Книга: Проект "Ковчег". Зима 41-го.
Назад: XVI
Дальше: XVIII

XVII

— А сейчас, товарищи, тааангооо! «Когда падают листья»! Иииспааалняяяет Изабелла Юрьева! — слащавый пижончик с зализанными волосами, поклонился и упорхнул с импровизированной сцены, устроенной в просторном фойе госпиталя. Ходячие раненый и свободный медперсонал восторженно захлопали. Из-за белой простыни, играющей роль занавеса вышла красивая женщина в шикарном платье, с вычурной прической на голове. Раздались звуки пианино, откуда-то притащенного сюда перед концертом, и певица, томно поведя головой запела:
Сухой листвой в саду шуршит печально осень.
И в окна каплями стучит холодный дождь.
Сейчас пробьют часы тяжелым звоном восемь,
Но знаю я, ты не придешь.
Пела женщина хорошо, с душой. Но, как казалось Сашке, сама песня ну никак не подходила к случаю. Какое к чертям собачьим танго, когда треть слушателей стоит, опираясь на костыли или сидит обнявшись с такими же костылями. Это если еще не считать тех, кто слушает концерт, лежа на госпитальных койках через настежь распахнутые двери палат. Но народу нравится. Вон как глаза горят!
Быть может, там, где ты теперь, метель и вьюга.
И все тропинки снегом замело.
Быть может, ты совсем забыл о прежнем друге
И чувство прежнее прошло.
Настя Федоренко, стоявшая справа от Сашки, задумчиво пододвинулась ближе и ухватила его под руку. Парень смутился, поймав понимающую улыбку Светланы Георгиевны и недобрый взгляд Ленки Волоковой. После того, как Владимир Викторович переговорил с девушками, отношение одноклассниц к Александру немного изменилось в лучшую сторону. Вернее отношение Лены Волковой. Настя с Ниной и до этого относились к парню вполне нормально. А Ленка даже извинилась за свое поведение. Если за извинение можно было принять категорично сказанную фразу: «Стаин, извини, была не права! Но ты должен был мне хотя бы намекнуть, кто ты есть!» — это не дословно, но понял Лену Сашка именно так. И даже растерялся. Волков же сказал, что объяснил девушкам про секретность, так почему он должен был о чем-то намекать? Парень все меньше и меньше понимал Лену. Он даже не нашелся, что ей сказать в ответ на извинения и лишь пожал плечами, показывая, что вопрос закрыт. Сашка действительно на нее не обижался. Да, бывало, Ленкины слова или поступки задевали и ранили, да и то, что с одноклассниками общение не складывалось, была немалая заслуга Волковой. Но вот обида на нее не держалась. Наверное, потому, что к школе и происходящему там парень относился, как к чему-то второстепенному, малозначимому. Ему приказали учиться в школе, он и учился. Приказ странный и не очень понятный и приятный, но приказы они чаще всего такие и бывают. Были и плюсы от этого приказа. Вернее один маленький голубоглазый белобрысый плюсик, прижавшийся сейчас к его руке.
Так получилось, что именно с Настей у него стали складываться наиболее теплые, доверительные отношения. Нина была больше погружена в свою любимую медицину, а Лена… Это Лена. А Анастасия все свое свободное от дежурств и учебы время стала проводить у Александра. Она приносила ему домашние задания из школы, занималась с ним уроками. Именно после таких занятий Сашка впервые подумал, что, наверное, школа не такая уж и плохая идея. Ему было приятно и необычно такое внимание со стороны одноклассницы. А однажды Настя принесла вареную картошку с кусочком селедки. Правда, парень, зная, как тяжело сейчас с продуктами, наругался на нее, чем очень сильно обидел девушку, и ему пришлось извиняться. Спас его Лаврентий Павлович.

