Этот период тянулся с момента бегства Изз ад-Дина или немного раньше, с момента назначения Муин ад-Дина Сулеймана (до тех пор известного как перване) фактическим главой правящей администрации при Рукн ад-Дине и до его трагической смерти в 1277 году. Он знаменует собой этап упадка государства сельджуков, попытку удержать баланс – подвиг, с которым, если не считать конца, Муин ад-Дину удалось справиться – между желанием полностью сохранить доверие монголов и преобразованием султаната в некоторых из его традиционных аспектов, сохранив его как мусульманское государство. Задача была нелегкой, но, какими бы ни были его личные амбиции, можно считать, что Муин ад-Дину удалось дать жителям «Рума» передышку или какое-то время, чтобы прийти в себя после тяжелых испытаний первых лет. Здесь мы говорим только о политическом аспекте этой истории. Другие аспекты будут рассмотрены позже.

Ни в коем случае не следует считать, что после захвата Коньи вся территория сельджуков отошла к Рукн ад-Дину. Сторонники Изз ад-Дина и туркмены еще долго продолжали тревожить провинции Чанкыры, Анкара, Кастамону и даже некоторые районы провинции Данишмендидов в Центральной Анатолии. Но особенно серьезной ситуация была на западе и на юге. На западе, в пику Изз ад-Дину, хозяин Денизли, Хунаса, Далмана и других мест Мехмед-бек попросил у Хулагу должность, на что тот согласился при условии, что Мехмед-бек лично явится к его двору. Мехмед отказался это сделать. Тогда против него было послано турецко-монгольское войско, он был разбит и, как утверждается, «монгольская власть была признана до самых границ Стамбула» (1262 г.). Однако на самом деле зять Мехмеда Алибек, поддержав монголов, сумел получить его наследство, а туркмены в этой провинции, как будет видно дальше, по-прежнему оставались автономной группой.

На территории исаврийско-киликийского (Западного и Центрального) Тавра, очень близко к самой Конье, в районе Корикос после поражения самозваного Сельджукида в 1254 и 1258 годах упоминаются новые мятежники. Не стоит забывать, что немного дальше на север обитали туркмены, которые в 1256 году захватили Рукн ад-Дина. А примерно в 1260 году в этих районах впервые появляется Караман – основатель династии, просуществовавшей более двухсот лет. На самом деле неизвестно, имел ли он отношение к правителям, упоминающимся по ходу происходящих событий. Позднее авторы поэтизированной истории этого семейства пересказывали сюжеты, в которых правда и вымысел, путаница и преувеличения сплелись в тугой узел, который трудно распутать. Караман и его ближайшие потомки изображаются в окружении всевозможных глав будущих туркменских, курдских и среди прочих даже монгольских династий, и это подтверждает, что вопрос не стоял об исключительно тюркском патриотизме. Дело представляется так, будто территория, которой они управляли, была официально предоставлена им лично самим славным Кей-Кубадом. Все это как минимум большое преувеличение. Утверждается, что отцом Карамана был некий Нуре Суфи, приехавший из Азербайджана и обитавший несколько лет вблизи от Сиваса. В общих чертах это соответствует реальной миграции, вызванной давлением хорезмийцев и монголов, и, более того, позволяет предположить вполне осязаемую связь если не с самим Баба Исхаком, то по крайней мере с теми кругами, которые находились под влиянием религиозной пропаганды подобного рода. Упоминается один хорасанский суфий, Баба Ильяс, с которым будто бы общались и Нуре Суфи, и Баба Исхак, и тот факт, что первые вожди, которые привели туда туркменов, были одновременно их религиозными лидерами. Что же касается остального, то нельзя согласиться с тем, что эти туркмены удерживали весь регион Эрменека от Ларанды до Корикоса, как это с легкостью заявляют некоторые историки, поскольку, в частности, Корикос принадлежал госпитальерам, а сельджукские наместники этих провинций хорошо известны. Тем не менее факт остается фактом, и туркоманы были в этом регионе, и именно сюда Кей-Кубад привел их, чтобы заселить свои вновь завоеванные земли.

