Фердинанд стремился к абсолютной власти – и в собственных владениях, и во всей империи; будущее династии Габсбургов представлялось ему в этом свете. Король Испании, с другой стороны, видел безопасность и величие своего рода в завоевании Нидерландов и возрожденном процветании испанской монархии. Хотя в итоге оба они в первую очередь желали лучшего для династии, и тот и другой не спешил поступиться своими политическими интересами ради чужих. Весной и летом 1621 года их цели в конце концов вступили в конфликт.

Смерти эрцгерцога Альбрехта и Филиппа III существенно изменили отношения Испании и Нидерландов. Независимость провинций закончилась с кончиной эрцгерцога; на первый взгляд казалось, что испанская корона не воспользуется сложившейся ситуацией, поскольку его вдова Изабелла продолжала править, а господствующей силой в государстве оставался Амброзио Спинола. Но постепенно новые властители Испании начали ограничивать независимость тех, кто по закону теперь был всего лишь их назначенными представителями; и этими новыми властителями стали мальчик-подросток (р. в 1605) король Филипп IV и его фаворит Оливарес.

Новый король Филипп IV был чуть умнее своего отца и значительно менее совестлив; он интересовался музыкой, живописью и искусством, увлекался зрелищами, маскарадами, танцами и драмой, обожал охоту и корриду и уже обещал стать необузданным распутником. Он не обладал воображением в политике и был фанатично религиозен скорее по воспитанию, чем в силу естественной склонности. Власть полностью сосредоточилась в руках Оливареса, человека, чья безудержная энергия и живость ума восполняли вялое равнодушие его господина. С подачи Оливареса почти все министры покойного короля лишились своих постов, и новое правительство оказалось под полным контролем фаворита. Гаспару де Гусману, графу Оливаресу, было за тридцать (р. в 1587); высокого положения рядом с королем он добился в значительной мере благодаря своей яркой личности, поскольку, на первый взгляд, не относился к тому типу людей, с которыми Филипп IV мог бы легко подружиться. Это был дородный, румяный, крепко сбитый мужчина, который умел поддерживать беседу, не любил игр и легкомысленных увеселений. Его снедала жажда власти, и он скорее командовал королем, а не давал ему советы. Его заботило благополучие монархии, но он непререкаемо верил в собственную правоту и на протяжении всей своей жизни направлял судьбу страны, руководствуясь исключительно своими блестящими, но капризными замыслами.

В 1621 году его главная задача состояла в том, чтобы найти надежный способ контролировать Пфальц. Он задумал план восстановить Фридриха в правах под протекцией Испании. Эта схема позволяла одним выстрелом убить двух зайцев. Англия всегда могла создать угрозу в море между своим островом и континентом, мешая проходу кораблей между Испанией и Фландрией, и восстановление поверженного Фридриха при помощи испанцев по крайней мере частично должно было успокоить английское общественное мнение. Никакой другой план не мог быть более неугоден для Фердинанда, который решил передать курфюршество Максимилиану, а также погасить свою задолженность перед ним за счет большой части владений низложенного курфюрста.

К счастью для Фердинанда, голод принудил войска Фридриха под началом Мансфельда и Горацио Вера возобновить наступление, что временно помешало исполнению испанского плана. Более того, их движение послужило приманкой для герцога Баварского, который еще больше скомпрометировал себя. Разрываясь между честолюбием и тревогой о немецкой (имперской) конституции, Максимилиан не до конца осознавал опасность своего положения, и, когда ему было поручено обеспечить исполнение приказа об изгнании Фридриха, что предполагало его вторжение в Верхний Г[фальц, герцог поначалу отказался. На публике он даже принимал вид благородной беспристрастности в вопросе изгнания. Увы, Максимилиану, внешне столь изощренному и прозорливому, не хватило сил удержать эту позу. Когда войска Мансфельда внезапно стали использовать Верхний Пфальц в качестве плацдарма для нового наступления на Чехию, Фердинанду достаточно было лишь намекнуть, что он сам их атакует, как Максимилиан поспешил на поле боя, чтобы не упустить свою долю добычи.

23 сентября 1620 года Максимилиан штурмом взял город Кам (ныне в Баварии), расположенный у германо-чешской границы со стороны Фридриха. Мансфельд, пользовавшийся авторитетом у себя в армии, но отчаянно нуждавшийся в средствах, ухватился за возможность и после недолгих переговоров подписал обязательство не воевать на стороне Фридриха в обмен на значительную сумму денег. Сразу же после этого он развернулся на запад и, самым беспардонным образом нарушая обещание, двинулся на соединение с английскими союзниками Фридриха в Рейнском Пфальце. 25 октября, через пятнадцать дней после подписания договора с Максимилианом, изнуренный гарнизон Горацио Вера во Франкентале с радостью увидел его передовые отряды.

