Еще меньше повезло его кузену, императору Фердинанду III. Пока рушилась испанская монархия, он прилагал все силы к тому, чтобы сохранить от гибели австрийскую династию. Он подошел к успеху так близко, вопреки всем жалобам и упрекам, которые сыпались на него из Мадрида, что трагедия постигшей его неудачи кажется еще печальней. Еще королем Венгрии он заложил в Пражском мире основы для мирного урегулирования, которое отвечало интересам империи. Как императору ему оставалось только следовать тем самым принципам, которые он сформировал. Мало-помалу он привлек на свою сторону и вооружил против Ришелье и Оксеншерны всех германских князей, кроме трех. Один из них, курфюрст Пфальцский, его совсем не заботил, потому что не имел ни гроша за душой. Вторым был эгоистичный Георг, наследный правитель Брауншвейг-Люнебурга, который с самого начала вступил в союз с Густавом II Адольфом и сделал ставку на обогащение, будучи заодно вместе со шведами. Последним же был ландграф Вильгельм V Гессен-Кассельский.

Смерть ландграфа внушила Фердинанду III надежду, что его вдова, регентша при малолетнем сыне, будет стремиться к миру. Он не учел непокорного нрава ландграфини. Внучка Вильгельма I Молчаливого и сама графиня Ханау, Амалия-Елизавета отличалась решительностью и большим умом. У нее были и свои принципы. Она была истой кальвинисткой, честной и преданной своей вере; вдобавок она сознавала свою династическую принадлежность и считала своим долгом передать владения покойного супруга сыну, не потеряв из них ни клочка земли, а то и кое-что прибавив.

С самого начала войны правящие семьи Гессен-Дармштадта и Гессен-Касселя относились друг к другу с холодной ревностью. В Дармштадте поддерживали императора, в Касселе склонялись к его противникам, и тем сильнее, когда значительная часть их владений была грубо передана их кузенам по решению съезда курфюрстов в Регенсбурге в 1623 году. Их важность для протестантской партии, для голландцев и французов в особенности, объяснялась не столько их землями вокруг Касселя, сколько тем фактом, что они владели также немалой частью Восточной Фрисландии. Кроме того, Вильгельм V был способным полководцем и уважаемым государственным деятелем, который умел стоять на своем в союзе со шведским королем. Его вдова также твердо решила не заключать позорного мира и сохранить положение независимого союзника Франции. Она полагала, что Ришелье, скорее всего, воспользуется ее вдовством, чтобы сделать ее зависимой от Франции и таким образом распоряжаться небольшой, но крепкой и опытной гессенской армией как своей собственной.

Амалия-Елизавета не была дальновидной женщиной государственного ума. У нее не было никаких прав, даже самых призрачных, претендовать на то, что в своих замыслах и действиях она исходила из заботы о целостности Германии. У нее были здравые принципы, однако ее не слишком терзали угрызения совести. Что касается Гессен-Касселя и ее сына, то здесь она действовала проницательно, последовательно и осмотрительно. Император уговаривал ее заключить мир, и она подписала перемирие, но ее взгляд был прикован к Ришелье, а не к Фердинанду НЕ Эта нехитрая уловка сработала. Испугавшись ее перехода к противнику, кардинал, который не мог позволить себе лишиться ее субсидий, армии или владений, поторопился предложить ей даже еще более выгодные условия, чем те, которыми пользовался ее муж. Быстро друг за другом она подписала договоры о независимом альянсе с королем Франции и герцогом Брауншвейг-Люнебургским и затем жестко порвала с Фердинандом III. В небольшом кругу ее гессенской политики император сослужил свою службу, и она отбросила его за ненадобностью.