Несмотря на то что какие-то детали, вероятно, так и не удастся установить, можно согласиться с тем, что Караман начал свою жизнь с того, что был лесорубом и торговцем лесом, поставлявшим его из Западного Тавра в маленький городок Ларанда. Неизвестно, как он стал главой группы туркменов и как его восхождение могло быть связано с беспорядками, имевшими место в этом регионе между 1254 и 1256 годами. Официальные историки описывают его как грабителя с большой дороги, имевшего при этом почти регулярную армию. Примирить три источника, описывающие его деятельность – Ибн Биби, Аксараи и армянские хроники, – совершенно невозможно, однако некоторые особенности проступают достаточно ясно. Так, падение Изз ад-Дина называется в качестве одной из причин, удачных возможностей или поводов для его восхождения. Изз ад-Дин рассматривался как союзник туркменов против монголов, и попытки Рукн ад-Дина заручиться поддержкой Караманидов были тщетны. В какой-то момент они зашли так далеко, что даже предприняли серьезную атаку на саму Конью, расположенную на большом расстоянии от Западного Тавра. Понадобилось личное вмешательство Муин ад-Дина, по-видимому, при содействии монголов, в 1262 году совершавших поход против Денизли, чтобы победить их. Кроме того, они действовали и по другую сторону горного хребта против армян на исаврийско-киликийских границах. Пришлось вмешаться царю Хетуму, которому удалось их вытеснить. Вероятно, в ходе этой последней войны Караман умер примерно в 1262 году, а некоторые члены его семьи попали в плен. Центральная власть была до определенной степени восстановлена, по крайней мере в Эрменеке, где до 1276 года без особых проблем правил сельджукский наместник. Однако, и это еще очевиднее, чем в отношении туркменов из Денизли, признание определенного верховенства власти Сельджукидов не привело к заметной дезорганизации жизни туркменов в Западном Тавре. И вскоре их более-менее признанным главой стал сын Карамана Мехмед-бек (не путайте с его тезкой из Денизли).

Такой же агрессивный дух туркмены проявляли повсюду, даже несмотря на то, что он не приносил быстрых результатов. Постоянные походы, организованные Хулагу, обратили в бегство часть обитавших в Восточном Тавре агациров, близость которых к сирийским мамлюкам вызывала у него беспокойство, однако некоторые из них все же остались. Другие, рассеявшись вдоль границ Грузии, иными словами, вблизи жизненно важных для монголов путей, без сомнения, по той же причине были подавлены без промедления. С тех пор войска монголов постоянно находились почти на всей территории Малой Азии. Живя за счет этой страны, они были готовы вмешаться в происходящее на границах Сирии и принять участие в борьбе против туркменов. Муин ад-Дин смирился с неизбежными последствиями ослабления сельджукской армии. Из-за присутствия монголов определенное уменьшение ее численности было необходимо с финансовой точки зрения. Муин ад-Дин, насколько это было возможно, благодаря доверию, которое он внушал, убедил монголов позволить ему править и, вероятно, свел причиненный ими ущерб к минимуму. Можно считать, что к 1262 году сельджукам совместно с монголами удалось если не полностью ликвидировать опасность со стороны туркменов, то, по меньшей мере, ограничить ее рамками районов, расположенных за пределами жизненно важных для государства зон. Однако монголы обращали внимание только на те зоны, с которых они могли получать доход.

Одновременно с этим Муин ад-Дин покончил с теми, кто вызывал подозрения, не говоря уже о своих личных соперниках. Назначение Фахр ад-Дина Али визирем в строгом смысле слова, иначе говоря, передача ему контроля над администрацией, ни в коей мере не затрагивало верховенства Муин ад-Дина, который в одной из надписей назвал себя «царем эмиров и визирей». Тем временем изменения, начавшиеся сразу же после сражения при Кёсе-Даге (1243 г.), становились все более заметными. Под предлогом оплаты затрат, связанных с обязанностями визиря, Фахр ад-Дин, точнее, его сыновья получили Кютахью, Сандикли, Гургурум, Акшехир, а позже Карахисар (Афьон). Родственнику Муин ад-Дина Баха ад-Дину вместе с титулом malik al-sawahil («царь побережья») были пожалованы в автономное управление Анталья и другие южные приморские провинции. Масуд ибн Катир, в течение долгого времени бывший приверженцем перване, стал беклербеком и получил на правах икта Нигде, контролировавший центральную часть киликийского Тавра. И наконец, сам перване получил мощную крепость Токат и другие территории Данишмендидов, а позже еще и Синоп. Все это были регионы, которые в некотором отношении представляли собой марки (владения), где концентрация власти в руках независимого правителя перед лицом возможного врага в лице греков, армян или даже туркменов тоже могла иметь определенные преимущества. Со своей стороны Тадж ад-Дин Мутазз, в обязанности которого входили выплаты по займу, взятому у монголов, получил в качестве гарантии Кастамону, а вскоре после этого Аксарай и Девеликарахисар.

