудь давала только три раза в сутки, а это очень мало. Я заливалась слезами, боясь навредить сыну. Моя умная, деликатная свекровь уговаривала меня:

— Люсенька, не давай ты ему эти лекарства, просто корми грудью мальчика и не плачь над ним. У меня на работе женщины говорят, что, как только ему исполнится девять утробных месяцев, все придет в норму, и стул тоже.

Беда в том, что на новом месте я вызвала другого врача, и она тоже настаивала на продолжении лечения. Наконец Екатерина Павловна не выдержала и пригласила свою давнюю приятельницу, опытнейшего педиатра доктора Зак. Она в институте преподавала нам детские болезни. Уже прошло двадцать дней, а ребенок не прибавлял в весе. Доктор Зак пришла к нам, выслушала внимательно меня, осмотрела Димочку. Сделала вывод:

— Бросить всякие питательные жидкости, через каждые три часа кормить грудью. Давать натуральные соки, начиная с нескольких капель, наблюдая, как он их переносит. Матери — полноценное питание, отдых, никаких нагрузок и успокоиться, а то совсем тоненькая! Смотрите — ветром унесет!

Прощаясь с Екатериной Павловной, тихо сказала:

— Мать будет героиней, если выходит такого ребенка!

Таким было состояние моего мальчика!.. Через некоторое время, когда беда ушла совсем, Екатерина Павловна рассказала мне об этом.

Дальше в жизни я редко слушала советы посторонних, как и чем лечить, все время помня, что я не просто мать, но еще и врач. Поняла, что к советам надо относиться очень осторожно и доверять лишь специалистам, которых уважаешь за профессионализм. С тех пор я всегда выполняла роль домашнего врача и сама решала, кому из членов нашей большой семьи к какому специалисту нужно пойти. Но часто Надя, а позже Дима игнорировали мои советы — и, как показала жизнь, совершенно напрасно!

Наш мальчик стал набирать вес. Он рос, становился активным, плакал громко и требовательно. Иногда очень интересно юморил, особенно вечером, перед сном. Уже все необходимые процедуры сделаны, мальчика покормили, уложили в постель, он закрыл глазки, засопел. Тихо, на цыпочках мы выходим из спальни, вся большая семья в сборе, разговариваем. Вдруг громкий крик! Мальчик не спит и требует к себе кого-нибудь, ему скучно! Екатерина Павловна вскакивает, бежит к Димочке. На пути встает папа Шура:

— Не пущу, ребенок в порядке, пусть спит, нечего баловать. Уже десять часов. Он должен знать время сна.

Бедняжка баба Катя умоляет:

— Шурочка, ну пусти меня к нему, я его уложу спать снова!

Кажется, что он кричит уже целый час, но папа показывает часы — всего пять минут. Заходит сам. И что же? Крик сразу прекращается, улыбка во весь рот. Ему просто хочется еще поиграть с папой, бабой. Иногда папа сетует, что мы балуем ребенка, приучаем не спать вечерами. Засекает время крика. Димочка зовет нас, но через семь минут крепко засыпает. Спит он хорошо — десять, двенадцать, иногда тринадцать часов подряд, не просыпаясь.

Вскоре мы заметили, что Диме нравится, когда кто-нибудь из нас поет или папа играет на фортепиано. Он сразу переставал плакать, лежал не шевелясь, с широко открытыми глазками, слушал. Иногда, когда я была занята стиркой или работой на кухне, а Дима плакал, к нему подходил Надин муж Виталий. Наклонясь над младенцем, выстукивал тихонько пальцем какой-нибудь ритм на спинке кроватки. Дима замолкал, вытягивал губки, как бы прося еще что-нибудь постукать. Виталий тогда говорил:

— Он у вас музыкальный, забывает плакать, когда звучит мелодия.