Глава 24
Большевистский переворот. Октябрь-декабрь 1917 г

Когда 2 октября я выезжал из Англии, никто уже больше не ждал от русской армии существенной помощи в войне. Я возвращался в эту страну, чтобы посмотреть, чем все закончится. Осень и начало зимы заставляли сжиматься сердца людей, которые знали русскую армию в ее лучшие времена. Мы ничем не могли помочь нашим друзьям и оставались бессильными зрителями на фоне общего упадка.

Только что у меня побывал полковник Г. (офицер Генерального штаба с Северного фронта). Он, разумеется, хотел бы в случае, если будет заключен сепаратный мир, отправиться в нашу армию хоть в качестве рядового солдата.

Он рассказал, что у солдат на фронте нет сапог и теплой одежды, что у многих нет шинелей. Они разыгрывают между собой сапоги. Командиры не могут провести инспекцию с целью проверить наличие одежды, так как эти обязанности теперь должны выполнять комитеты!

По его словам, большевизм побеждает повсюду в тылу, и очень сомнительно, что солдаты и дальше останутся в окопах. Вполне возможно, что все они разом оставят позиции уже через несколько часов после начала переговоров о мире.

Он предложил позвать на помощь японцев и американцев, предлагать большие деньги и нанять убийц, чтобы избавиться от Ленина, и далее в том же духе, например применять газовые бомбы в местах собраний большевиков!

Вчера вечером ужинал с американским военным атташе генералом Джадсоном, который живет в настоящем дворце, с его адъютантом и прочей свитой. Там же присутствовали американский специалист по железным дорогам Стивенс, наш специалист-железнодорожник де Гандолле, новый военный министр Верховский, а также новый командующий округом Полковников. Я сидел слева от Джадсона и напротив Верховского.

Верховский умен, но очень молод. Он выглядит на 28 лет, хотя на самом деле ему 34. Его идеи так же молоды, как и он, и, как у всякого энтузиаста, у него отсутствует чувство здравого смысла.

Я не уверен, что он не озвучивает свои идеи только для того, чтобы произвести впечатление.

Об этом человеке сами за себя говорят некоторые его высказывания. За ужином мы на нашей части стола разговаривали на английском языке. Джадсон спросил Верховского, правда ли то, что его исключили из Пажеского корпуса за его радикальные идеи. Глядя прямо перед собой и поблескивая глазами сквозь стекла очков, он ответил: «Не совсем так. Я стремился к правде, а они не хотели, чтобы я ее узнал». Позже, в театре, граф Пржецкий рассказал мне, что причиной исключения было то, что, когда на территории корпуса разместился уланский полк, во время каких-то гражданских волнений, Верховский пошел к солдатам и стал уговаривать их не стрелять в людей.

Я спросил Верховского, какая, по его мнению, пропаганда пошла бы на пользу русской армии и, если бы у него был миллион фунтов, предназначенных именно для этих целей, как бы он ими распорядился. Он ответил: «На книги и литературу для солдат, на кино и чайные, на то, чтобы расширить их кругозор и сделать их жизнь комфортнее». И действительно, именно на эти вещи во время войны практически не обращали внимания.

Позже в курительной я сел с ним рядом на длинный диван. Я спросил его мнение, останутся ли солдаты в окопах этой зимой. Он ответил: «Разумеется, они останутся. Они ведь остались там после революции».

Я поинтересовался у него количеством дезертиров, и он назвал цифру четыре миллиона. Но, как он добавил, это из общего числа военнослужащих 12 миллионов. Я не согласился с тем, что во время революции в армии оставалось 12 млн солдат, и он попытался доказать мне, что эта цифра верна, но был неубедителен.

Он шлепнул себя по колену и сказал: «Мы возродим русскую армию и до весны приведем ее в должное состояние!»

Верховский считает, что озлобление против офицеров является стихийным и нашей задачей является вернуть доверие солдатских масс. Я возразил, что разрушение армии является работой агитаторов, которые играли на естественном стремлении людей спасти свои жизни, что если несколько таких агитаторов расстреляют, то все будет хорошо. Он заметил, что на Юго-Западном фронте и так погибло слишком много солдат. Я снова возразил: «Это число не идет ни в какое сравнение с количеством солдат, погибших на Западном театре».

Верховским владеет мысль о том, что западные союзники должны предложить немцам мир, но на таких условиях, что те сами откажутся. Их отказ продемонстрирует русскому солдату, что у него нет другого выхода, кроме как продолжать сражаться. Я спросил, будут ли они сражаться за Курляндию. Генерал согласился, что не будут, но он верит, что все они понимают одно – это интересы собственного кармана. И каждый будет сражаться за приемлемые с коммерческой точки зрения условия мирного договора. Я посмотрел на него в изумлении, а он продолжал, что успел переговорить с сотнями солдат, и все они понимали, что из-за тарифного соглашения, заключенного после Русско-японской войны, они ежегодно выплачивали Германии огромные субсидии. Вот такой вот вздор!

Полковников тоже слишком молод для своей должности. Он заявил мне, что в его округе все идет прекрасно, но я напомнил, что обучение солдат совершенно прекратилось.

Сегодня утром виделся с Маркозовым. Производство до сих пор находится на минимальной отметке. Например, на железнодорожном заводе в Твери до революции производили по 500 вагонов в месяц. В марте и апреле производство вообще было равно нулю, в мае и июне сделали 40 и 50 вагонов соответственно. Позднее выпуск подняли до 170 единиц, но сейчас производство снова упало.

Помощник командующего округом Кузьмин, хоть он и друг Керенского, считает, что карьера последнего подошла к концу. Он считает, что весь гарнизон перешел на сторону большевиков.

В 9.30 утра в Военном министерстве состоялось совещание военных представителей стран-союзниц, на котором заслушивались меры по укреплению морального состояния в армии.

Было предложено сократить ее численность за счет старших возрастов с 10 млн (предполагаемая теперешняя численность) до 7,5 млн, из которых 4 млн будут приходиться на боевые части, 500 тыс. – на запасные батальоны и 3 млн – на вспомогательные и технические войска. Повышенное внимание будет уделяться созданию ударных батальонов. Подразделения конной и пешей милиции, задачей которых станет поддержание внутреннего порядка, будут набирать из получивших ранения офицеров и солдат. После выборов в Учредительное собрание, которое должно открыться 15 ноября, в армии будет прекращена любая политическая агитация. Комитеты и институт комиссаров предполагается сохранить.