 

Настя сидела рядом с Сашкиной кроватью, покусывая от обиды губу, а парень, не находя правильных слов, пытался объяснить ей, что он не хотел ее обижать, что его здесь и так хорошо кормят и не надо отрывать от себя и от семьи продукты, чтобы подкормить его. Девушка, на все его неумелые попытки как-то примириться, лишь молчала и смотрела в окно, за которым кружились редкие снежинки. Как вдруг открылась дверь, и в палату зашел Берия. От неожиданности Сашка замолчал на полуслове и попытался вскочить с койки. Настя, видя странное поведение парня, заинтересованно обернулась и замерла. Знакомого по фотографиям и картинам наркома она никак не ожидала увидеть так запросто заходящего в палату к ее однокласснику.
— Здравствуйте, товарищ Народный комиссар внутренних дел! — выдал Сашка, уже опустив ноги на пол для того, чтобы встать. Настя только ошарашенно кивнула головой и опять замерла на стуле.
— Здравствуйте, молодежь, — улыбнувшись, поздоровался Лаврентий Павлович, а потом глядя на Сашку добавил, — лежи, давай, герой! Я тут мимо проезжал вот и заехал по-товарищески проведать. Так что без чинов и званий. Ну и познакомь меня с этой милой девушкой.
— Это Настя. Настя Федоренко. Моя одноклассница. Настя, а это Лаврентий Павлович. Ну, ты узнала, наверное.
Настя быстро-быстро закивала головой, пролепетав чуть слышно:
— Очень приятно.
— И мне приятно, Анастасия, — располагающе улыбнулся Берия. — Ну, как тут наш герой? Слушается? Больничный режим не нарушает? Настя, как кукла только кивала и мотала головой в зависимости от вопросов наркома. Видя, что девушка совсем растерялась, Лаврентий Павлович переключился на Сашку: — Я ненадолго, сам понимаешь, дела. По Ленинграду, я думаю, тебе уже все, что можно было рассказать, рассказали. Добавлю только, что не зря мы эту затею провернули. Хорошо получилось. Правда, надо было доложить перед операцией, сам знаешь кому, — Берия глазами показал вверх, на что Сашка только удрученно кивнул. Реакции Сталина на свое самоуправство он честно сказать побаивался. — Поэтому орденов не жди. Правда, и наказывать нас с тобой не за что, — улыбнулся нарком, видя переживания парня. — Но без награды я тебя оставить не могу. — Климов! — крикнул он кому-то в коридоре. В палату заскочил высокий мужчина с капитанскими шпалами на зеленых петлицах погранвойск выглядывающих из-под накинутого на плечи белого халата. В руках у капитана был какой-то деревянный лакированный ящик и бумаги. Берия забрал ящичек и капитан так же как появился, быстро выскользнул из палаты. Серьезный дядька! Точно так же, с кошачьей грацией и скрытой силой двигались парни Волкова, да и сам майор госбезопасности. — За отвагу, проявленную при выполнении особо важного задания командования, награждаю тебя именным оружием. Лаврентий Павлович вручил парню подарок. Сашка, уже стоя на ногах, принял из рук наркома ящичек и бумаги.
— Служу Советскому Союзу!
Берия пожал Александру руку и, хитро подмигнув обомлевшей от происходящего Насте, скомандовал Сашке:
— Ну, что стоишь, открывай, хвастайся! Парень растерявшись, уселся на кровать и, положив рядом с собой бумаги, открыл ящичек. На бархатной подушке в коробке лежал небольшой ладный пистолет с вычурными вензелями «FN» и блестящей латунной табличкой «Лейтенанту ГБ Стаину А.П. от Наркома внутренних дел Берии Л.П., 23.12.1941» на щечках рукояти. — Браунинг образца 1910 года, у меня такой же, — пояснил Лаврентий Павлович, видя затруднение парня в определении модели пистолета[i]. В стрелковом оружии Сашка был не силен, хотя пользоваться умел. Парень провел пальцами по рукоятке и вытащил оружие из коробки. Пистолет оказался прямо по руке. Удобный и не тяжелый, но, тем не менее смертоносно хищный.
