Перемирие было заключено с полным пренебрежением к Мансфельду. Все это время он, как мог, содержал свою армию в Восточной Фрисландии, к бессильной досаде голландского правительства. «Короли Франции, Англии и Дании ничего ему не дали, а у короля Чехии ничего нет» – единственным средством к существованию у Мансфельда был грабеж, и его солдаты обобрали провинцию до нитки и нанесли ущерба примерно на десять миллионов талеров. Из местности, где стояли его войска, бежало почти четыре пятых населения, чтобы не платить поборов, и в наказание за этот проступок Мансфельд приказал разрушить их покинутые дома, так что, по слухам, пять из каждых шести домов лежали в развалинах. Закона и порядка больше не существовало, гражданское население оборонялось из последних сил, мужчины – устраивая засады и убивая солдат, женщины – порой идя на самоубийство. В условиях, которые с каждым днем становились все безнадежнее, численность войск сократилась до половины от прежней. В довершение всех накопившихся несчастий, к границе подошла армия Тилли, только что одержавшая победу при Штадтлоне и явно готовая в два счета разделаться с врагом.

В начале года Мансфельд еще питал надежду, что французское правительство наймет его для вторжения в Вальтеллину. Его план так и не осуществился, а тем временем он все так же стоял под ружьем, без вожделенного княжества, без платы, вне закона в империи, и его шансы на прощение уменьшались с каждым днем. Наступление Тилли заставило его действовать. Поставив все на репутацию, пока еще не потерянную, несмотря на все бедствия последних лет, он бросил армию на произвол судьбы, покинул Восточную Фрисландию и в одиночку отправился искать заказов у властителей Северной Европы. 24 апреля 1624 года он прибыл в Лондон, где местные жители, протестанты, превозносили его как защитника их принцессы, а принц Уэльский поселил его в тех самых комнатах, кои предназначались для его испанской невесты.

Такой опытный наемник, как Мансфельд, действовал исходя из прекрасного знания европейской дипломатии. Он понимал, что есть две державы – Франция и в меньшей степени Англия, решение которых действовать, хотя и запоздалое, может еще сыграть важную роль в деле защиты протестантства. К весне 1624 года произошли перемены в дипломатии этих двух правительств, до той поры проявлявших нерешительность; ими-то Мансфельд и поспешил воспользоваться.

План короля Якова испанского брака его сына, императорского брака его внука – старшего сына Фридриха – рухнул. В то время, когда Фридрих, измотанный нотациями тестя и раздавленный разгромом при Штадтлоне, согласился поддержать его замысел, политика Якова потерпела крах. Сын Якова и его фаворит Бекингем, возмущенные приемом в Испании, куда они отправились, чтобы ускорить переговоры, вернулись в Англию и объявили о нежелании долее участвовать в нечестивом союзе. Уличные толпы в Лондоне уже несколько месяцев требовали войны с Испанией, и принц вместе с Бекингемом выступали за то, чтобы оседлать волну народных настроений, раз уж случился потоп. Правительства двух стран быстро приближались к окончательному разрыву. В декабре 1623 года Яков уже рассматривал идею альянса с королем Дании и Габором Бетленом в интересах своего зятя. В январе 1624 года он был готов обратиться к Соединенным провинциям, и, когда Мансфельд приехал в Лондон, король разрешил ему набрать 12 тысяч человек за счет Англии.

