В последний день января в долину пришел холодный фронт и задержался на неделю. Земля затвердела, по утрам подолгу лежал туман. Работы по-прежнему не было.

Сбережения таяли, но Элса сознавала, что им еще повезло: они заработали на сборе хлопка, и их всего трое. Дьюи приходилось кормить шесть ртов, а скоро их будет семь. Мигранты, только что прибывшие в штат, многие ни с чем, пытались выжить на федеральные пособия – жалкие продуктовые пайки, которые раздавали раз в две недели. Основным их пропитанием были оладьи на воде да лепешки. Лица большинства отмечала печать недоедания.

Они уже поужинали – миска водянистой фасоли да кусок хлеба, испеченного в сковородке. Элса сидела на перевернутом ведре у дровяной печки, на коленях у нее стояла открытая металлическая коробка. Энт сидел рядом со своей драгоценной рождественской шоколадкой «Хершиз» – каждый день он откусывал по малюсенькому кусочку. Лореда в палатке перечитывала «Нэнси Дрю и потайную лестницу». Элса считала деньги, снова.

– Элса! Начинается!

Услышав голос Джин, Элса вскочила с такой поспешностью, что чуть не перевернула коробку с деньгами.

Энт посмотрел на мать:

– Что случилось?

Элса бросилась в палатку и спрятала коробку с деньгами.

– Лореда, пойдем со мной.

– Куда?..

– Джин рожает!

Элса побежала к палатке Дьюи. Малышка Люси стояла снаружи и захлебывалась в плаче.

– Лореда, отведи девочек к нам. Скажи им, чтобы сидели с Энтом, пока ты их не заберешь. Потом приходи помочь мне.

Элса вошла в темную, сырую палатку Дьюи.

Горел один фонарь, едва разгоняя тени. Она видела лишь темные очертания коробок с запасами продуктов, самодельной ванны.

Джин лежала на боку на матрасе, она не двигалась и словно даже не дышала.

Элса встала на колени рядом.

– Привет. – Она потрогала влажный лоб Джин. – А где Джеб?

– В Нипомо. Надеется устроиться на сбор горошка, – задыхаясь, ответила Джин. – Что-то не так.

Что-то не так. Элса знала, что стоит за этими словами, каждая женщина, которой приходилось терять ребенка, знает это. В такие минуты материнский инстинкт заявляет о себе во весь голос.

В палатку пробралась Лореда.

– Помоги мне ее поднять, – сказала Элса дочери.

Вместе они подняли Джин. Та тяжело оперлась на Элсу.

– Я отвезу тебя в больницу.

– Какой… толк.

– Что значит – какой толк? Тут у нас не простуженный ребенок, Джин. Это экстренный случай.

– Они… не станут…

Лицо Джин исказилось – снова начались схватки.

Элса и Лореда уложили Джин на пассажирское сиденье грузовика.

– Присмотри за детьми, Лореда.

Элса завела мотор, включила фары, и машина затряслась по замерзшей грязи.

– Я не могу… – выдавила Джин, вцепившись в ручку. – Возвращайся…

Опять схватки.

Элса свернула на парковку больницы; сколько же денег ушло на это электрическое освещение?..

Она нажала на тормоз.

– Подожди здесь. Тебе помогут.

Элса ворвалась в больницу, бегом промчалась по коридору и остановилась у стойки регистратуры.

– Моя подруга рожает.

Женщина подняла голову, нахмурилась, наморщила нос.

– Да, да. Я воняю, – сказала Элса. – Я грязная мигрантка. Я понимаю. Но моя подруга…

– Эта больница для калифорнийцев. Знаете, для тех, кто платит налоги. Для граждан, а не бродяг, которые хотят все получить задаром.

– Пожалуйста, будьте человеком…

– Это вы-то говорите мне быть человеком? Да вы посмотрите на себя. Из вас дети выскакивают, как пробка из бутылки шампанского. Найдите повитуху из своих.

Женщина встала. Какая же она раскормленная, какие пухлые у нее руки. Достала из ящика пару резиновых перчаток.

– Извините, но правила есть правила. Могу дать вам это, – она протянула перчатки.

– Прошу вас. Я готова убирать, мыть полы. Выносить судно за больными. Что угодно. Только помогите.

– Если все так плохо, как вы пытаетесь представить, то зачем вы впустую тратите время?

Элса схватила перчатки и побежала к грузовику.

– Они нам не помогут, – процедила она. – Видимо, добрым, богобоязненным жителям Калифорнии все равно, выживет ли ребенок.

Грузовик летел обратно в лагерь на максимальной скорости, Элса с трудом дышала от ярости, рвавшейся наружу.

