24
С седла вьючной лошади свешивался труп молодой женщины с белокурой косой.
Вэл повернулась на собственной кобыле и потянула запасную за поводок. Та, недовольно заржав, поравнялась.
Наклонившись, Вэл подтащила соломенную циновку с трупом ближе к середине лошадиной спины. Тело крепилось с помощью веревок, и кожаное седло поскрипывало от трения с ними. Кобыла в очередной раз качнула головой, отгоняя войско назойливых мух, что, жужжа, ненадолго снялись с места и вскоре вернулись ради ее мрачного груза и влаги в глазах и во рту.
Вэл отвинтила крышку фляги и, запрокинув голову, хлебнула воды. Несмотря на недолгое путешествие, природа разительно поменялась. Теперь вместо прожаренных солнцем скалистых низменностей вокруг тянулись промозглые северные склоны Атласских гор. Временами вдали показывались каменные домики с навесами от дождя. Когда Вэл проезжала рядом с одной такой деревушкой, бородач в белом муслиновом тюрбане предложил ей на ужин двух голубей. Вэл отказалась. Любопытно, догадался ли мужчина о природе груза по очертаниям свертка?
Время клонилось к полудню, и небо затянули плотные облака-дирижабли. Пробиваясь сквозь них, косые солнечные лучи подсвечивали янтарем высокий зубчатый хребет впереди, похожий на силуэт огромных американских горок.
Вблизи стали видны зеленые холмы, что переходили в цепь отвесных скал с голыми темными вершинами, похожими на стершиеся от старости зубы. Лошади заартачились, и, подгоняя их, Вэл задалась вопросом, насколько правы те, с кем она разговаривала в Городе. Действительно ли паломничество в горы к некрофилам, если у тебя нет соответствующих вкусовых пристрастий, так уж глупо и достойно лишь жалости и осмеяния?
Труп молодой женщины был подарком. Вэл предупредили, что с пустыми руками ехать в горы неблагоразумно, причем советовали привезти кого-то миловидного и не слишком тухлого. Чем красивее, тем лучше конечно, но не многие в Городе умирали, сохранив привлекательность. Большинство угасало от истощения, превращаясь в худющих старых развалин, племя этаких плотоядных богомолов с покрытой коростой кожей, оторванное ото всякой реальности, кроме собственного искаженного видения мира.
Смотря на зеленые холмы вверху, Вэл размышляла о странном наваждении, что привело ее в Город, и о втором наваждении — Маджиде, — которое удерживало ее от попыток выбраться. Она потянулась к курильнице в кармане одежды и, чтобы успокоиться, потерла зашитое в него каменное яйцо.
Пламя из этой курильницы перенесло ее сюда. Возможно, с его помощью удастся вернуться в Тарудант.
Разумеется, когда она отыщет Маджида и тот согласится с ней возвратиться.
После убийства Миры она вернулась в Город, чтобы расспросить о Маджиде и восстановить едой и отдыхом силы, подточенные суровой жизнью в пустыне. Как и раньше, от простых скитаний по запутанным улицам становилась сверхчувствительной кожа и тело вспыхивало желанием, словно по нему шарят жадные руки. Даже нечто обыденное: ярко-окрашенные пряности, кучки сухой травы, которой берберские женщины чистят зубы, и пахучее ферментированное масло, смен, — по-прежнему чуть ли не завораживало будимой им чувственностью. Минуты летели равно незаметно и за созерцанием горшка, полного яблок и маслин в медовом соусе, и за упоительной птичьей трелью, и под восхищенным взглядом любовника.
Вэл заметила, что в жизни Города есть свои приливы и отливы. Днем люди тоже без стеснения спаривались прямо на улицах, но настоящее исступление овладевало Городом ночью, когда на поиски друг друга выходили те, кто не отличался ни красотой, ни могучей оснасткой. Зачастую собирались огромные живые горы из конечностей и гениталий, и сразу было трудно понять, кто и что с кем делает, кто занимается сексом охотно, а кто против воли.
