Глава 6
До красных мы добрались на следующий день к вечеру. Ползком преодолевать линии окопов не пришлось, за отсутствием таковых. Да тут вообще линии фронта, как я ее себе представлял, не было. В принципе не было. И красные, и белые действовали вдоль железных дорог, захватывая очередную станицу или город и рассылая отряды по обе стороны от железки. Ну, чисто, чтобы объявить, что власть переменилась, а заодно прихватить за цугундер не успевших убежать противников. Лапин, кстати, так и попал в переплет. Бодро ехал с отрядом, немного попутал с направлением, увлекся и нарвался на превосходящие силы противника. А когда их стали гонять, то отбился от своих окончательно, заплутал и, как результат, оказался в подполе. Участь его ждала совершенно незавидная, но тут, на счастье комиссара, появились мы.
Этот представитель РКП(б) полночи о чем-то шептался со студентом, не давая спать, и заткнулся, только когда я на них рявкнул. Зато днем просто не замолкал, выясняя мои политические взгляды и пристрастия. Я запираться не стал, поясняя, что если белые меня хотели шлепнуть, то никаких теплых чувств к ним испытывать не могу. Ибо не мазохист. Про род занятий до революции отговорился беспамятством, кивнув при этом на Бурцева. Тот подтвердил. А чего бы ему не подтвердить, когда они ночью явно про меня разговаривали.
В общем, так и шли без всяких приключений. Лапин все восторгался моей прытью и блатовал идти в их ряды. Я же поражался про себя неразборчивостью красных. Вот так вот подобрать человека, считай на дороге, и тут же объявить его своим соратником. Исходя лишь из слов студента да моих желчных замечаний и комментариев. Ну да. Предрек я поражение Белому движению. Обосновал его с точки зрения логики. Аргументированно поспорил о реальности мировой революции и возможности построения даже не коммунизма, а социализма, в отдельно взятой стране. Но ведь это не значит, что я стал членом партии с восемьсот лохматого года. Комиссар же вел себя именно так, как будто встретил старого партийного товарища. Сам-то он вступил в партию еще в двенадцатом году. И в подпольной работе участвовал. И на каторге был. А потом Лапин неожиданно выдал гипотезу, что, исходя из моей общей политической подкованности, я наверняка тоже из их когорты. И не помню этого, потому что после тяжелого ранения (или контузии) память потерял, а если бы не чудотворная бабка, то вообще загнулся бы.
Даже мои технические знания в тему пришлись. Дескать, не мог обычный человек так разбираться в моторах. Значит, я с ними дело имел. То есть рабочим был. Пролетарием. Но обычный пролетарий не в состоянии настолько глубоко понимать политические моменты. Соответственно, у меня подготовка хорошая была. А где ее можно было получить? Только участвуя в подпольной революционной работе!
В тот момент я даже офигел. Вот ведь фрукт! Сам придумал «легенду». Сам ее обосновал. Сам в нее уверовал. Да если я ему сейчас правду о себе скажу, то он рассмеется в лицо и аргументирует мой бред недополученным лечением. М-да… наивные люди. Куда только их наивность к тридцатым годам пропала? Но до того времени еще почти двадцать лет, а сейчас я только кивал, спорил и едко смеялся.
В общем, так и дошли до Нижних Кугеев. Комиссар сразу побежал в штаб, расположенный недалеко от вокзала. Там его встретили очень даже радостно. Я тоже был представлен. А вот потом… па-бам! Мне был выписан первый в этом мире личный документ. Мандат, в котором говорилось, что товарищ Чур является уполномоченным агитатором от Губ-Кома РКП(б). Офигеть! Думал, просто выпишут бумагу, хоть как-то удостоверяющую личность. А тут «уполномоченный» и без всякой особой конкретики. Правда, печать не ГубКома, а какого-то выездного комитета. Но это фигня. Неужели мои речи так подпольного сидельца впечатлили? Ведь если дело грамотно повернуть, то я могу себе любые полномочия присваивать, под девизом агитации. Они сами что, не понимают этого? Может, и не понимают. Или я что-то недопонимаю. Или Лапин на меня какие-то свои виды имеет, если столь интересную ксиву выписал. Еще и покормил. Да и ночлегом озаботился. А еще сказал, что послезавтра в Ростов вместе с нами поедет. После чего умотал по своим делам.
