Снаружи от «Рогатки» параллельным курсом летел «Дармштадт», укрытый в собственном энергетическом пузыре. Коммуникации между кораблями в сверхсветовом пространстве были возможны, но затруднены: передача данных шла медленно и с потерями, а поскольку они опасались привлечь внимание медуз или еще кого-то, кто мог подслушивать в космосе, то лишь изредка обменивались короткими сигналами, чтобы сверить взаимное положение кораблей.

Внутри «Рогатки» было очень тихо, как Кира и опасалась. Она проплывала по темным коридорам, чувствуя себя скорее призраком, чем человеком. Грегорович все еще бодрствовал и болтал: шепчущее присутствие, наполнявшее корпус корабля, но жалкая замена общению лицом к лицу с другим человеком. Но и жалкая замена лучше, чем никакой, и Кира была рада и такой странноватой компании. Увы, разум корабля тоже должен был погрузиться в криосон. Разросшийся мозг производил больше тепла, чем все тело обычного человека. Но Грегорович пообещал:

– Я подожду с тобой, Царица Щупалец, пока ты не уснешь, а тогда я тоже погружусь в забвение.

– Теперь мы оба заперты в ореховой скорлупе, верно?

– Вот именно. – И его вздох разнесся по кораблю.

На дисплее появился иероглиф – впервые разум корабля обозначил себя какой-то аватаркой. Кира присмотрелась к символу (дополненная реальность не помогла ей его опознать) и спросила:

– Наверное, командовать «Рогаткой» должен ты, раз ты еще не спишь?

Вокруг заплескался смех – словно вскипела вода:

– Разум корабля не может быть капитаном, о глупый Мешок с костями. Как и капитан не может быть разумом корабля. Сама знаешь.

– Это всего лишь традиция, – возразила Кира. – Нет причины, почему бы…

– Есть причины вполне благопристойные и удобоваримые. Ради безопасности и общего блага корабельный разум не должен владеть своим кораблем… даже если корабль и становится нашей плотью.

– Наверное, это ужасно обидно.

Кира почти услышала, как Грегорович пожал – мысленно – плечами.

– Нет смысла восставать против действительности. К тому же, очаровательная моя зараза, пусть буква закона говорит свое, применение закона часто оказывается совсем иным.

– То есть?

– На самом деле большинством кораблей управляют разумы. А как иначе?

Кира ухватилась за поручень у двери каюты, затормозив свой полет.

– А как зовут разум «Дармштадта»?

– Это прекрасная и быстроумная Хорща Убуто.

– Сразу и не выговоришь.

– Когда нет языка, чтобы распробовать вкус, и глотки, чтобы петь, все имена одинаковы.

Кира приглушила свет и снизила температуру в каюте. Настало время дать покой и разуму, и телу. Она впадет в спячку, едва Кроткий Клинок даст на то свое согласие, но ей предстоит не только спячка: нужно практиковаться в контроле над чужью. Воробей права, и Фалькони тоже прав. Надо овладеть Кротким Клинком настолько, насколько им можно овладеть, и приобретение таких навыков, как и любых других, требовало усердия.

За три месяца перелета «Рогатке» предстояло вернуться в обычное пространство по меньшей мере шесть раз, чтобы охладиться. Каждый раз у Киры будет возможность проделать все те физические упражнения, которым ее научила Воробей. А в промежутках следует свести свою активность к минимуму, но Кира планировала просыпаться раз в неделю и заниматься с Кротким Клинком. Значит, всего двенадцать тренировок, пока они не долетят до места назначения. Кира надеялась, этого будет достаточно для существенного прогресса.

Вопрос лишь в том, станет ли Кроткий Клинок будить ее каждую неделю? В этом Кира не была уверена, но попробовать стоило. Если чужь не сможет… придется пропустить часть тренировок. Главное – потребить как можно меньше продуктов и произвести как можно меньше тепла, и критически важно сократить периоды бодрствования в одиночестве. Полная изоляция может в самое короткое время причинить значительный психологический ущерб. При длительных перелетах возникают проблемы даже у маленьких экипажей, а уж остаться совсем в одиночестве – серьезная проблема. Надо будет тщательно следить за состоянием своего разума…

По крайней мере, в этом перелете не приходится волноваться о том, чтобы не умереть с голоду. Еды на «Рогатке» вдоволь. Но Кира планировала есть понемногу лишь во время тренировок, при выходе из сверхсветового. Помимо всего прочего, голод казался ей одним из пусковых механизмов, побуждающих Кроткий Клинок погрузить ее в спячку.

