Анна Стина остановилась у подъемных мостиков Польхемского шлюза. Надо дождаться сумерек. Здесь, в людском водовороте, меньше шансов, что кто-то се узнает. Опустила платок на брови и осмотрелась. Вон там, рядом с мельницей, прекрасное место. К тому же виден циферблат на шпиле церкви Гертруды.

Приближается ночь. Ночь воров. В этом месяце она обещает быть особенно воровской: в городе полно иногородних, пришедших поглазеть на публичную порку Магдалены Руденшёльд. У дверей питейных заведений длинные очереди; кабатчики, оглядевшись по сторонам, открывают задолго до разрешенного срока — как упустить случай ощипать пьяных провинциалов! Анна Стина укрылась за бочкой и несколько минут с тревогой вслушивалась во все усиливающийся шум. Пьяные мужские выкрики — языки заплетаются уже настолько, что слов не разобрать; кто-то поет, кто-то переругивается, то и дело вспыхивают драки.

Становится все темнее и темнее. Фонарщиков не видно — не беда; трое молодых парней, собрав с зевак несколько рундстюкке, встают друг другу на плечи, и — хоп! — верхний, совсем мальчишка, ловко зажигает фонарь. Хохот и аплодисменты. То и дело слышны горестные вопли несчастных, лишившихся своих кошельков. Женские крики о помощи — наверняка какая-нибудь служанка неосторожно забрела в темный переулок, где ее уже поджидали изнемогающие от пьяной похоти парни. Бедняжка… была бы поумней, притворилась бы ночной бабочкой. Но крайней мере, заработала бы хоть несколько монет. Сосиски все слышат, но они и сами пьяны в стельку. Попыхивают своими меловым трубками и пожимают плечами — а вы что хотели? Ночь воров! Если ты не дурак, знаешь ее законы. А не знаешь — пеняй на себя. Любая попытка сопротивляться охватившему Стокгольм безумию обречена на провал.

Высоченный шпиль Немецкой церкви постепенно сливается с темнеющим с каждой минутой небом. Наконец колокол пробил восемь. Нора.

Перешла на Слюссен — и по спине пробежала дрожь. Как давно она тут не была, в предместье Мария, где прошло ее детство! Кажется, с тех пор минула вечность. Никто и не заметил ее исчезновения.

Ничего не изменилось. Ночь окрасила желтые и оливковые фасады в одинаковый серый цвет, но этажей по-прежнему удручающе много, под черепичной крышей каждого из них живут в страшной тесноте сотни и сотни горожан. Крылья мельницы изо всех сил стараются укротить свежий морской бриз, но, судя по тому, как медленно и лениво они вращаются, сил у них немного. Протухшую лужу Фатбурена отсюда не видно, но запах дает о себе знать. Рабочий день вот-вот закончится. Постепенно стихает лязганье листового железа, докеры, судя по всему, уже совершенно пьяны; бочки с грузом то и дело валятся и катятся по сходням, угрожая раздавить каждого, кто попадется им на пути. Недостроенный шпиль церкви Святой Марии похож на безобразную рану в звездном, совершенно черном, безлунном небе.

Но времени для размышлений и воспоминаний нет. Надо спешить. Она чуть не побежала по Хорнсгатан.

Странно: до этого страха не было. Лишь когда гора Ансгара преградила дорогу и улица начала сворачивать вправо, к южному берегу Меларена, ее охватила паника. Цель близка: перейти короткий Мост Вздохов, и она на Лонгхольмене. Прядильный дом с ледяным, неподвижным терпением ждет ее возвращения. Берег пуст, но в любой момент могут появиться пальты, надо быть настороже. В темноте угадывается узкий пролив. Она почти ничего не видит, ничего не слышит. Внезапно нависла пугающая тишина. Как быть? Перебежать мост или спокойно перейти? Наверное, лучше перейти: бегущая фигура может даже в темноте привлечь чье-то внимание. Скрип дощатого настила — как пушечные выстрелы. Перебежала мост, остановилась, прислушалась и вздрогнула: в воде что-то плеснуло. Потом еще раз… кто-то гребет? Не сразу сообразила: бьется в вентере пойманная рыба.

