Кристиан IV (р. 1577, правил 1588–1648) не был ничтожным человеком. Ему не посчастливилось в том, что он правил в одно время с королем Швеции Густавом II Адольфом, так что народная молва, ослепленная блеском его соперника, отвела ему слишком незначительное место в европейской истории. К моменту его вмешательства в германские дела ему исполнилось 48 лет, и уже 37 из них он просидел на троне. Это был стройный, широкоплечий мужчина с красным лицом и светло-каштановыми волосами, уже заметно поседевшими; тяжелые физические нагрузки и пьянство сделали его только крепче и здоровее. Моногамия никогда не вписывалась в его буйную натуру, и число его внебрачных детей со временем выросло настолько, что стало проблемой для Дании и предметом шуток для Европы. Несмотря на склонность к плотским удовольствиям, он был человеком неглупым и не зарывал своих талантов в землю; он даже вел ученую переписку на латыни с таким «королем эрудитов», как Яков I Стюарт. Способный лингвист, Кристиан IV был хорошим собеседником. Он поощрял искусства и науки у себя в северной столице, в отличие от большинства предшественников, и его дворцы в Кронборге и Копенгагене с их роскошным убранством, обилием позолоченных украшений и пухлыми гипсовыми ангелочками, покрашенными в розовый цвет под настоящих младенцев, отражали пылкий и кипучий характер хозяина. «Не верится, что он родился в столь холодном климате», – как-то раз заметил один итальянец.

Как король, Кристиан IV проявил выдающиеся способности, решительность и отвагу, отстаивая интересы своего народа и дома, и за рубежом, борясь с непомерными притязаниями дворянства и поощряя заморскую торговлю. Если он в чем-то не преуспел, то лишь потому, что ему приходилось действовать наперекор давнему влиянию эгоистичной и безответственной аристократии у себя в стране и сверхъестественному гению Густава II Адольфа за границей. На протяжении всей жизни Кристиану IV слишком многое приходилось брать на себя; его интеллектуальные и моральные силы всегда напрягались до предела, ведь у него не было помощников, на которых он мог бы переложить часть своего бремени. Его обходительные манеры, властный характер, безрассудная смелость, грубый и язвительный юмор и переменчивый нрав всегда служили его политическому чутью, поэтому неудивительно, что человек в нем порой слишком уставал, чтобы оставаться королем без чьей-либо помощи. Сравнивая его неудачи с успехами его соперника, шведского короля, нельзя забывать, что Густаву II Адольфу с помощниками повезло не меньше, чем с талантами. Кристиану IV же от совершеннолетия до конца дней приходилось сражаться в одиночку.

Кристиан IV, наполовину немец, говорил и писал по-немецки, как на родном языке, и имел в Германии и влияние, и свои интересы. Он был герцогом Гольштейнским, его сына только что избрали на вакантное место в Ферденское еписхопство, и Кристиан IV заявил претензии на Оснабрюк и Хальберштадт от его имени; опираясь на эти территории, а также бесспорно принадлежащий ему Гольштейн, Кристиан намеревался оказывать давление на колеблющихся нейтралов. К несчастью, и он, и его союзники неверно оценили запутанность германской политики. У курфюрстов Саксонии и Бранденбурга, равно как и у Кристиана IV и императора, тоже были сыновья, и они тоже рассчитывали заполучить Оснабрюк и Хальберштадт. До глубины души возмущенные тем, что габсбургский принц хочет перехватить у их сыновей эти желанные трофеи, они не желали и помогать датскому королю сделать то же самое. И оба князя заявили о неизменной преданности императору.

Тем временем злосчастные правители Нижнесаксонского округа по-прежнему не знали, как поступить. Они все так же не хотели отказываться от нейтралитета, но у них не было возможности его сохранить, когда войска Тилли встали на их южной границе, а на севере собирался с силами король Дании. Запугивание лучше удалось Кристиану IV, и в мае 1625 года растерянные сословия сначала избрали его президентом округа, а потом неохотно приняли решение вооружиться. Фактически это означало только то, что Кристиан IV мог свободно вербовать рекрутов в границах их земель.

