Невозможно восстановить ситуацию в Малой Азии в годы, последовавшие за битвой при Манцикерте и смертью Романа Диогена. Войска, которые до определенной степени считались официально византийскими, еще оставались даже в Армении, но при отсутствии какого-либо контроля и связи с центром они действовали в своих интересах или в интересах своих командиров. А между ними даже в самом центре страны орудовали турецкие (туркменские) банды, такие же неконтролируемые и делавшие то, что им вздумается. Обе стороны, и Византия, и турки, чередовали военные действия с переговорами, о чем говорят сохранившиеся по чистой случайности записи о некоторых эпизодах, тогда как другие остались неизвестными. Нет причин предполагать, что Алп-Арслан, который уехал на восток, или после его внезапной смерти его малолетний сын Мелик-шах со своим воспитателем и визирем Низам аль-Мульком, изменили определенной ранее политике отказа от аннексии. Поскольку в Константинополе Михаил VII, отстранив от власти Романа, стал новым императором, возможно, что соглашение между Романом и Алп-Арсланом утратило силу, и у Сельджукидов возникла необходимость либо предоставить полную свободу, либо даже продемонстрировать одобрение тем турецким отрядам, которые могли войти в Анатолию под предлогом желания отомстить. Михаил VII, со своей стороны, возобновил переговоры с Мелик-шахом, поскольку это было крайне существенно для его политики, а султан не мог предоставить полную свободу туркменским бандам, которые, находясь на чужой территории, могли отказаться признавать его власть. Несомненно, именно в свете этих взаимозависимых соображений нам следует интерпретировать историю ссор между лидером наемников-франков Русселем, некоторыми турками и Михаилом VII, или кем-то из его военачальников. «Предательство» Русселя привело к тому, что к западу от Анкары турки захватили Исаака Комнина. В противовес Михаилу Руссель выдвинул дядю последнего, который пошел против него. В результате Михаил, готовясь противостоять этой угрозе, призвал в окрестности Никомедии, расположенной вблизи Босфора, туркменского военачальника Артука, который здесь впервые появляется в истории, а позднее сыграет выдающуюся роль в Сирии и Месопотамии. Поскольку после этого он появился под началом Мелик-шаха, возможно – хотя это нельзя утверждать категорически, – что в Малой Азии он находился с одобрения султана для того, чтобы выслеживать или отлавливать других туркменов. Но благодаря случайности именно Артук освободил Русселя. Византийский военачальник Алексей Комнин подкупил нового туркменского лидера, имя которого не так просто определить, и с его помощью добился, чтобы ему выдали Русселя вблизи Амасьи. Тем не менее у Кастамону Алексею с большим трудом удалось ускользнуть от других турок (туркменов). В то же самое время другие отряды туркменов находились в окрестностях Трабзона и даже в Милете на Эгейском море (1073–1074 гг.).

Вскоре после этого мы в первый раз сталкиваемся с четырьмя сыновьями Кутулмыша, один из которых позже стал основателем династии Сельджукидов Румского султаната. Парадокс, но это произошло благодаря интервенции Фатимидов в Сирии против Атсиза, что служит нам напоминанием о позиции, которой придерживалась эта ветвь семьи, которая с большой вероятностью была гетеродоксальной и, уж точно, была совершенно равнодушна к ортодоксии. Нам говорят, что они вышли из «Рума», а когда потерпели поражение, то именно «Рум» стал тем местом, куда они вернулись. Однако чтобы объяснить, почему Фатимиды обратились к ним, можно предположить, что они жили у южных границ, где-то в районе Центрального Тавра или даже еще дальше к югу. Это обстоятельство, пожалуй, придает некоторую реальность легендарным запискам, дошедшим до нас в изложении более поздних авторов, в которых говорится, что после смерти отца они были изгнаны Алп-Арсланом и поселились между Западной Сирией и Евфратом. Более поздние авторы под влиянием официальной версии, распространенной Сельджукидами Румского (Иконийского) султаната в XIII веке, постарались убедить нас в том, что во время своего воцарения Мелик-шах официально согласился передать «страну Рум» сыновьям своего двоюродного брата Кутулмыша. Действительно, в целом Мелик-шах, видимо, благоприятствовал расширению уделов самых влиятельных из своих родственников. Но в данном случае никаких доказательств этому нет, а только что упомянутый эпизод их выступления на стороне Фатимидов, как и другие, о которых будет сказано позже, делают эту версию маловероятной. Скорее всего, сразу после смерти Алп-Арслана сыновьям Кутулмыша удалось ускользнуть из-под власти султанов, и они нашли прибежище за границей среди туркменов, которые помнили их отца.