Мне же на месте не сиделось, и было решено пойти прогуляться. Студент, после пешего марша, клевал носом, поэтому я его оставил спать, а сам двинул к вокзалу. Благо только через улицу перейти. На вокзале дневной бардак постепенно уступал место более спокойному, ночному бардаку. Кого тут только не было. И достаточно хорошо одетые господа в костюмах и с барышнями. И совсем сельского вида мужики с мешками. И даже крикливые тетки с узлами, зорко охраняющие свой багаж от стайки мелких гопников. Я же смотрел на это дело, поражаясь смешению стилей. Хотя чего тут поражаться? Поразился я раньше. Еще на той стороне. Это когда узнал, что поезд, к примеру, из Екатеринодара может проследовать в Ростов. Да-да. От белых к красным. И наоборот. И люди активно в нем ездили. И паровозные бригады не арестовывались. Тогда я еще задумался – сука, почему я не паровоз и не обладаю экстерриториальностью…
Так дальше еще смешнее. Например, занимают белые станцию. Комиссары и им сочувствующие активно разбегаются. А служащие станции, в полном составе, становятся на довольствие к белым. Тут – бах! Красные наступают. В этот раз разбегаются уже белые с сочувствующими, а станционные служащие, даже не моргнув глазом, получают паек и зарплату уже от красных. Причем это вообще не считается какой-либо изменой! Так – рядовой жизненный эпизод. Единственно что, каждый флаг ставит на этой станции своего военного коменданта, который осуществляет общее руководство, ни в коем случае не влезая в тонкие технические вопросы.
Периодически железнодорожники начинали бузить. Или паек маленький, или денежное довольствие недостаточно, или вообще – переработок слишком много, а платят за них слишком мало. Тогда к ним применяли репрессии. Но довольно мягкие. Правда, под горячую руку могли и шлепнуть особо горластого, только это случалось крайне редко.
То есть вы представляете себе этот рай для шпионов и разведчиков? Да у меня даже сомнений не было, что каждый второй, если не каждый первый, служащий активно работает на понравившуюся ему сторону. И красные, и белые это отлично понимали, только вот арестовывали лишь наиболее наглых штирлицев. Да и тех приходилось периодически отпускать, если им замены не было, а работали они на важном техническом посту.
Тут мои размышления прервал простуженный голос:
– Браток, огоньку не найдется?
Оглянувшись, я увидел отчаянно усатого парнягу, лет под тридцать, в солдатской форме. Тот стоял с кривой «козьей ногой» в руке и вопросительно смотрел на меня.
– Конечно… – дав ему прикурить, я покрутил коробок в руках и, протянув его бойцу, добавил: – Держи. У меня еще есть.
– Благодарствую.
Постояли. Помолчали. Парню, видно, было неудобно уходить сразу после получения презента, и он, глянув на мою уже потрёпанную шинель, спросил:
– С фронта?
Я вздохнул:
– Давно уже…
– А мы вот только сейчас, всей своей кумпанией, решили до дома добираться.
Кивнув в сторону, он указал на группу людей в форме, оккупировавшую две станционные лавки.
– И откуда вы?
– С Волги. Почти все земляки. Так что сейчас вот до Ростова доберемся, а дальше и до Царицына доедем.
Тут нашу содержательную беседу прервали какие-то вопли, раздававшиеся с улицы, подходящей к вокзалу. Сначала было непонятно, что там происходит, но потом я разглядел толпу человек в двадцать и лошадь, к которой что-то было привязано. Толпа была вооружена, а когда они подошли ближе, стало понятно, что к лошади привязан человек. Судя по всему, уже труп, так как безмолвно волочился за коняшкой, не подавая признаков жизни. Какая-то баба взвизгнула:
– Ой, люди, что деется. Убили! Как есть убили!
Из толпы ей ответили:
– Цыц, дура! Ентот поп супротив савейской власти замышлял. Вот теперича и ответил за всё!
Мы с усатым, глядя на эту картину, одновременно выматерились. Он даже дернулся в сторону священника, но я его тормознул:
– Не надо. Ему уже все равно, а сам ляжешь. Они сейчас, под свой кураж, любого пристрелят. Кстати, не знаешь, кто это?
