Книга: По ту сторону звезд
Назад: Глава IX Выбор пути
Дальше: Часть вторая Sublimare[6]

Интерлюдия I

1

Вместо Млечного Пути появилось искаженное отражение шаттла – смутная, темная масса, подсвеченная лишь слабым мерцанием кабины. Кира видела в лобовом стекле саму себя, пятно бледной кожи, зависшее над контрольной панелью, – как будто лицо ее отодрали от черепа.
Ей никогда не доводилось своими глазами видеть марковский пузырь: в момент скачка она всегда находилась в криосне. Кира помахала рукой, и ее исковерканный двойник повторил то же движение.
Ее завораживало совершенство зеркальной поверхности: она была гладкой даже не на уровне атомов, а на планковском уровне. Ничего более гладкого не могло существовать, ведь пузырь состоял из искривленного пространства-времени самого космоса. А по другую сторону пузыря, по ту сторону этой бесконечно тонкой мембраны – немыслимость сверхсветовой Вселенной, столь близкой и в то же время столь далекой. Эту Вселенную Кире не суждено увидеть. Ни один человек никогда ее не увидит. Но она знала, что эта Вселенная существует – огромное чуждое пространство, которое роднили со знакомой ей реальностью лишь гравитация и ткань пространства-времени.
– Зазеркалье, – пробормотала Кира.
Старинное присловье покорителей космоса, точность которого она до той поры не осознавала. В отличие от обычного пространства-времени, марковский пузырь не был полностью непроницаемым. Происходила утечка энергии изнутри наружу (чрезвычайно велик был перепад давлений). Энергии утекало немного, но все-таки сколько-то утекало, и это к лучшему, поскольку снижался перегрев. Иначе «Валькирия», да и любой космический корабль, не продержалась бы в сверхсветовом пространстве дольше нескольких часов.
Кира припомнила объяснения школьного учителя физики: «Перемещение со сверхсветовой скоростью подобно движению одновременно по обоим катетам». Этот парадокс поразил ее, и чем глубже она осваивала математику, тем яснее понимала, насколько он точен.
Еще несколько минут она следила за своим отражением. Потом, вздохнув, затемнила переднее стекло, и оно сделалось матовым.
– Эндо, полное собрание произведений И. С. Баха, начиная с Бранденбургских концертов. Когда закончится, включи повтор. Уровень звука – третий.
Вступили первые аккорды, мягкие и точные, и Кира начала успокаиваться. С Бахом, с холодной, математической точностью перехода от темы к теме она всегда ощущала сродство: он строил, исследовал и преображал. И концовка всегда была исчерпывающей, полностью удовлетворяющей. Никакой другой композитор не вызывал у нее подобного чувства.
Музыка – единственная роскошь, которую она собиралась себе позволить. Если не включать слишком громко, большого объема тепла при этом не выделится, а поскольку Кира не могла читать или играть с помощью имплантов, нужно же ей было что-то, чтобы не рехнуться за долгие одинокие дни. Будь у нее при себе концертина, могла бы попрактиковаться, но поскольку концертины нет…
В любом случае успокоительная музыка Баха в сочетании с низким давлением воздуха в кабине помогут уснуть, а это необходимо: чем больше она будет спать, тем быстрее будут проходить дни и тем меньше пищи ей понадобится.
Кира подняла правую руку, подержала ее перед лицом. «Скинсьют» был темнее окружавшей ее темноты, тень внутри тени, он воспринимался скорее как отсутствие чего-либо, чем как реальность.