Синоп уже был упомянут. На самом деле в 657 (1259) году, согласно Ибн Шаддаду, и в 1254 году, согласно колофону одного греческого манускрипта, жители Трабзона (Трапезунда) воспользовались беспорядками в государстве сельджуков и отвоевали город. После сложных операций, проведенных с использованием сил подошедших из провинции Данишмендидов одновременно и по суше и по морю, а также из Самсуна, остававшегося турецким, город был захвачен снова. А после смерти Хулагу (1265 г.) перване, приехавший выразить почтение новому ильхану Абаге (Абаке), получил от него Синоп в свое личное владение. Как указывает надпись, он немедленно начал восстанавливать его и превращать в хорошо укрепленную и строго мусульманскую базу.

На протяжении всех лет, когда его имя имело определенную значимость, Рукн ад-Дин, судя по всему, был всего лишь пассивной марионеткой. Достигнув зрелости и устав от этой ситуации, он стал по-детски несдержан на язык. После того как он выразил свое неодобрение передачей Синопа в собственность Муин ад-Дина, последнего с легкостью убедили, что он планирует заговор против него. Абага уполномочил его строго расправляться с турками, кем бы они ни были. Во главе отрядов турецко-монгольских войск он начал наступление на Аксарай. Между ним и Рукн ад-Дином произошла бурная ссора, и в результате на пиру (1265 г.?) Рукн ад-Дина задушили. Его место занял его сын Кей-Хосров III, который в силу своего возраста – от двух до шести лет от роду – не мог никому угрожать и при котором перване назначил сам себя наставником и регентом.

С того момента в течение нескольких лет летописи не сообщают практически ничего, по крайней мере в военном отношении. Очевидно, что это признак относительной стабилизации. Благодаря этому у сельджукских войск появилась возможность помогать войскам монголов на сирийской границе в борьбе против мамлюков, войска которых концентрировались в среднем течении Евфрата и даже дальше и, конечно, на границе с Кавказом против враждебных им сородичей с территории нынешней России (Золотая Орда). Мало-помалу было достигнуто непростое, но логичное взаимопонимание с армянами из Киликии, которые, как и сельджуки, были вассалами и союзниками монголов и врагами Бейбарса и которые, как и они, хотели бы оттеснить туркменов.

И все же в ситуации Муин ад-Дина можно было заметить медленное ухудшение, отчасти вызванное его амбициями, отчасти алчностью и подозрительностью его монгольских хозяев. Муин ад-Дину так не хотелось признавать чью-нибудь власть, кроме своей собственной, что, в конце концов, когда Фахр ад-Дин получил от бывшего султана Изз ад-Дина требование прислать ему денег, он велел арестовать его. Сыновья Фахр ад-Дина, приехав к Абаге, добились его освобождения и восстановления в должности визиря. Немногим проще для перване было терпеть монгольских агентов, и вовсе не потому, что он враждебно относился к монголам, а просто потому, что ему хотелось быть их единственным представителем в «Руме». Естественно, что теперь эти агенты усиливали свою деятельность. Создается впечатление, что, возможно, из страха перед интригами мамлюков Абага решил, что нужно обзавестись в «Руме» своими прямыми информаторами, уполномоченными по ходу дела даже проявлять личную инициативу. Из осторожности, а также чтобы учредить для них что-то наподобие уделов, он отправил в «Рум» нескольких приходившихся ему родней князей, которые считали своей обязанностью внедриться в администрирование налогов и назначение официальных лиц под предлогом обеспечения выплат по долгам, которые по-прежнему оставались просроченными. Все это стало причиной трений между ними и перване.

