После бракосочетания инфанты Марии с королем Венгрии в феврале 1631 года события стали развиваться в сторону возобновления сотрудничества между Веной и Мадридом. Поэтому Ришелье должен был помешать установлению мира и в империи, и в Нидерландах и в первые недели 1633 года отправил с поручениями двух агентов – Эрюоля Жирара, барона де Шарнасе, в Гаагу и Манассе де Па, маркиза де Фекьера, в Германию. Каким бы бессердечным ни казалось его поведение, учитывая, в каком состоянии находилась империя, оно было политически оправдано и естественным образом вытекало из того страха перед могуществом испанцев, который был движущей силой внешней политики Ришелье.

Интересы Оксеншерны и Ришелье совпадали только в том, что ни тот ни другой не стремился к миру. В остальном же они действовали в беспощадной, хотя и скрытой, оппозиции друг к другу. В своем последнем письме, написанном 9 ноября 1632 года, Густав II Адольф подчеркивал, насколько важно не позволить французскому королю контролировать хотя бы толику германской земли. Но после Лютцена Ришелье не упустил возможности подчинить протестантских союзников своему государю. С этой целью он поручил Фекьеру натравить членов коалиции друг на друга. Саксонии нельзя было позволить заключить сепаратный мир. Бранденбургу надо было сказать, что король Франции гарантирует ему защиту Померании от шведов, а Оксеншерну – соблазнить обещанием содействия французского короля в женитьбе его сына на королеве Кристине. Поскольку то же самое предложение поступило и курфюрсту Саксонии, в обоих случаях оно окружалось максимальной секретностью. Также планировалось создать протестантскую конфедерацию во главе с Иоганном-Георгом, через которую французский король смог бы ловко занять то место, которое освободил король Швеции.

Аксель Оксеншерна оказался в затруднительном положении. Правительство в Стокгольме наделило его неограниченными полномочиями в Германии, но само оно было слабым, ибо вступление на трон малолетней королевы спровоцировало на новые интриги дворянство, которое король Густав II Адольф приструнил, но не подавил. Болтливая, сумасбродная и тщеславная королева-мать, которая еще сохранила свою красоту и осознавала ее силу, скорее всего, создала бы проблемы для Оксеншерны, но не из-за неприязни к нему, а потому, что легко поддавалась предвзятости и лести. В таких обстоятельствах исполнение планов Густава II Адольфа в Германии замедлялось и становилось сомнительным. Не глупая попытка французских послов подкупить его, а жизненная необходимость могла заставить Оксеншерну отчасти пожертвовать своей независимостью в пользу Ришелье, чтобы вообще сохранить хоть какие-то позиции.

Аксель Оксеншерна получил известие о гибели короля по дороге во Франкфурт-на-Майне. Он ехал собрать представителей четырех округов, которые должны были образовать ядро задуманного Corpus Evangelicorum. Отложив это собрание до следующей весны, он повернул от Ханау назад и спешно направился в Саксонию. На Рождество Оксеншерна уже находился в Дрездене.

Причина его приезда была проста. Сразу после битвы при Лютцене Валленштейн удалился в Чехию. Как бы ни тяжелы были его потери, не ими объясняется его срочный уход, причина которого была политической. Он хотел доказать свою добрую волю Иоганну-Георгу, чтобы склонить его к миру. Даже если курфюрст откажется от этой приманки, он не преминет воспользоваться смертью шведского короля, чтобы отстоять свои интересы в борьбе со шведами. Например, сразу же после Лютцена он попытался переманить к себе Бернгарда Саксен-Веймарского.

Перед Оксеншерной встала и еще одна опасность. Едва только появились известия о смерти Густава II Адольфа, король Дании тут же предложил себя в роли посредника в деле заключения общего мира в империи. Если и было нечто такое, чему канцлер должен был помешать прежде всего, так это то, чтобы условия диктовала завистливая Дания.

Торопливо успокоив курфюрста Бранденбургского очередным обещанием руки королевы Кристины его сыну, Оксеншерна сосредоточился на саксонской проблеме. Редко ему выдавалось такое непродуктивное Рождество, как то, которое он встретил в Дрездене в 1632 году. Намерения Иоганна-Георга и Арнима были ясны с самого начала, и красноречие канцлера нисколько их не поколебало. Иоганн-Георг желал заключить или сепаратный, или всеобщий мир, Арним – только всеобщий. Не обращая внимания ни на какие протесты, они согласились обсудить условия мира с Валленштейном.

Когда альянс практически распался, между Иоганном-Георгом и Оксеншерной началась борьба за лидерство в протестантской партии в империи. 18 марта 1633 года канцлер открыл давно запланированное собрание четырех округов в Хайльбронне, причем изобретательно решил вопрос о том, в каком порядке по старшинству делегатам рассаживаться на стульях, табуретах и скамейках, – устроил так, что им пришлось все совещание стоять на ногах. Пять недель спустя представители четырех округов договорились со Швецией о создании так называемой Хайльброннской лиги, как ее станут называть позднее, для защиты прав протестантов в империи под руководством Оксеншерны. В следующие два дня канцлер заключил еще два договора: один со свободными рыцарями империи, а другой – с Филиппом Людвигом Пфальц-Зиммернским, братом Фридриха Чешского и регентом шестнадцатилетнего курфюрста Пфальца Карла-Людвига, унаследовавшего долги своего отца.