Парень сплюнул:
– Красные. А какие, точно и не скажу. Их нонче столько разных развелось… Эти больше, по замашкам, на эсеров либо на анархистов похожи. И морячок, вона, у них за главного. А морские все анархисты.
– Хм, а чего не большевики?
– Можа и большаки. Но вряд ли. Тех мало и они, хоть немного, понятие дисциплины имеют. Эти же…
Усатый опять сплюнул и, внезапно протянув руку, представился:
– Федор Потапов.
Пожимая жесткую ладонь, ответил:
– Чур.
Потапов удивился:
– Эвона как! Это имя или фамилия?
– Это все вместе. Память у меня отшибло, вот что помню, то и говорю.
– Да-а… сильно тебя, браток, потрепало. Сам-то из местных?
Я отмахнулся:
– Какой там! Сегодня только сюда пришел. На днях в Ростов собираюсь двинуть.
Федор, оглядев меня от сапог до папахи, предложил:
– Так можа вместе двинем? Мужик ты вроде правильный, так что присоединяйся к нам!
Хмыкнув, ответил:
– Я к вам или вы ко мне, жизнь покажет. А так конечно! Спасибо за приглашение.
После чего распрощался с новым знакомым и двинул на ночлег. Там проснувшийся студент сообщил, что заскакивал Кузьма Михайлович, который обещал прийти завтра, после обеда, и просил, чтобы я был на месте. Согласно «угукнув» в ответ, рассказал ужаснувшемуся студенту про священника и, не обращая внимания на его причитания, завалился спать.
Наутро, перекусив трофейными дарами с хутора, я собрал оставшиеся скоропортящиеся продукты и потопал обратно на вокзал. Глянулся мне Потапов и поэтому решил, что если с комиссаром чего-то не получится, то поеду с солдатской компанией. Ну а если получится, то попробую убедить Лапина взять их с собой.
Бойцы никуда не делись, да и Федор, встретив очень даже приветливо, познакомил с остальными. Ребята оказались с одной дивизии. И возраст у всех был приблизительно одинаковый – примерно двадцати пяти лет. Потапов только чуть старше. Двое семейные, прочих оженить не успели. Деревенские. При этом усач оказался целым старшим унтер-офицером. А еще двое – Демид и Мартын – были просто унтер-офицерами. Остальные рядовые и один ефрейтор. Погоны, разумеется, у всех были сняты. А вообще мужики хозяйственные. И на вокзале расположились грамотно. И оружие напоказ не выставляют, чтобы лишних вопросов не возникало. Винтовки-то вон – в тючок упакованы да мешками прикрыты. То есть, если что, огрызнуться могут нехило. Тем более что все окопники и со стволами обращаться за годы войны научились очень даже хорошо. Про винтовки я понял, когда, усевшись на совместный перекур, оперся на что-то характерно жесткое. Похлопав по мешку, удивленно произнес:
– Ну вы, блин, даете. Очень серьезно к возвращению домой подготовились. Еще бы пушку с собой прихватили…
Рыжий Мартын шутливого тона не принял, пояснив вполне серьезно:
– И на хрена нам в деревне пушка? А тут, ежели набегут, такие как вчера, завсегда будет чем их приветить…
Я уже хотел было ответить, что сила они, пока держатся вместе, а в одиночку любого сломать смогут, но не успел. Через пути снова двигалась вчерашняя толпа. В этот раз они даже держали подобие строя, направляясь куда-то в сторону окраины. Потапов ругнулся и как-то тоскливо сказал:
– Ну вот… Похоже, и до офицерья добрались…
– До какого еще офицерья?
Унтер пояснил:
– Да я слыхал, что там дальше лазарет есть. Белые, когда четыре дня назад убегали, его забрать не успели. Ну и оставили сколько-то пораненных да дохтура с санитарами. Дохтур еще и местных пользует, а те ему за это продукты носят на прокорм.
– А почему думаешь, что они с ранеными что-то делать собрались? Может, просто посмотреть хотят, что там и как?