До сих пор война между королем и императором так и не была объявлена, и Тилли отреагировал на эти события тем, что запросил у Кристиана IV разъяснений относительно его намерений. В ответ он получил примирительное письмо, объясняющее, что, как президент Нижнесаксонского округа, Кристиан IV счел необходимым принять меры для его обороны. Всю осень и зиму Фердинанд и сословное собрание округа обменивались изысканно вежливыми посланиями, в которых император пытался переманить их всем скопом и поодиночке на свою сторону. Цепляясь за остатки нейтралитета, они жалким образом колебались: сначала склонились к обманчиво привлекательному предложению Фердинанда гарантировать северогерманским епископствам религиозные свободы, а потом отменили сделку, когда он попытался сделать исключение для Магдебурга. Они быстро скатывались в то положение меж двух огней, в котором со временем оказались все нейтральные государства Германии, – в состояние войны с обеими сторонами.

Между тем на самой войне ничего существенного не происходило. Кристиан IV, продвигаясь по Везеру, задержался в Хамельне из-за непредвиденного случая. Однажды вечером Кристиан IV объезжал войска, его сбросила лошадь, и он пролетел 25 метров с крепостного вала и только чудом не погиб. Слухи о его смерти придали Тилли смелости выступить вперед, но уточненные сведения и недостаток провианта заставили его повернуть назад. Даже подход Валленштейна с без малого 30-тысячной армией только усугубил, а не облегчил трудности Тилли, поскольку теперь приходилось кормить две армии на землях, уже дочиста обобранных одной.

Холодная весна перешла в непогожее лето; в июне выпал снег, и вымокшие посевы гнили на полях. По Европе прокатилась чума, остановив политическую и экономическую жизнь; в Австрии и Штирии, в Мекленбурге и Пруссии, в Вюрцбурге и на обоих берегах Рейна, от Вюртемберга до Ахена, она свирепствовала все лето; в одной Праге умерло 16 тысяч человек. В октябре из 18 тысяч солдат у Тилли слегло 8 тысяч, а остальные ходили в обносках, и никто не имел хороших или хотя бы приличных условий для зимнего постоя.

Валленштейну повезло больше. Император казался страшнее, чем Католическая лига, и Тилли с изумлением увидел, что города, не пустившие к себе его войска, открыли ворота перед Валленштейном. Имперский полководец, как будто имея на то право, занял лучшие квартиры, расположившись в Магдебургском и Хальберштадтском епископствах, в то время как Тилли с армией, готовой взбунтоваться и дезертировать, пришлось из последних сил устраиваться в мелкой и не такой богатой епархии Хильдесхайм. Законные поиски пропитания выродились в драки за награбленное добро и женщин, в которых извращенная человеческая жестокость, избавленная от социального контроля мирной жизни, находила чудовищное выражение. Напрасно города и деревни просили гарантировать им защиту, ссылаясь на свою верность; полководец давал обещания, но не мог их исполнить.

Предаваясь остервенелому разрушению, солдаты поджигали деревни и убивали весь скот, который не могли угнать. В жажде наживы они раскапывали могилы в поисках спрятанных сокровищ, прочесывали леса, где прятались бездомные крестьяне, и убивали на месте всех, кого находили, забирая себе их узлы со сбережениями и домашним скарбом. Они крушили церкви, а когда один пастор похрабрее других не пустил их в двери, они отрубили ему руки и ноги и оставили истекать кровью на алтаре изуродованной жертвой его протестантскому Богу. Не щадили они и единоверцев: в аббатстве Амелунгсборн в клочки разорвали ризы и расколотили орган, унесли чаши для причастия и разграбили даже могилы монахинь.