Вэл покинула Город, как только поняла, что никто не знает о Маджиде. Худший страх вспыхнул с новой силой. Что, если Маджид вообще не в Городе? Что, если он погиб и тело увезли в горы, где мертвеца может ожидать что-нибудь похуже восторженного внимания стервятников?
— Не вздумай отправляться в горы с пустыми руками, — предупредила Вэл гологрудая женщина в цветастом саронге вокруг талии. Одну набухшую сиську у нее сосал младенец, вторую — сжимал зубами взрослый мужчина. И мужчина, и младенец довольно гулили. Во рту у них булькало молоко, стекавшее на живот беременной матери.
— Тупиковщики не станут тратить на тебя время, если тебе нечего им предложить. Найди трупака и отвези им побыстрее, пока не начал разлагаться. — Она замолкла и опять поцеловала шелковистую макушку ребенка, затем темные кудри мужчины. — Лучше всего, чтобы это был кто-нибудь молодой и красивый. За такой приз они между собой передерутся.
— Откуда знаешь?
Женщина рассмеялась, обнажив сколотые грязные зубы.
— Мой муженек... он зациклен на жмуриках. Бывало, все жалование спускал на проституток, просил лечь в фальшивый гроб и притвориться дохлыми вусмерть. Жуткий тип. Ясен пень, теперь он в горах с такими, как сам, но не сказать чтобы я по нему скучала. Мужиков хоть отбавляй.
Она отняла ребенка от груди и протянула Вэл.
— Хочешь попробовать, лапа? Знаю, у тебя нет молока, но здесь женщина может закайфовать просто потому, что у нее сосут титьку. Даже мужики от этого порой улетают.
Вэл сочла предложение не слишком привлекательным, но с замешательством поняла, что пульс тем не менее участился. До чего же непослушным стало тело! Как же плохо она владеет собой, как подвержена соблазнам и излишествам.
Заполучить труп оказалось неожиданно легко. Все-таки в самом Городе не было ни кладбищ, ни гробниц, ни крематория. В основном люди умирали от истощения, гибли от рук любовников-садистов или заигравшись в эротические игры, а также совершали самоубийства. Последние, вообще-то, были обычным делом. По мере того как потребность в сексе венасытно росла, даже удовольствия Города переставали радовать. Старожилы становились пресыщенными, беспокойными, вечно жаждали большего.
Но большего не существовало.
Только смерть, с которой прекращались все желания.
Так что горожане пачками стрелялись, вспарывали себя и морили голодом, в чем им зачастую помогал какой-нибудь любовник, чьи эротические вкусы тяготели к жестокости.
Когда человек умирал, тело отвозили на запряженной ослами телеге в северный конец Города, а оттуда — примерно на милю за стены, где выбрасывали на поживу обитателям гор. Тупиковщики приходили каждый день, притягиваемые новыми развлечениями в их мрачном вкусе.
На поиски нужного тела ушло всего несколько дней — время, за которое Вэл на одном из базаров выменяла двух лошадей за сапфировое кольцо, предпочтя расплатиться с торговцем так, а не другой доступной валютой: побитое оспой лицо, сальные волосы и крохотные, похожие на шарики подгоревшего жира глазки не вызывали особого желания снять трусики. Затем она порыскала вдоль городской стены ранними утренними часами, когда наиболее высока вероятность найти новых мертвецов.
Труп, который везла запасная лошадь, сидел спиной к колодцу — стройная, обладавшая особой, темной красотой женщина, чей нос когда-то был сломан и плохо вправлен. Других отметин на теле не было, если не считать двух маленьких припухших проколов чуть ниже шеи, замеченных, когда Вэл попыталась поднять труп.
При этом она потревожила существо, что гнездилось во влажной тени под юбкой покойницы. Покидая логово, небольшая кобра вздыбилась пятнистым пенисом и задрала тонкую ткань. Стало видно, как из влагалища выскальзывают медные чешуйчатые витки.
Придя в себя от этого зрелища, Вэл завернула женщину в циновку и, взвалив на спину запасной лошади, приторочила к седлу.
И вот, после изнурительного путешествия из палящей жары в промозглый холод, над ближайшим хребтом показался воздушный хоровод стервятников. Должно быть, городское кладбище находилось там.