Изменения в политике произошли в то же время и во Франции, где немногим ранее появился министр, способный предложить своему королю нечто большее, чем прекрасное знание искусства соколиной охоты, отличавшее Люина (умершего от скарлатины). Арман Жан дю Плесси, епископ Люсонский, кардинал де Ришелье, постепенно приобретал то влияние на действия короля, которое окончится лишь с его смертью в 1642 г. от лихорадки. Отпрыска знатного, но небогатого рода из Пуату сначала предназначали для военной службы, но из-за смерти старшего брата его поспешно посвятили в духовный сан, чтобы он смог наследовать небольшое Люсонское епископство, издавна приносившее доход его семье. Амбиции Ришелье никогда не ограничивались узкими рамками его епархии, хотя он и выполнял епископские обязанности, как и все в своей непростой карьере, добросовестно и дотошно. Примкнув сначала к партии королевы-матери, он получил первое министерское назначение в 1616 году; с тех пор он, за исключением краткого перерыва, прочно удерживался на скользком пути вверх (с 1624 года – первый министр). Он поднимался, бросая старых друзей и покровителей, наживая себе множество злейших врагов, самым заклятым из которых была королева-мать, однако в обширной сфере политики его честолюбие было обезличено, а интриги служили ему средством достижения важных целей. Ришелье обладал талантом организатора, проницательностью государственного деятеля и тем безудержным стремлением служить своей стране, невзирая на недовольство народа, которое часто свойственно политическим гениям. Национальный эгоизм страстного патриота смешивался в нем с верой в монархию как необходимую форму правления для Франции. У Франции, говорил он, две болезни – ересь и свобода. Рано или поздно он и его король вылечат обе. У Франции один близкий и опасный враг: дом Габсбургов, чья власть и влияние окружили ее со всех сторон – вдоль сухопутных границ, на Пиренеях, в Альпах, на Рейне, во Фландрии. Он мечтал сделать Францию единой и освободить ее от этой постоянной угрозы, чтобы она играла естественную для себя роль защитницы европейского мира. А тем временем он должен сплотить и оберегать свою обнаженную перед врагом страну трудолюбивых и безоружных крестьян, зажатых между владениями Габсбургов и морями. Главным принципом политики Ришелье была не агрессия, а оборона.

В 1624 году кардиналу не исполнилось и 40 лет (р. в 1585), это был худой, смуглый человек властного вида и изящных манер. Его интересы не ограничивались политикой: он нашел время на то, чтобы стать знатоком драгоценных камней, антиквариата, произведений искусства и музыки; самой большой его страстью был театр, и как критик он не имел себе равных. Он даже воображал себя поэтом. «Как вы думаете, что приносит мне наибольшее удовольствие?» – как-то раз спросил он друга. «Счастье Франции», – дипломатично ответил тот. «Отнюдь, – возразил Ришелье, – написание стихов». Конечно, он предавался невинному самообману, ведь, когда удача ненадолго отвернулась от него, его вовсе не обрадовала перспектива до конца своих дней сочинять стихи в Дюсоне.

Тем не менее это притворство само по себе свидетельствовало о своеобразии его великодушного и утонченного гения. Как бы он ни отдавался государственной службе, как бы ни делал вид, что его бог – монархия, как бы он ни подчинял все этому вездесущему божеству, он обладал слишком ясным чувством меры, чтобы думать, будто не государство создано для человека, а человек – для государства. Он был деспотом, но не тираном.

Слишком разумный, чтобы целиком полагаться на собственные суждения, Ришелье рано научился принимать вид спокойной уверенности, которой отнюдь не ощущал. Мало кто сталкивался со столь тяжелыми проблемами в продолжение столь долгого времени, видя при этом столь мало помощи. Единственным наперсником, которому он полностью доверял, был его духовник Франсуа Леклер дю Трамбле, известный в религиозных кругах как отец Жозеф, а по всей Франции – как ГЕттепсе grise, «серый кардинал». Этот ревностный монах-капуцин, всю свою жизнь посвятивший распространению веры, видел в Ришелье возможного вождя объединенной католической державы, которая не будет подчинять интересы религии интересам династии. Будучи капуцином, а не иезуитом, отец Жозеф разделял подозрительное отношение папы к мотивам Крестового похода Габсбургов. Под его влиянием религиозный элемент в политике Ришелье, можно сказать, почти что крестоносный элемент, никогда не был полностью подчинен политическому.

Кардинал был вынужден уйти на задний план, когда у власти стояли некомпетентный Люин и его бездарный преемник Силлери, отставка которого в январе 1624 года (и смерть в октябре в возрасте 80 лет) наконец открыла путь для Ришелье. Между тем Людовик XIII из угнетенного, невротического юноши, готового подпасть под влияние первого встречного, лишь бы он был ласковым и льстивым другом, вырос в скрытного, капризного, неглупого, критичного молодого мужчину с меткими суждениями и своенравным характером. Начиналась эпоха правления его и Ришелье.