Некоторые из предложений просто великолепны, другие относятся к области чистой фантастики. Предложение об отмене смертного приговора вызвало серьезные возражения со стороны генерала Нисселя, прекрасного оратора, а также с моей стороны. Мы стали убеждать министра, что считается общепринятым то, что невозможно лишить командиров их власти наказания, в частности для прекращения паники.

Наконец, очень бледный и взволнованный Верховский согласился, что ни одна армия не смогла бы сражаться без этого, но он добавил, что если все же будет принято решение о невозможности сохранить смертную казнь, мы должны понимать, что оно исходит не от него.

В 5.30 в течение примерно получаса беседовал с Терещенко. В настоящее время примерно 43 тыс. офицеров из 210 тыс. находятся не у дел. Для обучения с фронта будет отведен каждый четвертый армейский корпус. Первым, как планировалось, был отведен в тыл II гвардейский корпус. Результат – солдаты добрались до водки в Подолье и совершенно отбились от рук.

Терещенко опасается, что наступление немцев на Ригу является подготовительным этапом перед попыткой захватить Петроград. К такому выводу он пришел, исходя из количества кораблей немецкого флота, задействованных в операции, – 16 дредноутов из общего числа 27. Терещенко предвидит, что будет произведена высадка десанта в районе Хапсала, уничтожен русский Балтийский флот, сняты минные поля. Одновременно будет проведено наступление на Петроград по суше, вдоль побережья. Если противник планирует одновременно наступать на суше и на море, то все займет полтора месяца, если только на море – всего три недели. Мой собеседник убежден, что немцы приняли решение добиться заключения мира к Рождеству. Поэтому теперь они стремятся заручиться сильными стратегическими позициями, чего попытаются достичь любой ценой до начала переговоров. В конце концов, как считают в Германии, напоследок можно и рискнуть своим флотом.

В то же время за последние две недели немцы перебросили семь дивизий на Западный фронт, одну из Галиции, одну с озера Нарочь и не менее пяти – с участка фронта под Ригой. Все это заставляет меня верить, что, пусть даже противник предпримет рейд, вряд ли он решится на крупную наступательную операцию на суше и на море против Петрограда, даже с учетом нынешнего состояния русской армии.

Терещенко признал, что до будущей весны не следует ожидать от русской армии «большого наступления».

Все, на что он надеется, – это то, что русские сумеют продолжать «отвлекать на себя 130 (!) дивизий противника», а «может быть, и больше» (сейчас русской армии противостоит 121 дивизия, в том числе 85 немецких и 36 австро-венгерских).

Сегодня утром ко мне приходил генерал Г., который предложил отправлять русских офицеров в Китай, чтобы там тайно готовить армию для восстановления порядка! По его словам, немцы могут быть в Петрограде уже через месяц, а при правлении Керенского Россию не ждет ничего, кроме крушения.

Во второй половине дня я виделся с начальником штаба округа Багратиони. Он заметил, что с момента нашей последней с ним встречи два месяца назад над ним сменилось уже пять командующих. Он хорошо знает вопрос формирования армянских войск и предлагает создать два армянских и один грузинский армейский корпуса.

Савинков считает, что с Керенским покончено, так как тот потерял поддержку справа. Сейчас казаки контролируют обстановку в столице. Они ничего не станут предпринимать против Керенского, но могут пойти против Советов и с удовольствием пойдут против Чернова. Если Керенского сменит Чернов, то, как считает Савинков, он останется у власти не более недели.

Чернов издавал в Швейцарии газету для русских военнопленных, которая оплачивалась немцами! Как говорят, этот человек тоже большой лицемер, так как, когда бедный Корнилов делал свой доклад Временному правительству и рассказывал об инцидентах на фронте, он качал головой и, говорят, чуть ли не плакал.

Ниже приводится состав членов выборных организаций на Юго-Западном фронте, то есть тех людей, которые должны сражаться, а не заниматься болтовней:

Всего же с учетом всех трех категорий: 84 948.

Ходил к послу с генералами Даниловым (Черным) и Маниковским, чтобы они высказали там свое мнение. Данилов настроен пессимистично. Он считает, что восстановить армию как боевую машину можно, но эту работу нужно начинать немедленно. Маниковский громко заявил, что, как сообщил ему Коновалов, московская партия в правительстве настроена заставить Керенского пойти на жесткие меры или, если это не удастся, отобрать у него портфель министра. Он также рассказал, что вскоре большевики могут попытаться арестовать Временное правительство, но оно способно «сокрушить их».

Министерство иностранных дел прислало грозную ноту, где отказывалось от какого бы то ни было участия в дикой авантюре на Балтике. В ноте выражено неудовольствие тем, что нация, которая забыла первейший долг любого народа – защищать собственную территорию, – перед тем, как отступить перед уступающим ей количественно противником, просит своего союзника предпринять на море то, что сделать невозможно, и тем самым спасти ее.

В среду по дороге в Министерство путей сообщения и обратно, где я собирал данные о состоянии железных дорог, я миновал бурлящую толпу из двух или трех тысяч солдат, которые активно продавали гражданским обувь и военную форму. Это называется «рынок военного имущества»! И какой смысл отправлять такому народу военные материалы?

Я отправился к военному министру, чтобы выразить свой протест и спросить, ради чего наши моряки должны рисковать жизнями, доставляя все это в Россию. Верховский ответил, что, как он думает, можно будет (!) принять меры для того, чтобы прекратить такую торговлю. Он уже делал подобное, будучи командующим Московским округом, и т. д. и т. д.

Я занимался сбором информации, чтобы дать ответ на телеграмму из дома относительно положения на Северном фронте. Кратко говоря, мое мнение здесь таково, что противник не попытается захватить Петроград в текущем году, однако если он вздумает сделать это, то ничто его не остановит, разве что климат и большие пространства.

Верховский издал хороший приказ о формировании из имевших ранения офицеров и солдат местной и железнодорожной «милиции». Если бы это формирование началось семь месяцев назад, когда я впервые упомянул о его необходимости!

Обедали с Верховским; присутствовали также Ниссель, Головин, Марушевский и Левицкий.

После обеда Верховский рассказал, что пять возрастов призывов, которые подлежат увольнению, составят примерно миллион солдат. Как считает Духонин, большее количество просто невозможно отвести с фронтов. В то же время министры финансов, продовольствия и торговли просят сократить еще от одного до двух миллионов солдат.

Верховский вновь вернулся к своему плану, согласно которому союзники должны предложить Германии заключить мир.

Меня поразил откровенный пессимизм присутствующих на обеде четырех русских офицеров. Мне стало понятно, что нет ни малейшей надежды на то, что русская армия когда-нибудь снова станет сражаться.