Ввиду не только этого, но также неудач, которые монголы потерпели в своей борьбе с Бейбарсом, Муин ад-Дин, возможно, начал подумывать о том, что нужно договориться с последним об обеспечении определенной безопасности для себя. По крайней мере, такое впечатление создается, но не из источников в Малой Азии – те хранят об этом молчание, – а из сочинения «Жизнь Бейбарса», написанного сирийско-египетским автором Ибн Шаддадом. Возможно, мысль о том, чтобы отойти, была инициативой самого Абаги. Не будучи прирожденным завоевателем, как его предшественники, Абага, считавший продолжение экспансии невозможным и стоявший перед лицом разрыва со своими сородичами из Золотой Орды, как и перване, он стремился к миру, который позволил бы ему провести внутреннюю реорганизацию на разоренных войной территориях, доставшихся ему в управление. По его запросу Самагар – его родственник и представитель в «Руме» – и перване прощупали почву в отношении условий для заключения мира с Бейбарсом, а затем миссия мамлюков в сопровождении Муин ад-Дина посетила Абагу (1272 г.). Компромисса достичь не удалось, и на следующий год монгольская экспедиция, в которой Муин ад-Дин принимал участие, направилась в сторону Биреджика (Биры), расположенной у поворота Евфрата. Во время своего визита к Абаге перване попросил его отозвать своего брата и представителя Аджая вместе с Самагаром. Поскольку отзыв был отложен, перване боялся, что Аджай, узнав об этом, предложит Бейбарсу начать кампанию в Малой Азии, пообещав в случае согласия стать его вассалом. Однако, поскольку Аджай был отозван, переговоры прервались. Простые военачальники, сменившие «принца крови», были более сговорчивы, но Абага не собирался ослаблять свой контроль в тот момент, когда международное положение сделало его необходимым как никогда, поэтому новые правители – нойоны – получили приказ слать подробные отчеты об управлении страной, включая то, как ведет дела перване. Вероятно, были проведены налоговые реформы. Муин ад-Дин, желая, чтобы войска Бейбарса подошли ближе, и в то же время опасаясь скомпрометировать себя, подтолкнул его напасть на своего соседа-армянина Левона II, вассала монголов, хотя до этого перване старался поддерживать мир с Левоном. В 1275 году Аджаю разрешили вернуться в Малую Азию. На основании одного источника, вероятно полученного Ибн Шаддадом из посольских отчетов, трудно в точности воспроизвести всю последовательность интриг. Почти не вызывает сомнений, что Аджай пытался избавиться от перване, а последний в свою очередь пытался избавиться от Аджая, чтобы укрепить свои отношения с Бейбарсом, когда Абага, наконец, получил некоторое представление о том, что происходит. В 1276 году новую кампанию против Биреджика, предпринятую с участием объединенных войск, пришлось прервать из-за возникших разногласий и взаимного недоверия. С тех пор Муин ад-Дин уверился в том, что единственно возможная политика – это двуличие, однако она тоже оказалась затруднена из-за того, что позиция тех, кто его окружал, стала более явной: одни склонялись в сторону Бейбарса, как защитника ислама, другие в сторону монголов, либо исходя из личных интересов, либо из страха перед их несокрушимой силой. Курдский военачальник Бичар, после того как он спровоцировал убийство армянского епископа Эрзинджана Саркиса, который имел большое влияние на Абагу (но не на перване), бежал в Египет, как раз в то время, когда перване сопровождал сестру малолетнего сельджукского султана в Тебриз на ее предстоящую свадьбу с ильханом. Именно тогда открыто разразилась скрытая до тех пор драма, хотя невозможно сказать, насколько это совпадение было спланировано Муин ад-Дином.

Во время его отсутствия Ибн Катир, который до этого поддерживал политику перване и, будучи правителем Нигде, мог с легкостью связаться с Бейбарсом, призвал войска мамлюков войти в город – перване мог даже не знать об этом, – чтобы предотвратить последствия его возможного сближения с монгольским сюзереном. Однако Бейбарс соглашался ввязаться в подобное предприятие только при условии проведения особой встречи в Кайсери с эмирами, которые клятвенно подтвердят свое участие. Естественно, что такая процедура не позволяла обеспечить секретность, и Ибн Катир, испугавшись, что будет убит той группой, которая делала вид, будто поддерживает его, только для того, чтобы его разоблачить, был вынужден первым покончить с ними. Сын перване, замещавший его на время отсутствия, не мог оказать прямого сопротивления, в особенности учитывая то, что Ибн Катир захватил самого султана. Когда мятежный военачальник отвез султана в Нигде, он удалился в фамильное владение Токат, где мог ждать и наблюдать (1276 г.).

