Демонстрация

Я училась в третьем классе. В селе была средняя школа, которая размещалась в новом здании, а наш класс остался в старом — не знаю, по каким причинам. Комната, где мы занимались, была очень холодная и отапливалась печкой. В конце класса была дверь, ведущая в холодный чулан. Дверь подпиралась доской, но оттуда все равно тянуло холодом в класс. Поэтому последняя парта, находящаяся возле этой двери, пустовала. Учительница Клавдия Ивановна на уроках сидела в шубе, которая называлась «барчатка», и в меховой шапке с длинными ушами. Еще Клавдия Ивановна любила на уроках щелкать семечки или орехи, которыми всегда были полны ее необъятные карманы. Шелуху она складывала на столе. От нас Клавдия Ивановна требовала, чтобы на уроках письма мы снимали пальто, чтобы громоздкая верхняя одежда не мешала нам аккуратно и красиво писать. По утрам приходила из главного здания школы уборщица, убирала класс и топила печь. Но уже со второго урока в классе стоял холод, а к концу занятий иногда замерзали чернила в чернильницах, особенно у тех, кто сидел у окна. Мы никому не жаловались.

В нашем классе учились второгодники — их почему-то называли хулиганами. Один мальчик по фамилии Попов считался совсем уж хулиганом — наверное, потому, что всегда носил в карманах коробочки с разными букашками, мухами, тараканами, несколько раз приносил в класс даже мышку. Обитателей коробочек он называл «артистами» и обращался с ними виртуозно. Он доставал коробочку с рыжими тараканами, обвязывал насекомых ниточкой и запрягал в бумажную повозочку, приготовленную заранее. Тараканы бежали и тащили эту бумажку, а Попов погонял их соломинкой. Эти трюки он показывал на своей парте во время урока. Взоры всего класса были прикованы к «экипажу». Раньше Попов это делал на перемене, а сейчас — на уроке. Ребята хохотали — никто не мог сдержаться. Такого Клавдия Ивановна допустить не могла! Она заорала так, что мы все перепугались. Потом схватила Попова и еще двоих особенно смешливых мальчиков и раздетых, без пальто, затащила в холодный чулан. Дверь она закрыла не доской, как обычно, а на ключ, который положила себе в карман. Проделав это, она как ни в чем ни бывало продолжила урок.

Мальчики вскоре замерзли и стали просить прощения, умоляли Клавдию Ивановну выпустить их — ведь была зима, а на улице стоял мороз. Ребята плакали, стучали в дверь, а Попов клялся, что никогда не будет хулиганить и никого не принесет в класс. Но Клавдия Ивановна была неумолима. Она орала, что не позволит сорвать уроки, и обещала выгнать Попова из школы. Мы взбунтовались. Вначале уговаривали ее открыть дверь, потом тоже стали кричать и плакать. Все же Клавдия Ивановна продержала нарушителей в морозной комнате до конца занятий, почти два часа, заявив, что так будет с каждым, кто осмелится ей мешать. В конце последнего урока она бросила ключ на учительский стол и ушла.

Мы открыли дверь. Замерзшие мальчики дрожали и плакали. Печка была еще теплая, они сели на нее. Мы накрыли их пальто и всеми теплыми вещами, какие у нас были, пока они не согрелись. Все были возмущены поступком учительницы. Кто-то принес газету, я взяла краски, которые мне подарил Павел Платонович, села за учительский стол и на газете нарисовала Клаву — Клавдию Ивановну — в шубе, шапке с длинными ушами, лузгающую семечки, на столе гора скорлупы. В руке, поднятой над головой, указка, а на доске слова: «Всех заморожу!» Сбоку от нее — контуры трех мальчиков. Картина получилась, конечно, не шедевр, но всем понятная. Этот плакат мы прикрепили к двум палкам. Получился транспарант. Решили пройти строем, как на демонстрации, по главной дороге вдоль реки. Смелых оказалось человек двенадцать-пятнадцать, остальные исчезли. Нашу демонстрацию наблюдали односельчане, которые встречались нам по дороге. Некоторые удивленно останавливались, а мы выкрикивали:

— Долой злую Клаву!

