Сука!

Где ее черти носят?　

Закурив сигарету, Брин принялся наблюдать за пышногрудой девушкой-экскурсоводом в строгой серо-голубой форме. Та металась по вестибюлю гостиницы «Фир Яресцайтен», собирая пожилых подопечных, часть которых, определенно, не желала шевелиться. На груди гида соблазнительно подпрыгивал логотип британской туристической компании, но злость и досада отнюдь не красили ее во всем остальном ангельское личико. Брин сочувствовал бедняжке. Зная, что рано или поздно Вэл непременно объявится, он прокуковал в вестибюле большую часть утра. Предположил, что после того обувного маньяка Вэл вернется в гостиницу, но, возможно, она поехала куда-то еще и сняла кого-нибудь. В таком случае есть вероятность, что она придет не одна. Неловкая ситуация, но сбрасывать со счетов ее не стоит. Если так, останется положиться на непостоянство Вэл.　

В конце концов, он не хочет убивать мерзавку прямо сейчас. Вначале придется по новой завоевать ее расположение.　

Та часть вестибюля, где сидел Брин, была стилизована под просторную гостиную. Два парчовых дивана и четыре больших кресла, а сбоку — мраморный журнальный столик, инкрустированный мозаикой а-ля Помпеи. Единственным соседом была широкозадая женщина, державшая на коленях собачонку — нечто вроде помеси сурка и перьевой метелки для уборки пыли.　

Собачонка истерично затявкала. Владелица снисходительно улыбнулась, как родитель, чей малыш только что кричал нехорошие слова.　

— Простите. Мой песик нервничает, когда вокруг слишком много людей.　

— Ничего, я люблю животных, — по-немецки ответил Брин и протянул руку к собаке.

Женщина томно прикрыла веки, словно приглашая погладить и ее. Он мысленно отметил дороговизну ее украшений: несколько золотых браслетов на пухлой руке, крупный топаз на указательном пальце. Одевалась незнакомка с неброским шиком. Возможно, в другое время Брин пустил бы в ход свои навыки обольстителя. У него не было женщины несколько недель, и это начинало чуточку беспокоить.　

Ему нравилось считать себя полностью бисексуальным, человеком, который не отдает предпочтения ни мужчинам, ни женщинам. Однако последнее время среди партнеров преобладали мужчины. Брин чувствовал, что вскоре для баланса потребуется женщина.　

В ответ на ласку собака прекратила лаять и завиляла хвостом.　

— Славный песик, — улыбнулся Брин.　

На самом деле он терпеть не мог маленьких голосистых шавок. Те напоминали о мисс Ли, его давней любви, которая обожала подобных созданий и зачастую таскала с собой парочку, прижимая к груди на манер Жа Жа Габор. Мисс Ли вечно переживала из-за своего роста и габаритов и считала, что с маленькой собачкой на руках будет выглядеть миниатюрнее. Разумеется, эффект получался прямо противоположным. Раз уж так хотела казаться дюймовочкой, надо было ходить с парочкой грозных ирландских волкодавов.　

Впрочем, несмотря на все тщеславие и любовь к самообману, мисс Ли стала для него спасительницей. И он перед ней в вечном долгу. Мисс Ли образовала его в гуманитарных науках, языке и этикете в те далекие времена, когда он считал себя королем, если имел пакетик хрустящих чипсов из свиной кожи и засаленную майку, чтобы вытереть пальцы. Объяснила ему, как важны чистое, ухоженное тело, свежие цветы в вазе от Лалика, правильная речь и умение выбирать хорошее бордо, а еще научила делать минет по меньшей мере дюжиной разных способов.　

И в конце концов сделала богатым.　

До нее Брин все детство провел в бесконечной веренице мотелей и трейлерных городков. Его мать Джози Мэй кочевала по всему юго-западу, чтобы наскрести на жизнь столь же скудную, как и те тряпки, в которых она танцевала стриптиз по клубам Ларедо, Далласа и Тускона. Брин был у Джози Мэй единственным ребенком, но та считала, что и этого чересчур много. Она любила рассказывать маленькому Артуру, как тщетно пыталась избавиться от беременности в те дни, когда аборты еще не легализировали. В итоге она нашла одну подпольную клинику в Ларедо, но техасские рейдеры ворвались туда с облавой ровно перед тем, как подошла ее очередь лезть в смотровое кресло. Мало того, что Джози Мэй лишили надежды на аборт, так еще и пришлось отсосать одному из копов.　

