Война между Испанией и Францией то разгоралась, то опять утихала, но чаша весов неуклонно сдвигалась в пользу Франции. До самого конца главную головную боль для Ришелье представляла армия; его лучшие люди постоянно требовались в Германии, где опасность была самой большой, и кардинал не всегда доверял аристократам, командовавшим от его имени на Пиренеях, во Фландрии или Бургундии. Тем не менее он питал особое доверие к герцогу Энгиенскому, старшему сыну принца Конде, молодому человеку 20 лет с небольшим, на которого возлагал большие надежды. По настоянию кардинала этого господина зимой 1642 года назначили главнокомандующим войсками на фламандской границе.

В глазах других людей герцог Энгиенский показал себя не таким надежным человеком, каким его полагал Ришелье.

В детстве он отличался нравом столь буйным, неуравновешенным и порой столь отчаянным, что некоторые сомневались, вырастет ли он в психически здорового человека. К 22 годам он избавился от этих недостатков, однако сохранил чрезвычайно импульсивный характер и эпатажные манеры и категорически не принимал никаких возражений.

Французская армия тоже изменилась за последние годы. Ришелье, пытаясь сэкономить деньги и обуздать власть командующих, особенно из дворян, больше внимания уделял ее профессиональному мастерству, нежели численности. При поддержке короля он постарался ввести более строгую дисциплину, угрожая драконовскими карами даже за такие незначительные проступки, как сквернословие; он пытался сократить число людей, которые таскались вместе с войсками, особенно женщин, но не всегда успешно. Более того, создав, насколько возможно, условия для карьерного роста за счет таланта, а не влияния, он открыл заманчивую дорогу для амбициозных и смышленых сыновей крестьян, ремесленников, лавочников и, разумеется, обедневших аристократов. Благодаря этому за последние десять лет армия превратилась в высококвалифицированную боевую машину, особенно эффективную и выносливую в осадной войне. Вдобавок в нее не подмешивали дезертиров и взятых в плен противников. Она сохраняла и развивала чувство национальной принадлежности, не менее сильное, чем у шведов, а военнопленных либо быстро обменивали, либо с продуктивной жестокостью отправляли гребцами на французский флот.

Ришелье не дожил до того дня, когда долгие политические труды увенчались победой его последнего важного протеже. В 1642 году на его пути взорвалась последняя и самая разрушительная мина. Красавец Сен-Мар, фаворит короля, поднял мятеж и увлек за собой еще нескольких дворян – слишком мало для успеха, но достаточно, чтобы поколебать уверенность кардинала. Ришелье в последний раз одержал победу, и Сен-Мар последовал на эшафот, как и другие главари бунтовщиков до него. Но кардинал пережил его менее чем на три недели. 28 ноября 1642 года Решилье тяжело заболел, а через четыре дня испросил разрешения уйти в отставку. Его организм, давно уже страдавший от приступов мучительной болезни, в конце концов изнемог. Король не желал принять его отставки; напротив, он сам навещал своего министра, сидел у его постели и кормил яичными желтками, показывая в обычной для него сдержанной и замкнутой манере всю привязанность, на которую только был способен. Их отношения всегда были исключительно рациональными, их не касались эмоции; для кардинала король был «становым хребтом» государства, а кардинал для короля – опорой его власти. Их союз порой страдал от страстных увлечений, которые испытывал болезненный и вялый король к кому-то молодому, полному жизни и пышущему здоровьем, кто мог бы подарить ему то эмоциональное счастье, которого он не нашел ни в браке, ни во власти. Но у Людовика XIII, несмотря на все его неуравновешенные порывы, разум был сильнее сердца, и доминирующее положение Ришелье оставалось непоколебимым.

Король пришел к нему 2 декабря; на следующую ночь Ришелье принял соборование и медленно впал в кому. Около полудня 4 декабря он умер, и парижане, более из любопытства, чем от горя, толпами шли в последний раз попрощаться с человеком, которого никогда не любили, но всегда уважали, всегда боялись, звали на помощь во времена бедствий и верили ему.

Весной следующего года герцог Энгиенский (молодой Конде) с двумя опытными военачальниками Л’Опиталем и Гассионом открыл военные действия на фламандской границе. Над кампанией нависла тень неопределенности, ибо в Париже слег Людовик XIII, и его врачи не видели никакой надежды на выздоровление. Политику Ришелье без изменений продолжил его доверенное лицо и правая рука кардинал Мазарини. Но если бы умер король, то его преемником стал бы ребенок 5 лет от роду Людовик XIV, а регентами при нем стали бы мать и королевский совет. Пока король был жив, неугомонные силы Франции – дворянство и парижская толпа – еще могли терпеть господство Мазарини, но, когда эта слабая преграда рухнет, они вряд ли стали бы мириться с тем, что ими правят королева-испанка и кардинал-итальянец.