Заговорщики решили (или были вынуждены) действовать стремительно. Бейбарс никогда не предпринимал кампанию в разгаре лета. Когда время пришло и он смог выступить, перване уже возвращался назад, и сопровождавшие его монгольские войска не оставили ему другого выбора, кроме как драться с мамлюкским султаном, успокаивая себя тем, что позже, в случае победы мамлюка, он сможет похвастаться тем, что сам заманил врага в ловушку. Малолетнего султана удалось отбить, а Ибн Катир, спрятавшийся в Лулу, был выдан местным военачальником. Согласно монгольскому обычаю, был созван большой судебный курултай, где присутствовали военачальники армии Ильханидов. Султан был прощен по малолетству и с учетом оказанного на него давления, но Ибн Катир и остальные, хотя они отрицали свое участие в интригах перване, а может быть, именно по этой причине, были казнены. В то же время Бейбарс отправил в заключение тех турецких эмиров, находившихся в его лагере, родственники которых отреклись от него.

В общем, все это было бы не слишком серьезно, если бы речь шла просто о сведении счетов между различными представителями знати. Но чтобы начать мятеж, Ибн Катир предоставил свободу действий и даже щедро поощрил соседних туркменов, в особенности Караманидов, которые вступили в прямой контакт с Бейбарсом. «Потом, – пишет Аксарайи, – великолепное государство Сельджукидов внезапно рухнуло». Мухаммед ибн Караман и его люди не остановились на том, что напали на небольшой отряд монголов, наблюдавших за их территорией. После падения Ибн Катира правитель Нигде попытался напасть на них в районе Эрменека, но был разбит. Можно себе представить, как это вдохновило мятежников. Войска, посланные сыновьями Фахр ад-Дина Али из Карасизара, и другие, прибывшие из Антальи в то время, когда «царь побережья» готовился к обороне Коньи, добились лишь небольшого успеха, но не смогли даже предотвратить ограбление франко-армянского торгового каравана. Возможно, в этот момент в конце зимы, которая благоприятствовала им, туркмены могли бы, наконец, остановиться, если бы до них не дошли изменившие все вести о вторжении Бейбарса.

Несмотря на поражение его опрометчивых союзников или благодаря тому, что требовалось в определенной степени отомстить за него, чтобы обеспечить лояльность оставшихся, Бейбарс решил предпринять давно планируемый поход, в котором он полагался на содействие туркменов, некоторых эмиров и, возможно, перване. Позже перване был обвинен в том, что он так сильно преуменьшил опасность этого вторжения для монголов, что, несмотря на предостережения Левона II Армянского, защита Малой Азии была организована вполсилы. Концентрация имевшихся войск еще не была завершена, когда из Эльбистана пришло сообщение о появлении египетской армии, наступающей на Кайсери. Секретарь Бейбарса Мухьи ад-Дин ибн Абд аль-Захир в своем описании жизни своего хозяина сохранил дневник этого похода. Битва состоялась вблизи Эльбистана на верхнем Джихане. Она стала сокрушительным поражением монголов, почти все военачальники которых были убиты или захвачены в плен. Даже контингент перване, который монголы из-за подозрений не стали использовать, оказался в числе побежденных, и большое число командиров, включая его сына, оказались в плену (10 Dhu’l-Qa’da 675 (16 апреля 1277) г.). Теперь ничто не могло остановить наступление победителя на Кайсери, и через пять дней он вошел туда, в то время как Муин ад-Дин с султаном и Фахр ад-Дином Али нашли убежище в Токате. Какая-то часть эмиров окружили Бейбарса, и, согласно церемонии воцарения сельджукских князей, мамлюкский султан был посажен на трон. Египтян восхитили общественные здания города, а также богатства перване и его друзей, часть которых попала к ним в руки.