— Так что у меня не осталось выбора, — вздыхала она. — Пришлось вынашивать и рожать тебя, лысого и кричащего, розовенького, словно поросенок.　

Поросенок. Да, так Джози Мэй его называла, только вот сама куда больше походила на свинью. Раскабанела из-за пристрастия к фастфуду так, что не брали в приличные заведения вроде далласского клуба «Плейбой», где танцовщицы зарабатывали хорошие деньги. Джози Мэй и так была невысокого роста, а с полцентнера лишнего веса, в основном расположенного на животе и бедрах, сделали ее тело похожим на грудастый баклажан.　

Существование Джози Мэй превратилось в бесконечную борьбу со слабостями ее внушительного тела. Сидя на жесткой диете, она вешала навесные замки на холодильник и дверь кладовки, прятала ключи и открывала, только чтобы приготовить себе и маленькому сыну по крошечной порции пищи. Артур, тощий мальчишка, который унаследовал сухопарое сложение и романтические грубовато-мужественные черты того ковбоя, а может, завсегдатая кабаков, что участвовал в его зачатии, почти никогда не наедался досыта.　

Голод и вызванная им ярость стали для него обычным делом.　

Но он ощущал и другой, менее осязаемый голод. Еще на раннем этапе жизни Артур понял, что почти не чувствует родства с себе подобными. Ему были чужды все те эмоции, что у других называются любовью и привязанностью.

Все остальные люди — его мать, учителя, ребята в школе — слились для него в одного огромного, неизвестного и малопонятного Иного, казались странными и чуждыми, как микробы под микроскопом, объектами, которые надлежит холодно и тщательно изучить, а затем использовать.　

В десять он начал вламываться в чужие трейлеры, крал все, что сумел найти, и обчищал холодильники. Помимо еды и трофеев, его с почти мистической силой влекла возможность заглянуть в жизнь других. Как следует обшарив дом, многое узнаешь о его обитателях. В своих приключениях Артур натыкался на мириады сокровищ: любовные письма и непристойные журналы, судебные повестки, завещания и дневники с откровениями самого разного рода, угрозы ревнивых соперников и мольбы отвергнутых любовников, а как-то раз даже на предсмертную записку, которую автор переписывал снова и снова, пытаясь объяснить то, что, судя по всему, пока еще не совершил.　

С каждым открытием Артур находил очередной ключик к Иным. С каждым открытием хотел узнать еще больше.　

Затем ему стало этого мало. Он расхотел рыться в чужих вещах и часто фантазировал, что почувствует, убивая. Со странной отстраненностью опытного живодера Брин решил, что пора обследовать содержимое не только предметов, но и людей, которым они принадлежат.　

И начал с самого себя. Оказалось, что вскоре наступает своеобразный транс. Боль становится нематериальной, этаким фоновым музлом для нейронов, на которое легко не обращать внимания. А еще физическая боль странным образом заставляет позабыть обо всех остальных невзгодах. Сделав надрезы на собственных бедрах и наблюдая, как из них сочится алая жидкость, Брин почувствовал себя неуязвимым, сильным, всемогущим.　

Впрочем, как он выяснил позднее, когда заставляешь истекать кровью других, это даже лучше.　

В тринадцать Брин убил первый раз, обрушив шлакобетонный блок на голову пьяного бродяги, который заснул рядом с бутылкой на пустой автостоянке.　

А затем убил снова, в четырнадцать: утопил малыша в детском бассейне. Все сочли его смерть несчастным случаем.　

Во время обоих убийств Брин пережил своеобразный экстаз, нечто вроде оргазма, но во много раз сильнее. Незабываемые ощущения, которые он с тех пор вечно пытался освежить.　

Брин покинул материнский дом за день до своего пятнадцатилетия. Джози Мэй снова застукала его с сигаретой и заставила съесть целую пачку «Мальборо», с ухмылочкой наблюдая, как он давится ими одна за другой. На кухонном столе у нее предусмотрительно стояла кастрюля, чтобы дать ему, когда желудок неизбежно взбунтуется против издевательств.　