Приходил С. (мой русский знакомый), который привез удивительную весть о том, что в Москве формируется новое правительство, а в Петроград ведет войска генерал Каледин!

Генерал С. прибыл, чтобы вновь поговорить о своей Китайской армии. Когда он вошел, я читал «Белую газету» о зверствах немцев в Восточной Африке. Он заметил, что никто не может быть так жесток, как русские, и привел в качестве примера убийство одного из дивизионных начальников Особой армии, которого сначала ранили, а потом пытали с такой звериной жестокостью, что невозможно себе даже представить.

Терещенко говорит о необходимости избавиться от Керенского и запретить Советы. Если бы у них только хватило на это сил!

Проба сил большевиков ожидается в среду 7 ноября.

По данным Ставки, на всех шести фронтах сейчас находятся 5 925 606 военнослужащих, включая солдат запасных частей, однако из этого числа к боевым частям относится только 2 143 500 человек. В то же время, как отметил начальник Генерального штаба, на эти цифры нельзя полностью полагаться, на фронте сейчас проводится их проверка, и он даст мне знать о ее результатах!

Как подсчитали в Ставке, на фронтах на западной границе сейчас находится 5929 3-дм артиллерийских орудий, а на Кавказе – еще 524. Общее количество тяжелых орудий оценивается в 2030 единиц плюс 1277 «крепостных» орудий на западной границе и 181 на Кавказе. Цифры, предоставленные Артиллерийским управлением, значительно отличаются от этих данных в сторону увеличения.

Накоплено значительное количество снарядов к орудиям всех калибров. Например, на каждую 3-дм пушку сейчас имеется по 2,2 тыс. выстрелов на фронте, и еще до 10 млн единиц сосредоточено в тылу. Большие резервы находятся на территории от Архангельска до Владивостока. Но все это слишком поздно. Если бы мы имели возможность вернуть жизни тех, кто погиб в 1915 г. из-за нехватки снарядов!

Вчера вечером мы ужинали с Савинковым в доме М. Присутствовали сам хозяин, Туманов, Филоненко, Гравье и еще один француз.

Савинков рассказал нам удивительную историю о том, как перед тем, как он отправился в 7-ю армию в качестве комиссара, его экзаменовали трое евреев относительно его политических убеждений. Сначала они начали расспрашивать, что он думает о заключении мира. Он ответил, что прежде, чем говорить о мире, мы должны победить, а его работа, как он предполагает, состоит в том, чтобы отправиться добиваться этой победы. «Да, – ответили они, – добиваться победы, но в то же время вы должны добиваться мира».

Рассказывая это, Савинков заметил: «Знаете, иногда я бываю так глуп, поэтому я не сразу понял, чего они от меня хотели, поэтому я сказал им: „Прошу прощения, господа, но боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду“. На несколько минут повисла тишина, которую потом нарушил один из них по фамилии Гольдман, который был более сообразительным, чем остальные, заметивший, что от подобных разговоров бывает мало толку».

Вечером в пятницу Верховский выступал перед временным парламентским комитетом по военным и иностранным делам. Он заявил, что окажется не в состоянии поднять боевой и моральный дух армии, если солдаты не будут знать, за что они сражаются. А для того, чтобы они узнали это, необходимо предложить Германии условия мира. С ним не согласился ни один из присутствующих, и тогда он подал в отставку.

Повсюду открыто говорят, что 7 ноября состоится демонстрация войск гарнизона в поддержку большевиков. Временное правительство перебросило сюда с фронта два самокатных батальона. Оно выразило уверенность, что этих сил будет достаточно для того, чтобы подавить мятеж. Керенский и Терещенко делают вид, что на самом деле боятся только того, что попытка мятежа не состоится и они окажутся лишены возможности раз и навсегда покончить с этим движением.

После падения Риги члены Временного правительства обсуждают целесообразность их перевода в Москву, очевидно, из-за возможности нового немецкого наступления, но также, может быть, и потому, что они страстно желают оказаться в более спокойной политической атмосфере старой столицы.

Петроградский Совет, который теперь возглавляет Троцкий, провозгласил, что не может быть доверия правительству и что он возьмет на себя подготовку обороны столицы. 2 ноября он сформировал Военно-революционный комитет во главе с большевиком Антоновым-Овсеенко, который будет контролировать работу штаба округа. Этот комитет назначил комиссаров во все части гарнизона и на военные предприятия. Он вмешивается во все распоряжения штаба округа, делая его положение невыносимым.

Вчера ночью я должен был уехать в Псков, для чего успел собрать необходимые вещи и сделать все распоряжения. В семь часов вечера Смит узнал от охраны посольства из юнкеров, что им, как и подразделениям, охраняющим другие посольства, приказали в случае нападения на посольство держаться до конца.

В то же время охране домов Терещенко и Коновалова приказали в случае, если они будут атакованы, сложить оружие без сопротивления. Юноши говорили, что такой приказ они получили днем у себя в училище. Брюс отправился предупредить Терещенко, который поблагодарил его и сообщил, что не станет ночевать дома. Я отправился в штаб округа, где генерал-квартирмейстер Подрелов заверил меня, что такой приказ не мог быть отдан. Но в целом и он пребывал в пессимистическом настроении. Он пожаловался, что не знает, кому можно верить. Генерал посоветовал мне отложить поездку на фронт, так как в Петрограде, несомненно, грядут интересные события, которые должны произойти на следующий день.

Я позвонил послу, который попросил меня остаться на ночь в посольстве. Поужинав дома, я отправился туда. Брюс тоже ночевал в посольстве. Ночь прошла спокойно.

Сегодня Багратиони рассказал мне, что Керенский решил арестовать Троцкого и членов Военно-революционного комитета. Среди прочего, этот комитет в последние несколько дней не допустил отправки из арсенала в Новочеркасск 10 тыс. винтовок. Я спросил, достаточно ли мы сильны для того, чтобы выполнить этот приказ, и Багратиони ответил «да». Подрелов добавил: «Мы можем рискнуть».

Сегодня утром мимо посольства прошли около тысячи женщин, за которыми с Дворцовой площади наблюдал Керенский. Они дали самый лучший спектакль с участием солдат из тех, что мне довелось видеть после революции. Но у меня стоял ком в горле, когда я смотрел на них и этих свиней, так называемых солдат-«мужчин», которые глумились над ними.