Ему надо бы дать имя. Спастись со «Смягчающих обстоятельств» – поразительное везение. И захватчик ее не убил, и взрыв, и разгерметизация… Сколько раз уже чужь спасает ее. Хотя, конечно, не будь чужи, она бы и вовсе не оказалась в такой ситуации…
И все же Кира чувствовала некоторую благодарность к своему «скинсьюту». А также уверенность, что он обеспечивает ей бо2льшую безопасность, чем броня морпеху. После того, что они прошли вместе, чужь заслужила собственное имя. Но какое?
Этот организм – клубок противоречий: он и оружие, и защита. Может становиться и жестким, и мягким. Может течь, как вода, и затвердевать, как металлическая балка. Это механизм, но в то же время живое существо. Столько переменных нужно принять во внимание. В одно слово их не вместить. Кира попыталась сосредоточиться на самом очевидном качестве «скинсьюта» – его внешнем виде. Поверхность его напоминала обсидиан, хотя и не была настолько стеклянной.
– Обсидиан, – пробормотала она и мысленно подтолкнула это слово к чужи, стараясь, чтобы та поняла. – Обсидиан.
Чужь отреагировала.
Хлынула волна разрозненных образов и чувств. Поначалу Кира растерялась – по отдельности каждый из этих образов вроде бы не имел смысла, – но они повторялись в определенной последовательности, и Кира уловила взаимосвязь между фрагментами. Вместе они составляли язык – не из слов, но из ассоциаций. И она поняла: у чужи уже есть собственное имя.
Сложное имя, паутина переплетающихся понятий, ей понадобились бы годы, чтобы вполне их постичь, да и то вряд ли. Но когда эти понятия процеживались сквозь ее мозг, разум невольно соединял их со словами. Она ведь, Кира, человек, не более и не менее: язык такая же неотъемлемая часть ее личности, как и сознание. Слова не могли передать все сложные оттенки этого имени – да ведь она и сама не понимала всех этих оттенков, – но охватывали самые общие и очевидные его аспекты.
Кроткий Клинок.
Губы ее изогнулись в легкой улыбке. Имя понравилось. Кроткий Клинок. Она произнесла эти слова вслух, ощутила их вкус на языке. И от чужи пришел ответ: если не полное удовлетворение, то хотя бы согласие.
Теперь, зная, что у этого существа есть имя (причем не она сама его выдумала), Кира стала иначе к нему относиться. Чужь перестала быть для нее лишь помехой или потенциально смертоносным паразитом. Теперь она стала скорее… товарищем.
Существенная перемена. И незапланированная, совершенно неожиданная. С запозданием Кира поняла, что имена определяют – и меняют – все, в том числе отношения. Так бывает, когда называют подобранную собаку или кота: дав животному имя, ты обязан оставить его себе, даже если поначалу и не собирался.
Кроткий Клинок…
– И для чего же ты предназначен? – спросила она, но на этот раз не получила ответа.
Так или иначе, одно Кира знала теперь точно: те, кто дал чужи это имя, – были ли это ее создатели или сама чужь – обладали изяществом, вкусом к поэзии и умели ценить парадокс, заложенный в тех качествах и смыслах, которые она перевела на родной язык словосочетанием «Кроткий Клинок».
Удивительный мир. Чем больше она узнавала о нем, тем страннее он казался, и она уже сомневалась, что когда-нибудь найдет ответ на все свои вопросы.
Кроткий Клинок. Она прикрыла глаза, странно утешенная. Музыка Баха негромко играла, создавая фон, и Кира позволила себе соскользнуть в сон, зная, что – по крайней мере, на какое-то время – она в безопасности.

