Любимые друзья

Я упоминала, что в Шушенском нам дали во временное пользование корову взамен Гапки, которую мы сдали в Красноярске. У нее должен был родиться теленочек, который будет наш, а корову заберут от нас обратно в хозяйство.

Однажды ночью я услышала, как мама тревожно шепчется с Павлом Платоновичем и что-то ищет, стараясь не шуметь. Затем чуть скрипнула входная дверь, и все затихло. Я уснула. Рано утром я вновь услышала, что взрослые встали, вышли из дома и долго не возвращались. Я встала и тоже вышла во двор. Павел Платонович стоял у входа в сарай. Он строго велел мне идти домой и не мешать им с мамой. Что происходит, так и не сказал. Мне стало тревожно: «Вдруг заболела и умирает наша корова!» Эта корова была неласкова со мной, в отличие от нашей Гапки, но все равно мне было ее жалко.

Встало солнышко. Утро было ясное, светлое, но немного прохладное. Была весна. Солнце освещало двор, дул легкий ветерок. Прохлада быстро сменилась приятным теплом. В дверях сарая появился Павел Платонович. Он нес на руках теленочка, завернутого в мое старое одеяло, выглядывала рыженькая мокрая головка и висели тоненькие ножки. Павел Платонович занес его в сени, положил на заранее приготовленное мамой ложе. Сказал мне:

— Возьми полотенце и вытри теленочку головку.

Очень осторожно я вытерла малышу мордочку, ушки, шейку и, совсем едва касаясь, протерла вокруг глазок. Меня захлестнула такая волна нежности к этому удивительному созданию! Глаза теленочка, окруженные длинными коричневыми ресницами, казались огромными, грустными и темными, почти черными. Мордочка рыженькая, а на лбу, в центре, белое пятно — как звездочка. Мягкие губы очень красиво переходили в шею, образуя очаровательную складочку, которая вызывала у меня восторг. Я сидела на скамеечке, теленочек лежал на подстилке, доверчиво позволяя трогать и гладить себя. Мне хотелось прижать его к себе и поцеловать, но он казался таким нежным и хрупким, что я боялась навредить ему.

Пришла мама и сказала, что теленочек появился на заре, когда всходило солнце и первые лучи проникали сквозь щели сарая. Теленочек оказался девочкой, и отчим сказал:

— Давайте назовем ее Зорькой.

Я громко закричала:

— Как красиво, Зорька! — и захлопала в ладоши.

Зорька вздрогнула и стала вставать на свои тоненькие ножки, которые не слушались ее, расползались и подкашивались. Мама быстро подхватила ее и поставила ровно. Я просто задыхалась от восторга! Я никого так не любила из своих четвероногих друзей, как это невыносимо милое животное! Взрослые сидели на деревянном диванчике, смотрели на меня и, перешептывались, улыбаясь.

До этого самой моей близкой подружкой была кошка Мурка. Я звала ее нежно — Муруся. У нее был интересный окрас, как у тигренка: рыжий с темно-коричневыми полосками. Мурка всегда спала на моей кровати, в ногах. Маме это не нравилось, но она так и не смогла отучить Мурку там спать. Думаю, что кошка все понимала, просто не желала отказываться от своей привычки. Ее сгоняли, закрывали дверь в мою комнату, а она, неизвестно как, проникала туда и ложилась на свое любимое место, где ее каждое утро находила мама. Я любила играть с ней, одевать в наряды, которые шила сама — накидки, кофточки, комбинезончики, — и, конечно же, на шее у нее были банты. Мурка все терпела, даже тогда, когда я укладывала ее на спину, примеряя очередной наряд.

Однажды утром я не нашла свою Мурку у себя в ногах. Мисочка с молоком стояла нетронутая. Стали искать — кошки нигде не было. Мама успокоила меня:

— Наверное, она гуляет с другими кошками и котами.

Я ушла в школу, а когда вернулась, навстречу мне бежала моя Мурка. Я очень обрадовалась, что она нашлась. Зато мама раздраженно сказала мне, чтобы я больше никогда не повязывала банты ей на шею. Оказывается, мама обнаружила ее уже в обед, совершенно случайно. Бедняжка висела на банте перед входной дверью, другой конец ленты зацепился за гвоздь на крыше. Обессиленная Мурка уже не кричала, а тихо шипела. Больше я никогда не подвергала свою Мурусю таким опасностям.