В целом у Валленштейна солдаты буйствовали меньше, чем у Тилли. У него было гораздо лучше организованы постой и снабжение, и хотя его поборы легли куда более тяжелым бременем на самых видных горожан в занятых им городах, он заботился о том, чтобы его люди были довольны, тем самым уменьшая вероятность необузданных грабежей. Из непомерных взысканий, которые он налагал на оккупированную область, он пунктуально выплачивал жалованье войскам и накопил резервные средства на замену и усовершенствование артиллерии. На случай чрезвычайной ситуации у него в собственных амбарах в Чехии было достаточно зерна для того, чтобы прокормить армию в отсутствие всех остальных средств к существованию.

Все безотрадное лето и осень 1625 года датский король старался скрепить кольцо своих союзов. В декабре он подписал договор с Англией и Соединенными провинциями, рассчитывая, что два этих богатых государства вдосталь снабдят его армии деньгами. Призрачные надежды, ибо деньги принадлежали частным лицам, а не правительствам; голландские сословия выделили ему меньше, чем он ожидал, английский парламент – и вовсе ни гроша. Они уже давали деньги Мансфельду в 1624 году и Христиану Брауншвейгскому в 1625-м и теперь полагали, что достаточно будет послать на помощь королю Дании небольшой контингент насильно забритых солдат под командой полковника Моргана.

Окончательной катастрофой для Кристиана IV стал отказ Франции от его поддержки. Ришелье был тем Атласом, на котором держался этот непрочный союз; весной 1626 года во Франции вспыхнуло восстание гугенотов, и кардиналу пришлось отозвать войска из Вальтеллины, чтобы отреагировать на более серьезную угрозу в собственном доме. Спасая тонущий корабль, принц Фредерик-Генрих Оранский снарядил небольшой флот, чтобы послать его к крепости гугенотов Да-Рошель, но голландские моряки отказались идти в море против собратьев-протестантов и этим несвоевременным пылом лишь способствовали краху протестантов в Германии. По Монзонскому миру, заключенному 26 марта 1626 года, Ришелье вышел из Вальтеллины, и ее пути снова открылись для Испании. Так кровь вновь потекла по жилам империи Габсбургов.

Из защитников протестантства и германских свобод остались только Кристиан IV Датский, Христиан Брауншвейгский да Эрнст фон Мансфельд. Король Дании располагал самой крупной армией и, естественно, должен был возглавить военные действия, но Мансфельд, пополнив войска новобранцами, считал себя руководителем, который лучше понимал сложившееся положение; с другой стороны, Христиан Брауншвейгский во главе армии, набранной из крестьян там, где он проходил, и примитивно вооруженной железными дубинками, был готов действовать под началом короля Дании, но наотрез отказался подчиняться Мансфельду. Таким образом обозначились три отдельные операции, поскольку выступление общими силами привело бы только к ссорам; а кроме того, раздельное наступление с большей вероятностью сумело бы расколоть соединенные армии противника. Мансфельду предстояло вторгнуться в епископство Магдебург – главную ставку Валленштейна, тем самым отвлечь на себя огонь, по возможности обойти его и направиться в Силезию, где к нему обещал присоединиться Габор Бетлен. Христиан Брауншвейгский должен был, избегая аванпостов Тилли, двигаться в Гессен, где убедить ландграфа Морица подняться за протестантов и ударить по Тилли с тыла, в то время как Кристиан IV Датский, продвигаясь по Везеру, нанес бы ему лобовой удар по фронту.

Атака Христиана Брауншвейгского полностью провалилась. Изнуренный уже к 28 годам, потеряв репутацию и состояние, измученный болезнью, он все-таки заставил свое оборванное войско перейти границу Гессена, но лишь обнаружил, что ландграф, не имевший ни армии, ни ресурсов, уже приговоренный к потере своих поместий и страшно напуганный тем, что решение императора может вступить в силу, не желал иметь никаких дел с прожектами датского короля. Совершенно пав духом, Христиан отступил к Вольфенбюттелю, где и скончался 16 июня 1626 года. Как рассказывали католики, его постигла смерть Ирода: его внутренности были изъедены огромным червем.