Неудача с Амалией-Елизаветой не удержала Фердинанда III от дальнейших попыток рассорить союзников. Призыв к Георгу Брауншвейг-Люнебургскому был встречен с презрением, но император все еще надеялся внести раздор между Оксеншерной и Ришелье. На протяжении 1639 и 1640 годов его посланники вели переговоры о мире в Гамбурге. Предложив шведскому правительству Штральзунд и Рюген, Фердинанд очень близко подошел к достижению своей цели, поскольку срок действия их договора с французами снова истекал, и в Стокгольме были сильны настроения, что Ришелье не оправдал возложенных на него надежд. Шведские дипломаты потребовали прямого вторжения французской армии в Центральную Германию, посетовав на то, что такие союзники, которые заботятся только о Рейне и предоставляют им одним защищать Эльбу и вести наступление на австрийские наследственные земли, никуда не годятся. Ришелье сумел их образумить, полностью прекратив поставки, и, доказав тем самым их слабость и неспособность без него даже заключить мир, возобновил прежний союз.

Если Фердинанд III не сумел разобщить союзников, лучшим вариантом для него было избавиться от обязательств перед испанцами, поскольку только они и были причиной враждебности Франции. К этому же склонял Фердинанда III Траутмансдорф, его самый доверенный советник, но сначала ему пришлось бы побороть личные предрассудки и естественную привязанность, слишком сильную, чтобы сбросить ее со счетов. Испанскую партию поддерживали и императрица, обожаемая и обожающая жена, и любимый брат Леопольд с его честолюбием.

Уступив настояниям этой партии, Фердинанд III согласился назначить Леопольда главнокомандующим. Назначение было неудачным, поскольку эрцгерцог не годился в полководцы. Он плохо разбирался в людях и совершенно не обладал интуицией. Едва прибыв в штаб, он тут же попал под влияние плаксивого во хмелю Галласа. Командующего сильно корили за плохое состояние войск и невоздержанность. Эрцгерцог, однако, доложил в Вену, что виноваты подчиненные ему командиры и будто бы Галлае как раз и стал спиваться из-за их жестоких придирок. Подобная наивность не делает чести Леопольду, и неудивительно, что эрцгерцог терпел поражение каждый раз, как вступал в бой. Будучи все же не вовсе глупым и весьма добродушным человеком, он отличался неисправимым самодовольством; и когда из-за разочарований его самоуверенность пошатнулась, он внезапно озлобился и стал мстительным. Злополучный Леопольд, воображавший себя более компетентным для роли императора, нежели его брат, выказал себя совсем уж никудышным военачальником.

Обстоятельства определенно сложились непростые, ибо с обеих сторон всякое теоретическое планирование стало бессмысленным. Обеспечение продовольствием в голодающей стране стало главной заботой участников войны. Передвижения войск уже не могли руководствоваться исключительно стратегическими соображениями. Многочисленные воинские контингенты и той и другой стороны овладевали каким-либо районом и оставались в нем от посева до сбора урожая и даже сами сеяли и убирали хлеб, поскольку крестьян в стране осталось слишком мало, чтобы возделывать для них землю и продавать какие-либо излишки.

Сокращение испанских субсидий не позволяло регулярно платить имперской армии, интендантская служба управлялась просто чудовищным образом, и ни Галлае, ни эрцгерцог не обладали никакими организаторскими способностями. «Мы все равно что сами искали себе пропитание, другой-то платы нам не давали», – писал один из наемников. Централизованное управление ослабло у всех участников конфликта, и офицеры водили свои роты в дальние набеги добывать еду. Командир, умеющий организовать успешный рейд, мог сделаться Валленштейном в миниатюре и до бесконечности игнорировать начальство. Переходам солдат из одного полка в другой всегда было трудно помешать, а теперь они стали перебегать из роты в роту всякий раз, когда им казалось, что там больше грабят и лучше кормят, даже не интересуясь, на чьей стороне ее командир. «Я бродил с места на место… не зная куда и за кем», – без раскаяния признавался английский наемник Пойнц. Шайки оборванных солдат рыскали по всей Германии, не заботясь о том, за что воюют, не зная никаких стратегических планов, и волновало их одно – как-нибудь прокормиться и не попасть в серьезную переделку. Они дрались только с конкурентами за еду, независимо от их принадлежности к воюющим.