2

Небо расчерчено ромбами, ее тело обладает конечностями и чувствами, каких не было прежде. Она скользит в тихом сумраке, и она не одна. С ней рядом движутся другие – другие, кто ей знаком, о ком она печется.
Они приблизились к черным вратам, спутники остановились, и она опечалилась, потому что им не суждено было встретиться вновь. Одна она прошла сквозь врата и дальше к тайному месту.
Она двигалась, и старинный свет сиял над ней, благословляя и что-то суля. Потом плоть отделилась от плоти, и она вошла в свою колыбель, и свернулась, и стала ждать в предчувствии и готовности.
Но долгожданный призыв так и не прозвучал. Один за другим меркли и гасли светильники, в древнем хранилище воцарились холод, тьма и смерть. Собиралась пыль. Сдвигались камни. А над головой медленно менялся узор звезд, приобретая непривычные очертания.
Потом разрыв…
Падение. Мягкое падение в иссиня-черных пучинах взбухшего океана. Мимо ламп – светят, качаются, – мимо порывов тепла и холода, тихо падала, тихо плыла. И из завитков вихрящейся тьмы выступила массивная фигура, там, у Горестной грани: неровная гора, а на вершине той горы… на вершине…

 

Кира проснулась в смятении.
Все еще было темно, и в первый момент она не могла понять ни где она, ни как тут оказалась, лишь знала, что падает с ужасной высоты…
Она закричала, замахала руками, ударилась локтем о приборную панель возле кресла пилота. Удар привел ее в чувство, и она поняла, что все еще находится на «Валькирии» и рядом все еще тихо играет музыка Баха.
– Эндо, – прошептала она, – долго я спала?
В темноте невозможно было определить время.
– Четырнадцать часов одиннадцать минут.
Странный сон все еще обволакивал ее разум, такой причудливый, горечь в нем мешалась со сладостью. Почему чужь посылает ей такие видения? О чем пытается рассказать? Это сны или воспоминания? Впрочем, порой разница между ними бывает столь невелика, что едва ли есть смысл спрашивать.
Плоть отделилась от плоти. Другой вопрос – и он важнее: убьет ли ее саму разлучение с чужью? Такое истолкование образов, предъявленных ей «скинсьютом», представлялось вполне возможным. При этой мысли во рту появился привкус желчи. Должен же быть способ избавиться от этого существа!
Знать бы, насколько сам Кроткий Клинок осознает все то, что происходит с тех пор, как она его нашла.
Понимает ли, что убил ее друзей? Убил Алана.
Ее мысли вернулись к первому набору образов, который навязала ей чужь: умирающее солнце, разрушенные планеты, пояс космического мусора. Оттуда ли явилась чужь? Но что-то пошло не так: случился некий катаклизм. До этого момента более-менее понятно, но дальше все расплывалось. Кроткий Клинок был соединен с захватчиком, но были ли захватчики также и создателями этого существа (и Великого Маяка) – неясно.
Киру пробила дрожь. Сколько всего произошло во Вселенной, о чем люди знать не знали. Катастрофы. Сражения. Цивилизации распространялись вдаль и вширь. Страшно подумать.
Защекотало в носу, и Кира чихнула с такой силой, что ударилась подбородком о грудь. Снова чихнула и в тусклом красном свете кабины разглядела завитки серой пыли, струившиеся от нее к вытяжке. Осторожно потрогала грудь и обнаружила тонкий слой пыли, как и в тот раз, когда очнулась на «Смягчающих обстоятельствах» во время атаки захватчиков. Проверила кресло под собой – оно цело, чужь не въелась в него.
Кира нахмурилась. На «Смягчающих обстоятельствах» чужь вобрала в себя покрытие палубы, потому что ей требовались какие-то из содержащихся в этом слое элементов – металлы, пластик, микроэлементы и так далее. То есть она была – в каком-то смысле – голодна. Но что сейчас? Углубления в кресле не появилось, а пыль – вот она. Откуда?
Ах, вот что! Она же обедала. Пыль появляется каждый раз, когда кто-то из них – неважно кто – поест.
Если так, напрашивался неприятный вывод: паразит контролирует ее пищеварительные функции, он перерабатывает поступившую в организм пищу, избавляясь от того, что ему не нужно. Пыль – инопланетный аналог покрытых полимерной оболочкой гранул, в которые высокотехнологичный скинсьют утрамбовывает фекалии человека.
Кира скорчила гримасу. Возможно, она ошибается – хотелось бы ошибиться, – но едва ли.
Отсюда вопрос: как могла эта оболочка, это инопланетное устройство разобраться в ее физиологии настолько, чтобы вмешаться в процессы пищеварения? Одно дело подключиться к нервной системе, но подсоединиться к фундаментальным биологическим процессам, в том числе к пищеварительному, в разы сложнее.
Практически все живое в галактике состоит из определенных элементов, «кирпичиков», но тем не менее каждый биом развивает собственный «язык» кислот, белков и прочих химических соединений. Невероятно, чтобы «скинсьют» мог объединиться с ней на таком уровне. То есть создатели/родители чужи развили гораздо более сложные технологии, чем Кира думала поначалу, – и если они и есть захватчики…
Конечно, возможно и другое объяснение: «скинсьют» бездумно следует собственным потребностям и в итоге рано или поздно отравит, а то и убьет Киру из-за рокового несовпадения в химическом составе.
Но и в том и в другом случае от нее тут ничего не зависело.
Пока что она не чувствовала голода. Как и необходимости облегчиться. Так что Кира снова закрыла глаза и мысленно вернулась к тому сну, перебирая те подробности, что казались наиболее важными, в поисках хоть каких-то намеков, которые помогли бы ответить на ее вопросы.
– Эндо, включи аудиозапись, – велела она.
– Включаю аудиозапись.
Медленно, тщательно выговаривая слова, Кира составила полный отчет о своем сне, постаравшись не упустить значимую информацию.
Колыбель… Горестная грань… Воспоминания звенели в ней отголосками – словно где-то вдали ударили в гонг. Но Кира догадывалась, что Кроткий Клинок еще многим собирается поделиться с ней, что он пытается передать ей некий главный смысл, и смысл этот прояснится не сразу. Может быть, если она снова уснет, Кроткий Клинок пошлет ей еще одно видение…