Определившись с планом действий, Кира выставила будильник на еженедельный сигнал и в следующий час провела первое занятие с Кротким Клинком. Поскольку на этот раз она не выматывалась физически и не было Воробья, чтобы внезапно ее пугать, Кира придумала себе другое, столь же трудное испытание: пыталась решать в уме задачи, одновременно уговаривая Кроткий Клинок принять ту или иную форму. Математические уравнения оказались великолепным фактором стресса. Также Кира воображала, что снова попала на корабль медуз и вокруг нее, обездвиживая, обвиваются щупальца, или вспоминала болевой шок в тот момент, когда нумерист разбил ей нос, – и вернувшийся страх ускорял сердцебиение, наполнял вены адреналином, – и в этом состоянии Кира изо всех сил старалась придать Кроткому Клинку желанную форму.

Этот второй способ был небезопасным – по сути дела, Кира приучала свою эндокринную систему к гиперреакции на физическую опасность. Но ей надо было научиться взаимодействовать с Кротким Клинком при далеких от идеала условиях, и сейчас иного выхода не оставалось.

Когда ей больше не удавалось сосредоточиться для таких упражнений, Кира отдыхала, играя на концертине. Клавиши на инструменте были словно перламутровые, а по бокам – завитки инкрустации. Такие украшения Хва-Йунг добавила от себя, и Кире они нравились. Порой она не играла, а проводила пальцем по завиткам и созерцала, как отражается в них красным отблеском приглушенный свет.

Грегорович слушал ее музыку. Он сделался невидимым, но постоянным спутником. Порой он комментировал – то похвалит, то что-то предложит, – но чаще удовлетворялся ролью внимательного слушателя.

Так миновал один день, прополз другой. Время, похоже, замедлилось – знакомый телескопический эффект. Кира словно стала пленницей лимба, пустого и безвидного. Мысли тоже становились медленными и неуклюжими, а пальцы уже не находили нужных кнопок на концертине. Тогда она отложила инструмент в сторону, вновь включила концерты Баха и позволила музыке унести ее прочь из реального мира.

.

Голос Грегоровича пробудил ее от оцепенения. Корабельный разум тихо и размеренно повторял:

– Кира… Кира… Ты не спишь?

– Что такое? – пробормотала она.

– Пора прощаться.

– Ладно.

– Ты справишься, Кира?

– Да. Справлюсь.

– Хорошо. Доброй ночи, Кира. Светлых снов.

Кира лежала на койке – Кроткий Клинок удерживал ее на месте. По бокам висели ремни, чтобы пристегиваться в невесомости на время сна, но Кира перестала ими пользоваться, когда поняла, что чужь и так, без постоянного контроля, не ослабит хватку.

Погружаясь все глубже в расплывчатый туман, почти что забытье, Кира позволила маске скользнуть на лицо и смутно почувствовала, как чужь плотнее соединяется с ней, облепляя каждую часть тела, обвивая защитным коконом – черным, как чернила, прочным, как алмаз.

Она могла бы воспрепятствовать этому, но ощущение было приятное.

Кира побуждала Кроткий Клинок к покою и надеялась, как и в прошлый раз, войти в состояние спячки и больше не тревожиться. Чужь не сразу ее поняла, но постепенно голод отступил, и знакомый холодок побежал по рукам и ногам. Потом она перестала слышать аккорды Баха, и вселенная за пределами ее сознания окончательно отступила…

Ей снились сны, и сны были беспокойные, полные гнева и ужаса и зловещих, таящихся в тени силуэтов.

Дзынь! Дзыынь! Дзззынь!

Пронзительный сигнал будильника вернул Киру в состояние бодрствования. Она сморгнула, растерянная, отупевшая. В первый момент ничего не могла сообразить. Потом вернулось понимание, кто она и где, и Кира застонала.

– Компьютер, выключи будильник! – прошептала она.

Голос прозвучал отчетливо даже сквозь покрывавшую лицо маску.