Этим феноменом и объясняются беспорядочные кампании последнего десятилетия войны. Боевые действия были некоординированными и хаотичными, так как штабные офицеры не имели возможности легко и целенаправленно перемещать войска. Основной фронт войны между шведами, имперцами и саксонцами проходил по Эльбе, вдаваясь в земли Габсбургов, войны между французами, имперцами и баварцами – по Верхнему Рейну и Шварцвальду. Однако эпизодические боестолкновения, вспыхивавшие то тут, то там, оттягивали силы у центральной наступательной операции и бесконечно задерживали ее завершение. Несмотря на все тяготы солдатской доли, только она давала средства к существованию значительной части народа, и с ростом количества солдат относительно гражданского населения особо остро встала проблема роспуска этих огромных людских масс после наступления мира.

Пока армии, словно ползучие паразиты, пожирали империю, Фердинанд III подготавливал мир. На собрании курфюрстов в Нюрнберге в начале 1640 года он даже пообещал изменить условия Пражского мира, если таким образом сможет убедить правителей Гессен-Касселя и Брауншвейг-Люнебурга и курфюрста Пфальцского сложить оружие. Оказалось, что курфюрсты разделяют его мнение; даже Максимилиан неохотно признал, что подумает о том, чтобы вернуть часть земель, захваченных им в Пфальце. С согласия всех курфюрстов император решил созвать рейхстаг еще до конца года.

Фердинанд III открыл рейхстаг в Регенсбурге 13 сентября 1640 года и закрыл 10 октября 1641 года. За это время его правление подошло к поворотному моменту, когда недолгая, но явно восходящая линия его удачи достигла апогея и затем резко покатилась вниз.

До января 1641 года все шло хорошо. Первые призывы императора к миру и взаимопониманию были услышаны: 9 октября рейхстаг согласился выдать охранные грамоты послам Гессен-Касселя и Брауншвейг-Люнебурга; 4 ноября делегаты разрешили Фердинанду III расквартировать войска в городе и окрестностях ввиду наступления шведов – в предыдущие 50 лет подобная просьба была бы с негодованием отвергнута как попытка запугать собравшихся; 21 декабря присутствующие одобрили нынешнюю численность и финансирование имперской армии; 30-го числа договорились объявить амнистию по всей империи, обсудить вопрос удовлетворения шведов и рассмотреть условия общего мирного урегулирования на основе Пражского мира. К январю они даже успели предложить охранную грамоту Елизавете Чешской и ее дочерям, если бы те предъявили права на пенсию и приданое, приличествующие вдове и детям германского князя. Не было и речи об охранных грамотах для ее сыновей – курфюрста Пфальцского и его братьев, и это было понятно, ведь один из них служил в голландской армии, другой – в шведской, третий находился в Париже, а четвертый уже больше двух лет просидел в плену у императора и при всяком удобном случае допекал своих тюремщиков разговорами о справедливости отцовских притязаний.

На вторую неделю января 1641 года к городу подошла шведская армия под командованием Банера и потребовала капитуляции. Дунай покрылся крепким льдом, и генерал грозил перейти реку и окружить город. С похвальным мужеством и хладнокровием Фердинанд III понял, что это всего лишь блеф с целью разогнать собрание и помешать его триумфу, и, догадываясь, что врагу не хватит ресурсов, чтобы выполнить свою угрозу, отказался распустить рейхстаг. Вместо этого он укрепил город и усилил отдаленные гарнизоны. Его расчет оправдался, лед на реке растаял, и неприятель отступил, оставив после себя среди прочего ущерба скелеты двадцати императорских соколов, которых шведы поймали, сварили и съели, приняв их за фазанов. Благодаря выдержке и благоразумию Фердинанд III сумел окончательно привлечь на свою сторону подданных князей. Это был его зенит и переломный момент.

Прежняя конституционная партия развалилась после Пражского мира: Иоганн-Георг Саксонский пропал из политики навсегда, Максимилиан Баварский – на несколько лет. После вторжения в Германию французов и после того, как шведов покинули почти все их германские союзники, война превратилась из гражданской во внешнюю, и любой, кто противостоял императору, неизбежно вызывал всеобщее негодование. Фердинанд III все устроил так, что политика императора отстаивала целостность германского государства в борьбе с французами и шведами. Пока испанские кузены не компрометировали Фердинанда III, ни один германский князь, если не был открытым мятежником, морально не мог выступить против него. Но на восьмидесятой сессии рейхстага на императора внезапно ополчилась сама коллегия курфюрстов; представитель Бранденбурга решительно заявил, что его хозяин не считает Пражский мир подходящей основой для переговоров. Сразу же, несмотря на упорное сопротивление курфюрстов Баварии, Кёльна и Саксонии, менее могущественные протестантские князья последовали примеру Бранденбурга и стали отождествлять конституционную оппозицию императору с крайне протестантской партией. Как оказалось, подозрительность никуда не исчезала, и только страх перед иноземным вторжением ненадолго скрыл ее, и по несчастной случайности созванный Фердинандом III рейхстаг, вместо того чтобы продемонстрировать единство империи, раскрыл ее слабость.