– Угу… такой толпой и с такими рожами… Да и сам посуди – вот придут они. Начнут над офицера́ми глумиться. Те молчать не станут. А там слово за слово и…
Потапов обреченно махнул рукой. Я же, представив эту картину, неожиданно озлобился. Да ну на-фиг! Если вчерашнему попу помогать было поздно, то сейчас еще поглядим, чья возьмет! Ухватив студента одной рукой за грудки, прошипел:
– Скачками беги в штаб. Ищи Лапина. И скажи, что если он вот эту хренотень не остановит, то я лично его шлепну! Из-под земли найду и завалю! Понял??!!!
Бурцев, пуча глаза, судорожно кивнул и сорвался пуганым зайцем. А я быстрым шагом двинул в сторону, куда скрылась толпа. Вслед крикнули:
– Чур, ты куда? Охолони! Убьют ведь!
На этот вопль я лишь отмахнулся и перешел на бег. Угу… убьют. Как же! Я ведь не собираюсь там грудью на амбразуры ложиться. Попробую «товарищей» на пальцах развести. Если не получится, что же… У меня два «люгера», которые в помещении гораздо сподручнее винтовки. Да к каждому по запасной обойме. До прихода комиссара продержусь. Лапин производил впечатление нормального человека и в пресечении подобного беспредела должен помочь. Ну а если он с ними заодно… Блин. Тогда все очень плохо, и придется прорываться с непредсказуемым результатом. Конечно, благодаря подаркам Сатихаарли сила и реакция у меня уже сейчас лучше, чем у обычного человека. Но пуля-то дура… Ладно. На месте разберемся. Тем более что уже почти дошел.
Лазарет представлял собой небольшое одноэтажное здание с флигелем. Двор окружен штакетником. Вот в этом дворе сейчас стояли и галдели человек пятнадцать с винтовками. Вчерашнего матроса не видно. Значит, часть уже зашла внутрь. Я прошел прямо ко входу, распихивая при этом людей. Те начали возмущаться:
– Эй! Ты чаго пихаишьси? Ты ваще кто таков?
Не останавливаясь, представился:
– Я, уполномоченный ГубКома, товарищ Чур! Кто старший?
Какой-то рябой мужичок в пальто, раскорячившись в проходе, сурово дыхнул перегаром:
– Доку́мент давай!
Я ощерился:
– Ты чо, не понял? Сказано – я ТОВАРИЩ ЧУР! Ты глухой или калишный? Съе**л с дороги, мля! Будет еще каждая мандавошка с меня документы требовать! Бумагу старшему показывать буду!
Общие взаимоотношения внутри этих ухарей мною были просчитаны верно, и я не удивился, когда рябой, беспомощно оглянувшись, подался в сторону. Пихнув его плечом, прошел внутрь.
Ну что – лазарет как лазарет. С десяток коек. Пять заняты. Стоит (судя по козлиной бородке) доктор. Его подпирает мужик в халате. Наверное, санитар. Тут же еще четверо. Матрос с каким-то белесым парнем в кожанке и два бойца. Появление нового персонажа прервало их беседу, и матрос, окидывая меня недовольным взглядом, хмурясь, процедил:
– Кто таков? Чего надо?
Ухмыльнувшись, ответил:
– Вот мандат. Я – уполномоченный ГубКома. Пришел от товарища Лапина, осуществлять контроль соблюдения социалистической законности.
Матрос от такого пассажа аж тряхнул головой, после чего вчитался в мои бумаги и недоуменно протянул:
– Агитатор?
– Ты, браток, внимательнее читай. И уполномоченный, и агитатор.
Оппонент завис, а я удивленно подумал: надо же! Они ведь с утра уже бухие! А этот, в бушлате, судя по глазам, еще и закинулся чем-то сверху. Полирнул самогончик допингом. Чего же мне так на наркош-то везет? Мореман наконец-то отлип:
– А чо я тебя не знаю?
– Я только вчера прибыл. Ну что, товарищи? Займемся?
Матрос несколько удивился:
– Чем?
– Что значит «чем»? Вы сюда для чего пришли?
– Ну дык понятно – недобитков порешить. Чтобы не отравляли воздух своим смрадным дыханием! Чтобы свет революции…
Водоплавающий сбился на лозунги, но я его прервал:
– Верно мыслишь, товарищ! Полностью с тобой согласен! Белых надо уничтожать, всегда и везде! Сколько раз увидел беляка, столько раз его и убей! Только вот эти, – я кивнул на побледневших раненых, – уже не белые.