С изменением курсов Франции и Англии ситуация политического тупика приблизилась к развязке. Внезапно все опять стали готовиться к атаке на позиции Габсбургов. Едва только сорвался брак с испанской инфантой, как Ришелье сразу же предложил в невесты принцу Уэльскому мадам Генриетту, сестру французского короля, и в то же время прикрыл этот альянс с протестантами от домашней критики, потребовав гарантий защиты для католиков в Англии. Перемены в политике французского правительства возымели прямые последствия не только в Англии, но и в северных странах. Король Швеции вдруг обратил внимание на Германию, опрометчиво продлил перемирие с поляками, чтобы развязать себе руки, и предложил забыть о своих разногласиях с королем Дании. Датский король Кристиан IV, казалось, готов согласиться; его взоры тоже были прикованы к Германии, где он надеялся заполучить Хальберштадтское и Оснабрюкское епископства для своего сына и, подготавливая почву, уже предложил свое «покровительство» сейму Нижнесаксонского округа. Несчастные сословия, бессильные против наступления католической армии, с радостью приняли его предложение, но, когда они простодушно обратились к императору с просьбой утвердить датского принца в качестве епископа

Хальберштадтского, он дал им не прямой, но весьма эффективный ответ: приказал Тилли на зиму встать на постой у них в округе. Получив столь прозрачный намек на то, что его сын получит Хальберштадт только через труп Фердинанда или, по крайней мере, через труп Тилли, Кристиан IV Датский с энтузиазмом согласился на предложение французских субсидий и приготовился вступить в борьбу за германские свободы, права протестантов и епископство для сына.

Ришелье не собирался ограничиваться войной в Северной Германии. Его врагом был дом Габсбургов, но он больше боялся Испании, а не Австрии, и его цель состояла в том, чтобы сдерживать притязания Австрии в Германии, в то время как основные силы будут направлены на испанцев на Рейне и в Северной Италии. Связь с Савойей и Венецией он установил еще до того, как пришел к власти, и затем продолжил эту дружбу. Но прежде всего в коалицию должны были войти Соединенные провинции. Изгнанники Фридрих и Елизавета, через брак связанные родственными узами почти со всеми протестантскими правителями Европы, стали главным звеном цепи, которая должна была объединить Англию, Данию, Швецию и голландские провинции в один грандиозный альянс вместе с Савойей, Венецией и Францией. Габору Бетлену предстояло сыграть свою роль и напасть на Венгрию, так что Габсбурги окажутся атакованы сразу же с фланга, фронта и тыла. Ришелье наконец-то придал прочность воздушным замкам, которые Фридрих и его министры тщетно строили год за годом.

Однако все было далеко не так просто. «Я использую все религии для достижения своих целей», – сказал король Англии, однако для Ришелье это было совсем не таким пустяковым делом, каким оно казалось Якову I. Он отстаивал дело протестантов в Европе, чтобы сломить династию Габсбургов, но, сколь бы циничное равнодушие к религии ни царило в аристократических и дипломатических кругах, кардиналу приходилось считаться с пока еще глубоко набожной французской буржуазией, и он не мог предпринять ничего слишком вольнодумного и крамольного из опасений поколебать стабильность монархии. К счастью для Ришелье, выборы в Риме, завершившиеся в день разгрома при Штадтлоне, посадили на престол святого Петра кардинала Барбарини. Урбан VIII, как его стал именовать весь христианский мир, был еще сравнительно молодым (р. в 1568) и энергичным человеком. Дальновидный политик, он много лет прослужил папским легатом во Франции, держал у крестильной купели самого Людовика XIII и признавал, что по этой причине испытывает к нему особую привязанность. Урбану VIII суждено было править 21 год – почти столько же, сколько служил министром Ришелье. Без него кардиналу было бы если не невозможно, то по меньшей мере очень трудно проводить свою политику, ибо папа, искренне желая мира между христианами, видел в династии Габсбургов непрекращающуюся угрозу. Он хотел мира в Европе, но если мир был невозможен, то он протягивал благословляющую руку тем, кто старался обуздать агрессию Габсбургов, так что французские католики могли спать спокойно, пока их налоги уходили на субсидии голландским и немецким еретикам.