На следующий день уроки прошли как обычно, но без наказания карцером. В конце занятий Клавдия Ивановна сказала:

— Я узнала, что вы вчера ходили по берегу с этой мазней, — и достала из классного журнала наш плакат, помятый, кое-где порванный. Почти басом она громко рявкнула: — Тот, кто это сделал и организовал поход, вылетит из школы навсегда!

Мы испуганно молчали. Не дождавшись признания, учительница таким же грубым голосом добавила:

— Если не сознается тот, кто это сделал, расформирую весь класс. Это я вам обещаю!

Что такое «расформирую», мы не знали, но поняли — будет что-то ужасное. В селе Клавдию Ивановну побаивались. Она была женой начальника потребсоюза. Некоторые с ней «дружили», пользовались ее услугами. Мы молчали… Учительница сказала:

— Я вас всех буду опрашивать. Начнем с первой парты.

Тогда я поднялась с места:

— Не надо опрашивать, это сделала я.

Клавдия Ивановна послала девочку из класса ко мне домой, за мамой. Меня она поставила у доски. Весь класс сидел молча, учительница тоже молчала. Я стояла. Пока мы ждали мою маму, у меня в голове проносились самые ужасные мысли — меня выгонят из школы и вместе с мамой пошлют в тюрьму, потому что у Клавдии Ивановны и ее мужа большие связи в каком-то «центре». Она уже кому-то угрожала этим «центром». Меня тошнило, я очень боялась, что вырвет при всех. Изо всех сил я боролась с дурнотой. Наконец пришла моя мама, и мне сразу полегчало: «Мама меня защитит!» Клавдия Ивановна рассказала о том, что я натворила, не упомянув про мальчиков и карцер. Закончила обвинительную речь словами:

— Я не думала, что у такого порядочного человека, как Павел Платонович, такая хулиганка дочь.

Здесь надо сказать, что в то время я училась в школе под фамилией Градобоева — Павел Платонович уговорил маму.

В классе стояла гробовая тишина. Все ждали, что со мной сделают. Мама молча взяла мое «произведение», подошла ко мне, надела на меня пальто и шапку, обняла, довела до двери. Обернувшись, сказала учительнице:

— Мы разберемся дома.

Много лет спустя мама мне рассказала, что не сомневалась во мне, ведь я не могла сделать что-то плохое, а когда увидела меня, стоящую у доски, бледную, почти без сознания, сильно испугалась за меня и решила срочно увести с этого «судилища». Когда вечером пришел с работы Павел Платонович, мама уже успокоила меня и велела рассказать ему все как было. Он сидел, молча разглядывая мой рисунок. Потом улыбнулся и сказал:

— Знаешь, как называется твое произведение? Карикатура. Но ничего, мы с тобой еще с ними повоюем. С этими воспитателями.

На следующий день я в школу не пошла. Меня знобило, поднялась температура, но ничего не болело. Мама пошла в поликлинику. Ее направили к дежурному врачу, Дине Михайловне, — потом они с мамой станут близкими подругами. Дина Михайловна осмотрела меня. Горло мое пылало, столбик термометра показывал тридцать девять градусов, но боли я не чувствовала. Маме Дина Михайловна сказала:

— Возможно, начинается ангина. Пусть побудет дома.

Мой отчим был коммунистом и занимал должность начальника хозотдела района. На третий день после нашей «демонстрации» было назначено партийное собрание в райкоме. Одним из вопросов был наш. В подробности этого собрания Павел Платонович меня не посвятил, но рассказал о своем выступлении маме. Свою речь он проиллюстрировал моим рисунком и сказал в завершение:

— Я верю своему ребенку. Она никогда не врет. Я бы поступил так же, как и она. К тому же она еще и талантлива.

Вскоре Клаву от нас убрали. Она оказалась вовсе не учительницей, без диплома. Поэтому класс и поместили отдельно от школы. Устроили ее по блату, а работу не проверяли. Партсобрание постановило ее уволить. Зато мы, дети, сами выбрали себе учительницу. Молодую, красивую. На фотографии класса она стоит в центре, я — рядом с ней справа. Мы ее уговорили, обещали вести себя хорошо. И слово свое сдержали. На физкультуре она бегала вместе с нами, играла в мяч. Вела интересные занятия. Мы ее любили, она нас тоже.