Мансфельд тоже не добился особого успеха. Проинформированный о его продвижении, Валленштейн выступил с большим контингентом войск к Дессау, что на Эльбе, где, по его сведению, должна была переправляться через реку протестантская армия и где 25 апреля 1626 года действительно появился Мансфельд с 12 тысячами солдат. Для обоих командующих многое зависело от исхода того дня; Мансфельд, матерый вояка, чье невезение вошло в поговорку в Европе, рассчитывал блестящей переправой через Эльбу вернуть себе былую репутацию. Валленштейну, пока еще новичку в деле руководства наемническими войсками, лишь предстояло завоевать себе славу. В прошлом году он промешкал с походом на север и прибыл на место слишком поздно, чтобы показать, чего стоит; с тех пор в Вене ходили разговоры, что он – пустой хвастун, который обходится непозволительно дорого и не стоит благосклонности императора, никчемный солдат и опасный подданный. Кое-кто хотел отстранить его от командования войсками, которые он же и собрал, и передать его пост опытному итальянскому профессионалу Рамбольда Коллальто. Даже в рядах его армии находились офицеры, которые записывали случайно оброненные им слова и посылали их в Вену со своими собственными объяснениями, – так, по крайней мере, поступил полковник Альдрингер из Лотарингии. Столкновение на мосту у Дессау было для Валленштейна не просто обороной Эльбы; в ней на кону стояла сама его репутация.

Мансфельд совершил роковую ошибку, недооценив противника. Штурмуя мост у Дессау, он не осознавал, что имеет дело с человеком, у которого недостаток опыта компенсируется обстоятельностью. Имея наилучшую артиллерию, какой еще не видели на войне, расположив войска таким образом, чтобы скрыть их реальную численность, Валленштейн превратил мост Дессау в смертельную западню, и Мансфельд, положившись на опыт своих солдат и мощный натиск массированных атак, ночью был вынужден отступить, оставив треть своей армии (4 тысячи из 12 тысяч) лежать на поле боя под огнем Валленштейна.

«Господь привел разбить Мансфельда наголову», – писал Валленштейн императору. Несколько дней спустя он обвинил и отчитал Альдрингера за доносы в Вену, а на прощание едко обозвал растерянного полковника «чернильной крысой». Эта насмешка задела за живое человека, который до того, как стать офицером, служил секретарем и всего добился сам: небрежные слова, брошенные в гневе, которые Альдрингер припомнит, когда о них забудет Валленштейн.

Отрезанный от Кристиана IV Датского на другом берегу Эльбы, Мансфельд повернул на северо-восток к нейтральному и беззащитному Бранденбургу, послал офицеров восполнить потери за счет вербовки новых солдат и стал ждать известий от Габора Бетлена. Злой, подавленный, больной, но упорно идущий к цели, он планировал двинуться по Одеру в Силезию, как только его силы в достаточной мере восстановятся.

Триумфы на севере не только спасли репутацию Валленштейна. Они подсказали Брюсселю план, который назревал уже давно. Это была идея создать на Балтике не менее чем военно-морскую базу для испанского флота, чтобы с ее помощью одновременно ударить по голландцам с двух сторон. 1 июля фламандский посланник в Дудерштадте встретился с обоими военачальниками и предложил им финансовую и военную помощь Испании, если они займут Любек. Тилли и Валленштейн пожали плечами. По их словам, предприятие слишком рискованное и не стоит того. С учетом тогдашней ситуации в Северной Германии, они, конечно же, были правы, и посланник отправился восвояси, так ничего не добившись. Но Валленштейн не забыл их разговора. Плоды встречи в Дудерштадте зрели медленно.

Между тем стали поступать тревожные сообщения о передвижениях Мансфельда: к концу июля он собрал достаточно новобранцев, чтобы пересечь границу Силезии, и постепенно двигался на юг на соединение с Габором Бетленом. В начале августа Валленштейн, предоставив Тилли одному разбираться с Кристианом IV Датским, отправился в погоню за Мансфельдом. Судьбоносное разделение сил дало датскому королю возможность, которой он дожидался все лето. Покинув базу в Брауншвейгском герцогстве, он двинулся на юг к Тюрингии, намереваясь пройти между разъединенными армиями неприятеля и ударить в самое сердце незащищенной Южной Германии.