— Спасибо, товарищ Народный комиссар, — не смотря на то, что Берия разрешил общаться без званий, называть его по имени и отчеству у Сашки как-то не поворачивался язык.
— Не за что. Заслужил! — нарком улыбнулся. — Ладно, мне пора, — потом, подумав, добавил: — Пистолет я пока заберу, в госпитале он тебе ни к чему. Будет ждать тебя дома в сейфе, — глаза Лаврентия Павловича хитро блеснули из-под пенсне. Он только что дал понять парню, что за ним приглядывают, но доверяют практически полностью. И Александр это осознал и принял. Благодарно кивнув, он положил Браунинг на место и вернул Берии. — Все молодежь, не буду вам мешать. Уже в дверях нарком обернулся и окликнул девушку: — Анастасия! — Настя встревоженно посмотрела на Лаврентия Павловича. А тот приложил пальцы к губам, показывая, что об увиденном сегодня ей лучше молчать и, хитро улыбнувшись, добавил: — держи его, такие герои бесхозными не бывают. Нарком скрылся за дверью, а молодые люди молча смотрели друг на друга, думая каждый о своем. Сашка размышлял, зачем Берия приезжал к нему, ведь вручить пистолет он мог и потом, когда парень выпишется из госпиталя. А Настя обдумывала слова, сказанные Лаврентием Павловичем перед уходом, и в ее красивых голубых глазах разгорался огонек, который, будь Сашка чуть поопытней, о многом сказал бы парню. А Берия думал о том, что неплохо было бы выспаться, но времени нет, а еще, что благодаря этому парню удалось захватить целого заместителя начальника одного из отделов Абвера, а так же командира батальона финских диверсантов майора Вяхнияйнена и еще не известно, кто из этих двоих в текущей обстановке более ценен. Будь его, Лаврентия Павловича воля, получил бы Александр не именное оружие, а еще один орден. Но Хозяин решил иначе. Так что врученный лично наркомом пистолет, это единственное, чем можно было поощрить парня. Хотя получилось неплохо. А за девочкой этой надо присмотреть, такой рычаг влияния на пришельца, будет совсем не лишним.
Взрыв хохота выдернул Сашку из воспоминаний. На сцене кривлялись артисты, изображая глупых немцев и отважных красноармейцев. Форма на работниках культуры смотрелась, как на корове седло, а сама сценка была настолько неправдоподобной и карикатурной, что парень невольно поморщился. Были бы немцы настолько тупы, как играют эти артисты, то сейчас не стояли бы под Москвой и Ленинградом! Но раненым нравится. Смеются вон, хлопают. Даже Настя, отцепившись от его рукава, восторженно оббивала себе ладони. Сашка потихоньку, чтобы никому не мешать стал пробираться в сторону палат:
— Саш, ты куда? Интересно же! — тут же рядом появилась Настя, а следом за ней он увидел протискивающуюся в их сторону Лену.
— Пойду, Зину навещу. Может, проснулась. А то некрасиво, мы тут веселимся, а она там одна лежит.
— Мы с тобой, — Настя опять вцепилась в Сашку, а с другой стороны за него неожиданно ухватилась цепкая ладошка Лены, с вызовом глядящей на подругу. Девушки померялись взглядами и, фыркнув, отвернулись друг от друга. А ничего не понимающему парню, вдруг стало жутко неудобно. Ему казалось, что все присутствующие смотрят на них, а не на сцену и улыбаются понимающей улыбкой Светланы Георгиевны. И что это нашло на Лену с Настей? Вроде подружки, а тут то ли ссорятся, то ли еще что-то. Странные они. Он думал одна Лена странная, а оказывается и Настя такая же.