Тропа поднималась все круче, окаймленная живописными зарослями остролиста, пробковых дубов и олив. С высоты, где утесы взмывали в недосягаемую эфемерность, Вэл осыпали шквалом грецких орехов берберские мартышки, выгнув мохнатые хвосты вопросительным знаком.
Лошади, сбитые с толку ореховым артобстрелом, почуяли кладбище раньше Вэл. Испуганные близостью смерти, они тихо ржали и норовили повернуть назад на каменистой тропе.
Вэл погнала свою кобылу вперед, крепко держа вторую лошадь за поводок. Вскоре и человеческий нос уловил запах. Тошнотворно-сладкий, богатый медными нотками крови и характерным для склепов душком тухлого мяса, он пропитал теплый ветерок ядовитыми духами.
Проезжая мимо голого участка, где сбрасывали тела, Вэл старательно отводила взгляд, но тот все равно невольно обращался к жуткому зрелищу. Недавние трупы, на которых кучковались стервятники, еще сохраняли обрывки плоти и какое-то человекоподобие. Остальные превратились в засаленные скелеты и небрежно разбросанные кости.
С полдюжины крупных грифов с лысыми шеями угрюмо уставились на нее и лошадей жесткими взглядами, впиваясь когтистыми лапами в гниющую плоть. Испачканное красным оперение на груди птиц напоминало окровавленный детский нагрудник. С пронзительным клекотом захлопав крыльями, стервятники перелетели к следующему блюду на пиру смерти и принялись вырывать клювами кусочки понежнее.
Вэл погнала лошадей дальше.
Неподалеку от изгиба тропы, обрамленного несколькими валунами, кобыла под Вэл, метнувшись в сторону, попыталась повернуть обратно. Вторая тоже выглядела напуганно, прижимала уши к голове и раздувала ноздри. Судя по всему, обеих пугали валуны по правую сторону тропы.
Змея, мертвец или что-то похуже? Может, засада? Вэл еще не совсем пришла в себя после жуткой смерти Миры. Жестокость в Городе и за его стенами отличали быстрота и бездумье. Что, если тупиковщики не всегда ждут, пока им подвезут свежие трупы, и порой охотятся на живых?
Вэл отвела лошадей назад по тропе и привязала среди купы олив. Затем кружным путем приблизилась к валунам с обратной стороны.
Ее внимание привлекли два звука. Первый — тихий шепот водопада, обещавший долгожданную возможность напоить лошадей и наполнить фляги.
Второй — менее отчетливые, хаотичные всплески, прерываемые более резким лязгом, словно друг о друга ударяется что-то легкое. Казалось, кто-то моет посуду, протирает ее насухо губкой и с тихим позвякиванием складывает в стопку.
Несколько минут Вэл прислушивалась, не зная, как поступить, мышцы бедер начало сводить судорогой, спину заломило от долгого сидения на карточках.
Наконец Вэл чуть подползла на четвереньках и, щурясь, выглянула в просвет между камней, крошечный, точно линза в фотообъективе.
Вначале она не поняла, что видит. Перекошенное, асимметричное сооружение выглядело творением рук первобытных людей. Возможно, это была усыпальница или надгробный памятник на могиле марабута, как называют мусульманских отшельников, либо просто грубая скульптура, изваянная безумцем. Затем до Вэл дошло, что оно сложено из костей.
Внезапно в поле зрения появился темнокожий ребенок с шифоновым шарфом на голове. Лицо девочки закрывала вуаль, начинавшаяся под глазами — обычай, знакомый Вэл по Фесу, но ни разу не встреченный в Городе и его окрестностях. Впрочем, вуаль могла объясняться не стремлением к скромности, а более практическими соображениями. Например, помогала частично защититься от запаха, когда ветер дул не туда.
Малышка проворно ползала на четвереньках, роясь в горе ужасных останков. Ее черные волосы висели сосульками, кончики тонких прядок достигали середины спины. На ней были мешковатые коричневые брюки, перевязанные на талии веревкой, зашарпанные мокасины и слишком большая голубая рубаха с белой вышивкой на рукавах. Поглощенная своим занятием, девочка сосредоточенно морщила загорелый лоб, отвергая одну находку за другой, пока наконец не остановила выбор на тонкой кости, похожей на большую берцовую. После этого ее движения обрели неожиданную стремительность, и Вэл поспешно пригнулась, испугавшись обнаружения, хотя, казалось бы, что ей мог сделать ребенок?