– Как так «не белые»? Вон тот, возле окна, цельный деникинский капитан! Мне это доподлинно известно.
Я фыркнул:
– Капитаном он был до того, как пулю получил. А сейчас просто ранбольной, без всякой социальной принадлежности.
После чего, перейдя на доверительный тон, предложил:
– Сам подумай, браток, – нам же на хрен не нужно, чтобы озверевшие «благородия», при первой возможности, раненых революционных товарищей в лазаретах резали в отместку? Так что плюнь ты на этих убогих. Они пока очухаются, уже и война нашей победой закончится!
Матрос заколебался, и все бы у меня получилось, если бы не влез его белесый спутник. Не меняя постного выражения лица, он отчетливо сказал:
– Этто провокаттор…
И потянулся к кобуре.
Вот что мне было делать? Доказывать, что белобровый лабус не прав и я не провокатор? Нет, ребята. Не та ситуация. Слово сказано, и оправдывающийся не имеет шансов. Поэтому, завопив во всю глотку в ответ:
– Да ты деникинский шпион! Я тебя узнал!
Начал стрелять быстрее, чем противники изготовились к бою. Бах-бах-бах-бах! После чего бросок в коридор, и там еще три выстрела по стоящим в дверях. Да уж, к тому, что враг начнет стрельбу с двух рук, они явно не были готовы. Теперь – быстрая оценка ситуации. Доктор застыл соляным столбом. У раненых глаза стали, как у рака – на стебельках. Так… этих мудаков было около двух десятков. Семеро уже лежат. Считай, треть завалил. Но это было самое простое. Те, на улице, сейчас очухаются, и станет мне солоно.
В этот момент снаружи раздался редкий ружейный залп, а потом затарахтел пулемет. Я было пригнулся, но через секунду понял, что стреляют не по мне. Да и вопли, раздававшиеся с улицы, какие-то слишком панические. Потом пулемет замолк, и знакомый простуженный голос предложил поднять руки и сдаваться. В противном случае угрожал (если говорить образно) сделать с противником то, что Содом не делал со своею Гоморрой. Подивившись образности и многообразию русского языка, осторожно высунул нос за дверь. А там было лепо. Потапов, со своей великолепной шестеркой, принимал капитуляцию красных. Мартын, лежа за каким-то смутно знакомым ручным пулеметом, контролировал процесс. Федор, заметив меня, приглашающе махнул:
– Ты как, Чур? Живой? Не подранили?
Оглядываясь, подошел к ребятам. Действительно, спецы. Один залп, четыре очереди и всё. В наличии имеется семь пленных. Судя по стонам, возле колодца есть еще пара раненых.
Подойдя ближе, молча протянул руку бывшему унтеру и, крепко пожимая ладонь, спросил:
– А чего это вы так? Вроде и не собирались?
На что Потапов совершенно неинформативно, но очень эмоционально выдал:
– Да просто задолбало это всё! Сколько ж можно! – и улыбнувшись, добавил: – Ну и ты нам глянулся. Не бросать же теперича. Вместе ведь до Ростова катить думали.
Я понимающе хмыкнул и отвлекся на пулеметчика:
– Мартын, а что это у тебя за агрегат?
Тот, любовно оглаживая оружие, пояснил:
– Ну дык, ружье-пулемет Мадсена. Не видал, что ль?
– Может, и видел. Только не помню… Хе! А говорил, что пушка в деревне не нужна!
– Да кака же это пушка? Это оченно нужная и полезная в хозяйстве вещь.
Поржали, а потом занялись насущным. Потапов, правда, порывался уходить из этого поселка побыстрее, напирая на то, что покрошили мы представителей какой-никакой, но власти. Я же, сходив в санчасть, принес свой мандат и объявил, что аз есмь власть! Документ, правда, обзавелся круглой дыркой и кровавым потеком внизу листа, но функций своих не утратил. Федор удивился, а я пояснил, что уполномоченным агитатором стал только вчера. И если мои руководящие «товарищи» будут иметь что-то против уничтожения банды (а как еще называть этих пьяных ушлепков?), то они мне вовсе не товарищи. Тогда мы уйдем. И хрен нам кто помешает, потому что красных непосредственно в поселке осталось человек пятнадцать. Так что вряд ли они станут дергаться.