Благодаря этим договорам Оксеншерна в глазах мира стал подлинным преемником Густава II Адольфа. Иоганн-Георг, который рассчитывал своим отсутствием сорвать собрание, опять просчитался. Отказом от участия он автоматически отрекся от своих притязаний; и его отсутствие, ничуть не повредив встрече, лишь обеспечило избрание Оксеншерны верховным руководителем войны. Если канцлер и не смог заставить Иоганна-Георга выполнить обещанное, он фактически спас ситуацию для Швеции, одним мановением руки развеяв весь престиж и половину влияния бывшего союзника.

С французским вмешательством Оксеншерна разобрался не так эффективно. Тут ему пришлось бороться не с пьяницей Иоганном-Георгом, а с беспринципным и умным маркизом де Фекьером. Французский посол достиг выдающихся высот в тех качествах, на которых строилась слава французской дипломатии: гибкостью методов и цепкостью в достижении целей он душил более грубый ствол дипломатии Оксеншерны, как плющ душит дерево. Они оба добивались поддержки со стороны германских государств, и оба готовы были прибегнуть к любым средствам, чтобы ее получить. Фекьер обладал одним нечестным преимуществом: его правительство имело больше денег на взятки, чем правительство Швеции. Не считая этого, он превосходил Оксеншерну лишь в том, что был более способным дипломатом, лучше подмечал возможности и быстрее хватался за них, чем северянин, который по сравнению с маркизом казался тяжелым на подъем. У обоих были одинаково благородные намерения: ими обоими двигало стремление сделать все возможное для блага своей страны и религии; Оксеншерна хотел возместить Швеции пролитую кровь и потраченные деньги и обеспечить безопасность германским протестантам, Фекьер – защитить Францию от Испании, а немецких католиков – от агрессии их соотечественников-протестантов. Оба они действовали одинаково бесчеловечно по отношению к Германии, но ведь они и не были немцами.

Первая же проблема Фекьера состояла в том, что он получил неверные инструкции. В Париже Ришелье воображал, что Иоганн-Георг является хозяином положения после гибели Густава II Адольфа; он слишком недооценивал Оксеншерну. Едва Фекьер успел увидеть шведского канцлера, как тут же понял эту ошибку. Швеция, а не Саксония была той силой, без союза с которой в Германии ничего нельзя было достигнуть, и Фекьер взял на себя смелость действовать исходя из собственных убеждений, вопреки указаниям кардинала.

В Хайльбронне, к нескрываемой досаде Оксеншерны, Фекьер убедил делегатов признать и короля Франции своим защитником наряду со шведским правительством. Это достижение может показаться мелочью, поскольку оно не давало королю Франции контроля над военными делами, однако союзник, имеющий больше ресурсов, в конце концов неизбежно приобретал и больше влияния, и Оксеншерна до последнего боролся с этим решением. Фекьер вставил и еще одну палку в колесо канцлеру, когда отказался в рамках возобновленного Бервальдского договора выплачивать напрямую шведам полугодовую субсидию в размере полумиллиона ливров и настоял на том, чтобы деньги шли к ним через Хайльброннскую лигу. Таким образом, Оксеншерна, который не мог отказаться от субсидии, вынужден был согласиться получать ее на условиях, которые еще теснее связывали его немецких союзников с Францией и низводили его до положения посредника. Единственное же, что он выиграл у Фекьера, это вопрос о нейтралитете Максимилиана, сохранения которого по-прежнему напрасно добивалось французское правительство.

Учреждение Хайльброннской лиги фактически положило конец планам Иоганна-Георга на всеобщий мир. Дрезден охватило уныние и страх; угроза диктатуры шведского короля сменилась такой же угрозой со стороны его канцлера. Рухнули все надежды Арнима. Этот момент крушения иллюзий Валленштейн посчитал удобным для вмешательства и предложил военачальнику соединить саксонские силы с имперскими и вместе выдворить шведов из Германии, как шесть лет назад они выгнали датчан. Быть может, так и следовало поступить; быть может, они добились бы успеха и наступил бы мир. Но здесь Валленштейн натолкнулся на ту несгибаемую, лишенную воображения честность, которая была стержнем характера Арнима. Возможно, умом он понимал, что этот план осуществим, но у Арнима сердце было сильнее разума, и это непоколебимое, почти трагическое чувство чести, Aufrichtigkeit – прямота, которая не знает компромисса, одновременно сила и погибель немца, стояла между ним и предательством, которое могло бы спасти его родину.

С этой поры еще одна трещина пробежала по уже разобщенной протестантской партии, трещина между курфюрстом Саксонским и его военачальником. Иоганн-Георг был готов бросить Оксеншерну и заключить свой мир с Фердинандом. Арним на это бы не пошел, и, насколько у него хватало власти, он добивался одной цели: всеобщий мир или ничего. Он не видел или не хотел видеть, что Хайльброннская лига так тесно связала благополучие протестантской Германии с интересами Оксеншерны и Ришелье, что теперь в империи не могло уже быть всеобщего мира, пока кто-то один не возьмет верх над соперником – либо Габсбурги, либо Бурбоны.