Через 30 лет в Германии наконец наступил мир. В Праге колокольный перезвон заглушил последний грохот пушек, радостные огни освещали ночное небо над холмами у Майна, но в моравском Ольмюце (Оломоуце), где восемь лет простояла шведская армия, сбитые с толку солдаты понурились, а в окрестных полях обозные женщины собирались друг с другом отдельными группками. «Я родилась на войне, – говорила одна из них, – у меня ни дома, ни родины, ни друзей, война – все мое богатство. Куда мне идти?» Вереница обозных повозок и путников, уходивших из города, растянулась на 5 километров вдоль дороги, а горожане, сколько их осталось, собрались в давно разрушенной церкви, чтобы пропеть благодарственный псалом:

Но и через два года после подписания мира оставались сомнения, не возвратятся ли солдаты «покрыть землю», и условия, о которых договорились в Мюнстере и Оснабрюке, обеспечивали Германии не более прочный мир, чем подписанные в Праге тринадцатью годами ранее.

На переговорах Эрскин ясно дал понять, что необходимо учитывать интересы не только шведского государства вообще, но и конкретно шведской армии, и последние задержки в Мюнстере объяснялись тем, что все союзники в один голос требовали расквартирования войск еще на один год. Это была всего лишь попытка оттянуть критический момент. Такая проблема не стояла перед французским правительством, которое все еще воевало с Испанией и держало под контролем свою преимущественно национальную армию. В гораздо более трудном положении находились шведские власти, которым предстояло демобилизовать почти 100 тысяч человек, по большей части немцев, не имевших иных надежд на будущее, кроме тех, что давала им солдатская служба. Небольшое меньшинство в шведских силах составляли протестанты, высланные из владений Габсбургов, чехи и австрийцы, возмущенные тем, что правительство, за которое они воевали, пожертвовало их интересами ради заключения мира. А еще оставались оборванные остатки бернгардцев, которые пристроились к шведам в расчете на лучшее обхождение, чем у Тюренна, и которых пугала перспектива окончательного роспуска.

На имперской стороне положение сложилось лишь чуть менее угрожающее. Перед Пикколомини стояла задача распустить около 200 тысяч мужчин и женщин, лишенных единственного средства к существованию. Вновь встроить такую громадную массу людей в мирное население чрезвычайно трудно даже в том случае, если солдаты и члены их семей лучше приспособлены для мирной жизни.

Самыми непосредственными были две угрозы: во-первых, армии все еще оккупировали страну, и недовольство кого-либо из тех, кто подписал мир, могло бы привести к возобновлению войны, пока у него имелись для этого возможности; во-вторых, солдаты могли взбунтоваться против своих военачальников, учинить самосуд и жить, как прежде, за счет грабежа, уже не как войска, а разбойничьи банды. Обе эти опасности были вполне реальны. В Вене боялись, что шведские и баварские войска объединятся и вместе выступят против миротворцев. Назначение главнокомандующим кузена королевы Кристины Карла-Густава (будущего шведского короля Карла X) ничуть не укрепило политической определенности: принц был молод, честолюбив и воинствен, и его коробило такое поручение, как демобилизация войск, на которой не завоюешь себе славы.

Тем временем нерешенность определенных проблем на переговорах в Вестфалии дала повод для опасной критики всего комплекса документов. Компромиссное решение земельного вопроса не удовлетворило ни католиков, ни протестантов. Больше того, соглашение не предусматривало никаких мер по исполнению этой своей части, а любые попытки силой претворить его в жизнь могли легко привести к возобновлению военных действий.

Папский нунций добавил свою ложку дегтя, осудив договоренности в целом как противоречащие интересам церкви. Испанское правительство выразило императору гневный протест, обвинив его в низком предательстве. Вольный добытчик Карл Лотарингский был полностью исключен из договора и, несмотря на протесты, продолжал удерживать крепость Хаммерштайн на германской земле. Испанцы заявили, что намерены остаться во Франкентале. Герцог Мантуанский выразил несогласие, потому что французское правительство передало часть его земли в чужие руки, даже не спросив у него разрешения.

Через пять с половиной лет после подписания мира, в мае 1654 года, из Германии ушел последний вражеский гарнизон. В первые два года вероятность продолжения войны оставалась весьма высокой, а в последние три общей безопасности угрожали только локальные вспышки.

В Праге мир был провозглашен в середине ноября 1648 года. До конца декабря шведские и имперские командующие неоднократно совещались друг с другом, и население с надеждой ожидало скорейшего расформирования армий. Но к концу года командующие продвинулись лишь на один шаг вперед – а именно договорились о точном количестве промежуточной контрибуции, которую выплатят подданные императора на снабжение войск вплоть до их роспуска. О самом роспуске даже не шла речь, и все договоренности отложили до нового конгресса в Нюрнберге, который должен был рассмотреть процедуру и условия демобилизации.

