Дар Иномирья
На море царил штиль. Плоская и недвижная синяя равнина растянулась от края до края: ни барашка, ни морщинки на водной глади, только жаркое солнце отражалось в соленом зеркале. Любой попавший в такое губительное безветрие корабельщик мог надеяться лишь на силу гребцов, на достаток пресной воды и припасов, да на то, что уснувшие стихии услышат мольбы о пощаде. Любой, но не Садко Новеградский – гусляр, купец и капитан быстроходного «Сокола».
Его волшебный корабль подобно птице летел по морю, разрезая узким носом недвижную поверхность воды, как нож – масло. Парус-самодув слегка гудел, поскрипывала мачта, «Сокол» мчался плавно и легко, чуть покачивая бортами. Эта ласковая качка усыпляла капитана – утопая в мягких шелковых подушках, Садко возлежал на корме под большим навесом и отдыхал. Блаженствовал в спасительной тени, под свежим ветерком, что возникал от быстрого движения.
Трюм был полон заморских товаров, команда – жива и здорова, судно направлялось домой после долгого года плавания в южных морях… о чем еще мечтать удачливому капитану? Садко с нетерпением ждал возвращения к родным берегам. Долгий путь он коротал праздно – то валялся на подушках, лениво раздавая команды, то бренчал на старых верных гуслях, подбирая новую мелодию, а изредка, по вечерам, развлекал товарищей проникновенными песнями. В такие моменты казалось, что иссиня-черное южное небо с пришпиленными булавками звездами спускалось пониже, прислушиваясь, а море под килем плескалось едва слышно, задерживая дыхание.
Но сейчас разморенному новеградцу ни петь, ни играть не хотелось – гусли лежали в стороне, ожидая своего часа. С утра Садко половил рыбу в свое удовольствие, а теперь потягивал чандан-шербет – напиток из розовых лепестков, выдержанный в маленьком бочонке сандалового дерева. Закусывал сладким пурпурным виноградом и наблюдал из-под полуопущенных век за своей славной командой. «Сокол» вместил бы и под сотню человек, но для управления им хватало всего дюжины.
– Нума, что с правого борта?! – донесся с кормы громкий окрик.
Милослав, самый опытный в команде мореход, стоял, положив крепкую ладонь на рукоять судового руля, поглядывая на возвышающееся рядом деревянное ложе с волшебной картой. Плетеная лыковая шляпа с полями бросала тень на загорелое лицо новеградца, темнила светло-серые глаза и выгоревшие на солнце усы и бороду. Водя пальцем по движущимся схемам на карте, Милослав оглядывал горизонт и беззвучно шевелил губами – наверняка ворчал.
Старый друг капитана упорно не доверял «колдовским штучкам» и особенно «живой» карте, что помогала проложить путь даже в самых опасных водах. Садко подобную подозрительность считал чудачеством, ведь волшебная помощница не единожды их спасала: и от неистовых штормов уводила, и от коварных мелей, а уж новые земли открывать с ней было одно удовольствие. Да только кормчий отличался врожденной осторожностью, а потому нет-нет да и перекрикивался с впередсмотрящим Нумой – на всякий случай сверялся с проложенным курсом.
– Всё то же! – донесся сверху чуть визгливый, с приметным акцентом, голос.
За белым полотном реечного навеса матроса было не видать, но капитан и так знал, что зоркий индеянин сидит в «вороньем гнезде» и смотрит по сторонам. Лишь он мог разглядеть вдали по правому борту тоненькую полоску берега, вдоль которой летел «Сокол». Заходить в порты южных царств капитан не собирался, но держаться выбранного курса, следуя вдоль берега, всегда легче. Да любому мореходу удобнее вдоль берега идти – не надо ни по звездам путь вычислять, ни стороны света в уме держать – знай, поглядывай на береговую полосу, коли острое зрение позволяет. А у Нумы зрение было превосходное, нечеловеческое.
Садко невольно улыбнулся, вспоминая, как познакомился с маленьким индеянином, что появился в команде последним, волею случая.
В крупный юго-восточный порт Бинджай, где можно встретить мореходов со всего света, «Сокол» зашел за чудесным мускатным орехом и кардамоном. Садко дни и вечера проводил на берегу. Днем шумно и успешно торговался на рынке: нюхал специи, пробовал на язык, растирал в пальцах, морщился, тряс головой, утверждал, что такого добра в каждом порту, как грязи на болоте. Долго сговаривался с местными купцами, потом следил за погрузкой на борт специй в маленьких прочных сундучках.
