Когда свет погас, Сэм допил джин с тоником. И снова на экране погас логотип «Витека» и появилось имя «Даниэль», после чего начался фильм. На этот раз закадровый текст читал мужчина.

«С самого своего рождения Даниэль прислушивался только к своим собственным желаниям…»

После кадров спеленатого младенца со сморщенным личиком последовали короткие сюжеты. Четырехлетний Даниэль с жаром, словно он всесторонне обдумал этот вопрос, объясняет, что сейчас ему спать не надо. В пятнадцать лет Даниэль спрашивает у преподавательницы по литературе: «Мы сейчас читаем «Тома Сойера» и «Великого Гэтсби» только потому, что вы сами читали их в школе?» В двадцать один год Даниэль стоит в кабинете декана колледжа, желающего знать, почему он не пришел на экзамен по политической экономике.

– Потому что я писал стихи, – небрежно отвечает Даниэль.

– Разве это не могло подождать?

– Подождать чего?

На экране декан хмурится, но в зрительном зале Сэм смеется.

Теперь Даниэль сидит в том же самом фургоне, что и в первой «проекции», но вместо хорошенькой блондинки рядом с ним на сиденье старенькая пишущая машинка. Когда он отъезжает, вдалеке видны его однокурсники в мантиях, подбрасывающих в воздух шапочки. Даниэль проезжает по тому же самому мосту и оказывается в том же самом городе. Он заходит в то же самое шестиэтажное здание с пишущей машинкой в одной руке и холщовой сумкой в другой, ни перед кем не придерживая дверь. И снова Даниэль приходит к «Сентрал-Тауэр» и смотрит на написанный на бумажке адрес. Однако теперь, окинув взглядом сверкающий фасад небоскреба, он бормочет: «Да пошло все это!..» Швырнув бумажку в урну, он проходит мимо, засунув руки в карманы.

Внезапно мы слышим характерные вступительные аккорды «Словно перекати-поле» Боба Дилана. Под звуки музыки на экране монтаж, показывающий жизнь Даниэля в городе: он моет посуду в китайском ресторане, выпивает в какой-то забегаловке в компании забулдыг, далеко за полночь стучит на пишущей машинке в своей однокомнатной квартире и, наконец, отправляет рукопись, которая, попав на чей-то стол, удостаивается односложного ответа: «Отклонить».

Под гимн Дилана образы повторяются: мойка посуды, выпивка, печатание на машинке, отклонение. Когда серия повторяется в третий раз, музыка затихает, и мы слышим, как хозяин ресторана делает Даниэлю выговор. «Да пошел ты», – говорит Даниэль и швыряет фартук на пол. В забегаловке, где он торчит со своими дружками, появляются прилизанные молодые парни. Когда один из них делает Даниэлю замечание, что здесь курить нельзя, тот разбивает ему в кровь нос. А когда через минуту вышибала выбрасывает его на улицу, Даниэль кричит ему вслед: «Да пошел ты!..»

Помимо воли Сэм отметил с родительским беспокойством, что Даниэль, после того как бросил колледж, произнес всего три фразы, и все три приблизительно одного и того же содержания.

Следующий кадр: Даниэль сидит в оцепенении перед пишущей машинкой со свисающей с губы сигаретой, рядом бутылка бурбона и еще одна законченная рукопись. После неуютной паузы Даниэль печатает несколько слов и вынимает страницу из машинки. Крупным планом показывается название его новой книги: «Да пошла ты, Америка». Но на этот раз рукопись, попав на чей-то стол, получает одобрительное: «Купить».

Далее смена сюжетов ускоряется. Работает типографский пресс. В книжном магазине складывают стопки книг под вывеской: «Сногсшибательный бестселлер». В роскошной гостинице в Беверли-Хиллз Даниэль пожимает руку знаменитому кинопродюсеру, который только что купил у него права на экранизацию книги. После премьеры он выходит из кинотеатра под руку с актрисой, снявшейся в главной роли. В Голливуде риелтор вручает ему ключи от роскошного особняка в стиле модерн. Когда Даниэль входит в дом, камера показывает панораму холмов и рекламный щит с афишей «Да пошла ты, Америка». На дальнем плане сгущаются мечущиеся тучи. Несколько раз день сменяется ночью и наоборот, и на рекламном щите появляется афиша продолжения «Да пошла и ты, Европа».