Впервые за год она ступила на каменистую землю проклятого острова. Попыталась сориентироваться. Где-то справа — дом инспектора Ханса Бьоркмана. Вряд ли теперь можно послушать его красивый, хоть и тронутый возрастом баритон, выводящий полузабытые оперные арии: и он, и пастор Неандер разъехались в разные концы света.

Вот здесь, слева, должен быть заросший сад. Так и есть. Она выставила перед собой руки, сделала несколько шагов и наткнулась на колючий куст шиповника. Присела на корточки — решила подождать до полуночи, когда все наверняка будут спать. Сердце билось так, что если бы кто-то шел мимо, наверняка услышал бы эти быстрые, глухие удары.

Анна Стина насторожилась: по мосту, дребезжа на расхлябанных досках, проехала телега. Наверняка пальты. Возвращаются после ночной смены. Выждала минут двадцать и, согнувшись, пробежала несколько шагов.

Он оказался ближе, чем ей казалось. Вот же они, флигели по сторонам двора. Прядильный дом. И посередине навечно забрызганный кровью колодец, вокруг которого Петтер Петтерссон и его Мастер Эрик устраивают свои смертельные танцы.

Светится только пара обращенных к заливу окон. Подкралась к стене и потрогала грубую штукатурку. Днем она желто-зеленая от купороса, а сейчас черная, как и всё вокруг.

Анна Стина попыталась ощутить исходящую от этого здания злую волю, глухой похоронный пульс, но ничего не почувствовала. Дом и есть дом; зло творят не стены и перекрытия, а люди. Само строение — всего лишь немой свидетель. Ему никогда не суждено поделиться воспоминаниями. Камни хранят память, но они безъязыки.

Прислушалась — все тихо. И снаружи, и внутри.

Попыталась вспомнить последний день, когда она видела эти стены, — но память отказывалась. Помнила только, как преодолела последние дюймы, помнила легкий бриз, гигантский, вспыхивающий далекими зарницами парус неба, мгновенно выветривший из души холодный ужас… но где искать тайный лаз?

Она напрягла намять. С короткой стороны… да, скорее всего, там. Начала с угла и на коленках поползла вдоль стены, ощупывая холодную землю у фундамента. Долго искать не пришлось — лаз сам напомнил о себе, дохнул смрадом, от которого у нее зашевелились волосы на голове. Анна Стина сунула руку и страх перешел в ужас. Какой узкий… Врата в преисподнюю в миниатюре.

Неудивительно, что Альма Густафсдоттер нашла здесь свою могилу.

Ночь впервые за много дней выпала довольно теплая — большая удача. Она осознала это, только когда разделась догола. Свернула одежду в узелок и поясом юбки привязала к ноге. Башмаки — туда же.

Легла на спину, вытянула руки и двинулась вперед. Пятки и голова, плечи, лопатки и ягодицы превратились в членики огромного червя, прокладывающего путь в подземное царство, дюйм за дюймом. Каменные стены упорно не желали уступать ей дорогу; казалось, с каждым движением их объятья становятся все теснее и теснее.

Анна Стина знала — дальше будет хуже. Она еще не доползла до места, ставшего могилой Альмы. Места, где фундамент немного просел и лаз стал совсем узким. Она наткнулась на него головой и остановилась, собираясь с решимостью ползти дальше. Одно из двух: либо каменные тиски позволят ей проскользнуть, либо зажмут так, что ей никогда отсюда не выбраться. Собралась с силами, сделала глубокий вдох. Подождала немного, выдохнула так, что начало першить в горле, и двинулась вперед. И остановилась: застряла грудная клетка. Она попыталась вдохнуть. В глазах заплясали кровавые искры. Ее охватила паника. В последней тщетной попытке сохранить жизнь начала проталкиваться вперед, назад — куда угодно, лишь бы выбраться из этих тисков. В тот раз стены были скользкими от вытекающих из разлагающегося трупа Альмы жидкостей. Своего рода смазка. А сейчас грубый камень был беспощаден: крысы вылизали его досуха.

И, к своему ужасу, Анна Стина осознала: тело ее изменилось. Год назад она наверняка была худее.

Ни вперед, ни назад пути нет.