Атсиз, доказав свою непобедимость, отправил двух захваченных в плен сыновей Кутулмыша к Мелик-шаху, с которым он стремился установить более близкие отношения. Вскоре после этого в 1079 году Мелик-шах отправил своего брата Тутуша в Сирию, чтобы поддержать Атсиза. Согласно единственному свидетельству Бар Эбрея, видно, что через какое-то время он, видимо, отправил Бурсука, старого военачальника и бывшего военного наместника Багдада, в Малую Азию, сражаться с двумя оставшимися Сельджукидами – Мансуром и Сулейманом. Ему удалось убить Мансура, но он не смог ни убить Сулеймана, ни уничтожить его войско. И возможно, объединение оставшихся войск под началом Сулеймана усилило его позицию.

Первые туркмены, о которых упоминается, те, что шли за Артуком и другими, похоже, проникали в западном направлении по северным путям, а Сельджуки – по южным. Но точно так же, как туркмены не были на севере единственной силой, Сельджуки не контролировали всю южную сторону гор Тавр, в особенности тот регион, где бывший военачальник Романа Диогена армянин Филарет создал свое княжество. Возможно, события 1078 года на время освободили его от их угрозы. В Малой Азии бывший товарищ по оружию Романа Диогена и Филарета, Никифор Ботаниатес, возглавил мятеж против Михаила VII и предоставил Филарету свободу действий на территории от киликийского Тавра до Эдессы и Малатьи (Мелитены) через Мараш, Антиохию и далее. Войско Никифора наверняка было больше, но в Малатье были и другие, враждебные ему силы, под началом Никифора Мелиссина. В Константинополе Ботаниатеса поддержал Эрисген (Хризоскулос), который теперь стал византийцем. Против него Михаил VII призвал сыновей Кутулмыша. Но Эрисген, чья приверженность Византии ничуть не уронила его в их глазах, вернул их обратно на сторону Ботаниатеса, которому они принесли присягу (тем самым в некотором смысле сами стали византийцами). При этом они остановились около проливов, сделав их азиатскую часть недоступной. Они не уходили, поскольку их помощь была нужна Ботаниатесу в Европе против его врага Никифора Бриенния, хотя это, по-видимому, не помешало им поддержать Мелиссина, который поднял мятеж в Азии и который, в свою очередь, тоже приближался к Босфору. Они по-прежнему держались только в сельской местности, но он открыл им дорогу на города, в частности на Никею, которую до этого времени им самим никогда не удавалось взять. Мелиссин действительно потерпел поражение, а Алексей Комнин, который взбунтовался последним, сбросил Ботаниатеса среди прочего при помощи каких-то тюрков и отправился освобождать регион проливов. Но в Европе его атаковали норманны, и потому он был вынужден заключить мир с сельджуками, чтобы получить от них помощь. Даже за проливами все побережье Эгейского моря было захвачено.