Артуру понадобились годы, чтобы превозмочь тошноту при одной лишь мысли о табаке, но он все же себя поборол. Просто в пику Джози Мэй. Просто чтобы доказать: она вовсе не победила.　

Через месяц после ужина из «Мальборо» Артур покинул дом и автостопом добрался до Нового Орлеана, где быстро понял, что, хотя темными делишками и воровством всегда можно заработать на хлеб, настоящего богатства и роскоши, к которым он стремится, таким путем не достигнешь.　

Впрочем, это не помешало ему переключиться на более фешенебельные дома. Вот как он пришел грабить викторианский особняк с персиковыми стенами, стоявший на обсаженной азалиями улице в Гарден-дистрикт. Перед частью окон первого этажа владелец предусмотрительно посадил кусты, за которыми было удобно прятаться. Артур взломал раму и проник внутрь.　

Прикарманив несколько безделушек, он прошел прямо к холодильнику и с волчьей жадностью набросился на еду. Сидел перед ним, как дикарь, зачарованный клином света, и обеими руками заталкивал в рот все, что нашел, а затем вдруг залаяла собака.　

Не крупная, из числа тех, о которых Артур уже знал достаточно, чтобы опасаться, а писклявая шавка с противным, словно скрежет железа по стеклу, голосом. Проскользив по линолеуму к Брину, она яростно залаяла. В темноте этот померанский шпиц размером с кота походил на рыжую муфту с ножками.　

Брина разрывали противоречивые желания. Он хотел убить поганца и в то же время хотел сбежать, а еще с рождения побаивался таких маленьких и шумных собак. Но не успел он определиться, как в кухне вспыхнул свет. Все еще сидя на корточках перед холодильником, Артур вскинул взгляд на грузную, но элегантную женщину с полными губами и тяжелыми веками. Она была в бирюзово-золотом восточном халате и тапочках с помпонами.　

— Что ты здесь делаешь? Не видишь разве, что расстраиваешь мою крошку Кейодел? — неприязненно посмотрела на него вошедшая.　

Артур сильнее вцепился в нож. Она была крупной женщиной. Может, убить? Или попытаться сбежать?

— Ты что, домушник, милок? Небось, домушник, потому как для насильника маловат. Никуда не годишься.　

Она захихикала.　

Не выдержав, Артур бросился на нее с ножом. Не успел он опомниться, как женщина проворно уклонилась, одной левой перехватила запястье с оружием, заломила руку Брина за спину и стала душить его предплечьем.　

— Не самая удачная мысль, сладенький.　

Она рассмеялась грудным, наигранным смехом. Сквозь ткань халата Артур почувствовал вставший член, способный сделать честь призовому жеребцу.　

— Ну что, милок, вот тебе на выбор несколько вариантов, — усмехнулся трансвестит Артуру, который тщетно рвался на свободу. — Могу вызвать полицию, чего ты, определенно, заслуживаешь. Могу даже пустить в ход нож, которым ты собирался меня пырнуть, и перерезать тебе, дурачку, горло. Скажу «самозащита» и буду считать, что ты, опять же, получил по заслугам. Либо ты спускаешь штанишки и становишься на четвереньки, чтобы меня умилостивить. Глядишь, после этого я подобрею и выслушаю твою версию событий.　

Но, разумеется, для мисс Ли существовала только одна версия событий — ее собственная, как Брин выяснил за последующие годы.　

Хозяина особняка звали Ли Таттл, или «мисс Ли» для друзей-трансвеститов, порхавших по Французскому кварталу, как яркие бабочки на исходе жизненного цикла, — этакого племени на грани вымирания, что стремится украсить своим присутствием все вокруг, пока еще может.　

Мисс Ли, на то время лет сорока с хвостиком, разбогатела, владея двумя первоклассными барами, один из которых обслуживал чистых геев и телевизионщиков, а второй ориентировался на туристов, пришедших поглазеть на выпендрежников-трансвеститов. Она тут же прониклась симпатией к Брину, чьи тощее тело, неряшливость и порочность напоминали ей о собственном безрадостном детстве.　