Все автомобили останавливали прямо на улицах и забирали на Дворцовую площадь. Около шести часов вечера 6-го числа штаб округа развел мосты и установил рядом с ними посты из самокатчиков и солдат добровольческих батальонов. Позже вечером состоялось собрание расквартированных в Петрограде 1, 4 и 14-го донских казачьих полков, на котором решали, что делать дальше. Солдаты выражали нежелание сражаться за Керенского, который называл их «контрреволюционерами», а их любимого командира Корнилова «предателем». Кроме того, они заявляли, что попытка подавить восстание большевиков без поддержки пехоты приведет к большим потерям и, скорее всего, провалится. Затем к Керенскому отправили делегацию, и отказ последнего объявить организацию большевиков вне закона укрепил решимость казаков сохранить нейтралитет.

Утром 7 ноября к Савинкову приходили два офицера. Один из них в звании полковника сказал ему, что ни один из офицеров и пальцем не пошевелит ради Керенского. Другой, поручик из штаба округа, добавил, что группа офицеров уже приняла решение арестовать его.

Мы явно снова во что-то попали!

Во вчерашних газетах ясно было написано, что во всем будут следовать своим собственным курсом. Мой утренний путь в посольство продемонстрировал это еще более наглядно. Правительственные войска, которые были развернуты в городе прошлым вечером, куда-то исчезли. Всюду улицы патрулировали солдаты местного гарнизона. Трамваи в городе ходили, везде был четкий порядок. Ивану удалось купить для меня газеты, но большую часть «газетного рынка» подмяли под себя большевики.

Я позавтракал в посольстве сэндвичами и направился пешком на Миллионную, к Багратиони. На мосту перед Зимним дворцом с одной стороны стояла толпа солдат Преображенского полка, готовая в один момент смести нескольких бедняг-юнкеров, которые несли охрану перед зданием Эрмитажа.

Командующий округом Полковников делал вид, что еще есть надежда. Он заявил, что еще способен развернуть ситуацию вспять в пользу Временного правительства. Я спросил, что он собирается предпринять, и получил ответ, что «уже сейчас есть некоторые признаки противодействия случившемуся». Он был очень храбрым человеком, но слишком уж явным оптимистом!

Бедняга Багратиони был менее склонен делать тайну из того, что происходит. Он не спал и не брился трое суток, а когда армянин не бреется, это очень заметно. Он признался, что никогда прежде не бывал в таком положении, так как никогда не зависел от выполнения одного-единственного приказа. Войска, вызванные с фронта, ночью перешли на сторону мятежников. Весь город, за исключением Дворцовой площади, находился в руках Советов. Некоторые офицеры ушли в Зимний дворец, чтобы предложить свои услуги Временному правительству. Последнее все еще заседало и решило держаться до конца. С фронта шли еще войска, но они задерживались. Он растроганно поблагодарил меня за то, что я зашел к нему.

От визита в Генеральный штаб у меня сложилось такое же впечатление, как и в городской управе в первый день Великой революции – ни на чем не основанный натянутый оптимизм.

Я встретил Рогозина, который только что вернулся со съезда казачества во Владикавказе. Он пребывал в приподнятом настроении и рассказал мне, пока мы вместе шли через Дворцовую площадь, что казаки и кавказские горцы пришли к единодушному соглашению в вопросе о создании федеративного государства.

Они будут жить за счет зерна и угля, а также нефти из северных районов. Я спросил у него: «А как же насчет войны?» Рогозин ответил: «Пока они ничего не решили по поводу войны, но им придется ее продолжать». Все забыли о войне!

Юнкерский гарнизон Зимнего дворца вяло занимался сооружением баррикады из дров в нескольких ярдах перед главным входом в Зимний дворец.

Я попрощался с Рогозиным и вошел в здание через калитку садовника, поднялся по лестнице и стал искать начальника Военного кабинета Керенского Левицкого. Он куда-то ушел. На лестницах многочисленные рабочие срезали и снимали ковровые дорожки.

Когда я пошел через площадь обратно к зданию Генерального штаба, началась перестрелка и толпа стала разбегаться. В мою сторону не пролетело ни одной пули.

Почти все офицеры покинули здание штаба; как объявили в Павловском полку, его солдаты собирались занять его.

Я видел генерал-квартирмейстера Голевского и Дурново, приехавшего в Петроград на разведку. Оба сохраняли невозмутимое спокойствие. Голевский пояснил, что трения между Советом и Временным правительством никак не касаются Генерального штаба и еще меньше – зарубежных представителей! Мои офицеры опечатали дверь в наш кабинет и вывезли шифры в посольство.

В посольстве я узнал, что примерно в пять утра Керенский позаимствовал автомобиль в американском посольстве и бежал в Псков. Ему пришлось просить автомобиль там, потому что из всех тех, что находились на Дворцовой площади, большевики ночью вытащили магнето. Он направил в американское посольство послание, в котором просил не признавать новое правительство в течение пяти дней; за это время он намеревался вернуться и восстановить порядок. Лично я считаю, что он уже не вернется.

Я отправился на ужин, взяв с собой Уордропа, который прибыл на пост генерального консула в Москве из Бергена.

В 8.30 приходил К. Он отправлялся в Москву и горько жаловался на штаб округа, который, как он утверждал, не дал ему возможности сражаться против восстания под красным знаменем. Теперь он замыслил организовать сопротивление в Москве и присоединиться к войскам, которые должны будут пойти на освобождение столицы.

Примерно в 8.45 перед Зимним дворцом началась сильная стрельба. В ней принимали участие стоявший под парами на Неве крейсер «Аврора», а также крепостные орудия. Перестрелка продолжалась до полуночи, хотя с сопротивлением в районе Зимнего было покончено задолго до этого.

Сегодня выдался серый, унылый день. Трамваи ходят, но до сих пор слышится стрельба, пусть и не очень интенсивная.

7-го числа диктатором Временное правительство назначило министра Кишкина, а инженер Пальчинский сменил Полковникова на должности командующего военным округом. Когда я расстался с Рогозиным в четыре часа дня 7-го числа, он направился на встречу с Пальчинским, который настойчиво приглашал его работать к себе, почти против желания самого Рогозина, под тем предлогом, что он был адъютантом у генерала Половцева, а Половцев был дружен с Пальчинским! Рогозин возражал, что он только что приехал в Петроград всего на несколько дней по своим личным делам, но, наконец, неохотно был вынужден уступить. Его отправили объехать город на автомобиле, «чтобы собрать надежных офицеров». После того как он нашел троих, обещавших прийти, вернулся в штаб округа и был направлен докладывать о ходе подготовки обороны Зимнего дворца.