В тот же период в византийских текстах в отношении Сулеймана начало употребляться слово «султан». Конечно, он не получал этого титула ни от Мелик-шаха, который считал себя единственным султаном, ни от халифа, единственного источника законных титулов, которого «защищал» Мелик-шах. Но ничто не мешает нам думать – чему есть множество других примеров, – что люди Сулеймана стали называть его этим именем, хотя у него не было желания так называться, и он даже не просил своих византийских союзников присвоить – или просто оживить – титул, который был у его отца, чтобы возродить былую вражду отца с другой ветвью Сельджукидов, как сделал после его смерти сын Сулеймана Кылыч-Арслан. Так или иначе, можно согласиться с тем, что определенные группы туркменов Малой Азии признали Сулеймана своим лидером, хотя у нас нет возможности определить, какие именно и в каких территориальных границах, тем более что неизвестно, какой смысл имело для них это понятие.

В любом случае теперь ясно, что это сами византийцы побудили туркменов (турок-сельджуков) идти дальше, чем они прошли бы по своему усмотрению, и предоставили их лидерам надежные базы, открыв им доступ в города, которые могли бы, по меньшей мере, какое-то время продержаться за стенами. С того времени Никея стала столицей Сулеймана. Хотя причиной были внутренние распри между византийцами, оставался еще вопрос менталитета, который должен был родиться в головах по различным поводам и который, вероятно, следует принимать во внимание. Не похоже, чтобы византийцы относились к туркам-сельджукам как к врагам в полном смысле слова, как они относились к арабам. Они давно знали различных тюрков, те служили в их армии и даже ассимилировались среди византийского населения. Те, что жили в Малой Азии, были мусульманами (т. е. туркменами), но без мечетей, ученых и арабского языка их ислам, видимо, по-прежнему считался чем-то новым и примитивным и потому несущественным. Со временем они бы были ассимилированы, как многие другие народы, ассимилированные Византией. А временная потеря Малой Азии, какой бы ценной она ни была, значила немного до тех пор, пока в руках византийцев оставались порты, которые были источником дохода.

И снова, отчасти благодаря политике Византии, Сулейман смог создать если не царство, то как минимум определенное владение на пути, ведущем от Босфора в Сирию. Алексей Комнин не мог благожелательно смотреть на суверенитет Филарета, бывшего союзника Ботаниатеса, а в Антиохии кланы разделились на сторонников и оппонентов этого армяно-греческого генерала. Несмотря на то что тексты не указывают явную причину, невозможно, чтобы новый басилевс заключил с Сулейманом соглашение, по которому практически ушел из центральной и восточной части Малой Азии, оставив ему территории Филарета и других своих противников. Помимо благого намерения избавиться от врагов, становившихся все опаснее, Алексей, возможно, имел и более изощренный план, учитывая преимущество, которое давал тот факт, что он отвлекал внимание турок-сельджуков от Босфора. Кроме того, он мог считать, что лучше дать Сулейману возможность командовать на более обширной территории, чтобы он держал туркоманов под контролем, чем терпеть разрушительные набеги мародерствующих банд, действующих по своему усмотрению. Таким образом, внедрение титула «султан» могло быть никак не связано с этими соображениями. Без связи со всем остальным эти рассуждения кажутся гипотетическими, но они достаточно хорошо вписываются в последовательность событий, которые произошли сразу же, и их последствий, сказывавшихся вплоть до XII века, не говоря уже о том, чтобы, заглянув на три века вперед, предвидеть последующую политику Византии в отношении первых Османов и их противников.