По вечерам они с командой навещали местные кабаки. Знакомились с другими корабельщиками, узнавали новости и по заведенной давным-давно привычке совершенствовались в особой речи и названиях, что в ходу у мореходов всего мира. Благодаря этой привычке, со временем Садко из «главы» превратился в «капитана», да и остальные с удовольствием примерили на себя морские прозвища. Исключением стали Радята, корабельный повар, который настаивал на том, чтобы его именовали именно так, а не дурацким коротким словом «кок», да Милослав, требовавший называть себя «кормчим». Зато изучению причудливых бранных словечек на иноземных наречиях ни «повар», ни «кормчий» нисколько не противились.
В кабаках Бинджая веселились до утра, охотно обменивались с чужаками опытом, байками, а подчас и оплеухами, но все – задорно, без обид и гнева. Рассевшись за липкие деревянные столы, уплетали морские похлебки, обильно сдобренные острыми приправами. Заедали огонь во рту ароматными мягкими фруктами ярко-желтого цвета, скользкими, приторно-сладкими. Пили легкое вино и пряное молоко, от которого снова огнем горело все нутро.
Местные красотки подобно еде и вину тоже были остры – на язычок. Необычную и разношерстую, но щедрую команду приветили, впрочем, как полагается, с лаской и вниманием. Хорошо проводили время мореходы, с огоньком, и каждый раз возвращался захмелевший, но не потерявший разума капитан к кораблю своему далеко за полночь.
В последний вечер перед выходом Садко стоял в порту, глядя в черную воду между бамбуковыми мостками и бортом «Сокола», вдыхая запахи рыбы, водорослей, мокрого дерева и пряных цветов. Из задумчивости его вывели послышавшиеся издалека звуки погони. Гогот, крики, лай… Будто охотился кто-то в лабиринтах между низенькими портовыми домишками. Садко вглядывался в темень с любопытством и страстью, положив ладонь на рукоять верного палаша – ну, что там? Кого гонят? Кому помогать? Кого спасать? А может, напротив, кого ловить?..
И тут будто южная ночь выплюнула под ноги человека – не человека, зверя заморского – не зверя, две ноги, две руки – и хвост. Ростом невысок, плечами узок, а руки сильные, пальцы длинные, крепкие. Лицо шерстистое, кожа морщинистая, лоб высокий, глаза здоровенные, а уши, проколотые, с массивными серьгами – и того больше. Незнакомец дышал тяжело, с присвистом, скалился, обнажая крепкие жемчужно-белые клыки, и прижимал к груди перебитую руку.
– Эко диво, – только и успел промолвить Садко, еще не зная толком, как поступать дальше.
А нечеловек, каким-то особым чутьем опознав в нем морехода-русича, вдруг человеческим голосом заговорил, да еще и по-русски – правда, неправильно выговаривая некоторые слова:
– Я… ах-ххаххх-ха… Нума. Хорошая матроса, пригожуся я. Возимёте?
Ни разу с той ночи не пожалел капитан о том, что принял на борт Нуму. Не напоминал никогда, что тот здоровьем, а может и жизнью ему обязан. Не расспрашивал пристрастно, почему гнали и кто обидеть хотел. Не интересовался, какими судьбами индеянина занесло в такую даль, что принудило оставить родные берега. Захочет, сам расскажет. Нума же платил преданностью и благодарным усердием. Выше всех взбирался по мачте, ловко скользил по канатам, обладал зорким глазом и цепкой памятью. Язык русичей подучил, молодец. Сейчас так шпарит, что иные косноязычные из Новеграда позавидуют. Акцент, правда, остался, ну так и на Руси, куда ни поедешь, почитай везде свой говор…
Крик чайки заставил Садко глянуть в сторону правого борта, где сидел корабельный чародей Витослав. Молодой обаянник лениво обмахивался суконной шапкой, отвлекаясь лишь на одинокую чайку, что летела вровень с кораблем и общительно вопила. Похоже, просила еды, потому как чародей отвечал отдельными резкими звуками и кидал в воздух кусочки выловленной Садко рыбы. Чайка белоснежной молнией металась за гостинцами, жадно глотала, но не улетала, настойчиво требуя новой подачки.
Садко потянулся, налил еще чандан-шербета, отпил, невольно замычал от удовольствия и устроился на подушках поудобнее, оглядывая палубу и прислушиваясь.