– Быстрее, Элса.

Элса помогла Джин войти в сырую палатку.

– Лореда! – закричала она.

Дочь влетела в палатку, столкнулась с Элсой.

– Почему вы вернулись?

– Нас не приняли.

– Как…

– Нужна вода. Вскипяти побольше.

Лореда не двинулась с места, и Элса не выдержала:

Лореда исчезла.

Элса зажгла керосиновую лампу и помогла Джин лечь на матрас.

Джин корчилась от боли, она сжимала зубы, чтобы не закричать.

Элса опустилась на колени рядом с ней, погладила подругу по волосам.

– Кричи, не стесняйся.

– Уже скоро, – проговорила Джин, тяжело дыша. – Не пускай… сюда… детей. Ножницы вон… в коробке. И веревка есть.

Снова схватки.

Джин скорчилась от боли, и Элса поняла, что осталось всего несколько минут. Она выскочила наружу, кинулась к своей палатке, не обращая внимания на детей, которые испуганно таращились на нее. Нет времени их успокаивать. Она сгребла газеты, которые они берегли, и опрометью вернулась в палатку Джин. Расстелила газеты на земляном полу – хорошо, что не жидкая грязь.

Перед глазами мелькнул заголовок: «Вспышка тифа в лагерях мигрантов».

Элса помогла Джин переместиться на газеты. Надела перчатки.

Джин закричала.

– Давай! – сказала Элса.

– Рожаю! – закричала Джин.

Элса быстро переместилась к раздвинутым ногам Джин. Показалась голубая макушка, покрытая слизью.

– Вижу головку, – сказала Элса. – Тужься, Джин.

– Я слишком…

– Я знаю, что ты устала. Тужься!

Джин покачала головой.

– Тужься! – заорала Элса. Взглянула на подругу, увидела страх в ее глазах и мягко сказала: – Я понимаю.

И она действительно понимала, как Джин страшно. Младенцы погибают даже в самых прекрасных условиях, а сейчас условия были далеки от прекрасных. Но дети и выживают, несмотря ни на что.

– Тужься, – велела она, отвечая на страх Джин спокойствием.

Младенец выскользнул в потоке крови на руки Элсы, затянутые в перчатки. Девочка, слишком крохотная, будто не до конца развившаяся. Не больше мужского ботинка. Синюшная.

В Элсе зарокотала ярость. Нет. Она стерла слизь и кровь с крошечного личика, очистила ротик, она умоляла: «Дыши, крошка, дыши».

Джин приподнялась на локтях. Похоже, она и сама не могла дышать.

– Она не дышит, – прошептала Джин.

Элса попыталась вдуть в ребенка воздух. Рот в рот.

Без толку.

Она шлепнула ее по синей попке:

– Дыши!

Все без толку.

Джин показала на соломенную корзинку. Там лежало мягкое одеяльце цвета лаванды.

Элса осторожно обрезала пуповину и медленно распрямилась. Ее трясло. Она завернула крошечную, неподвижную девочку в одеяло.

Слезы мешали видеть. Элса протянула ребенка матери.

– Девочка, – сказала она, и Джин приняла дочку с разрывающей душу нежностью. Поцеловала синий лобик.

– Я дам ей имя Клея, в честь моей мамы.

Имя.

Сама суть надежды. Начало личности, переданное с любовью. Джин что-то шептала в маленькое ухо. Элса вышла из палатки, у нее разрывалось сердце.

Лореда ходила взад-вперед около палатки.

Элса посмотрела на дочь, увидела в ее глазах вопрос и покачала головой.

– О нет, – прошептала Лореда и вся съежилась.

Лореда повернулась и исчезла в своей палатке, прежде чем Элса попыталась ее утешить.

Элса не могла сделать ни шага. Перед глазами стояла ужасная картина: ребенок, появляющийся на свет на скомканной газете, брошенной на земляной пол.

Как Джин вообще сумела это выговорить?

Элсу душили слезы, и она была бессильна их унять. Она плакала так, как не плакала с тех пор, как Раф бросил ее, плакала, пока в ней не осталось никакой влаги, пока она не иссохла, как земля, покинутая ими.

Поздним вечером Лореда закончила выкапывать яму и отбросила лопату.

Они ушли далеко от лагеря, отыскали поляну в окружении деревьев, там стояла непроглядная темень, такая же, как та, что лежала на душе у двух женщин и девочки.

Гнев переполнял Лореду, она не могла с ним справиться, она чувствовала, как он отравляет ее изнутри. Она никогда не испытывала такого всепоглощающего гнева – даже когда папа их бросил. Она изо всех сил стискивала зубы, чтобы не закричать.