Как бы то ни было, Сулейман, оставив в Никее своего подчиненного и родственника Абу-л-Касима, прошел дальше Коньи, которой он завладеет позже, и в 1084 году занял Киликию, куда он посадил кадия, присланного правителем-кадием Триполи Ибн Аммаром. Последний, являясь представителем неисмаилитской шиитской ветви ислама, занимал нейтральную позицию в политико-религиозной борьбе между Багдадом и Каиром, и купцы, обитавшие в его порту, который в то время был очень оживленным, без сомнения, часто посещали порты Киликии. Именно в тот момент, когда он только что оккупировал Киликию, Сулейман получил из Антиохии призыв о помощи от одной из местных фракций, враждебных Филарету. Не вступая ни в какие военные действия, и даже в определенном смысле с разрешения византийских властей, он смог войти в христианскую столицу Сирии точно так же, как незадолго до этого вошел в Никею. Тем не менее это завоевание снискало ему определенную славу в мусульманском мире, особенно после того, как по нему разнеслась весть, что кафедральный собор Святого Петра был превращен в мечеть, и даже сделало его популярным среди неправославных христиан, получивших назад две церкви, ранее отобранные у них греческой православной церковью, к которой принадлежат Филарет. Возможно, что Сулейман воспользовался этим событием, чтобы попытаться сблизиться с Мелик-шахом, как утверждают один или два автора. Однако это крайне сомнительно, и в любом случае ход событий вел к тому, чтобы избавить Мелик-шаха от проблемы, связанной с тем, какой политике он должен следовать. Арабский правитель Алеппо Муслим ибн Курайш, который был в определенной степени вассалом Мелик-шаха и который на том основании, что он (Сулейман) был византийским губернатором, потребовал от него (Сулеймана), чтобы он продолжал платить ему дань, которую платила Византия. Сулейман не только ответил отказом, потому что был мусульманином и вассалом султана, но, кроме того, заявил, что как губернатор провинции по условиям, определенным Византией, требует, чтобы ему отдали некую крепость, находящуюся на ее территории, которую недавно захватили люди из Алеппо. В последовавшей за этим войне Муслим был убит, а Сулейман осадил Алеппо. Как мы уже говорили, жители Алеппо обратились к Мелик-шаху и в ожидании его приезда к его брату Тутушу, который оказался ближе всего к ним, в Дамаске. К последнему прямо перед этим присоединился уже знакомый нам Артук, который до этого воевал в Персидском заливе и Месопотамии, оба раза в интересах Мелик-шаха и в своих собственных. В битве между Сулейманом и войском Тутуша, под командованием Артука, Сулейман был убит (1086 г.). По просьбе христиан и мусульман самого разного толка, которые все как один больше всего желали восстановления порядка, Мелик-шах смог, как было описано ранее, без труда получить наследство Сулеймана в Сирии, а также наследство Муслима и Филарета, вместе взятые (кроме Мараша и при условии сохранения христианских губернаторов в Малатье и Эдессе). Остается неясным, почему визирь Сулеймана в Антиохии предпочел подчиниться Мелик-шаху и передать ему малолетнего сына своего погибшего хозяина Кылыч-Арслана в качестве заложника вместо того, чтобы уйти в Никею или еще куда-нибудь. Не думал же он, что не сможет добиться признания со стороны Абу-л-Касима и других?

Именно в этот период мы впервые слышим о некоторых лидерах, которые, возможно, благодаря смерти Сулеймана получили большую значимость. Одним из них в южной Каппадокии был некто Булдаджи, брат Абу-л-Касима, возможно известный также как Хасан, сведения о котором появляются в том же регионе несколько позднее и чьим именем, судя по всему, была названа гора, по сей день известная как Хасан-даг. Малочисленность и неопределенность документов, а также противоречивые утверждения авторитетных историков и подробности, присутствующие в легендах, собранных в «Данашменднаме», делают затруднительным какие-либо более точные описания. Что же касается северной части Малой Азии, то fortiori невозможно сказать, действительно ли Данишмендид, очень скоро появившийся в этом регионе, на самом деле был уже там.