Пронзительный звонок умолк.

Несколько минут Кира полежала в темноте и тишине, не в силах пошевелиться. Неделя. Казалось, прошло больше времени – она как будто вечность уже была прикована к кровати. Но и словно только что закрыла глаза. Душный воздух давил на грудь, словно каюта очутилась глубоко под землей. Сердцебиение участилось.

– Ну же, давай! – сказала она Кроткому Клинку.

Пожелала, чтобы маска сошла с лица, а тело освободилось от паутины волокон, сковывающих все члены. Затем принялась тренироваться с чужью, совершать усилия то заодно с ней, то вопреки. Когда Кира наконец остановилась, живот сводили голодные спазмы и сон полностью слетел с нее, хотя свет она так и оставила приглушенным.

Кира выпила несколько глотков воды и попыталась уснуть. Провозилась дольше, чем собиралась – полдня по меньшей мере, – но наконец разум и тело расслабились, и она снова провалилась в желанное беспамятство.

Во сне Кира стонала и металась, терзаемая видениями, и никто не мог снять с нее это заклятие. «Рогатка» мчалась все дальше в неведомые глубины космоса.

С этого момента впечатления стали смутными и отрывистыми. Пустота и однообразие окружающей обстановки в сочетании с наведенной чужью спячкой сбивали с толку. Кира отделилась от происходящего, словно все это был сон, а она – бестелесный дух, наблюдающий извне.

Но в некоторые моменты она чувствовала себя очень даже телесной – когда упражнялась с Кротким Клинком. Тренировки казались бесконечными. Изменилось ли что-то в ее отношениях с чужью? Наладился ли контроль? Кира не была в этом уверена, но продолжала тренироваться. Врожденное упорство – если даже не осталось иных стимулов – не позволяло сдаться. Она верила в пользу усердия. Не оставлять усилий – и она своего добьется.

Эта мысль служила ей утешением, когда что-то в тренировке шло наперекосяк. Провалы случались разные. Например, чужь отказывалась совершать нужные движения. Или же слишком остро реагировала – такого рода неудачи особенно смущали Киру. Или же подчинялась, но лишь в общем и целом, не беспрекословно. Скажем, Кира заказывала узор в виде роз, а получала круглые расползшиеся купола.

Трудная работа, безотрадная. Но Кира не оставляла стараний. И хотя порой Кроткий Клинок тоже чувствовал упадок сил – Кира замечала это по замедленной реакции или по узорам, которые он создавал, – она видела, что он готов к сотрудничеству, и это ее ободряло.

Когда «Рогатка» выскакивала из сверхсветового пространства, Кира покидала каюту и бродила по кораблю. Выпивала чашечку челла в камбузе. Занималась на беговой дорожке, приспособленной к невесомости, делала все посильные упражнения с эластичными ремнями. Этого не было достаточно, чтобы поддерживать мышцы в форме, – тут уж приходилось полагаться на чужь, – но приятно было перебить монотонные еженедельные занятия. Затем системы корабля вновь переключались на минимальную мощность, звучал сигнал сверхсветового перехода, и Кира возвращалась в свою затемненную пещеру.

Прошел месяц… месяц, а Кире порой казалось, она застряла во временной петле. Закрой глаза – проснись – высвободи руки и ноги – тренируйся – закрой глаза – проснись – высвободи руки и ноги – тренируйся…

Ей становилось все хуже. Она уже всерьез подумывала разбудить Грегоровича, Фалькони или Нильсен, поговорить с кем-то, но не стоило их тревожить ради короткого разговора. И время в пути может из-за этого увеличиться, если разбуженный выделит много тепла. Нет, как бы ей ни было одиноко, на такой риск Кира пойти не могла. Найти Посох Синевы куда важнее, чем утолить потребность в человеческом общении.

Два месяца. Теперь уже скоро. Вот что она говорила себе. Она отметила этот рубеж чашкой горячего шоколада и батончиком.

Тренировки с Кротким Клинком давались теперь легче. Или Кире хотелось в это верить. Удавалось придавать Кроткому Клинку новые формы и удерживать их. Это же прогресс, верно?

Кира верила, что так оно и есть, но боялась, не обманывается ли, всецело выпав из реальности.

Теперь уже скоро…

Уже скоро…