И это была всего лишь случайность. Фердинанд III созвал и открыл рейхстаг, когда в Бранденбурге еще правил состарившийся Георг-Вильгельм, правил под влиянием своего главного министра Шварценберга, католика и приверженца императорского дома. Но Георг-Вильгельм в возрасте слегка за сорок уже был глубоко больным человеком и окончил бренное существование в декабре 1640 года. Его наследнику Фридриху-Вильгельму было 20 лет, и он отличался от предшественника всем, кроме роста и осанистой внешности. Если под мужественным обликом отца скрывалась робкая, скучная, не склонная к риску душа, то не менее представительная наружность сына была исполнена духа смелого, решительного и предприимчивого. Дитя войны, Фридрих-Вильгельм отличался расчетливостью, беспринципностью, полным игнорированием любых соображений, кроме прагматичных. Он мог бы рискнуть чем угодно и вынести что угодно ради того, что считал материальным благом своей династии – и даже, может быть, ради блага своих подданных, отдадим ему должное. Но ради принципов он не рискнул бы и талером. Позднее он издал примечательный манифест, где утверждал, что водные пути в Германии должны принадлежать только немцам; его цель состояла в том, чтобы обеспечить один весьма конкретный водный путь для самого себя. Впоследствии он тайно – непонятно почему – с циничным равнодушием принимал финансовую помощь от французов. Он обменял Померанию на Магдебург и хитростью вернул ее себе. Его внутренняя политика была жесткой и непопулярной, но действенной и благотворной; его внешняя политика создала Прусское государство из разрозненных фрагментов, оставленных ему отцом, и судить о нем следует именно по этому творению.

Когда новый курфюрст вступил в права наследства, его характер был еще никому не известен. Он частично воспитывался в Гааге и большую часть времени проводил среди своих кузенов, детей Фридриха Чешского. Когда отец велел ему возвращаться домой, он отказался, но, когда в конце концов ему пришлось повиноваться, его отношения со Шварценбергом сложились хуже некуда, и он даже подозревал министра в попытке его отравить.

С тех пор как прежний курфюрст подписал Пражский мир, его войска сражались за императора против шведов, и, даже несмотря на малую эффективность его военных усилий, Фердинанд III не мог позволить себе потерять его поддержку, тем более во время рейхстага, когда столь многое зависело от видимости единства. Однако при Фридрихе-Вильгельме события в Бранденбурге быстро развивались. Новый курфюрст в первую очередь хотел мира для своей страны. Он унаследовал полностью разоренные земли, оккупированные либо иностранными войсками, либо своей же распоясавшейся армией, которая кормилась за счет грабежа. Ему досталось имущество, лишенное всех лучших владений, распроданных и заложенных, и доход в восемь раз меньше того, что имел когда-то его отец. Сначала Фридриху-Вильгельму пришлось жить в прусском Кенигсберге, потому что крыша его берлинского замка обрушилась, а в провинции не хватало продовольствия, чтобы обеспечить двор курфюрста. «Померания потеряна, Йюлих потерян, мы едва держим Пруссию, как угря за хвост, и нам придется заложить Марк», – жаловался один из его советников.

Фридрих-Вильгельм не собирался ни закладывать Марк, ни терять земли или деньги ради императора. Он сразу же отдал приказ войскам ограничиться только оборонительными действиями; когда шведы вторглись на его землю, он поинтересовался у них, на каких условиях они гарантируют ему нейтралитет. В отчаянии Шварценберг попытался поднять мятеж. В январе его отправили в отставку, и вскоре после этого он скончался, вероятно от потрясения.