Как бы там ни было, представляется возможным распознать некоторые, хотя бы самые основные, черты политики Алексея Комнина, с одной стороны, и Мелик-шаха – с другой, в отношении к туркам Малой Азии. Желания аннексировать «страну Рум» у Мелик-шаха было не больше, чем у его отца, однако, считая себя главой всех турков (туркменов), он желал присутствовать повсюду, в особенности в тех местах, где какие-нибудь туркменские группы или их лидеры могли иметь намерение организовать свою независимую структуру, способную соперничать с ним. В Малой Азии, где в интересах Византии было ограничивать туркменов, Мелик-шах пытался облегчить им эту задачу, заключив договор с Алексеем Комнином. Идеи последнего, похоже, были более неопределенными или более изощренными. Альянс с Мелик-шахом мог казаться ему способом устранить опасности, если не содержал невозможных требований (когда речь заходила о браках). Возможно также, что он не имел полного представления о разногласиях среди самих туркменов и потому не верил в возможность разделись их или, наоборот, считал, что сможет использовать ассимилированных тюрков против Мелик-шаха, которого он считал по-настоящему опасным. И потому он, хотя и не отказывался извлекать выгоду из вмешательства султана, отложил заключение договора до тех пор, пока султан наконец не умрет.

С учетом этих общих обстоятельств самые важные из известных нам фактов выглядят следующим образом. Для Мелик-шаха основная задача состояла в консолидации власти в Азербайджане и Арране, где в Гяндже взбунтовался его курдский вассал. Страна была разделена на военные вотчины, находившиеся под командованием его старого военачальника Сарханджа Савтегина, а после его смерти – Бузана. Это место имело двоякую важность: с одной стороны, оно было обращено лицом к Грузии, агрессивность которой особенно ярко дала о себе знать, когда она на какое-то время оккупировала Карс; с другой стороны, Азербайджан оставался этнической базой турок Малой Азии, и любое влияние на них предполагало твердый контроль над этой территорией. Поскольку Бузан был правителем Эдессы и, как будет видно дальше, вторгся в Малую Азию, справедливо предположить, что Мелик-шах вверил Бузану командование на северо-западных границах и дела в Малой Азии, так же как позже сыну Мелик-шаха Баркияруку пришлось назначить Исмаила, сына Якути.

Для Алексея главной проблемой был уже упомянутый Абу-л-Касим. Предвосхищая на двести лет эмиров XIV века и, возможно, при помощи некоторых местных жителей, которые по традиции были преданы жизни на море, Абу-л-Касим твердо закрепился на берегах Эгейского моря, где он построил флот. С помощью ассимилировавшегося в Византии тюрка Татикиоса (с которым мы еще встретимся) Алексею удалось взять его под контроль, чему способствовал тот факт, что одновременно с этим Мелик-шах сразу же после захвата Антиохии отправил против него Бурсука, который уже знал этот регион. В то же самое время Мелик-шах предложил Алексею Комнину заключить союз, по условиям которого он должен был увести турок как можно дальше от западных границ Малой Азии. Алексей воспользовался присланным к нему посольством, чтобы обеспечить возвращение Синопа, который оказался в руках некоего Каратегина. Когда это произошло, нам неизвестно. Алексей решил, что будет умно подкупить посла, сделав его византийским герцогом, и считая Бурсука более опасным, чем Абу-л-Касим, согласиться с просьбой последнего о примирении. Абу-л-Касим был принят в Константинополе, а потом в Никее, которую укрепили, опасаясь нападения Бурсука. Тому пришлось отступить, хотя, возможно, не обошлось без отступных, на что указывает другой источник, не упоминая об обстоятельствах (1087 г.?).

Однако Мелик-шах не отступился. В 1092 году Бузану было доверено идти против Абу-л-Касима. Алексею Мелик-шах предложил формальный союз: дочь Алексея должна была выйти замуж за сына Мелик-шаха, и вся территория Анатолии от Никеи до Антиохии, иными словами, вся территория, которую прежде контролировал Сулейман, подлежала возвращению Византии. Для того чтобы обеспечить повиновение туркменов, султан должен был предоставить в распоряжение басилевса необходимые для этого войска. Бузан не смог покорить Никею, но он оккупировал достаточно территорий Абу-л-Касима, чтобы заставить его понять, что будет разумно отправиться к Мелик-шаху и испросить его прощения. Султан отправил его договариваться с Бузаном, который его задушил. Алексей, со своей стороны, хотя и не мог, как христианин, согласиться с предложением о свадьбе, на этот раз отреагировал на эту попытку сближения. К сожалению, когда его посол уже находился в пути, он получил известие о смерти Мелик-шаха. Он вернулся назад, Бузан отступил в Эдессу, а брат Абу-л-Касима Булдаджи, спешно приехав из Каппадокии, без труда стал его преемником в Никее (1092–1093 гг.).