Мурка почему-то не любила, когда о ней слишком заботились. Она вскакивала, шерсть на спине как-то странно дергалась, хвост совершал резкие конвульсивные движения, иногда она даже рычала. В такие моменты я демонстративно уходила, не глядя на нее, и не разговаривала с ней, пока она сама не прыгала ко мне на колени и не начинала с виноватым видом тереться, громко мурлыча. Мама смеялась:

— Смотри, она просит у тебя прощения — погладь ее, она же тебе голову и спину подставляет.

Мы мирились. Вот такая самостоятельная была кошка. Нам с мамой казалось, что она все понимает и даже отвечает, мурлыча и качая головой. Мама даже Павлу Платоновичу сказала, что наша Мурка — необыкновенное животное:

— Она колдунья какая-то. Такое впечатление, что она со мной разговаривает, а с Люсей творит вообще странные вещи. Стоит ей заболеть, Мурка не отходит от нее, трется, громко мурлычет, ложится на нее, лижет, как своего котенка. Недаром у нее необычный окрас.

Отчим только смеялся:

— Нельзя же быть такой суеверной и наделять животное сверхъестественными качествами!

Но с появлением Зорьки Мурка отошла на второе место. Зорька завладела моим сердцем надолго.

— Что ты ее дрессируешь, как собаку? — смеялась надо мной мама. — Не забывай, она корова!

А Зорька действительно вела себя как собака. Летом я часто брала белые вожжи, оставшиеся еще с войны, повязывала Зорьке на шею и вела коровку на красивую зеленую полянку перед знаменитым Шушенским бором. Там я находила колышек, забивала камнем в землю, привязывала к колышку мою Зорьку, сама же бежала с подружками на реку Шушь, купаться. Зорька спокойно гуляла, щипала вкусную травку и ждала меня.

Иногда я заигрывалась со сверстниками на берегу, забывая о Зорьке. Вспомнив, прибегала к ней. И что же Зорька? Она не бежала мне навстречу, а, увидев меня, отворачивалась и стояла неподвижно, гордо подняв голову. Мне приходилось долго уговаривать ее, поить речной водичкой из ведерка. Наконец мы мирились, Зорька соглашалась попить воды, я отвязывала ее, и тут начиналась игра. Мы носились наперегонки от дороги до бора и обратно. Зорька проделывала настоящие цирковые трюки — разбегалась, подпрыгивала и басом кричала: «Бэк, бэк!» — потом поворачивалась и, опустив голову, неслась на меня. Прямо передо мной она останавливалась и нежно бодала меня в живот, щекоча еще мягкими бугорками будущих рожек. Так мы веселились до изнеможения. От смеха у меня болело все, я падала на траву без сил. Зорька, присмирев, останавливалась, потом тихо и деловито шла щипать траву, а я отдыхала, читая книжку.

Перед закатом сытая Зорька послушно шла со мной рядом без веревки. Иногда останавливалась, клала голову мне на плечо или на руку, требуя, чтобы я погладила и почесала ей подбородок, эту замечательную складочку под губой. Я с удовольствием делала это, приговаривая: «Зорюшка, лапочка, милочка, голубушка моя любимая, ненаглядная!» Мне казалось, что она понимает мои слова и ей это очень нравится. Совершенно чудное животное! Когда она подросла, ее отдали в стадо. Пастух жаловался, что корова какая-то странная. Все коровы как коровы, а эта с утра вроде нормальная, а к обеду бегает, как будто ищет кого-то, ничего не ест. Зорька похудела, бока ввалились, глаза стали совсем грустные. Я думаю, она скучала по дому, по мне. Каждый вечер я шла навстречу стаду. Когда оно появлялось на горизонте, я ускоряла шаг и выкликала свою Зореньку. Она бежала навстречу мне с мычанием, вытянув шею. Я давала ей кусочек хлеба, посыпанный солью, а дома поила ее заранее приготовленным «пойлицем». Казалось, она блаженствует.

Иногда Зорька ложилась на траву во дворе и смотрела на меня требовательно. Я понимала, что ей нужна помощь. Летом оводы откладывают животным под кожу яйца, из них появляются личинки, которые шевелятся, вызывая сильный зуд. Я брала слабый раствор марганцовки, обрабатывала кожу и маминым крючком для вязания вытаскивала этих подлых личинок оводов. Зорька, успокоенная, лежала, шумно вздыхая и жуя жвачку, прикрыв длинными ресницами свои прекрасные глаза.