Всю Германию охватило смятение и ужас, когда стало известно о сумме этой контрибуции. В Страсбурге эта новость охладила ликование, а Карл-Густав чуть не поставил под угрозу сам мир, когда послал войска взыскивать деньги с Льежского епископства под угрозой оружия. Однако всеобщее желание прекратить войну было настолько сильно, что большинство людей приложило все силы к тому, чтобы собрать колоссальную сумму, и с помощью швейцарских и местных банков выплатило всю контрибуцию.

Теперь уже бремя ответственности легло на военачальников – Карла-Густава, Врангеля и Пикколомини, и они справились неожиданно успешно. В сентябре 1649 года Карл-Густав смог отметить счастливое решение главных проблем, пригласив своих коллег на «мирный банкет» в Нюрнберге, и там Врангель весело пальнул из пистолета в потолок и сказал, что больше ему боеприпасы не нужны. Карл-Густав между тем смирился со своей задачей и даже проводил демобилизацию с теми же талантом, мужеством и благоразумием, с какими потом водил армии в бой. Для начала, уволив лишних офицеров и соединив неполные роты, он привел номинальную силу армии в соответствие с фактической. Подозреваемые в мятежных настроениях полки он расформировал и рассредоточил по разным районам, с тем чтобы бунт не мог легко распространиться, а когда бунт все же произошел, он подавил его безжалостно и тщательно.

Правители обеих сторон старались облегчить положение – найти части солдат работу на земле, но этот план имел весьма посредственный успех и только в Баварии, Гессене и Пфальце. Большинство недовольных солдат предпочитали кое-как перебиваться сами. Капитаны с целыми ротами дезертировали, уходили наниматься к французам, испанцам, герцогу Савойскому, венецианцам, англичанам, князю Трансильвании, даже к русскому царю. Но солдат на рынке было слишком много, и тех, кто пришел позднее, никто не ждал. Другие просто уходили разбойничать в горы и леса. В одном или двух районах пришлось даже – хотя и ненадолго – поставить небольшие гарнизоны против этих банд, и еще много лет после войны купцы предпочитали путешествовать большими группами под хорошей охраной.

Не раз возникала нешуточная угроза. Шведские войска бунтовали в Иберлингене, Ноймаркте, Лангенархе, Майнау (острове на Боденском озере) и Эгере (Хебе). Опасный мятеж в Швайнфурте Врангелю пришлось подавлять лично. Несколько полков умудрились захватить деньги, посланные их командующему на жалованье для них же, и улизнуть с ними туда, где им нашелся бы новый хозяин. В июле 1650 года в Анхальте банду мятежников, более опасных и удачливых, чем любые до них, пришлось загнать в ловушку, окружить и расстрелять. Бунт в баварских войсках подавили так же беспощадно: курфюрст приказал применить против мятежников тяжелые орудия и повесил пятнадцать главарей за то, что они заявили о своих, как им казалось, правах.

Уже летом 1650 года стало известно, что испанские армии набирают к себе имперских солдат, что вызвало возмущенные протесты со стороны шведов и французов, и в какое-то время в Нюрнберге казалось, что новая война неминуема. Говорили, что демобилизация остановлена, даже ходили слухи, что шведы открыли набор рекрутов. Но кризис миновал, и 14 июля 1650 года участники переговоров встретились в последний раз на роскошном банкете, устроенном в их честь на этот раз Пикколомини. За городом он установил гигантский шатер, украшенный зеркалами, канделябрами, цветами и эмблемами. Снаружи поставили картонную крепость, набитую фейерверками. После неприятного недоразумения, которые стали уже привычными, вызванного препирательством между Врангелем и каким-то имперским генералом из-за первенства за столом, гости в 5 часов вечера расселись за грандиозным пиром, на котором под аккомпанемент оглушительных залпов они пили за мир и за здравие всех присутствующих. Когда гости напировались, Пикколомини собственноручно зажег фитиль, и картонная крепость взвилась в небо в вихре ракет. Для публики снаружи установили кроткого, пустого изнутри льва с оливковой ветвью в безобидной лапе, у которого из пасти лился непрерывный поток вина.

После отъезда главных переговорщиков конференция заседала еще год, утрясая разные мелочи. Но и тогда некоторые проблемы остались нерешенными. Испанцы покинули Франкенталь не раньше, чем император уступил им Безансон в 1653 году; Карл Лотарингский оставил Хаммерштайн только в начале 1654 года, а в мае того же года шведский гарнизон в городе Фехта удостоился сомнительной чести стать последним, кто ушел из Германии. Однако эвакуация войск продолжалась непрерывно с самого открытия конференции в Нюрнберге в 1649 году, а ко времени сбора урожая 1650 года большинство районов в Германии ощутили, что наконец-то могут по-настоящему отпраздновать возвращение мира. Заметную роль в этих жалостных праздниках благодарения сыграли дети: школьники, распевая, шли процессией в белых одеждах и зеленых коронах в Дёлыитедте, школьники приветствовали давно изгнанного курфюрста Карла-Людвига на границе Пфальца. Они были будущим Германии, ее надеждой – в некоторых местах единственной.