Как после смерти Алп-Арслана, когда в Малой Азии появились сыновья Кутулмыша, так и после смерти Малик-шаха, сыну Сулеймана Кылыч-Арслану удалось бежать. Каким-то образом он сумел добиться признания большинством военачальников отца и обосновался в Никее. Распад империи сельджуков, последовавший за смертью Мелик-шаха, положил конец их попыткам проникнуть в Малую Азию (в связи с чем войско Исмаила лишилось всякого реального влияния, за исключением разве что Армении). Таким образом, находившиеся там турки (туркмены) смогли действовать совершенно независимо от своих кузенов с востока. Здесь нет необходимости снова подчеркивать роль, которую играли в ситуации власти Византии.

Так продолжалось без особых изменений с момента приезда Кылыч-Арслана до появления крестоносцев. Византию продолжали тревожить на суше и на море, если не сам султан, то его подчиненные. Чтобы изгнать одного из них, Ил-хана Беглербека, из Аполлонии и Кизика, Алексею Комнину пришлось провести две кампании. Другой, Чака, чьим подвигам суждено было оставить память на долгие времена, поскольку более поздние упоминания о них вошли в «Данишменднаме», обосновался на побережье Эгейского моря в Клазоменах, Фокее и Смирне, по своему усмотрению продолжил строить флот вместе с местными моряками, высадился на островах Хиос, Лесбос и Самос и, среди прочего, перекрыл Дарданеллы в Абидосе. Но самое важное из всего этого заключалось в том, что в то время над Константинополем нависла угроза из Европы со стороны родственников турок-сельджуков – тюрков-печенегов, носившихся по русской степи и низовьям Дуная, и Чака начал с ними переговоры об объединении усилий. Несмотря на то что Чака был тестем Кылыч-Арслана, он, вероятно, не снискал одобрения своего правителя, поскольку тот, если судить о нем по его последующим действиям, был больше заинтересован в укреплении своих восточных связей. В любом случае Алексею удалось отдалить Кылыч-Арслана от Чаки, которого султан велел убить. Однако эффект от такого решения оказался недолгим, поскольку место Чаки заняли другие, менее известные тюрки. Кылыч-Арслан со своей стороны при содействии некоего Алп-Илек ибн Кутулмыша, который обосновался на побережье и, возможно, был его дядей, попытался изгнать армяно-грека Габриеля, бывшего младшего офицера в войске Филарета, из Малатьи, куда его посадил Мелик-шах. Малатья являлась главным центром коммуникаций между Анатолийским нагорьем и Месопотамией, но, кроме того, она находилась на том из двух путей, ведущих в Иран, который пролегал ближе к югу. Позже станет видно, как важно для Кылыч-Арслана было удержать ее и не позволить, чтобы она перешла к другим туркам. Но сейчас можно вспомнить, что Малатья, вероятно, составляла часть той территории, которую Алексей Комнин передал Сулейману, и что Габриель был одним из его бывших противников.