А мама… только посмотрите на нее. Стоит с мертвым ребенком, завернутым в чистенькое одеяльце, такая печальная.

От этого зрелища гнев в Лореде лишь усилился. Не время сейчас печалиться.

Она сжала кулаки, но на кого ей наброситься? Миссис Дьюи едва держалась на ногах. Похожа на призрак.

Мама опустилась на колени, осторожно положила мертвого младенца в могилку и стала читать молитву:

– Отче наш…

– Черт, кому ты молишься? – процедила Лореда.

Мать вздохнула и медленно встала.

– У Бога свои…

– Если ты мне скажешь, что у Бога на нас свои планы, я закричу. Клянусь, что закричу.

Голос у нее прервался. Лореда почувствовала, что плачет, но не от печали, а от ярости.

– Он позволил нам жить вот так. Хуже, чем бродячим собакам.

Мать коснулась щеки Лореды:

– Дети умирают, Лореда. Я потеряла твоего брата. Бабушка Роуз потеряла…

– ВСЕ ЭТО НЕПРАВДА! – заорала Лореда. – Ты трусливая, живешь здесь, заставляешь нас жить здесь. Почему?

– Ох, Лореда…

Лореда знала, что зашла слишком далеко, что ее слова слишком жестоки, но никак не могла остановить эту ярость, притормозить ее.

– Если бы папа был здесь…

– Что? – сказала мама. – Что бы он сделал?

– Он бы не позволил нам жить вот так. Хоронить младенцев в темноте, работать до кровавых мозолей, стоять в очереди за банкой молока от правительства, смотреть, как все вокруг болеют.

– Он нас бросил.

– Он бросил тебя. Мне нужно сделать то же самое, выбраться отсюда, пока мы все здесь не сдохли.

– Ну так иди. Беги. Поступай, как он.

– Может, и пойду!

– Хорошо. Иди.

Мать наклонилась, подняла лопату, начала засыпать могилу.

Глухо падали комья земли.

Через несколько минут уже и видно не будет, что здесь похоронен ребенок.

Лореда побрела обратно через грязный лагерь, мимо палаток, переполненных людьми, мимо облезлых собак, которые выпрашивали объедки у людей, питающихся объедками. Она слышала кашель и детский плач.

Полог палатки Дьюи был опущен, но Лореда знала, что маленькие девочки ждут мать – ждут, что она придет и скажет, что все будет хорошо.

Слова. Ложь. Не будет ничего хорошего.

Хватит с нее такой жизни.

Она вошла в палатку. Энт свернулся клубком, стараясь занять как можно меньше места. Они научились спать все втроем на узком матрасе.

Сердце забилось быстрее при виде брата.

Лореда присела, потрепала его по волосам. Он что-то пробормотал во сне.

– Я люблю тебя, – прошептала она, поцеловала в заострившуюся скулу. – Но я больше не могу здесь оставаться.

Энт что-то пробормотал во сне.

Лореда взяла маленький чемодан, где лежали вся ее истрепанная одежда и читательский билет – большая ценность. Из ящика с продуктами достала три картошки и два ломтя хлеба, потом открыла металлическую шкатулку, в которой были все их деньги. Все, что у них осталось на этом свете. Лореда почувствовала угрызения совести.

Много она брать не будет. Только два доллара. Она имеет на них такое же право, как и мать. Видит бог, Лореда их заработала. Она осторожно пересчитала деньги, потом поискала клочок бумаги. Нашла скомканный обрывок газеты. Разгладив его как могла, написала карандашным огрызком записку и сунула ее под кофейник.

Подхватив чемоданчик, она шагнула к выходу из палатки, в последний раз оглянулась и вышла.

В грузовике так и лежали вещи, которые следовало оставить дома. Бейсбольная бита Энта прислонилась к каминным часам, и ни то ни другое им не нужно, но ни у Лореды, ни у мамы не хватало духу сказать Энту, что его бейсбольные дни закончились, не успев начаться. Бог знает, понадобятся ли им когда-нибудь каминные часы. Они бы иначе собрались в дорогу, если бы знали, что их ждет в Калифорнии. Или остались бы в Техасе.

Не нужно было уезжать.

Или уж тогда ехать подальше.

Это все мама виновата. Она решила остаться здесь, сказала: «Ничего не поделаешь». С тех пор все пошло не так.

С той первой роковой лжи: только одна ночь.

Что ж, таких ночей утекло немало, и с Лореды, черт возьми, хватит.