Однако Бейбарс очень хорошо понимал, что недостаточно было оказаться на троне, чтобы считать свою победу окончательной. Если не считать туркменов, общего восстания в Малой Азии против монголов в его пользу не случилось. Возможно, мамлюкский султан сбил с толку некоторых своих приверженцев тем, что возражал против мер, которые они хотели принять в отношении христиан, в которых поголовно видели пособников монголов. В любом случае армию нужно было кормить, и в этом смысле от сокровищ Кайсери было мало пользы. Если бы он только знал, что готовил перване! Он прислал Бейбарсу письмо с просьбой подождать. Бейбарс прекрасно понял, что это означает. Он победил не все монгольские силы, и теперь сам Абага готовил скорое вторжение, собирая войско гораздо более сильное, чем то, которое Бейбарс разгромил. В таких обстоятельствах он решил, что нужно отступить, что он и сделал 28 апреля. На этот раз он шел не по той дороге, по которой наступал, рассчитывая найти продовольствие для своих воинов. Несмотря на то что Бейбарс продемонстрировал свою силу, это была одновременно демонстрация границ этой силы.

Однако тем временем Караманиды, для которых обстоятельства складывались более удачно, сами начали широкомасштабное наступление. Получив подкрепление в лице Эшрефа и Ментеше (в это время их имена впервые упоминаются в истории, но они еще встретятся нам), они атаковали Конью, которая пала, оказавшись вне досягаемости для какой-либо помощи. Ее правитель, по-видимому, отказался положиться на народную милицию в лице акхи, которых подозревал – возможно, несправедливо – в пособничестве туркменам. Туркмены нашли некоего Джимпи (прокаженного), выдававшего себя за Сиявуша, сына бывшего султана Изз ад-Дина. После ухода Бейбарса более настоятельной стала необходимость иметь султана законного происхождения, который мог бы сплотить их и подогреть энтузиазм. Переговоры с Изз ад-Дином действительно велись в Крыму, но, чтобы приехать или прислать одного из своих сыновей, ему потребовалось бы слишком много времени. Поэтому туркмены притворились, что признают легитимность фальшивого Сиявуша, который был провозглашен султаном. Ему вручили монаршью эмблему, взятую из гробницы Кей-Кубада, и женили на находившейся в то время в Конье дочери султана Рукн ад-Дина. Естественно, что новый султан сделал своим визирем Мехмеда ибн Карамана и раздал титулы и должности знатным туркменам. Весьма примечательно, что последние, не зная ни арабского, ни персидского языков, учредили канцелярию на турецком языке – нечто доселе невиданное в Малой Азии сельджуков.

Однако незадолго до этого в Западной Анатолии был создан воинственный отряд для наблюдения за туркменами, обитавшими на границах. Эти люди были известны под именем гермиян и по происхождению были, вероятно, курдо-турецкими метисами, до тех пор обитавшими где-то к востоку от Малатьи. Баха ад-Дин – «царь побережья» – и сыновья Фахр ад-Дина Али в Карахисаре объединились с ними и попытались драться с туркменами. В бою, состоявшемся к северо-востоку от Коньи, по соседству с Алтунташем, Баха ад-Дин и сыновья Фахр ад-Дина были убиты. Успех всколыхнул энтузиазм туркменов и привлек к ним новых сторонников. Авантюрист захватил Аксарай и сделал его своим личным владением.

Только тогда появилась армия Абаги. Прибыв слишком поздно, чтобы захватить Бейбарса врасплох, хан осмотрел печальные следы битвы у Эльбистана и был возмущен, не увидев там ни одного трупа жителя Анатолии. Потом он вошел в Кайсери, где велел казнить многих из тех, кто оказался под подозрением, и освободил христиан, захваченных с целью получения выкупа. На туркменов, которых удавалось обнаружить, велась охота. Что он думал насчет перване? Недавняя катастрофа почти неизбежно должна была стать причиной обвинения как минимум в том, что он дал плохой совет, да и другие обвинения, предъявлявшиеся ему ранее, могли прийти на ум. Не менее очевидно, что ильхану было бы трудно найти другого правителя «Рума» с такими же достоинствами, как из монголов, так и из местных. Кроме того, осуждение перване могло вызвать всплеск сильного негодования. Нет сомнения, что перване рассчитывал на эти чувства, на свое присутствие духа и был готов рискнуть жизнью, чтобы остановить репрессии, которые монголы обрушили на мусульман. Он не предпринимал попыток бежать, напротив, сам явился к Абаге, когда тот приехал в Камах. Отходя на восток после посещения Кайсери, Абага велел перване сдать ему крепость в Кугунье, которая являлась его личным владением, и Муин ад-Дин отдал наместнику соответствующий приказ. Но наместник отказался подчиниться, и Муин ад-Дина заподозрили в сговоре с ним. Теперь ему припомнили все обвинения, включая смерть Рукн ад-Дина и его отсутствие во время битвы в Эльбистане. Абага выслушал доказательства его контактов с египтянином. Он принял решение приговорить перване к смерти. 2 августа 1277 года человек, который правил государством сельджуков почти двадцать лет, был казнен. Но, как мы увидим, его потомки восстановили большую часть его владений.