Именно вокруг Малатьи стали развиваться контакты между поднимающейся властью Кылыч-Арслана и другими турками с северо-востока Анатолии. Главным действующим лицом этих контактов был один из их вождей, известный в истории под персидским именем Данишменд (ученый человек), чье происхождение столь же туманно, сколь важна роль, которую играл он, а позже его потомки. На эту тему написано достаточно много, поскольку он является героем эпического произведения «Данишменднаме», дошедшего до нас в виде переложения XIV века, сделанного с оригинала XIII века. К сожалению, эта замысловатая смесь реальных историй и вымышленных версий была принята за истину не только османскими историками, но даже некоторыми современными авторами. Основной интерес этой истории, безусловно, состоит в том, что она свидетельствует о том огромном впечатлении, которое оставил этот человек, и, следовательно, о его огромном значении. В этом произведении повествуется о его подвигах и подвигах его сподвижников в борьбе против разного рода христиан в Малой Азии, особенно в регионе Амасьи, Токата и Никсара, которым суждено было сохранить его имя. Однако турки-туркмены, которые в Хорасане познакомились с популярным иранским героем Абу Муслимом, а в Малой Азии с популярным арабским героем Батталом Гази (вошедшим в историю в связи с той ролью, которую он сыграл в ранних войнах с Византией), стремились связать Данишменда с этими традициями и заявляли, что Малатья – город Баттала – это место его рождения. Некоторые армянские авторы, конечно, желали бы считать его персо-армянином или даже потомком Аршакидов. Эти традиции представляют огромный интерес, поскольку демонстрируют более поздние этнокультурные интерпретации, но они совершенно бесполезны в деле установления исторической правды. Нет никаких оснований считать Малатью местом рождения Данишменда, который в таком случае был бы обращенным в ислам местным жителем, как и в том случае, если бы он был уроженцем Армении. Кажется неправдоподобным, чтобы туркмены, при наличии такого языкового барьера и различия в традициях, избрали его своим вождем и, более того, сделали героем, олицетворявшим собой их народ, человека чужого племени. Тайлу – таково, вероятно, было настоящее имя этого персонажа – имел туркменский облик, а имя Данишменд, встречающееся среди гази, напоминает о его славе как «мудрого человека» и является исламизированной версией слова baba, то есть шаман, идущего от их центральноазиатских предков.

Более того, некоторые более поздние авторы старались установить родственные отношения или связь, по меньшей мере по женской линии, между Данишмендом и Сулейманом или Кылыч-Арсланом и представить его в туркменской традиции как полководца армии султана, появлявшегося уже в битве при Манцикерте. Нетрудно понять, что многие знатные семейства стремились иметь предка, участвовавшего в битве при Манцикерте, точно так же, как те европейцы, которые придумывали себе фальшивых предков-крестоносцев. Можно также понять, что авторам, воспитанным в традициях сельджуков, было бы трудно согласиться с тем, что какой-то другой лидер, кроме Сельджукида, мог иметь какое-то значение. Аналогичный феномен появляется позже у Османов. Нельзя полностью исключить, что Данишменд мог скрываться под именем одного из лидеров, о котором у нас есть лишь смутное знание и который появляется в текстах до 1095 года, но надо признать, что никакого определенного упоминания о нем до этой даты не существует. Самое большее, что можно себе представить, с точки зрения той роли, которую он вскоре начал играть в операциях против крестоносцев, – это что его восхождение к славе началось раньше. Даже если так, несмотря на то что в этом регионе сохранилось очень мало документов, в отсутствие каких-либо упоминаний о нем трудно представить, что эта слава могла родиться намного раньше. С учетом всех доказательств мы неизбежно приходим к отрицательному заключению. Более того, можно найти множество исторических параллелей, когда происхождение знаменитых фамилий или даже великих людей оказывалось весьма неясным. Так, основатель династии Великих Сельджуков, Тогрул-бек, не знал своего собственного возраста.

Однако среди всей этой неопределенности одно совершенно ясно. В то время как накануне крестовых походов правитель Сельджукид контролировал южный путь от Тавра и Сирии к проливам, Данишменд, удерживая Анкару, Кайсери и Сивас, контролировал северный путь, и в особенности центральную часть Малой Азии и Каппадокию. Очевидно, что самым важным фактором, строго говоря, был не вопрос территорий, а именно пути проникновения, которые каждый старался расширить, а также укрепленные места, с помощью которых можно было контролировать эти пути. Невозможно сказать, существовало ли соперничество, которое позже стало причиной раздоров между этими двумя силами, хотя это выглядит вполне вероятным.