К началу марта 1641 года Фердинанд III в Регенсбурге услышал уже достаточно, чтобы у него возникли опасения насчет сепаратного мира между Бранденбургом и Швецией. В мае курфюрст отправил послов в Стокгольм; в начале июля шведское правительство согласилось на время отложить оружие в сторону до тех пор, пока не обдумает возможность более длительного перемирия; 24 мая в частном порядке были подписаны условия бессрочного прекращения огня; а в начале сентября представитель курфюрста в Регенсбурге объявил о том, что Бранденбург и Швеция полностью прекратили военные действия.

Фридрих-Вильгельм не оставил Фердинанду III выбора. Император искренне стремился к миру, однако не желал приносить в жертву то, что его династия сумела завоевать за столько лет борьбы. Он цеплялся за Пражский мир, видимо сам не понимая того, что договор, который казался столь великодушным до прямого вмешательства Ришелье в 1635 году, в 1640 году стал уже не мирным урегулированием, а лозунгом «никаких компромиссов». Новый курфюрст Бранденбурга сорвал с него маску. Будучи союзником императора, он проигнорировал переговоры в Регенсбурге и сам договорился о перемирии. Это было все равно что открыто бросить в лицо Фердинанду III обвинение в том, что тот отказывается заключить мир.

Смысл этого шага Фридриха Вильгельма можно уяснить себе из книги, опубликованной за несколько месяцев до описываемых событий под названием «Dissertatio de ratione status in Imperio nostro Romano-Germanico». Труд написан с таким жаром, драматизмом и силой убеждения, что почти сразу же приобрел огромную популярность. Личность автора скрывалась за псевдонимом Ипполит Лапидский, хотя на самом деле это был Богислав фон Хемниц, впоследствии придворный шведский историограф. В своем весьма своевременном трактате он проанализировал то, как династия Габсбургов использовала конституцию империи для расширения своей власти, и с беспощадной логикой раскрыл фактическую слабость их положения, опирающегося на хитрость и насилие, а также на эксплуатацию чрезвычайных ситуаций в своих целях для посягательства на еще не отобранные у германских князей права.

Фердинанд III открывал рейхстаг в сентябре 1640 года, как ему казалось, с оливковой ветвью в руке. В мае 1641 года по всей Европе уже говорили о том, что ему нужна только война, и переговоры в Регенсбурге всего лишь повторяли блестящий фокус, который он провернул с подписанием Пражского мира: новая и более грубая попытка сплотить союзников и пустить пыль в глаза противникам.

Фердинанд III был неглуп. Он видел, что происходит, и нашел единственный возможный выход. Он протягивал оливковую ветвь, а ее назвали обнаженным мечом. Чтобы сохранить репутацию своего правительства, у него оставалась единственная надежда: доказать, что его точка зрения верная. Когда ему сообщили, что Швеция и Бранденбург окончательно подписали перемирие, он воспринял известие весьма благодушно, испытав невольное удовольствие искреннего миротворца. Этим ловким ходом он отвел от себя удар, ибо своим кротким согласием разоружил воинственных приверженцев Бранденбурга. Воспользовавшись случаем, он попросил их пересмотреть свои взгляды на Пражский договор как основу для всеобщего мира. Он утверждал, что лишь противодействие Бранденбурга и экстремистов мешает открыть всеобщую мирную конференцию. Таким образом, он умело переложил ответственность за препятствование миру на Бранденбург. Чтобы снять с себя обвинение, представителям курфюрста пришлось согласиться на призыв императора. 10 ноября 1641 года Фердинанд III лично распустил рейхстаг с таким решением: выбрать полномочных представителей для обсуждения условий мира с мятежниками и интервентами на основе Пражского договора и всеобщей амнистии.

Кризис удалось отсрочить, но не предотвратить. Рано или поздно Фердинанду III придется всерьез начать мирные переговоры, а так как Фридрих-Вильгельм склонялся к дружбе со Швецией и Францией, такие мирные переговоры могли весьма невыгодно сказаться на престиже империи. Рано или поздно кто-то из них снова возьмется за меч, с таким негодованием отвергнутый ими обоими.