 

К Зине Сашка заходил пару раз, но девушка все время спала. Ранение оказалось довольно, тяжелым и на поправку Зинаида шла с трудом. Правда, Аристарх Федорович сказал, что выздоровление дело времени, организм молодой и крепкий, справится. А вот на счет продолжить обучение на курсах и летать — неизвестно. Но Сашка надеялся, что все будет хорошо, с девушками он сдружился, и менять что-то в экипаже не хотелось бы. Тем более Петр однозначно будет летать самостоятельно. А вот над еще одним экипажем надо подумать, посоветоваться с Никифоровым и другими инструкторами. Эх, скорей бы уже выписали, надоело ему в госпитале до тошноты. Да и что тут делать? Рука заживала и даже нормально шевелилась, правда, если ее особо не напрягать, бок тоже затянулся. Единственное, что держит его здесь, это повязка поперек лица, закрывающая нос и щеки. И пусть она будет подольше! Он просто боялся того момента, когда с него снимут бинты, особенно теперь, когда у него стали налаживаться отношения с одноклассницами. Сашке было страшно, что увидев обмороженное, испятнанное шрамами лицо, девушки опять перестанут с ним общаться, испугавшись его уродства. Таня и Светлана Георгиевна утешали парня, говорили, что все заживает хорошо и шрамов не должно остаться, но почему-то Сашка им не верил. Ему казалось, говорится это, только чтобы поддержать его, не дать скатиться в тоскливое безразличие, которое захлестывало парня в моменты, когда он оставался один.
Особенно хреново было по ночам. Саднящая под бинтами кожа не давала уснуть, а тяжелые мысли накатывали с удвоенной силой. Его грызло чувство вины за ранение Зины, за пошедшего на таран и погибшего ради того, чтобы спасти их Сергея Тюрина, за поврежденный вертолет и за нарушенный приказ Сталина. Потом вдруг перед глазами вставали убитая в деревне девочка и предатель-полицай разорванный пулями. И убитые бойцы-окруженцы. Ведь он мог их спасти! Надо было только не прятаться, оправдывая себя сохранением тайны о местоположении базы, а поднять вертолет и ударить по немцам! Мысли метались в голове, разрывая душу, пока не касались Вали Егоровой так похожей на его сестренку. Почему-то мысли о ней, о том, что Волков, как обещал, ее найдет и они снова встретятся успокаивали Сашку и он, наконец, засыпал.
Но, несмотря на переживания и страхи, все равно хотелось уже вернуться к нормальной жизни и службе. Пускай даже придется опять ходить в школу, теперь это его не так уж и напрягало. Хотя, если Сталин даст добро на обучение курсантов на тренажерах, в школу он попадет не скоро.
Зина не спала. Ввалившиеся глаза, темные круги вокруг них и заострившиеся черты бледного лица. Девушка изменилась до неузнаваемости. От той острой на язык хохотушки Зинки остался лишь призрак. Услышав, что кто-то зашел в палату, она медленно повернула голову. Бескровные губы тронула улыбка.
— Саша, — голос ее был слаб, но, не смотря на это, в нем прозвучала радость.
— Привет, Зин, — Сашка пододвинул к кровати и сел рядом с девушкой, аккуратно пожав выглядывающую из-под одеяла иссохшую, прозрачную руку. — Ты как? — чувство вины за ее ранение так и не покинуло парня, и каждое слово давалось с трудом. Пересилив себя, он посмотрел в глаза девушке.
— Хорошо, спасибо, — Зина с теплом смотрела на Александра, отчего ему стало только хуже.
— Зин, ты прости. Не увидел я их. Подставился! — выпалил он давно жгущие его слова.
Девушка с непониманием глядела в лицо за что-то извиняющегося перед ней парня. Потом потихоньку в глазах начало появляться осмысление:
— Дурак! — Зина отвернулась, уставившись в стенку. Сашка сидел, потупившись, не зная, что сказать, а Лена с Настей стояли у дверей палаты превратившись в слух. О том, как и когда ранили Александра они не знали ничего. Попытка Ленки разузнать что-либо дома у отца с треском провалилась. Владимир Викторович строго посмотрел на дочь, а потом прочитал длинную отповедь о важности подписанных ей бумаг и вреде излишнего любопытства. И вот сейчас могла приоткрыться тайна, мучавшая ее с подругами на протяжении последних дней и служившая почвой для множества догадок. Но нет. Те, кто мог утолить их любопытство, упорно молчали. Настя с Леной разочарованно вздохнули. Сашка неуклюже поднялся:
— Ладно, Зин, поправляйся. Пойду я.
— Не уходи, — Зина повернула к нему мокрые глаза. — Не уходи, — повторила она, — посиди со мной. Саша сел обратно на стул, ссутулившись и положив на колени, подрагивающие от волнения руки. — И не вини себя. Это война, — Зина грустно улыбнулась. Саша хотел было ей возразить, но она покачала головой и взяла его за руку, с трудом высвободив из-под одеяла свою руку. — Не надо, Саш. Все хорошо. Правда. Они помолчали, глядя друг другу в глаза. Тишину нарушила Зина: — Саш?
— А?
— А Леша? — в глазах девушки плескались боль и надежда.
— Жив Демидов. Спрашивал про тебя.
— Правда?! — безнадега во взгляде Зины сменилась радостью, которая, впрочем, тут же погасла. — А кто? Я же слышала по рации.
— Сергей.
На не успевших высохнуть глазах девушки опять выступили слезы. Она попыталась смахнуть их, но сил не хватило, рука бессильно упала на простыню. Саша, спохватившись, огляделся в поисках чем вытереть глаза Зины и не найдя ничего подходящего суетливо промокнул их рукавом пижамы.
— Саша! Стаин! — раздались у него из-за спины два возмущенных голоса, и к Сашке тут же подскочила Волкова, всучив в руки невесть откуда взявшееся вафельное полотенце. Парень непонимающе посмотрел на то, что ему дали, потом на одноклассниц, на Зину, на рукав пижамы и залился краской.
— Ты такой смешной, — с теплой улыбкой произнесла Зина, а потом, вдруг, с тревогой спросила: — А Ида, ребята, дети?!
— Живы все, — буркнул Сашка, еще не отойдя от своего конфуза, — мы заходили к тебе. Ты спала.
— Хорошо, что живы. Сергея жалко. Они с Лешей дружили, — девушка опять заплакала. Парень потянулся, чтобы снова промокнуть ей глаза, но Лена выдернула у него полотенце.
— Сиди уже! Я сама! — строго сказала она, — А то отчебучишь еще чего-нибудь!
Зина посмотрела на покрасневшего Сашку на девушек и, несмотря на слабость, съехидничала:
— А ты, командир, времени зря не теряешь. Зинка Воскобойникова, останется Зинкой Воскобойниковой всегда! Теперь настала очередь покраснеть и Сашкиным одноклассницам. А парню даже показалось, что вот сейчас Зинаида рассмеётся своим задорным, заразительным смехом и продолжит свои подколки. Но нет, все-таки ранение сильно подкосило острую на язык девушку. Она лишь тихим голосом попросила: — Познакомь, хоть, с подругами.
— Это Настя и Лена. Мои одноклассницы. Ну и санитарки в нашем госпитале еще, — смущенно представил девушек Сашка. — А это Зинаида. Ну, вы знаете, мы заходили уже к ней.
— Ничего мы не знаем! — категорично заявила Ленка, любопытство все равно жгло ее, и она решила попытаться додавить Сашку и его знакомую, чтобы узнать хоть что-то о его службе и том, как их с Зиной ранили. — Вы воевали вместе, да?
Зина, помня о куче подписок, данных при зачислении на курсы, вопросительно посмотрела на командира, но тот покрутил головой, показывая, что лишнего лучше не говорить и девушка промолчала. А парень осуждающе посмотрел на Волкову, решившую воспользоваться моментом, чтобы утолить свое неуместное любопытство. В коридоре послышались веселые голоса и смех.
— Концерт закончился, — чтобы разрядить обстановку произнесла очевидную вещь Настя.
— Концерт? — заинтересованно и удивленно спросила Зина.
— Да, к нам в госпиталь артисты приехали, — подхватила Ленка, и девушки, усевшись на пустую койку, перебивая и дополняя друг друга, стали рассказывать Зине о прошедшем выступлении концертной бригады. Оказывается концерт, который так не понравился Александру, был просто замечательный. Особенно впечатлила девушек та самая дурацкая сценка с глупыми немцами и находчивыми красноармейцами. Сашка недоумевал, чего смешного нашли в этом недоразумении девушки. Но судя по всему, действительно что-то такое было в кривлянии актеров, что даже слабая от ран Зина, глядя на то, как его одноклассницы в лицах изображают происходящее на сцене улыбалась, забыв обо всем. Тем временем в коридоре послышалось бренчанье расстроенной гитары и чей-то хрипловатый голос, не попадая в ноты, затянул одну из исполненных сегодня артистами песен про какой-то там парк, в котором распускаются розы. Девушки замолчали, прислушиваясь, а потом Настя красивым тихим голоском стала подпевать. Ей вторила Лена. И даже Зина, похлопывала ладошкой по простыне, шевеля губами. Обычно в госпитале не одобряли громкие разговоры и смех, не говоря о музицировании, и медперсонал беспощадно гонял особо громогласных курильщиков, травящих анекдоты под папироску на лестничной клетке, где обычно собирались любители подымить. Но сегодня, видимо, в честь надвигающегося Нового года и концерта сделали исключение. А тем временем неизвестный исполнитель зафальшивил так, что Сашка невольно поморщился. Увидев это, Ленка решила его подколоть:
— Что морщишься Стаин? Можешь лучше? Может, споешь?
Нет, ну что за девка неугомонная! Вот что она к нему пристала, как банный лист?! Сидел же, никого не трогал. Нашла артиста!
— Нет! — зло отрезал Сашка. Волкова его уже достала до самой печенки. Вроде бы нормально стала себя вести после разговора с отцом и вот опять! Тут вмешалась Зина:
— Саш, и правда, спой? Ребята говорили, что ты хорошо поешь.
Парень скривился. Вот кто их тянул за язык! Но и отказывать Зине не хотелось. Сашка сделал еще одну попытку отговориться.
— Перестаньте! Ну, какой из меня певец? Да и человек вон, поет. Людям нравится. Зачем мешать? Да и ты устала, тебе отдыхать надо. Поправляться.
— Спой, — Зина жалобно смотрела на парня, — когда еще получится вот так посидеть. Может, и не увидимся с тобой после госпиталя. Отправят меня в тыл и все.
— Зин, глупости не говори! Я разговаривал с доктором. Вылечат тебя, еще полетаем… — парень осекся, бросив быстрый взгляд на одноклассниц внимательно прислушивающихся к их разговору. Похоже, сболтнул он лишнего. Расслабился.
— Вы что летчики?! — изумленно прошептала Настя, а Ленка посмотрела на Сашку с Зиной широко раскрытыми от удивления глазами.
— Нет! Залетчики! — от собственного промаха Сашку разбирало зло.
— Саш, ну не сердись. Они не расскажут никому, — Зина чувствовала, что сегодня может вить из командира веревки, — лучше действительно спой.
— Да дались вам эти песни! И гитары у меня нет! Не отбирать же у человека.
— Зачем отбирать. Я сейчас попрошу — и Волкова шустро, пока парень не успел ее остановить, выскользнула из палаты. Через несколько секунд из коридора раздался Ленкин голос и мужской гомон. Сашка облегченно вздохнул. Отказали мужики настырной девчонке! Не тут то было! В палату гордо прошествовала его одноклассница, держащая в руках гитару, а следом к дверям потянулся народ из курилки и медперсонал. Среди людей в белых халатах Сашка с удивлением заметил Веронику Павловну. Кого-кого, а ее он никак не ожидал увидеть посреди творящегося безобразия и вопиющего нарушения заведенного в госпитале порядка. Но, наверное, действительно сегодня был особенный день. Вот только особенный он для всех, но не для него. Настроение и так ни к черту, а при виде такого количества заинтересованных зрителей упало еще ниже. Он хотел просто посидеть, поговорить с Зинкой, извинится, что не сумел уберечь ее от ранения. Может быть, если получиться, поболтать, как он это делали на Ленинградском фронте. А его втянули в какую-то авантюру с продолжением концерта. Но и отказаться, будет выглядеть, как какое-то пижонство и ломание.
Сашка взял гитару и провел по струнам. Странный звук. Вот засада — семиструнка! Немного подумав, он крикнул в сторону курильщиков:
— Мужики, спички есть у кого?
Среди зрителей возникла суета и мужик в возрасте и с точно так же перебинтованным поперек носа лицом, как и у него, крикнул:
— Держи, малец, — и кинул Сашке коробок спичек. Парень вытащил пару спичинок и вернул коробок обратно хозяину. Теперь ослабить седьмую струну и спичкой подоткнуть ее за гриф. Осталось перестроить инструмент под шестиструнку. Ну вот. Кажется, готово. Сашка взял пару аккордов и пробежал пальцами по грифу, вспоминая не так часто используемые навыки. Нормально. Непривычно, что струны расположены близко друг к другу, но играть можно. Теперь бы еще придумать, что спеть, чтобы не засветить своим иновременным происхождением. Ну и под настроение людям. А хотя… Не то у него сегодня состояние, чтобы подстраиваться под всеобщий праздник. Ему вспомнился аэродром, дети на носилках в кабине вертолета, стартующие, подняв за собой клубы снежной пыли истребители. А потом Серегин страшный крик в эфире. И он запел.