Первоначально гарнизон состоял из двух тысяч человек, включая юнкеров и слушателей школы прапорщиков, три эскадрона казаков, роты добровольцев и одной роты женского батальона. Защитники гарнизона имели шесть орудий и один бронеавтомобиль, экипаж которого, однако, заявил, что его прислали для защиты произведений искусства во дворце и он во всем будет придерживаться нейтралитета.

Из-за постоянного дезертирства гарнизон таял, так как продовольствия не было, и в течение двух дней солдаты практически голодали. К тому же не нашлось сильного командира, который взял бы на себя командование всеми и укрепил бы дисциплину. Ни у кого не было ни малейшего желания воевать. Некоторые из прапорщиков даже позаимствовали у женщин серые солдатские шинели, чтобы иметь возможность незаметно скрыться.

Большая часть юнкеров Михайловского артиллерийского училища вернулись к себе и забрали с собой четыре из шести орудий. Потом ушли казаки, объявив, что они против кровопролития! В десять часов вечера дворец покинула и большая часть прапорщиков. После этого оборонять правительство остались небольшое количество прапорщиков Инженерного училища и рота женщин.

Правительство все это время поддерживало связь с фронтом, в полночь министрам сообщили, что войска уже в пути и вот-вот придут на помощь. Затем поступила информация, что во дворец направляются члены Флотского комитета с условиями переговоров.

Во время бомбардировки министры бросались из комнаты в комнату. Рогозин позже рассказывал, что когда ему понадобилось о чем-то доложить правительству и он попал во дворец, то увидел «морского министра сидящим около окна, курящим трубку и сплевывающим. Остальные министры сидели за столом. Терещенко ходил взад-вперед, как тигр в клетке. Коновалов сидел на диване и нервно дергал себя за штанины, пока не подтянул их почти до колен». Но ведь Рогозин был здесь всего лишь посторонним наблюдателем, ни о чем не беспокоившимся и ни за что не отвечавшим. На самом деле положение этой группы людей должно было быть ужасным. Брошенные своим вождем, отрезанные от внешнего мира, начиная с шести часов вечера 7-го числа, отказавшиеся оставить свой пост, несмотря на то что были не в силах на что-то повлиять, они ждали решения своей судьбы после того, как попадут в руки толпы.

Оборона практически не была организована, охранялись только три из многочисленных входов в здание. Группы атакующих проникали туда через боковые двери и искали, чем бы поживиться. Сначала эти группы были малочисленными, и гарнизону удавалось рассеивать их, но потом матросы, солдаты Павловского полка и рабочие стали собираться в большие банды и просто разоружили гарнизон. Но это было сделано, как впоследствии вспоминал один из офицеров гарнизона, «по-домашнему», практически без кровопролития. Гарнизон почти не стрелял, и, как говорят, его потери составили всего трое юнкеров ранеными.

Рогозин впоследствии вспоминал, что, поняв, что он ничего не сможет сделать, отдал свою саблю одному из дворцовых слуг и побежал через аллею деревьев к площади, но попал в руки группы матросов, которые его арестовали и отвели в здание Центрального телеграфа. Там Рогозина передали охране из числа солдат Кексгольмского полка. Когда он там сидел, один из солдат упер в него долгий взгляд и заявил: «Если бы я только мог воспользоваться своим штыком, то заколол бы тебя прямо сейчас!» Рогозин притворился, будто не понял, чего хочет солдат, и спросил, что происходит с его часовым. Офицер оказался «дипломатом». Он отвлек внимание солдат, заговорив с ними о табаке, перебоях с электричеством и т. д. Наконец он объявил Рогозину, что тот может идти. Рогозин попросил, чтобы ему выделили провожатого, и, к своему ужасу, обнаружил, что с ним отправили того самого солдата. Рогозин шел и в любой момент был готов получить удар штыком в бок. Когда они дошли до гостиницы, он пожелал солдату спокойной ночи и сообщил ему, что забыл на телефонной станции свою трубку. Солдат сказал, что пойдет и принесет ее, и через день уже колотил в дверь его спальни, появившись там с трубкой. Рогозин дал ему 10 рублей. Как быстро меняются русские солдаты!

В 2.30 ночи 8 ноября дворец был «взят». Министры были арестованы. Сквозь толпу людей, призывающих на их головы проклятия, их провели через Троицкий мост к Петропавловской крепости. Гарнизон разоружили и отправили в казармы Павловского полка на Марсовом поле. В опубликованных позже воспоминаниях юнкер по фамилии Розин рассказывал, как его с товарищами поставили вдоль стены и уже собирались расстрелять, когда они бросились врассыпную. При этом все-таки многие были застрелены солдатами. Спастись удалось немногим, в том числе и ему, после того, как он всю ночь прятался среди деревьев на Марсовом поле.

По рассказам большевиков, самое серьезное сопротивление оказала рота женского батальона. За это трех женщин раздели и бросили в Неву. Остальных 137 женщин препроводили в казармы Павловского полка, где их «в неподобающей манере обыскали на предмет наличия бомб». Позже женщин перевели в казармы гренадерского полка. Эти женщины были добровольцами и происходили из различных классов общества, но в основном из интеллигенции. Их истинный патриотизм ярко выделялся на фоне установившейся после революции всеобщей апатии.

У меня был очень насыщенный день.

Утром мы с Уордропом ходили в Генеральный штаб. Там все осталось нетронутым. Я виделся с Марушевским и Голевским. Последний заявил, что во время боев прошлой ночью было убито очень мало людей. Вместе с Марушевским он провел ночь в официальной резиденции Генерального штаба. Несколько раз они отправляли посыльного, чтобы узнать, как обстояли дела. Сам Голевский «даже один раз выбирался наружу», но не видел ни одного даже раненого. Это отношение постороннего наблюдателя очень удивило меня.

Я пересек площадь и прошел к кварталу зданий штаба округа, а затем обнаружил, что они заняты большим караулом из числа мятежников. Унтер-офицер, с которым я разговорился, уверял, что было убито и ранено примерно 500 человек.

Этот унтер-офицер вел себя грубо и вызывающе, в отличие от унтер-офицера Преображенского полка, который помог мне 12 марта.

Я пообедал в посольстве, после чего отправился в городскую управу, чтобы получить новую охрану для посольства, а также пропуска для сотрудников архива. Там я встретил Аксентьева, Набокова, Гальперина и других. По их словам, все социалисты, которые не принадлежали к большевистской фракции, вышли из Совета и сформировали Комитет общественной безопасности. Сейчас у этого комитета не было никаких полномочий, но они надеются на помощь войск, которые идут сюда с фронта. Как говорят, Керенского хорошо приняли в войсках, направлявшихся для освобождения Петрограда, на станции Дно. Ожидается, что эти войска будут здесь завтра или послезавтра. Как сказал Аксентьев, он «дает большевикам не больше двух дней».