В таких мрачных обстоятельствах герцог Энгиенский выдвинул свои войска на защиту линии вдоль Мааса. Король день за днем лежал в Лувре на своем огромном ложе, но его больное тело, из которого за последние годы, казалось, ушла вся жизнь, никак не могло умереть. Сердце упрямо стучало в изношенном остове. Дни напролет Людовик XIII лежал почти без движения, иногда забываясь тревожным сном, иногда в полубессознательном состоянии, порой что-то говорил, а его супруга шумно рыдала у его постели. Придворные и лекари входили и выходили, и среди пышного величия и неприглядных картин болезни тихо играли дофин и его маленький друг, а герцог Анжуйский на коленях у незнакомой графини громко плакал и звал няньку, которая не имела права переступать порог. Незадолго до смерти король очнулся от короткого сна и увидел, что на него смотрит принц Конце. «Месье Конце, – сказал он, – мне приснилось, что ваш сын одержал великую победу». Рано утром 15 мая 1643 года король Франции скончался.

Вечером 17-го числа известие об этом достигло герцога Энгиенского, который со своими войсками находился где-то между Обантоном и Рюминьи, на равнине к западу от Мааса, двигаясь на помощь к сильной пограничной крепости Рокруа, осажденной силами Мело (Меласа). Сначала герцог решил, что лучше ничего не говорить, дабы не вызвать в армии паники; на следующее утро в Рюминьи он созвал на совет офицеров и изложил им свои планы. Крепость Рокруа стоит на возвышении относительно окружающей местности, но между Рокруа и Рюминьи лежит плоская равнина, песчаная и сильно изрезанная низкорослыми перелесками и болотистыми ручьями. Перед самим городом открывается ровная местность, а леса отступают. Мело с 8 тысячами конницы и 18 тысячами пехоты находился между герцогом Энгиенским и городом и успел как следует окопаться. План герцога состоял в том, чтобы выдвинуться по узким перелескам в сторону Рокруа, оставив обоз и артиллерию позади. Если этим маневром удастся выманить Мело с его позиций, тогда они обойдут его с фланга и приблизятся к Рокруа сзади; если же он не двинется с места, они заставят его помериться силами перед городом. Изложив этот план, герцог Энгиенский при согласии Гассиона и возражениях Л’Опиталя сообщил офицерам о кончине короля и воззвал к их верности новому государю и регентам.

На следующий день, 18 мая, первая часть плана была успешно осуществлена, и Мело позволил всей французской армии – 15 тысячам пехоты и 7 тысячам кавалерии – беспрепятственно выйти из узких проходов на открытую местность. Он полагал, что лучше будет окружить и захватить всю французскую армию целиком, чем обратить ее в бегство. Он располагал преимуществом в численности – хотя и не таким большим, как думал, – и в подготовке войск, поскольку у него под началом был самый цвет испанской пехоты, войска кардинала-инфанта, наследники традиций Спинолы. Однако, увидев, как подходят французы, он был совершенно сбит с толку, ибо герцог расставил их так, что движение пехоты было частично скрыто кавалерией, наступавшей впереди и с обеих сторон. Напрасно Мело посылал отряды, пытаясь отвлечь конницу и оценить численность пехоты в центре; его разведчики либо ничего не добивались, либо возвращались с такими противоречивыми данными, что он не знал, чему верить.

К шести вечера герцог Энгиенский (молодой Конде) развернул войска на равнине на расстоянии пушечного выстрела от испанцев. Его правый фланг, которым командовали Гассион и он лично, располагался на небольшой возвышенности, но был частично отделен от стоящей напротив кавалерии герцога д’Альбукерка узким перелеском, где Мело разместил засаду мушкетеров (1 тысяча), чтобы остановить наступление французов. Левый фланг под началом Лаферте и Л’Опиталя находился в низине, защищенный от атаки с фланга болотом. Изембург командовал правым флангом испанцев, который противостоял Л’Опиталю, а старый фламандский генерал Фонтен руководил пехотой, которая занимала плавно поднимавшийся склон в центре испанских позиций. Левый фланг испанской армии (д’Альбукерк) упирался в лесок. Местность была слишком слабо пересеченной, чтобы говорить о холмах и долинах, однако между армиями лежала впадина, так что наступавшим пришлось бы сначала идти под гору, а потом уже атаковать вверх по склону.