 

Когда вы песни на земле поёте,
Тихонечко вам небо подпоёт.
Погибшие за Родину в полёте
Мы вечно продолжаем наш полёт.

 

От кого-то из зрителей в коридоре послышалось:
— Давай повеселей что-нибудь!
Но на оратора тут же зашикали и он замолчал. А Сашка, закрыв глаза, погрузился в песню. Он слышал ее еще тогда, когда его мир был жив. Потом ее иногда пели ребята-вертолетчики. Саша знал, что песня посвящена девушкам летчицам этой войны, но какая теперь разница. Она подходит им всем, кто поднимался в военное небо и тем, кто из него не вернулся. Повезло бы чуть меньше им, и все! Можно было бы спеть эти слова про них. Только не кому было бы. Вряд ли товарищу Сталину есть дело до песен того погибшего мира, у него других забот сейчас полно. Так пусть ее услышат хотя бы здесь и сейчас. Главное, чтобы у Иосифа Виссарионовича не возникло вопросов к его очередному самоуправству.

 

Мы вовсе не тени безмолвные.
Мы ветер и крик журавлей.
Погибшие в небе за Родину
Становятся небом над ней.

 

Мы дышим, согревая птичьи гнёзда,
Баюкаем детей в полночный час.
Вам кажется, что с неба смотрят звёзды,
А это мы с небес глядим на вас.

 

Мы стали небом, стали облаками
И, видя сверху наш двадцатый век,
К вам тихо прикасаемся руками,
И думаете вы, что это снег.

 

В коридоре стояла мертвая тишина, не слышно было даже шороха одежды и стука костылей. Казалось сейчас здесь застыло само время. Люди слушали такую непривычную для них песню, грустную, пробирающую до слез, до самого нутра. И в то же время жизнеутверждающую, дающую веру в победу и надежду на лучшее мирное время.

 

Мы дышим, согревая птичьи гнёзда,
Баюкаем детей в полночный час.
Вам кажется, что с неба смотрят звёзды,
А это мы с небес глядим на вас[ii].