Оправдание этому, и оправдание неплохое, состояло в том, что неразрывное переплетение светских и духовных интересов, характерное для политики Габсбургов, таило в себе вред для церкви. Несмотря на обращение Чехии в католичество, несмотря на разгром кальвинизма в Германии, очень многое можно было бы сказать в пользу позиции Ришелье и римского папы. Эту позицию фанатично разделяли и капуцины. Если даже и Крестовый поход Габсбургов, и противодействие папы и Франции имели не религиозные корни, то и первый, и второе можно было с одинаковым пылом оправдывать на чисто духовных основаниях. Трагедия католической церкви заключалась в том, что ни одна из сторон не могла одержать полную победу над другой.

Над Фердинандом сгущались европейские тучи, и ему следовало удвоить свои усилия для упрочения позиций в Германии. Слабая испанская монархия, из-за которой он и подвергался нападкам, никак ему не помогала. Филипп IV, глава династии и владелец перуанских рудников, по-прежнему целиком находился в руках непредсказуемого Оливареса. Фаворит, неоднократно жертвовавший интересами Фердинанда ради собственных планов по заключению альянса с Англией, удручающим образом не сумел довести дело до конца. И наконец, во Фландрии эрцгерцогиня Изабелла, лишенная финансовой поддержки некомпетентного правительства в Мадриде, сосредотачивала все свои силы на относительно слабой голландской обороне; ее единственный выход заключался в том, чтобы отвоевать мятежные провинции, и ей нечем было помочь Фердинанду.

Весь 1624 год был чреват опасностями для Австрии. В начале лета там боялись восстаний в Чехии и Моравии, сильно пострадавших от конфискаций и штрафов, – тревога оказалась ложной, но тем не менее держала Австрию в страхе. Летом французский агент посетил курфюрста Бранденбургского, и в Вене засомневались в его верности, и эти сомнения как будто подтвердились, когда тот выдал сестру замуж за Габора Бетлена.

Курфюрст Саксонский колебался, уязвленный до глубины души возвышением Максимилиана, и месяцами не мог найти себе покоя, а когда же наконец смирился с новым курфюрстом, это произошло при таких обстоятельствах, которые не могли успокоить Фердинанда. Курфюрст Майнцский, председатель коллегии, попросил Иоганна-Георга о встрече в Шлезингене в июле 1624 года, где в перерывах между охотой и кутежами хитрый епископ показал ему только что отпечатанную подборку документов, относящихся к чешскому вопросу и обнаруженных в Гейдельбергском (Хайдельбергском) замке. Лучшей пропаганды за Максимилиана против Фридриха было не найти, ведь документы раскрыли перед всем миром тайные махинации, стоявшие за чешским восстанием. Иоганн-Георг был потрясен до глубины своей добродетельной души. Курфюрст Майнцский воспользовался шансом и показал ему, что за императором стоял король Испании, за Фридрихом – принц Мориц Оранский и, может быть, король Франции и что последняя надежда сохранить единство Германии заключается в дружественном союзе курфюрстов Баварии и Саксонии, честных князей, противостоящих чужеземным вмешательствам. Полностью убежденный, Иоганн-Георг признал Максимилиана курфюрстом, но не в угоду Фердинанду, а для того, чтобы содействовать формированию конституционной оппозиции ему.

Неужели пришел тот момент, когда расплывчатая центристская партия наконец-то обретет четкую форму и германские князья открыто встанут против Габсбургов и Бурбонов? Курфюрсты Саксонии и Майнца тщетно боролись с течением, которое увлекало их собратьев к союзу с французами и голландцами. Георг Вильгельм Бранденбургский, поддавшись на уговоры французов и шведов, отказался признать

Максимилиана курфюрстом и подписал временный договор с Соединенными провинциями. Сам Максимилиан Баварский, на чью армию рассчитывали курфюрсты Саксонии и Майнца, чтобы претворить в жизнь планы по созданию конституционной партии, в последние полтора года держался двусмысленного курса. Он ненавидел и подозревал испанскую монархию и явно доказал это тем, что не допустил ни влияния, ни даже присутствия агентов эрцгерцогини Изабеллы в Рейнской области, оккупированной его собственными войсками под командованием Тилли. Более того, после битвы при Штадтлоне он запретил Тилли преследовать разбитое войско вглубь Соединенных провинций. Под влиянием капуцинов Максимилиан попытался сблизиться с Францией; один из монахов, выступавший в качестве его неофициального посла, лелеял мечту объединить Европу для крестового похода, а также выдвигался план создания международной Католической лиги в составе Франции, Венеции, Савойи и Баварии. Планы Максимилиана заручиться дружбой с Францией споткнулись о проблему Пфальца: король Англии устраивал сыну брак с французской принцессой, чтобы способствовать возвращению его зятя на Рейн, и Ришелье не мог одновременно протягивать правую руку родственнику свергнутого правителя, а левую – узурпатору. Напрасно Максимилиан пытался устранить противоречие, предлагая свою племянницу в жены старшему сыну Фридриха; его план остался без поддержки, и Ришелье отверг союз с ним ради дружбы с английским королем.