Но малышка просто подбежала к ручью, на краю которого уже отвела воды в мелкую яму, создав поблескивающий водоем из поносного вида жижи. Погрузив руки в эту бурую лужу, девочка сформировала из грязи два пирожка и прилепила к концам кости.
После этого она добавила ее к грубому сооружению, с одной стороны оперев на сустав бедренной кости, с другой — засунув в щербатую пасть черепа.
Выверенной точности конструкции мог позавидовать архитектор. Понадобились минуты, чтобы приладить кость под правильным углом, позволявшим обеспечить устойчивость и компенсировать чуть неправильный прикус черепа.
Зачем девочка вернулась к груде останков и, как придирчивая покупательница на рынке, принялась выбирать следующую кость.
Ища что-нибудь подходящее, она запела. Голос у нее оказался нежным и переливчатым, чистым, как звучание ксилофона.
— Берцовая, лопатка и копчик пойдут, ключица, и бедро, и локтевая тоже гуд.
Она повторяла песенку снова и снова, иногда разнообразя названиями других костей.
— Грудина, челюсть и предплюсна пойдут...
Бедра Вэл немилосердно болели от неудобной позы. Она решила рискнуть и открыться ребенку, хотя, по правде говоря, методичное строительство костяного дома притягивало и само по себе. В других обстоятельствах Вэл могла бы наблюдать часами.
Медленно встав, она разгладила мятую, в пятнах пота рубашку и кашлянула, чтобы привлечь внимание, не напугав девочку.
Девочка встревоженно обернулась и швырнула костью, которую держала. Та оказалась большой берцовой с глубокой трещиной посередине.
Вэл пригнулась, уворачиваясь на этот раз от плечевой кости, которая со свистом пронеслась мимо и разлетелась о скалы за спиной.
— Все хорошо. Не бойся.
Она подняла руки, демонстрируя миролюбие.
Темные брови девочки сошлись в одну линию. Губы под полупрозрачной вуалью скривились в недоверчивой усмешке.
— Ну и песня у тебя, — сказала Вэл. — Откуда ты знаешь названия всех этих костей?
— Мама научила. И кости эти мои, могу делать с ними что пожелаю! Оставь их в покое! Иди поищи жмурика, тупиковщица сраная!
— Я не... Ты не поняла. — Вэл шагнула вперед. — Мне нужен только глоток воды. Можно?
Подумав, девочка указала на каменистое возвышение неподалеку.
— Ступай туда, но не ходи возле замка. Последний раз криволапые вроде тебя обрушили мне целых две комнаты.
Вэл пообещала быть осторожной. Утоляя жажду из ручья, она косилась на девочку всякий раз, когда наклоняла голову, чтобы плеснуть холодной водой на лицо и шею. Малышка держалась на расстоянии, не сводя с Вэл подозрительного взгляда.
— У меня есть лошади. Хотелось бы напоить их тоже.
На сей раз девочка согласилась охотнее.
— Я люблю лошадей. У меня есть своя. — Она махнула на место, где наклонно стояло больше десятка локтевых костей, образуя то, что в детском воображении, вероятно, считалось загоном.
— Вот здесь.
— Можно взглянуть?
— Будь осторожна, тогда ничего не разрушишь.
Вэл поклялась вести себя как в музее. И в некотором смысле действительно чувствовала себя в нем. Творение девочки оказалось куда больше и амбициознее, чем выглядело из укрытия в скалах. Замок, эдакий зловещий шедевр с анфиладами комнат из берцовых и бедренных костей, занимал площадь, на которой могли бы встать две палатки. Части здания соединялись арочными галереями из многочисленных ребер; сложенные стопками челюсти вырастали в зубчатые башни. Внутри некоторых комнат виднелись крошечные кресла и столики, сделанные из фаланг.