Это вероломство с его стороны дало Максимилиану долгожданное оправдание для того, чтобы вторгнуться в земли Фридриха на Рейне. Еще меньше, чем Фердинанд, он хотел, чтобы испанцы заправляли там всеми делами, и, не теряя ни минуты, отправил своего полководца Тилли в погоню за Мансфельдом. Было небесполезно поставить свои войска на Рейне рядом с испанскими, но если Максимилиан рассчитывал на то, что Тилли сможет заставить испанцев действовать за него, то он ошибся. Спинола находился в Нидерландах, где готовил нападение на голландцев; ни брюссельские, ни мадридские власти не хотели тратить денег на войну за полоску территории, которую могли спокойно получить по договору, и Кордоба, их военачальник на Рейне, подчинился соответствующим приказам. Тилли, не имея достаточно сил, чтобы атаковать Мансфельда в одиночку, вынужден был несолоно хлебавши отступить на зимовку в Верхний Пфальц, и, пока Кордоба бездействовал, Вер со своим небольшим отрядом окопался на обоих берегах Рейна, а Мансфельд отправился в Эльзас в поисках провианта и укрытия для своей армии.

Чехия, Рейнский Пфальц, Верхний Пфальц, рейнские епископства, Эльзас – война постепенно расползалась. «Боже, помоги тем, к кому идет Мансфельд!» – такая поговорка распространилась в то время по Германии. Его войска пронесли через сердце Франконии чуму, оставив опасную заразу тлеть в городах и деревнях; он принес тиф в Эльзас, и из 20 тысяч человек, которые бежали перед ним, надеясь спастись в Страсбурге, пятая часть погибла в последующие месяцы. Зима наступила рано с сильными снегопадами, и войска Мансфельда разоряли страну в поисках еды, сжигая и круша все, что не могли унести. Со стен Страсбурга можно было насчитать шестнадцать пожаров, озарявших ночь, но никто не осмеливался покинуть город из-за страха перед бродячими шайками мародеров. Некоторым крестьянам удавалось пригнать коров и свиней с собою в город, но многие бросили скот погибать от голода или стать добычей солдатни. В католических епископствах наемники нападали на церкви, обдирая все, до чего могли добраться, отрывая изображения Христа от распятий и развешивая их на деревьях вдоль дорог, словно воров. Мародеры забрались на юг вплоть до Энзисхайма (Энсисема) и Брайзаха-ам-Райн, и достоверные источники сообщали, что они подожгли все дома, мимо которых прошли, на расстоянии 25 километров вокруг цитадели Хагенау (Агно).

Прошел год после битвы на Белой горе, и до мира было еще далеко. Оливарес в Мадриде и эрцгерцогиня в Брюсселе единым фронтом вместе с королем Англии выступили за возвращение Фридриха в Пфальц, но сам Фридрих активно, хотя и не нарочно помог Фердинанду это предотвратить. Уверенный в своих новых силах, полученных с помощью голландцев, обязанный по договору с Соединенными провинциями вернуться на свои земли завоевателем во главе оплаченных ими армий, он не собирался тайком пробираться домой под защитой испанцев. Он был настроен вести войну не меньше, чем Фердинанд. Англо-испанский план хромал на обе ноги – из-за противоположных стремлений главных участников. И возможность мира стала еще призрачнее.

Теоретически фракции внутри самой Германии пока еще не вели гражданской войны, а война шла против одного нарушителя общего мира. Едва ли Фердинанд хотел, чтобы так оставалось и дальше: его раздражал тупик, созданный испанцами на Рейне, и скорее потому, что он хотел договориться с Максимилианом, а не потому, что боялся международных осложнений, к которым это могло привести. Еще в ранней юности Фердинанд выбрал себе воинственный девиз Legitime certantibus corona, и потому идея справедливой борьбы за права императорской короны не могла его не привлекать. Несмотря на весь свой оптимизм, он не представлял себе укрепления своего императорского могущества без конфликтов, и перспектива продолжения войны не вызывала у него особой печали. Ему не хватало воображения, которое позволило бы ему понять, что делает с людьми голод, огонь и меч, и он, подобно большинству современников, считал куда более страшным, когда протестантские солдаты выкалывали глаза на образах Девы Марии, чем когда они сжигали крестьян прямо вместе с их домами. Фердинанд не желал соглашаться на планы посреднического мира, так же как Фридрих и Мансфельд, но с политической и моральной точки зрения его позиция была сильнее, поскольку он всегда мог переложить на них ответственность за продолжение войны. Убежденный в том, что его курс надежнее для династии, чем испанский, что голландцы или сам Фридрих скоро загубят весь англо-испанский план, что протестантские князья вот-вот не выдержат и совершат какую-нибудь глупость и тем самым предоставят ему еще один повод ударить по их могуществу в Германии, Фердинанд выжидал, пока ситуация складывалась исключительно удачным для него образом. Есть такой дар – понимать, когда действовать, а когда не делать ничего, когда воздевать указующий перст, а когда ждать, пока все идет своим чередом. Этим даром обладал Фердинанд. Зимой 1621 года ему надо было только подождать.