Шесть часов в погожий майский вечер – еще достаточно рано для того, чтобы начать сражение, и герцог Энгиенский так бы и поступил, если бы Л’Опиталь внезапно, без приказа, не отправил половину своей кавалерии (Лаферте) обойти испанцев и пробиться на выручку к Рокруа. Это был опрометчивый шаг, поскольку коннице нужно было бы пересечь болото по левому флангу на виду у испанцев, и Мело, увидев благоприятный момент, решил было броситься в атаку, но герцог Энгиенский поспешно явился с подкреплениями с другого фланга, приказал коннице вернуться и прикрыл его отступление. Мело упустил возможность, и на обе армии спустилась ночь, а ничего так и не было сделано.

На рассвете герцог Энгиенский выдвинулся к полоске леса, отделявшей его войска от испанцев напротив, и быстро очистил ее от мушкетеров. Он устранил преграду до того, как д’Альбукерк успел это заметить и все еще рассчитывал на ее защиту, когда его одновременно в 3 часа утра атаковали Гассион с фланга и левее герцог Энгиенский. Войска д’Альбукерка, захваченные врасплох, упорно оборонялись, но потом подались назад и, наконец, были полностью смяты атакой. Предоставив Гассиону преследовать разбитое левое крыло испанцев,

Энгиенский сосредоточился на центре битвы. На левом фланге французов (правом испанцев) Изембург отразил атаку Л’Опиталя, кавалерия которого сначала двинулась через болото, рассчитывая атаковать открытый (как казалось Л’Опиталю) фланг испанской пехоты, но была опрокинута ударом во фланг испанской конницы. Затем испанская конница атаковала и рассеяла французских мушкетеров и захватила всю французскую батарею. Оценив ситуацию, герцог Энгиенский, приказав Гассиону закрепить успех правого крыла, сосредоточил главные силы кавалерии против пехоты противника, атаковав ее с тыла. Одновременно Сиро (резерв в центре), усилив свои части отступавшими войсками, повел восемь батальонов против итальянской пехоты, контратакованной с флангов и французскими эскадронами. Итальянцы были разбиты и бежали. Изембург на правом фланге стал собирать боеспособные эскадроны, но и французам удалось собрать часть своей конницы и во взаимодействии с силами герцога Энгиенского разбить конницу правого крыла испанцев.

После этого испанская пехота, одна терция, насчитывавшая, пополнившись разбитой пехотой, около 8 тысяч человек, оказалась в одиночестве на своем небольшом возвышении. Конде повел конницу в атаку на эту терцию. Но испанцы разомкнули свой строй, за которым находилось восемнадцать орудий. Огнем (картечью) артиллерии и мушкетеров атака французской конницы была отражена. Повторные атаки также не имели успеха. Тогда молодой Конде приказал выдвинуть четыре орудия (больше исправных не было), пехоте приготовиться к атаке с фронта, коннице Гассиона атаковать испанцев с тыла, а легкой коннице идти в атаку левее пехоты на правый фланг испанского каре. Взаимодействие войск обеспечило успех. Герцог Энгиенский был готов договариваться об условиях сдачи. Было уже поздно, и он не хотел драться до последней капли крови. Вместе с несколькими спутниками он поскакал на холм, но испанцы приняли его приближение за новую атаку и открыли огонь. С криками негодования французские солдаты ринулись вперед, чтобы защитить своего командира, и весть о том, что он в опасности, быстро расходилась по рядам, пока и пехота, и кавалерия со всех сторон не нахлынули на позиции испанцев. Напрасно герцог Энгиенский призывал солдат пощадить врага; разъяренные нападением на своего командующего, они перебили всех, кто попался им под руку, и сам герцог с трудом сумел спасти некоторое количество вражеских солдат. Ночь сгустилась над трагедией испанской армии; погибло 8 тысяч, 6 тысяч попало в плен. И большинство погибших и пленных были испанцы. Герцог Энгиенский захватил двадцать четыре орудия, большое количество другого оружия и военную казну и на следующий день с триумфом вошел в Рокруа, о чем по сию пору гласит табличка на воротах городка.

Разгром означал конец для испанской армии. Правда, кавалерия в значительной степени уцелела, но настолько утратила дисциплину и боевой дух, что уже ни на что не годилась без той великолепной пехоты, которая составляла главную опору армии. Испанская пехота не потеряла лица при Рокруа, как шведы в битве у Нёрдлингена, однако, чтобы сохранить его, пришлось погибнуть. Ветераны полегли, традиция прервалась, и не осталось никого, кто смог бы обучить новое поколение солдат. Сегодня в центре того места, где размещались испанские позиции перед Рокруа, стоит небольшой современный памятник, непритязательный серый монолит – надгробие испанской армии, можно сказать, почти что надгробие на могиле испанского величия.