Когда я вернулся в посольство, то обнаружил, что леди Георгина была очень взволнована. Приходили два офицера-инструктора женского батальона с ужасным рассказом о том, как 137 женщин добровольческого батальона, захваченных во дворце, подвергали пыткам и побоям, а сейчас их насилуют в казармах гренадерского полка.

Я взял автомобиль посла и поехал в штаб-квартиру большевиков в Смольный институт. Это огромное здание, где в прошлом обучались дочери русской знати, теперь полно разными отбросами из числа революционеров. Часовые и кто-то еще пытались отогнать меня, но наконец мне удалось дойти до третьего этажа, где я увидел секретаря Военно-революционного комитета и потребовал у него, чтобы женщин немедленно освободили. Он попытался тянуть время, но я заявил ему, что, если женщин не освободят сейчас же, я сумею настроить общественное мнение в цивилизованных странах против большевиков и всего того, что они совершили. Он пытался меня успокоить и просил говорить не на русском языке, а по-французски, так как приемная переполнена и мы привлекаем ненужное внимание. Сам он прекрасно говорил по-французски и, безусловно, был культурным и образованным человеком. Наконец после двух визитов в соседнюю комнату, где, по его словам, заседал Совет, он вернулся и объявил, что приказ об освобождении будет подписан немедленно.

Я поехал с офицерами в казармы гренадерского полка и сразу же отправился в полковой комитет. Комиссар, импульсивный человек семитской наружности, отказывался освободить женщин без письменного приказа на том основании, что «они сопротивлялись во дворце до последнего, отчаянно отбиваясь бомбами и револьверами». Он сообщил, что теперь женщин содержат под охраной отдельно от солдат. Их не трогают, и они находятся в абсолютной безопасности. Он отказался позволить мне увидеться с ними, несмотря на то что я дважды об этом просил. Сцена была необычной. Офицеры переговаривались по-французски, который комиссар, скорее всего, понимал. Они просили меня не доверять ни одному его слову. Еще примерно полдюжины солдат из полкового комитета, не питавшие к нам никакой злобы, хранившие абсолютную невозмутимость и воздерживавшиеся от участия в споре, сам комиссар, представитель расы, веками подвергавшейся угнетению, но теперь державшей в своих руках все козыри, не заносчивый, но решительный. Мы попытались позвонить в Смольный, чтобы там подтвердили, отправили ли курьером приказ, но не смогли получить ответа. Я вернулся в посольство, откуда дозвонился в Совет, и мне сказали, что приказ об освобождении женщин уже отправлен специальным курьером.

В этом случае большевики оказались верны своему слову. Приказ прибыл в полк вскоре после моего отъезда, и женщин в сопровождении большого конвоя отвели на Финляндский вокзал, где в девять вечера их посадили в поезд на Левашово, место дислокации женского батальона. Насколько можно было судить, после того как их избивали и оскорбляли в казармах Павловского полка и по дороге в гренадерский полк, их уже больше никто не трогал. Однако от солдат-мужчин их отделяла всего лишь перегородка, сделанная из кроватей, и мерзавцы из солдатни выкрикивали в их адрес такие угрозы, что заставляли их трепетать от страха в ожидании того, что может случиться ночью.

Вечером 11 ноября в посольство приходила делегация из четырех женщин, чтобы поблагодарить меня за помощь. Они спрашивали, возможен ли их перевод на службу в британскую армию, так как они больше ничего не могли сделать для того, чтобы помочь России. Я сказал, что в Англии женщинам не разрешают воевать и что там будут недовольны, если на фронт отправятся их русские сестры. После того как они вышли, я дал выход своим чувствам, отыгравшись на офицерах, которые сопровождали этих женщин. Я заявил им, что ни одна нация, кроме русских, никогда не позволяла женщинам воевать и, конечно, британская нация никогда не допустит этого.

Героический подвиг тех женщин никак не подействовал на мужчин, которые, похоже, не знали стыда. Их оскорбляли солдаты при каждом визите в Петроград, после чего добросердечные женщины добывали для них гражданскую одежду, чтобы они могли незаметно добраться до своих домов.

Я получил множество писем с благодарностью за свой визит в Смольный от кавалеров Георгиевского креста, от отдела цензуры, от Всероссийского женского союза.

Ночью 7 ноября бедный князь Туманов, помощник военного министра и честнейший из солдат, вернувшихся с фронта после революции, был цинично умерщвлен матросами. Он был арестован и препровожден в казармы Кексгольмского полка, однако группа матросов потребовала выдать Туманова якобы для того, чтобы отконвоировать его в главное караульное помещение, туда, где держали большинство задержанных. Не успел он выйти на улицу, как один из них нанес ему удар прикладом винтовки сзади, а остальные докололи полковника штыками на земле, а затем бросили тело в реку Мойку. Правду говорят, что русские матросы за восемь месяцев после революции убили больше русских офицеров, чем за предыдущие три с половиной года войны они убили немецких офицеров.

Военно-революционный комитет продолжил политику разложения армии. 8 ноября он отправил всем фронтам телеграмму следующего содержания:

«Гарнизон и народ Петрограда сверг Временное правительство Керенского. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов приветствует и одобряет это известие. Перед тем как будет сформировано правительство Советов, власть перешла Военно-революционному комитету. Информируя армию на фронте и в тылу об этом, Военно-революционный комитет призывает революционных солдат внимательно следить за поведением старших офицеров армии. Все те из них, кто не признает открыто и безоговорочно свершившуюся революцию, должны быть немедленно арестованы как враги нового правительства и его курса на немедленное заключение демократического мира, передачи всей помещичьей земли крестьянам, а власти – Советам и законно созванному Учредительному собранию.

Революционная армия не должна позволять отправки с фронта в Петроград ненадежных частей. Она должна отговорить части от этого шага словами, путем дискуссии, а в случае необходимости и силой.

Данный приказ необходимо немедленно зачитать во всех частях всех родов войск. Неповиновение ему армейскими структурами или солдатскими массами будет рассматриваться как тягчайшее преступление против революции и будет наказано со всей строгостью революционного закона.

Солдаты, за мир, за хлеб, за землю, за власть народа!

Военно-революционный комитет».

9 ноября было сформировано правительство Совета народных комиссаров под председательством Ленина. Троцкий возглавил комиссариат иностранных дел. Управление военными и морскими делами было поручено комитету в составе Антонова, Кириленко и матроса Дыбенко. На фронт отправили 4 млн экземпляров Декрета о мире.