Где-то впереди, ближе к носу и боевой надстройке звенела сталь: не терпящий безделья воевода Полуд Онеговский привычно гонял своих немногочисленных подопечных, обучая новым премудростям ратной науки. Рослый новеградец, которого Садко знал с детства, бездельничать не умел, наставляя Руфа, Абхая и Новика, троих корабельных пехотинцев – то показывал, как правильно чистить оружие и доспехи, то устраивал потешные бои, то обучал новым приемам. В общем, следил, чтоб бойцы без дела не сидели. Давеча Садко ему в личной беседе заметил, мол, почто ребят гоняешь, пусть бы отдыхали, коли деньки спокойные, а Полуд в ответ пожаловался: давно, ох как давно не случалось лихих схваток, так, глядишь, все навыки растеряют, жиром заплывут, обленятся. Так что пусть лучше попотеют лишний раз, зато в бою не подведут. Капитан спорить не стал, он привык доверять другу в воинских делах.
Старший матрос Каратан, опытный мореход с юга Среднего моря, в отличие от Полуда, отдыхать умел и любил, а потому своих помощников драить палубу не заставлял – да и не нуждался «Соколик» в постоянном уходе. Иногда матросы присоединялись к воякам Полуда и учились обращаться с оружием, но сейчас почти все – и Каратан, и Бану, и Ждан – играли в кости возле мачты, хохоча и переругиваясь. Лишь матрос-диволюд Мель, который солнце не сильно жаловал, скрывался на нижней палубе. Наверняка валялся в гамаке да мирно посапывал.
Славная команда собралась. И старых друзей, что отправились за капитаном в чужие воды на край света, и новых, из портов чужих и земель чудны́х – всех привечал Садко одинаково. Люди, диволюди… нету разницы, лишь бы верой и правдой служили, «Соколика» любили, душой были молоды, выбирали ветер странствий и унынию не поддавались.
Садко прикрыл глаза, мыслями улетая вперед, за горизонт, туда, где ждут новые приключения. И еще дальше, где ветер и волны ласково гладят берег родной земли… Изредка, будто тучка на солнце, наплывала тревожная мысль о грядущем, о том, что ждало впереди выполнение данной когда-то клятвы… но кручину Садко гнал прочь.
* * *
Нума из рода ванаров сидел в «вороньем гнезде», рассеянно глядя по сторонам и зевая. Безветрие превратило море в скучную равнину, корабль шел ровно и… уныло. Шквала бы!.. Шторма бы!.. Чтоб вызов стихиям бросить, а не торчать без дела на мачте, изредка отвечая Милославу на его странные вопросы. «Что там по правому борту?» Да ясно же – берег там, куда он денется? Эх, свернуть бы туда, зайти в какой-нибудь порт, поглазеть на новое и непривычное!
Но капитан решил идти к Синему морю без высадок, и этот долгий путь на северо-запад обещал стать самым скучным приключением в жизни ванары.
Раскусить, каким образом Садко принимает решения, Нума не мог. Казалось, будто двое живут в одной коже человеческой, и один из них мог бы среди хитрых ванаров за своего сойти, а мысли другого и не поймешь вовсе. Один торговался, язвил, вилял и ловчил, выгоду видел во всем, рисковал часто. Как там его свои называют? «Купчик купец, разудалый молодец», вот как. Весело помогать такому, и подсобить хочется, и верится, что Садко не промах, держись его, и получишь втрое больше, чем отдал! Вот Нума и держался.
А порою капитан менялся: то отпускал мысли свои по ветру в дали бесполезные, то упускал сделку выгодную по каким-то своим странным соображениям, то жалел тех, кого стоило опасаться. Нет, не мог понять его ванара, никак не мог.
Впрочем, если поразмыслить – ведь его-то самого капитан тоже пожалел… Даже не стал расспрашивать, за что руку перебили, просто на борт взял, укрыл от погони. Локоть Нуме диволюд Мель в лубки замотал, Витослав и Радята питье целебное приготовили, а старший над матросами Каратан уголок в трюме выделил и кучу тряпья чистого, обживайся, мол. Не обыскивал его никто, не любопытствовал, что за сокровища укрыты в большом кожаном кошеле и не краденые ли они…
Ладно-ладно, не все краденые, некоторые камушки и семена, монетки и обереги Нума просто на время взял. У жадных купцов, путешественников и раджей позаимствовал, лишь не уточнил, надолго ли… Ну не должны волшебные камушки на месте лежать и скучать, рано или поздно каждому из них в путь-дорогу пора собираться. А Нума – что Нума? Просто несет их с одного края света на другой. Вон самого его «Соколик» у земли позаимствовал, сделал из него морского ванара.
С первого же дня на борту думалось Нуме, что не Садко ведет корабль, а корабль несет на себе команду туда, куда «Соколику» вздумается. Будто живой и норовистый конь, будто вольный да смешливый западный ветер.