Смерть перване Муин ад-Дина Сулеймана можно считать символом конца, и не случайно Аксарайи связал ее со смертью целого ряда выдающихся, хотя и совершенно разных людей, таких как Джелал ад-Дин Руми и Садр ад-Дин Коневи, о которых мы еще поговорим. Кажется, будто все те, кто сформировался политически и интеллектуально в период наибольшего величия Сельджукидов, теперь разом исчезли, а с ними исчезло и само величие. Единственным, кто остался в живых, был престарелый Фахр ад-Дин Али, сыновья которого погибли и чья роль как политика если и существовала, то была гораздо менее очевидна, чем его роль как строителя. Что же касается самого перване, то очевидная сила его личности заставляет еще больше сожалеть о том, что дошедшие до нас документы не дают возможности по-настоящему оценить ее.

Пока шел суд над Муин ад-Дином, недавние несчастья начали понемногу выправляться. Со стороны Сирии больше не возникало проблем, поскольку в июне 1277 года умер Бейбарс, а его непосредственный преемник не собирался продолжать агрессивную политику. Однако оставалась еще целая часть Анатолии, находившаяся полностью под контролем туркменов. Против них Абага послал своего брата Кангиртая, которому должны были помогать знаменитый Шамс ад-Дин Джувайни, визирь Румского султаната Фахр ад-Дин Али и молодой Кей-Хосров, который сразу же приехал, чтобы оказаться под его защитой. Кугунья и Токат были захвачены, а вслед за ними Аксарай, откуда к монголам в качестве рабов отправили ровно столько же людей, сколько монголов погибло под Эльбистаном. Конья пала. Туркмены не стали ее защищать, они были оттеснены до их собственных территорий в Эрменеке. Лето вынудило монгольскую армию отступить к Кайсери и приостановить военные действия. Туркмены еще дважды возвращались, чтобы осадить Конью, где против них сражались акхи. Но к концу лета снова появились монголы, и на этот раз им удалось окружить туркменов в горах. В бою, окончившемся поражением, Мехмед и два его брата были убиты. Эти новости заставили жителей других приграничных регионов, которые еще колебались, сплотиться с ними.

В отношении туркменов из Кастамону оснований для жалоб не было, поскольку они помогли защитить Синоп, когда на него, воспользовавшись общими неурядицами, напали жители Трабзона (Трапезунда). Однако на западе ситуация была совершенно другой. Там Джимри, которому удалось ускользнуть, собрал войско в районе Карахисара, где из-за смерти сыновей Фахр ад-Дина царили беспорядки. Не желая, чтобы монголы разорили регион, Фахр ад-Дин заключил с ними соглашение, по которому только он один имел право наводить порядок в своей фамильной вотчине. При поддержке гермиян и отрядов, собранных в Анкаре, ему удалось победить и взять в плен Джимри. Самого Джимри сожгли заживо, а снятую с него кожу, набив соломой, возили по всем городам «Рума» на осле. Туркмены из Бурглу и Денизли, несмотря на то что они, возможно, не участвовали в его мятеже, отказались присоединиться к его подавлению. Сельджукская армия вошла на их территорию, Али Бек был взят в плен и казнен, а внуки Фахр ад-Дина вернули себе Карахисар и другие фамильные владения.

На первый взгляд можно было бы сказать, что ближе к концу 1278 года ситуация снова стала похожа на ту, которая была два-три года назад. Но Аксарайи отмечает, что туркмены, хотя их и загнали в ловушку, не были уничтожены, и гибель одного или другого из их лидеров на самом деле не меняла их жизни. А устройство Малой Азии, хорошо оно или плохо, уже никогда не было таким, как при перване. Хотя некоторые черты могли сохраниться, теперь монгольский протекторат превратился в систему прямого управления.