Большинство офицеров Генерального штаба продолжали скрываться, а поскольку было необходимо восстановить связь с фронтом, 10-го числа нам пришлось самим обратиться к восставшим. В штабе округа я спросил швейцара, кто здесь является убежденным сторонником закона и порядка и как долго, по его мнению, продлится то, что сейчас происходит. Он ответил, что не знает, «но, наверное, это надолго». Наверху два незнакомых прапорщика пили чай и жевали черный хлеб. Я объяснил, что, прервав любую связь с фронтом, Военно-революционный комитет явно играет на руку немцам. Я гарантировал, что мы не станем отправлять сообщения, касающиеся внутренней политики, и предложил, чтобы из Смольного прислали цензора, который будет читать наши телеграммы. Один из молодых людей позвонил в Смольный. В четыре часа я отправился на встречу с генералом Маниковским, назначенным на должность военного министра вместо Верховского и оказавшимся под арестом вместе с остальными членами Временного правительства. Его освободили из Петропавловской крепости 9-го и поручили возглавить службу тыла, которая в результате бойкота нового правительства со стороны офицеров и чиновников пришла в состояние хаоса. Маниковский согласился взять на себя руководство министерством при условии, что ему предоставят свободу действий и не будут заставлять вмешиваться в политику. Я нашел генерала в его квартире, сидевшим в комнате с щенком и котенком, одного из которых он назвал Большевиком, а второго Меньшевиком. На него никак не подействовал его печальный опыт, и он со смехом поделился со мной, как за то, что два дня он пробыл министром, ему пришлось ровно два дня просидеть в тюрьме.

Савинков, который бежал из Петрограда 9-го, а 10-го присоединился к войскам, сохранившим верность прежнему правительству в Гатчине, узнал, что их командир генерал Краснов не имел кавалерийского корпуса, как об этом говорили в столице. У него было всего несколько эскадронов 9-го и 10-го донских казачьих кавалерийских полков, три эскадрона уссурийских казаков и сводный гвардейский казачий эскадрон, – всего около 600 сабель при 12 орудиях. 15-й казачий полк отказался от участия в походе.

9 ноября Краснов взял Гатчину, а 10-го числа подошел к Царскому Селу, гарнизон которого насчитывал 20 тыс. человек. Гарнизон выслал парламентеров, чтобы узнать об условиях, которые выдвигал генерал, и Краснов потребовал, чтобы солдаты сложили оружие. Но к сожалению, тут появился Керенский на своем автомобиле и разразился своей обычной речью о спасении революции и т. д. В результате все, как всегда, вылилось в митинг. Некоторые из большевиков сложили оружие, другие нет. Краснов приказал дать четыре выстрела шрапнелью, и все сопротивляющиеся сразу испарились. Царское Село было занято к полуночи.

20 тыс. большевиков не безуспешно стали уговаривать 600 казаков, что тем на самом деле не за что воевать. Обе партии были едины в своей неприязни и недоверии к Керенскому.

Прибытие в Петроград лояльных прежнему правительству войск ожидалось в воскресенье 11 ноября, и для того, чтобы помочь им войти в город, Комитет общественного спасения организовал так называемое восстание юнкеров. Вечером в субботу эти юноши захватили гараж, а рано утром в воскресенье, практически не встретив сопротивления, заняли Центральную телефонную станцию и Инженерный замок. Примерно к восьми утра юнкера Владимирского военного училища сумели опрокинуть караул, который поставили возле него большевики. Училище снова отвоевали в три часа дня после артиллерийского обстрела, многих юнкеров убили. Восстание было плохо подготовлено, и в нем принимала участие лишь горстка из тысяч находившихся в городе офицеров. Лишь немногие из них присоединились к оборонявшим телефонную станцию, но этого было недостаточно. В то время как шли бои, я встретил на соседней улице знакомого офицера, прогуливавшегося под ручку со своей дамой. Я выразил удивление, что его совсем не интересует то, что рядом идут бои, а он ответил мне, что ему нет до этого дела! К ночи воскресенья город снова был полностью под контролем большевиков.

Тот день войска Краснова отдыхали. Савинков встречался с Керенским и убедил его впредь отказаться от речей.

Утром 12-го числа Краснов снова двинул свои войска на Пулковские высоты, но его горстки людей, несмотря на то что они в тот день сражались самоотверженно, было недостаточно для того, чтобы отбросить большевиков, которые численно превосходили их в десять раз и находились в окопах. Солдаты петроградского гарнизона воевали неохотно, но рабочими и матросами явно командовали люди, хорошо знающие свое дело. Захваченные в плен матросы рассказали, что в штабе восставших находились семь немецких офицеров, а из другого источника мы узнали, что во время тех боев все переговоры по телефону большевики вели на немецком языке.

Пехота для поддержки наступления так и не прибыла, и к вечеру казаки, у которых заканчивались патроны, чтобы избежать окружения, отступили в Гатчину.

В тот вечер казаки выбрали Савинкова своим комиссаром, поручив ему использовать свою власть, чтобы не позволить Керенскому вмешиваться в работу штаба. Назначение должен был утвердить Керенский, и вдруг этому воспротивился Станкевич под тем предлогом, что Савинков был «контрреволюционером»! Со своей стороны, Савинков считал своим долгом проинформировать Керенского, что он никогда не был согласен с его политикой. Он позже писал: «Я сказал ему, что давно уже сложил в своем уме, что продолжение его пребывания во власти означает катастрофу для России, что я старался бороться с ним всеми законными средствами и был уже готов перейти к средствам незаконным, поскольку считал его одной из причин полного разрушения России и уж точно причиной большевистского переворота. И он оказался полностью беспомощным, чтобы своевременно принять меры для его предотвращения». Далее Савинков продолжал: «Я не хотел больше ничего ему говорить, так как он был настолько подавлен, что я даже пожалел его!» Керенский выслушал его до конца, а затем утвердил его назначение комиссаром.

В полдень 13-го состоялся военный совет, на котором большинством голосов победила точка зрения Станкевича о том, что необходимо начать переговоры с большевиками. Савинков осудил это решение как преступление против страны и в тот же вечер покинул Гатчину, чтобы попытаться найти помощь в XVII армейском корпусе, развернутом в то время в районе Невеля. Вскоре он понял, что неприбытие пехоты было вызвано противоречивыми приказами и, возможно, предательством командующего Северным фронтом генерала Черемисова.