— А здесь у меня гостиная, спальня и яма для трупов... — Девочка показала на неглубокое углубление в углу одной из комнат, заполненное мелкими костями. — А еще пыточные...
— А пыточные зачем?
— Чтобы мучить до смерти, разумеется, — ответила девочка, явно раздраженная глупостью Вэл.
Либо не уловив, либо попросту предпочтя не заметить тень ужаса в голосе собеседницы, малышка продолжала перечислять остальные места: двор с верблюжьими загонами, большую спальню для оргий, башню, как в Лондоне.
— Ты о лондонском Тауэре?
— Да.
— Была в нем?
— Давно.
Вэл удивилась. Она думала, что все дети Города в нем и родились.
— Кто привез тебя сюда?
— Мама.
Девочка возвратилась к работе и с помощью грязецемента прикрепила арку из пожелтевшего позвоночника к тазовой кости. На солнечном свету кости поблескивали, отбрасывая причудливые неровные тени.
— Как тебя зовут? — спросила Вэл.
— Рема.
— А меня Вэл. По-моему, замок вышел замечательный. Должно быть, на строительство ушла куча времени.
— Несколько недель.
— И все эти недели ты жила здесь?
— Угу.
— С... мамой? — спросила Вэл, хотя ее коробила сама мысль, что родители позволили бы ребенку бродить по этой суровой, кишащей стервятниками земле.
— Нет.
— Ты сказала, она тебя научила названиям костей.
Лицо ребенка приняло скорбное выражение.
— Это было давно.
— То есть ты одна?
Рема кивнула.
— Она меня не хочет. Говорит, что меня стыдится. Я редко ее вижу... только если нужно передать сообщение либо выполнить другую работу.
— К примеру?
— По-разному. Иногда Турок даже посылает меня за пределы Города, но я всегда должна возвращаться по его зову.
— Где сейчас твоя мама?
— Там. — Рема показала на одну из покосившихся, выбеленных солнцем и дождями комнат.
Вэл не поняла, то ли в ответе заключен некий скрытый смысл, то ли у Ремы просто нет матери, если не считать воображаемой. Не дожидаясь дальнейших расспросов, девочка показала на еще одну комнату и добавила:
— А я живу вот здесь.
— В воображении, — не подумав, сказала Вэл и тут же об этом пожалела.
Черные брови ребенка вытянулись в две толстые полосы. Лицо приобрело рассеянное, отстраненное выражение, как будто она смотрит из заднего окна поезда и Вэл становится все меньше и дальше.
— Нет, я здесь живу, — упрямо повторила она. Тут мое тайное место. Прихожу сюда, чтобы побыть одной.
— Понимаю, — солгала Вэл, не представлявшая, какое одиночество может быть глубже того, что и так испытывает этот ребенок в здешних провонявших смертью горах.
— Разве здесь больше никто не живет? Где остальные?
— Есть Яйц, но я его боюсь. Он так странно на меня смотрит. Да и другие тоже, но те меня не трогают. Не хотят трахаться с живыми.
Вэл содрогнулась от столь не по-детски трезвого и прозаичного понимания ситуации. Она колебалась, спросить или нет у Ремы о Маджиде, но девочку, похоже, ничуть не тревожила близость смерти и притянутые ей извращенцы.
— Где ты берешь кости? — решившись, продолжала Вэл.
— На кладбище.
— Значит, ты видишь тела?
— Иногда. Не сказать чтобы мне нравилось там ошиваться. Стервятники смотрят на меня такими же голодными взглядами, как Яйц.
С предельной осторожностью Вэл кратко описала Маджида.
— Мне бы хотелось узнать, жив ли он еще или... его притащили сюда.
— Почему тебя это волнует?
— Он мой друг.
— То есть ты с ним трахаешься.
Вэл передернуло. Не пристало детям так выражаться.
— Сказала же, он мой друг. Маджид рискнул собой ради меня. Если он здесь, то, вероятно, по моей вине. Так ты видела его?
— Не знаю такого, — покачала головой девочка. — Да и знать не хочу. Сама же и убежала бы от такого урода.