 

Смолк последний аккорд, а тишина так и не была никем нарушена. Вдруг от кого-то из женщин медиков раздался вздох-всхлип, и люди загомонили, обсуждая услышанное. Сашка открыл глаза и посмотрел на Зину. Ведь пел он по большому счету только для нее. Это был их миг, их переживания, а остальные при этом только присутствовали непрошенными зрителями. По щекам Зинаиды катились слезы, которые она, казалось, не замечает. Заметив, что Сашка посмотрел на нее, девушка тихо, одними губами прошептала:
— Спасибо.
Сашка лишь слегка кивнул и обернулся на возглас мужчины, кинувшего ему недавно спички:
— Да, парень, разворошил! Это тебе не в парке Чаир!
По слушателям прокатился одобрительный гул и выкрики:
— Давай еще что-нибудь, только повеселее!
— Повеселее на танцах слушать будешь! Играй, парень, что на душе лежит!
Гомон прекратила Вероника Павловна:
— А ну тихо! — голос у старшей медсестры был самый настоящий генеральский, — будете кричать, разгоню по палатам всех! И вообще отстаньте от парня! Не видите что-ли, что о своем пел. Не до ваших хотелок ему! И вдруг женский сердобольный голос откуда-то из кучи санитарок сочувственно произнес:
— Бедненький! Такой молоденький и уже изранетый весь!
Вероника Павловна обернулась, выискивая взглядом добрую, но глупую женщину, не понимающую что можно, а что нельзя говорить раненым. А Сашку как будто резануло этим сочувствием по самому сердцу. А потом накатила злость. Злость на все что с ним произошло с того самого проклятого дня четыре с половиной года назад и по сегодняшний день. За уничтоженный мир, за потерянных там и здесь друзей и знакомых. За то, что с войны он опять попал на войну. И за то, что его кто-то жалеет, тоже разбирала злость. Он сжал зубы, так что побели скулы и ожег всех взглядом так, что находящиеся рядом с ним Лена с Настей побледнели и отпрянули. Заметив это, Сашка несколько вздохнув загнал свою ярость поглубже и с силой ударил по струнам:
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалеем.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

 

Расцвели и опали… Проходит военная осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

 

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя —
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.

 

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а тот кто в июне первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, —
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

 

Кто вернется — долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье — нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

 

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалеем.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду, — она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

 

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Бугом, где тысячи юных лежат.

 

Он пел, яростно выплевывая слова и глядя перед собой ненавидящим взглядом, от которого у присутствующих здесь, побывавших не в одном бою, повидавших воинов по спине пробегали холодные мурашки.

 

Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.
…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалеем,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

 

А когда мы вернемся, — а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, —
пусть нами пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

 

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем —
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя[iii].

 

Сашка резко встал и с силой воткнул Ленке в руки гитару:
— Все! Концерт окончен! — потом, повернувшись к Зинаиде спокойней добавил: — Я зайду завтра, лечись, поправляйся. Мы же экипаж! — и пошел на выход из палаты. А люди перед ним расступались. Но он этого не замечал. Ему сейчас просто нужно было побыть одному. Слишком многое неожиданно всколыхнули в нем эти песни. Слишком многое, что он тщательно прятал, вырвалось наружу. Настя с Леной бросились, было, за ним. Но были пойманы Вероникой Павловной, остановившей их:
— Куда?! Не лезьте! Одному ему надо побыть!
Сашка, как через туман дошел до палаты. Закрыв дверь встал, как вкопанный, а потом рухнул лицом в подушку, не замечая прострелившие болью раны. И взахлеб зарыдал, прикусив зубами пахнущую какой-то дезинфицирующей гадостью наволочку.

 

[i] У Берии действительно был наградной Браунинг, но вот только модель не знаю. Не нашел. Да и не искал особо, если честно.
[ii] Е.Крылатов — Е.Евтушенко, из к/ф "В небе ночные ведьмы"
[iii] Стихи поэта-фронтовика, киевлянина Семена Гудзенко. Написаны в 1945 году. Песня появилась гораздо позже.
Назад: XVI
Дальше: XVIII