Наконец, 17 ноября от генерала Духонина поступил приказ не отправлять больше войска в Петроград. Но еще до того, как он был получен, горстка казаков Краснова договорилась с большевиками. Сам Краснов был арестован, но вскоре освобожден. Керенский бежал, нарядившись матросом и нацепив очки своего шофера.

В Петрограде в ходе открытых боев погибших оказалось немного, но было множество случаев убийств безоружных. Примерно в одиннадцать часов 8-го числа управляющий городским банком выглянул в окно и увидел, как безоружный юнкер собирался пройти мимо группы матросов. После того как он миновал их, один из матросов поднял винтовку и застрелил юнкера. Это произошло примерно в 100 метрах от британского посольства. На следующее утро прямо под окнами посольства был убит солдат, который пытался убежать от красногвардейского патруля. 10 ноября, когда красногвардейцы попытались воспрепятствовать распространению антибольшевистских газет, какой-то студент схватился за винтовку одного из солдат. Другой солдат четыре раза выстрелил, убив девушку. Это привело толпу в большое возбуждение. Кто-то из гражданских лиц макнул свой носовой платок в кровь убитой и, выбежав на середину улицы, разразился театральной речью. И все же сопротивление было только на словах. Иногда оно заключалось в отказе работать, как это сделали чиновники почти всех министерств, кроме Военного, которое в интересах армии и национальной обороны продолжало работать.

На встречу с послом приходил Верховский. Я переводил. Среди всего прочего он заявил, что Керенский не хотел позволить казакам подавить восстание «собственными силами», так как, по его мнению, это был бы «конец революции». Я внес ремарку, что «зато, возможно, это спасло бы Россию».

Верховский не согласился со мной и заявил, что было бы ошибкой считать, что казаки могут отвоевать Россию. А я все равно верил, что они могли бы, если бы им не препятствовали люди типа Керенского. Сегодня они представляют единственную силу, у которой сохранилось хоть какое-то подобие дисциплины, и если бы они действовали достаточно быстро и решительно, то все те, кто стоит за закон и порядок, могли бы перейти на их сторону.

Но Верховский продолжал считать, что у умеренных социалистов еще есть шанс. Лично я в этом сомневаюсь. Я согласен с Троцким в том, что единственной оппозицией, которой опасались бы большевики, были сторонники Корнилова и Каледина, но сейчас их время прошло.

Начальник Главного морского штаба Капнист сегодня прислал за мной, и мы долго с ним проговорили у него дома. Я знал, что он любит Россию и знает, в каком она оказалась положении. Он спорил со мной и доказывал, что было бы в интересах как Англии, так и России заключить мир. Русские войска в этой войне уже ничего не смогут сделать. Он не верил в сепаратный мир на том основании, что такой мир не был бы в интересах и Германии, так как после демобилизации русская армия опустошила бы все земли Западной России и на многие месяцы лишила бы немецкие войска продовольствия, а также потому, что Германии было не нужно, чтобы русские социалисты начали бы смущать умы ее граждан. А эта пропаганда будет еще более опасной после заключения мира, так как тогда фанатики получат возможность попасть на территорию самой Германии.

Приводя эти аргументы, он апеллировал к хорошо известной британской скупости! Если война продлится дальше, то следующей весной немцы захватят Петроград и значительный кусок Украины. А это расширит немецкий рынок в ущерб англичанам и сделает Россию неспособной оплатить свои долги.

Как многие порядочные русские, он видит, что большевики полны решимости заключить мир, а для того, чтобы сохранить честь России, как он полагает, мир должен быть всеобщим, а не сепаратным.

Вчера вечером на общем съезде Советов была зачитана новая Декларация прав солдат, автором которой был Крыленко. Пока она не опубликована, так как, по мнению Советов, сначала ее необходимо тщательно доработать в деталях. Там говорится о выборах командиров, отмене воинских званий, закрытии военных училищ, где готовят офицеров, расширении прав комитетов, ответственности руководства комитетов за успешные боевые действия, уравнивании заработной платы офицеров и солдат.

С Западного фронта вернулся Нельсон, откуда он выехал 13 ноября, после чего был в Ставке. Ему не дали разрешения побывать в армиях. Случаи братаний резко выросли. В различных комитетах фронта сейчас служит примерно 54 тыс. человек, которые имеют жалованье по 250 тыс. рублей в месяц, но теперь комитеты, как прежде офицеры, растеряли всю свою власть. Количество случаев дезертирства не увеличивается. Офицеры говорят, что солдаты останутся в окопах и зимой, если их будут одевать и кормить и не станут заставлять воевать. Действительная причина в том, что солдаты не желают проявлять инициативу и уходить. Обычно солдат просыпается примерно в десять часов утра, а потом примерно до часа дня, когда приходит время обеда, праздно шатается или играет в карты. Потом он немного спит или, может быть, совершает короткую прогулку. Так он проводит время примерно до пяти часов вечера, когда начинается настоящее занятие, игра в карты, которая продолжается до трех часов утра.

Я ужинал с польской семьей З. В. рассказал случай, произошедший в 3-й гвардейской пехотной дивизии, которая сейчас занимается грабежами в Подолье. Русский солдат пришел в церковь, чтобы пограбить. При этом на руке у него болталась икона. Потом солдат трижды торжественно перекрестился и швырнул икону на землю!

В это время в каждом русском городе происходила своя маленькая революция. В Москве в ночь 8 ноября Военно-революционный комитет отдал приказ всем частям подчиняться только письменным распоряжениям, подписанным кем-то из его представителей. На следующий день, в пятницу 8-го числа солдаты 56-го резервного полка захватили почту и телеграф, а потом и дом губернатора. В субботу нанесли удар юнкера, которые ворвались в Кремль. 56-й полк отошел вдоль реки, и можно было вообразить, что бои закончились. Но большевикам в конце концов удалось окружить юнкеров в Кремле, и в пять часов вечера в четверг 15-го юноши были вынуждены сдаться. Они поняли, что их положение стало безнадежным, и во всей России не нашлось ни одного человека, который пришел бы их спасти. Юнкерам помогали некоторые добровольцы и немного, совсем немного, офицеров. Из гарнизона численностью примерно 100 тыс. солдат в большевистском перевороте участвовали примерно 15 тыс., а руководили ими примерно 400 фанатиков. Многие из оставшихся солдат гарнизона при первой же возможности дезертировали, разъезжаясь по своим деревням. Гражданское население, насчитывавшее более двух миллионов человек, апатично наблюдало за развитием событий. Многие надеялись на победу юнкеров, но все боялись прийти им на помощь.