Проинформированный о его наступлении, Тилли послал за Валленштейном, и вскоре Кристиан IV узнал, что на него идет Тилли с полученным от Валленштейна подкреплением в 8 тысяч человек. Кристиан IV развернулся и поспешил назад на свою базу в Брауншвейге (Брауншвайге). 24, 25 и 26 августа арьергард его армии удерживал дорогу, отбивая атаки быстро подходящих войск противника с незначительными потерями. Однако 27 августа он понял, что не сможет преодолеть оставшиеся 30 с лишним километров до Вольфенбюттеля без тяжелых потерь, и, заняв позиции по другую сторону дороги близ укрепленного селения Луттер (Луттер-ам-Баренберге), приготовился дать бой наступающему неприятелю. Леса и некоторая неровность ландшафта давали ему небольшое преимущество. Он расставил 20 (или 22) своих пушек там, где они могли обстреливать дорогу, а большое число мушкетеров разрозненно расположил за деревьями и изгородями, через которые должен был проходить враг. У него было на несколько сот больше всадников, но пехота уступала противнику в численности и бежала перед решительным натиском Тилли. Кавалерия справилась лучше, и сам король, скорее безрассудный, чем одаренный военачальник, трижды сплачивал свои дрогнувшие ряды для сопротивления врагу, но захват артиллерии лишил его всяких надежд на победу. Часть кавалерии пыталась держаться у местного замка, но без поддержки основной части армии, вместе с которой и сам Кристиан IV бежал с поля боя, тем же вечером сдалась. По некоторым оценкам, датская сторона потеряла пленными 2500 человек, а убитыми – 6 тысяч. Кристиан IV потерял около половины своей армии и всю артиллерию, а сам чудом сохранил жизнь и свободу, ибо в своей безрассудной отваге попал в окружение, лошадь пала под ним, и он спасся лишь ценой жизни одного из своих командиров.

Бессмысленно было пытаться удержать район вокруг Вольфенбюттеля. Соседние правители уже бросились в объятия Тилли с заверениями в верности, ненадежные союзники покинули Кристиана IV, так что у него не осталось никого, кроме собственного сына и двух герцогов Мекленбургских. У него не было иного выбора, кроме как отступить на север к побережью и обосноваться на зимних квартирах в Штаде, на равнине юго-западнее устья Эльбы.

Христиан Брауншвейгский мертв. Кристиан IV Датский разбит под Луттером. От армии Мансфельда в Силезии никакой пользы, ибо полководец поссорился с заместителем, из-за чего их совместные действия стали невозможны. Габор Бетлен, внезапно постарев и устав, вступил в мирные переговоры с императором. Брошенный союзниками, разругавшись с соратниками, Мансфельд оставил квартиры в Силезии с горсткой сторонников и холодной осенью 1626 года направился на юго-запад к далматскому побережью. Куда он стремился в этом последнем походе, каковы были его планы, никто не знал. Одни говорили, что он пошел за помощью к венецианцам, другие – что к туркам. Да, разрозненные турецкие войска присоединялись к его армии, хотя и с одной только целью – пограбить. Его последние дни окружены тайнами и легендами, но где-то на пути к далматскому побережью, среди гор у Сараево, он испустил дух, оставив соратников на голодную смерть или плен. Ходили ложные слухи, что его отравили турки, и другие, возможно более правдивые, о том, что с последним усилием тела и души он подозвал к себе двух товарищей и, тяжело оперевшись на плечи обоих, с трудом поднялся на ноги, чтобы умереть стоя, как подобает воину и дворянину, – непокорный и бесплодный жест, который положил конец его столь же непокорной и бесплодной жизни (1580–1626).