Элса и Джин стояли в темноте, опустив головы. Время шло, женщины молчали, любые слова были неуместны. На могиле не было надгробия с именем младенца, как не было надгробий на могилах других покойников, похороненных рядом с лагерем.

– Пора возвращаться, – наконец сказала Элса, поплотнее запахивая слишком просторное шерстяное пальто, подарок хозяина салона красоты. – Ты вся дрожишь.

– Я скоро, – сказала Джин.

Элса сжала руку подруги. Со вздохом, который, казалось, исходил из глубины ее усталых костей, она отнесла лопату в лагерь и бросила ее в кузов грузовика.

Она подумала о дочери. Следовало утешить Лореду у могилы. Хорошая же она мать, огрызается на тринадцатилетнюю девочку, которая вне себя от горя. Лореда видела слишком много потерь. Надо найти слова, которые сумеют ей хоть немного помочь.

Но вот прямо сейчас сил у Элсы не было. Смерть младенца опустошила ее. И не сможет она в эту минуту усмирить ярость дочери. Лучше пусть время сгладит остроту. Пусть хотя бы останется позади эта ночь. Утром взойдет солнце, и она поговорит с Лоредой, постарается ее утешить.

– Нет, – сказала Элса вслух, чтобы укрепиться в принятом решении. Она не будет отворачиваться. Она прямо сейчас поговорит с Лоредой.

Она подняла полог палатки и вошла.

Одеяла сбились, но было ясно, что на матрасе один Энт.

Лореды в палатке не было.

Элса направилась к грузовику, постучала по кузову:

– Лореда? Ты здесь?

Забралась в кузов – только барахло, которое они взяли с собой, думая, что оно им пригодится. Фарфоровые тарелки, бейсбольная бита и перчатка Энта, каминные часы.

– Лореда?

Увидев, что и в кабине никого, Элса встревожилась всерьез.

По спине Элсы пробежал холодок. Она бросилась обратно в палатку.

Чемодана Лореды нет. Нет ее свитера и синего шерстяного пальто, которое ей подарили в салоне красоты.

Из-под кофейника торчит записка. Элса взяла ее трясущейся рукой.

Элса выскочила из палатки и бежала, пока не закололо в боку, пока не задохнулась.

Дорога уходила на север и на юг. В какую сторону пошла Лореда? Как догадаться?

Она сказала своей тринадцатилетней дочери, чтобы та уходила, и дочь убежала, поступила, как человек, который не хочет, чтобы его нашли. Отправилась в мир, где дороги наводнены бродягами, где в темноте таятся отчаявшиеся, злые на весь мир мужчины, которым нечего терять.

Лореда шла на юг, пока у нее не отвалилась резиновая подошва и не заболела спина. Вперед убегала лента пустой дороги, омытой лунным светом. Сколько еще до Лос-Анджелеса?

Она всегда мечтала, что найдет отца, что однажды просто столкнется с ним, но сейчас, стоя в одиночестве посреди пустоты, она вспомнила слова, сказанные однажды матерью.

Сколько дорог здесь, в Калифорнии, сколько путей, сколько городов? Ну и что, что папа мечтал о Голливуде. Это не значит, что он туда добрался и осел там.

И сколько она прошла? Три мили? Четыре?

Лореда продолжала идти, полная решимости не поворачивать обратно. Она не вернется назад, не признает, что совершила ошибку. Жить так она больше не может. И точка.

Но Энт проснется и заплачет. И решит, что с ним что-то не так, раз его все бросают. Лореда знала, что так и произойдет, потому что именно это она чувствовала, когда ушел отец.

Она не хотела причинять брату боль.

Впереди показались фары. Грузовик остановился рядом с ней. Старая колымага с квадратной деревянной кабиной, которая застряла в черной раме ночи.

Водитель опустил стекло со стороны пассажирского сиденья. Мамин ровесник, лицо как у большинства мужчин сейчас – худое, с заострившимися чертами. Ему не мешало бы побриться.

– Что ты тут делаешь одна? Уже полночь.

– Ничего.

Он бросил взгляд на ее чемодан.

– Ты похожа на девочку, которая сбежала из дому.

– А вам какое дело?

– Где твои родители? Здесь опасно.

– Не ваше дело. И потом, мне уже шестнадцать. Могу идти куда захочу.

– Да, детка. А я Эррол Флинн. Куда направляешься?

– Подальше отсюда.

Он долго молчал, глядя на дорогу перед собой. Потом снова взглянул на Лореду и сказал:

– В Бейкерсфилде есть автобусная станция. Я еду на север. Могу тебя подвезти. Только по дороге мне нужно сделать остановку.

– Спасибо, мистер!

Лореда забросила свой чемодан в кузов и залезла в кабину.