Прожив с мисс Ли много лет, Брин привязал ее к себе настолько, что та усыновила его законным образом. Затем, чтобы все выглядело чисто, выждал еще три года, высматривая подходящую возможность. К тому времени ему было двадцать три. Они с мисс Ли много путешествовали, порой маскируясь под элегантную матрону и ее красавчика сына, а порой резвясь в открытую, как джентльмен со средствами и его юный любовник.

На периферии жизни Брина все это время присутствовали женщины, но он тщательно скрывал, что в набор его извращенных наклонностей входит склонность к гетеросексуализму.　

Или к убийствам, если на то пошло.　

Во время совместного круиза по Карибам мисс Ли вдобавок к более экзотичным интересам пристрастилась к подводному плаванию. Толчком, как хорошо понимал Брин, стал смуглокожий инструктор, но затем мисс Ли, чьи спортивные подвиги редко простирались за двери спальни, вошла во вкус и стала заядлой ныряльщицей. Она и его заставила разделить свое новое хобби, хотя он боялся подводного мира и видел в каждой тени кровожадную акулу, а в каждой расщелине средь кораллов — укрытие для мурен.　

Но в конечном счете благодаря воде Брин получил величайший подарок — свободу.　

Возможность представилась во время погружения на пятьдесят футов близ рифа у берегов острова Абако. Наверху покачивалась лодка из проката. В баллонах Брина еще оставалось на пять минут воздуха, и вдруг более тяжелая мисс Ли, у которой тот обычно заканчивался быстрее, похлопала его по плечу и провела ребром ладони по горлу, давая понять, что ей нужен кислород.　

В таких непредвиденных случаях обычно сразу же возвращаются на поверхность и делятся по пути дыханием, передавая друг другу регулятор. Когда Брин отказался помочь, мисс Ли попыталась отобрать регулятор силой. Брин поставил блок и стащил с нее маску.　

Мисс Ли схватилась за свой последний шанс — сбросить пояс с грузом и подняться как можно быстрее, пока в легких еще есть воздух; но Брин обхватил ее за шею, заставил открыть рот и подождал, чтобы тело наполнилось водой, как грелка под краном.　

Брин получил наследство и зажил припеваючи, удовлетворяя хищнические наклонности на нескольких континентах. Не упустил ни одного из тех, кого по-настоящему желал трахнуть и убить.　

До Вэл.　

Ох уж эта сучка, шлюха, пизда!　

Собачка внезапно тявкнула, и Брин понял, что неосознанно стиснул ей ухо. Он уже и позабыл про нее. Думал только о горле Вэл.　

Собеседница с негодованием глянула на него, выхватила любимицу и стремительно ушла.

Брин сверился с наручными часами. Почти полдень. Скудный запас его терпения подошел к концу. Пора позвонить Вэл в номер. Если ответит, он просто скажет, что приехал в Гамбург по делам, вчера вечером заметил ее в вестибюле и хочет возобновить знакомство, пока не уехал из города.　

Портье, то и дело хлюпающий носом прыщеватый юнец с ухоженной бородкой, покачал головой, сморкаясь в платок.　

— Она выписалась.　

— В смысле?　

— Позвонила несколько часов назад. Сказала, что должна уехать из Гамбурга и не успевает вернуться в гостиницу за вещами. Попросила списать оплату за номер с ее кредитки.　

— М-да, незадача. — Брин едва сдерживал злость. — Я адвокат мисс Петрильо и хотел дать ей на подпись несколько документов. Она говорила, когда вернется?　

— Сказала, что не вернется. Что мы можем положить ее вещи на хранение либо выбросить. Для нее это безразлично.　

— Как же так... А она, случайно, не говорила, куда отправится? Портье шмыгнул и пожал плечами.　

— Нет, не говорила. Может, желаете оставить сообщение? Ваше имя и как с вами связаться? В таком случае, если она позвонит, я передам, что вы ее искали.　

Брин передернул плечами и, выдавив из себя улыбку, ответил:　

— Нет, это излишне.　

— Позвольте осведомиться, сэр, по какому срочному делу вы ее разыскивали?　

— Скорая смерть. Эта дама только что узнала, что неизлечимо больна. Дни ее сочтены.