С аркой из позвоночника у Ремы возникли затруднения. Наверное, кости попались старые либо просто принадлежали больному остеопорозом. Сочленения гнулись плохо, грозя рассыпаться в любую минуту. Вниз летели крошечные частички костяной пыли. Глядя на сгорбленную спину девочки, Вэл мысленно сравнила малышку с престарелым близоруким палеонтологом, который пытается собрать доисторическую зверюгу.
С резким, как выстрел, звуком позвоночник распался посередине. Рема, разочарованно вскрикнув, отбросила бесполезные половинки, которые отскочили от скалы и стремительно скрылись в земле, точно две скелетоподобные змеи.
— Тебе действительно здесь хорошо? — спросила Вэл — А что ешь? Кто о тебе заботится?
К ее удивлению, малышка расплакалась. Дрожа всем худеньким тельцем, она подбежала к Вэл, вцепилась ей в одежду и, уткнувшись в изгиб локтя, зашмыгала носом.
— Тише, тише, все хорошо, — поглаживая ее по голове, сказала Вэл.
Она мало знала о детях, поскольку не имела своих, а также братьев и сестер. Знала только, что дети пугают ее дикарской непосредственностью и отвратительной слабостью, неизменно вызывающими в ней ощущение собственной неполноценности и беспомощности.
И вот она всеми силами пыталась успокоить Рему, нашептывая банальности и вспоминая те редкие моменты детства, когда Летти пыталась утешить ее саму.
— Знаю, тебе здесь страшно. Знаю, тебе одиноко.
Рема еще громче зашмыгала носом, еле сдерживая рыдания.
— Я знаю, что такое одиночество... — продолжала Вэл.
С радостным криком вырвавшись из объятий, Рема убежала и принялась, дурачась, танцевать вокруг своего костяного замка. Она победно размахивала курильницей, выхваченной из одежды Вэл, глаза горели лукавым злорадством.
— А ну верни! Живо!
Вэл пыталась не срываться на крик, но при виде Ремы, подбрасывающей кадильницу, леденела от страха.
— Отдай!
Рема состроила рожицу, стянув нос, рот и глаза в одну точку.
— Отдай! — передразнила она.
Рема занесла руку, как игрок в бейсбол, готовящийся бросить крученый мяч.
— Не надо, — попросила Вэл. — Это мое.
— Нет, мое.
— Пожалуйста.
— Пиджалуйста, — снова передразнила Рема.
— Глупая паршивка!
Бросившись вперед, Вэл схватила девочку за руку, вырвала курильницу и подняла к глазам. Заветный предмет был цел и невредим, только в углубления замысловатой резьбы набилась красная пыль.
С тонкогубой, презрительной улыбкой Рема наблюдала, как Вэл прячет курильницу в карман.
— Вот так я о себе и забочусь. Забираю, что мне нужно, у глупцов, вторые даже не замечают воровства. Я могу стянуть вставные зубы изо рта старика, когда он еще пережевывает еду. Могу чистить трупы от драгоценностей и менять добычу в Городе на товары.
Она уперла маленькие ручки в бока, демонстративно бросая вызов.
— Я сама могу о себе позаботиться. Не нужна мне моя глупая мамаша да и ты тоже. Мне никто не нужен.
Заплаканные глаза Ремы дерзко сверкали, но она выглядела такой маленькой и одинокой в своем придуманном королевстве из грязи и человеческих костей, что Вэл на мгновение стало за нее страшно. В Городе и окрестностях дети были редкостью, и те немногие, которые попадались, обычно бегали стаями или льнули к родителям и «опекунам», как бы ни был сомнителен такой термин. Эта девочка не имела никого.
— Ты поступила нехорошо, но я сожалею, что назвала тебя глупой паршивкой, — сказала Вэл, а сама подумала, что какой-какой, а глупой девчонку точно не назовешь. — Слушай, мне пора, но не хочется оставлять тебя здесь одну. Почему бы тебе...
Ее прервало пронзительное ржание испуганных лошадей.
— Вот дерьмо! — Вэл повернулась к Реме. — Оставайся здесь. Я еще с тобой не наболталась. Приду, как только выясню, в чем дело.