Теперь на экране бульвар Сансет, по которому Даниэль поздно ночью мчится в дорогом кабриолете, виляя из стороны в сторону. На горном серпантине он врезается в почтовый ящик перед собственным домом, после чего, шатаясь, бредет мимо выстроившихся в ряд роскошных автомобилей, не обращая внимания на разбитый в кровь лоб. В особняке в разгаре беспорядочная пьянка, судя по всему, продолжающаяся уже несколько дней. Даниэль хватает в баре бутылку бурбона, уходит к себе в комнату, садится на кровать и отпивает из горлышка солидный глоток.

Утро. Крупный план лица Даниэля: следы похмелья, щетина, на лбу засохшая кровь. Камера отъезжает назад, показывая, что он лежит на полу. Когда его налитые кровью глаза открываются, он замечает в темноте под кроватью громоздкий силуэт. Даниэль прищуривается, и силуэт оказывается в фокусе. Это пишущая машинка. У Даниэля на лице появляется хитрая усмешка.

Экран гаснет.

На этот раз когда зажегся свет, уже Сэм смотрел на Эйч Ти.

– Вы шутите?

Эйч Ти опешил от его тона.

– Это вы о чем?

– Анни видела это? – указал на экран Сэм.

– Разумеется, видела. Она выбрала эту «проекцию». Это задело какую-то струну у нее в душе.

– Задело струну!

Эйч Ти чуть повернулся в кресле.

– В чем дело, Сэм? О чем вы думаете?

– Данная «проекция» дает ясно понять, что этот Даниэль жалок.

– Ну хорошо, – кивнув, согласился Эйч Ти. – Но мне бы хотелось взглянуть на все несколько иначе. Вы абсолютно правы в том, что, учитывая характер успеха Даниэля, его жизнь наполнилась пустой роскошью и лживыми отношениями. Однако именно пустота своей жизни и позволяет ему увидеть ситуацию такой, какая она есть.

– И это должно согреть мне душу.

– Ну конечно! – Крутанувшись в кресле, Эйч Ти развернулся к кинопроекторской. – Эй, Гарри, верни последний кадр.

На экране снова появилось помятое лицо второго Даниэля.

– Сэм, вы видите эту улыбку? Неужели она не вызывает у вас зависть? Я хочу сказать, Даниэлю только что явилось видение того, что является важным в жизни. Я обожаю визуальный подтекст этого кадра, потому что куда сейчас смотрит Даниэль? На свою пишущую машинку! Все те годы, что он вкалывал на кухне, жил в дешевой квартире, писал книги, которые никто не хотел читать, он испытывал нужду и отвержение, но при этом у него также были свобода и внутренняя целостность. – Эйч Ти удовлетворенно покачал головой. – Полагаю, мы можем предположить, что его жизнь сделает потрясающий поворот.

Сэм смотрел на застывшее лицо Даниэля, думая о своем. Что мог означать тот факт, что Анни выбрала именно эту «проекцию»? В определенном смысле Сэм не мог не принять ее на свой счет. Он тоже поступил в гуманитарный колледж, где на первом курсе изучал Шекспира и баловался стихами – как и все остальные. Но затем он выбрал своей специальностью экономику и защитил диплом по Джону Мейнарду Кейнсу. Но можно ли его из-за этого считать предателем? Был бы он более свободным и внутренне цельным, если бы мыл посуду и жил в однокомнатной квартире?

– Вы готовы к третьей «проекции»? – спросил Эйч Ти.

– Я готов ко второму стакану джина с тоником.

Эйч Ти, до того неизменно готовый удовлетворить любую прихоть клиента, замялся.

– Вы точно хотите еще один?

– Абсолютно точно.

– Как я вам уже говорил, Сэм, один стакан алкоголя повышает степень восприятия, однако мы заметили, что второй стакан может ее понизить.

– Думаю, я как-нибудь с этим справлюсь.

Эйч Ти, словно хороший адвокат, выразил без слов дружескую озабоченность.

Сэм, клиент, поднял стакан и погремел кубиками льда.

Поэтому появился Джеймс в черных брюках и белой сорочке, быстро принесший второй коктейль.

– Теперь вы готовы? – с некоторой прохладой спросил Эйч Ти.

Подняв в воздух указательный палец, Сэм залпом выпил треть джина с тоником. Затем, поставив стакан, сказал:

– Поехали!