Максимилиана охватила паника; ему сообщили, что Англия, Дания, Савойя и Венеция вооружаются; что Англия, Дания и Швеция вошли в тайные сношения с князьями Северной Германии. Это означало угрозу не только для власти Габсбургов, но и для его неправедно приобретенных титулов; единственная надежда Максимилиана заключалась в том, чтобы одолеть новых заступников побежденного Фридриха, даже если для этого придется сыграть на руку Габсбургам. Весной 1624 года он созвал собрание Католической лиги в Аугсбурге и убедил присутствующих усилить армию Тилли перед лицом нависшей опасности. Этот шаг встревожил Оливареса и Ришелье, которые сразу взялись за Максимилиана; Ришелье запоздало предложил ему дружбу, а Оливарес польстил похвалой в адрес Католической лиги, назвав ее единственным оплотом христианства, и пообещал поддерживать друга в Рейнском Пфальце. Казалось, Максимилиан склоняется к альянсу с Испанией, возможно, ради безопасности, а может быть, чтобы напугать французов. В очередной раз предав свои конституционные убеждения, он открыто заявил, что «отдаст свою жизнь за Австрийский дом».

Напрасно конституционная партия боролась с надвигающейся бурей; Саксония и Майнц предложили созвать рейхстаг или хотя бы съезд курфюрстов, чтобы обсудить и, если получится, решить проблемы империи до того, как в нее хлынут датские и французские войска (а также и английские контингенты). Но без поддержки Максимилиана, без его престижа и денег мало что можно было сделать. Преднамеренно или нет, Фердинанд лишил конституционалистов их самого сильного защитника, отдав Максимилиану курфюршество Фридриха.

За исключением Баварии, круг союзников Ришелье сплотился перед лицом общего противника. 10 июня 1624 года в Компьене правительства Франции и Соединенных провинций подписали договор о дружбе: главный соперник и заклятый враг династии Габсбургов наконец-то заключили союз. Пять дней спустя к ним присоединилась Англия; 9 июля к согласию пришли короли Швеции и Дании; 11 июля Франция, Савойя и Венеция договорились о совместном вторжении в Вальтеллину; 23 октября курфюрст Бранденбургский вступил в союз с Соединенными провинциями; 10 ноября Генриетта Французская обручилась с принцем Уэльским.

Между тем в Граубюндене взбунтовались протестанты и с большими потерями одержали победу над братом Фердинанда, эрцгерцогом Леопольдом; еще до Рождества они захватили Тирано на реке Адда и заблокировали Вальтеллину. Весной 1625 года, когда начали таять снега, герцог Савойский с французскими и местными войсками спустился из своего гористого герцогства, напал на Асти и окружил Геную с крутых высот, которые так хорошо сторожили его горцы.

Так оказался перерезан важнейший путь сообщения. Долина Вальтеллина была перекрыта, враждебные английские корабли следили за «малыми морями», и король Испании уже не мог отправлять серебряные слитки во Фландрию и Австрию ни морем, ни сушей. Казалось, что состязание, причины которого лежали вне Германии, закончилось и за ее пределами и что Фердинанд, связав авторитет своей династии с империей, ошибся. Спинола впустую захватывал Рейн, а дипломатия Ришелье свела на нет победы Тилли от Белой горы до Штадтлона.

Однако война началась в Германии, и в Германии ей предстояло закончиться. В результате семи лет конфронтации в стране, чья политическая жизнь была не менее запутанной, чем у самой империи, сложилась ситуация, контролировать которую не под силу было даже Ришелье. В одних только северогерманских епископствах накопилось слишком много противоречий. Ситуация вдруг выскользнула из его рук, и победы в Италии хотя и стали важной вехой, но не поставили пределов войне.