3

После этого время стало слипаться. Оно двигалось разом и быстрее, и медленнее обычного. Быстрее, потому что большие его куски проходили для Киры незаметно, пока она спала или грезила в сумерках меж сном и явью. Медленнее, потому что часы бодрствования были совершенно однообразны. Она слушала бесконечно повторяющуюся музыку Баха, обдумывала данные, собранные на Адре, и пыталась сообразить, имеют ли они какое-то отношение к чужи и если да, то какое, – и погружалась в более счастливые тайники своей памяти. Ничего не менялось, ничего не двигалось, кроме ее дыхания, потока крови в жилах и еле заметного копошения мыслей.
Кира ела мало, и чем меньше ела, тем меньше хотелось. На нее снизошел всеобъемлющий покой, тело казалось отделенным и бесплотным, как голограмма. Когда она все-таки выбиралась из кресла пилота, ни сил, ни желания делать зарядку не обнаруживалось.
Периоды бодрствования становились все короче, и наконец почти все время она стала проводить в дремоте, включаясь и отключаясь, уже не зная, спит или нет. Иногда от Кроткого Клинка поступали фрагменты образов, импрессионистские вспышки цвета и звука, но развернутыми воспоминаниями, как то, о Горестной грани, чужь с ней больше не делилась.
Однажды Кира заметила, что гул марковского двигателя стих. Она высунула нос из окутывавших ее термоодеял, увидела за окном кабины россыпь звезд и поняла, что шаттл вынырнул из сверхсветового пространства, чтобы охладиться.
Если шаттл потом снова возвращался в обычный космос, эти моменты она пропустила.
Как ни мало она ела, запас провизии постепенно убывал. Пыль, высыпавшаяся из «скинсьюта», собиралась мягкой подстилкой вокруг ее тела, повторяя его очертания, окутывая, словно плотной пеной, или же тонкими нитями поднималась к вытяжке под потолком.
А потом наступил день, когда пайки закончились.
Кира уставилась на пустой ящик, не в силах поверить своим глазам. Потом вернулась в кресло пилота, пристегнулась, сделала долгий, глубокий вдох. Холодный воздух наполнил глотку и легкие. Она не знала, сколько дней уже провела в шаттле и сколько еще предстоит. Можно бы спросить у Эндо, но ей и не хотелось знать.
Либо дотянет, либо нет. От знания цифр ничего не изменится. И Кира боялась, что ей не хватит упорства продержаться, если она получит ответ. Другого варианта, как лететь до Шестьдесят первой Лебедя, не было, а волноваться о продолжительности пути – лишь добавлять себе огорчений.
Наступал самый трудный отрезок пути: без пищи. На миг Кира задумалась о предложении Орсо и о криокамерах там, на корме шаттла, но, как и раньше, все ее существо противилось подобной идее. Лучше уж голодать, чем есть другого человека. Может быть, когда она дойдет до истощения, ее понятия изменятся, но Кира так не думала.
Из пузырька, хранившегося под ее головой, Кира вытащила таблетку мелатонина, разжевала и проглотила. Сон был ее другом – еще более надежным, чем прежде. Во сне ей не потребуется еда. Хотелось бы только надеяться, что потом она действительно проснется…
Потом мысли стали путаться, и Кира провалилась в беспамятство.

4

Голод явился, как она и предвидела: острый, сокрушительный, словно чудище терзало когтями ее внутренности. Эта боль возникала и отступала, как отлив и прилив, и каждая следующая волна была выше предыдущей. Рот наполнился слюной, и она прикусила губу: мысли о еде причиняли мучение.
Но Кира этого ждала и приготовилась к худшему.
А голод вдруг прекратился.
Прекратился и не возобновлялся больше. Тело оледенело, и Кире казалось, будто ее выпотрошили и пупок прилип к позвоночнику.
Туле, подумала она, в последний раз прибегая с молитвой к богине космических странников.
И снова уснула и больше не просыпалась. Ей снились медленные сны о чужих планетах под чужими небесами и о спиральных фракталах, расцветающих в позабытых местах.
И была тишина. И была тьма. И больше ничего не было.
Назад: Глава IX Выбор пути
Дальше: Часть вторая Sublimare[6]