Так и нет до сих пор ответа на главный вопрос: где же Садко такой чудо-корабль раздобыл? Ни разу об этом никто не заговаривал, а Нума с расспросами не лез. К нему не лезут – и он не полезет. Пытался сам догадаться, да куда там!
«Сокол» ванару привечал, баловал, каждый день дарил новые и удивительные открытия. Казалось бы, любопытный Нума все уголки палубы исследовал, всю трюмы излазил, но секретов у корабля больше, чем звезд морских на дне. Пробовал веревки спутать – ни одна не слушалась, зато узлы держали крепко, как положено. Разглядывал бока, через борт перегнувшись – ни одна ракушка не пристала к доскам гладким, будто вчера на воду спустили. Пытался понять, как парус ветра ловит, да не смог. Свистел ветер вокруг головы Нумы, шелестел задорно, смеялся над его вопросами, даром что в роду у ванары духи воздуха водились, и понимал он язык сфер. Будто дразнился «Сокол»: что ты еще не узнал? Что не нашел? Не уразумел? Не твоего это ума дело, оставь попытки разобраться!
Потянувшись и широко зевнув, Нума вдруг замер, прищурившись, напряженно глядя вдаль, а спустя мгновение расплылся в улыбке до ушей и заорал:
– Судно по курсу, по правому борту! Большое!
* * *
Услышав крик впередсмотрящего, Садко мгновенно выскочил из-под навеса. Судно? Отлично! Ежели морские разбойники, так мечта Полуда о жаркой схватке может сбыться. Но еще лучше – поразвлечься, как обычно: погарцевать по волнам на границе видимости, привлечь внимание, распалить разбойничков предвкушением легкой поживы, а потом сбежать ловким маневром, ведь ни один быстроходный парусник даже при сильном ветре не сможет догнать «Сокола». Что уж говорить про штиль!
Озорные мысли – что клинок обоюдоострый, требуют осторожного обращения: резануть другого можно, но как бы и самому не покалечиться. Теперь Садко был не в пример степеннее и спокойнее, чем в юности, на рожон старался не лезть, к разуму больше прислушивался… но лихой азарт иной раз подымал голову, заставляя позабыть об осторожности. Коли уж посещали Садко подобные мысли, сразу он их прочь не гнал: а вдруг удастся пользу какую из шалости или хитрости извлечь?
Так случилось и в этот раз. После долгого плавания без происшествий капитан «Сокола» счел, что пришло время поразвлечься. Он приложил ладонь к глазам, вглядываясь в блестящую морскую синь, на которой танцевали солнечные всполохи, но, ничего не увидев, поморщился и крикнул:
– Нума! Разгляди-ка получше, что за судно?
Матрос в ответ гэкнул залихватски, вытянулся всем телом, опираясь на края «вороньего гнезда». Потом недовольно фыркнул и полез по мачте еще выше, на самую макушку, к хлопающему на ветру флагу. Лез он так ловко, будто под ладонями и ступнями у него специально вырубленные ступеньки шершавые. Балансировал Нума длинным рыжим хвостом, хватался, когда нужно, за канаты.
– И как он не падает-то?
Незнамо откуда возле локтя Садко возник Радята-повар. Тело-сложением напоминал он пузатый бочонок, но при этом двигался ловко и бесшумно. Только вот благоразумно на рею не совался.
– Купеческое судно! – донесся голос Нумы. – Большое, расписное, грузное! Паруса реечные, четырёхугольные! Нос и корма приподнятые! Видать, юго-восточные торговцы. Судно кренится на правый борт, вся команда там! Ловят они кого-то… или поймали!
– Так-так-так… – Садко запустил пальцы в короткую бороду и задумался.
Ловят кого-то? Любопытно! Имеется резон ближе подойти, высмотреть, что за добычу неведомую купцы из воды тянут. Чудо-рыбину? Али диволюда морского поймали?
Команда уже собралась на палубе возле навеса, даже зубастый Мель соизволил из трюма выбраться, держа в руках бурдюк – то ли с водой, то ли с чем покрепче. Все смотрели на Садко, ожидая указаний.
* * *
– Что делать-то будем? – Милослав, застопорив ход корабля, подошел с кормы услышать решение капитана.
Кормчий по праву считался на «Соколе» голосом разума, а сейчас он снова почуял, что Садко рисковать надумал. Милослав, пользуясь положением близкого друга, подчас возражал пылкому новеградцу, пытался вразумить да охолонить… но лишь когда никого рядом не было. Иногда увещевания шли делу на пользу, иногда – нет. Конечно, когда Садко принимал окончательное решение, пререкаться с ним было бесполезно, но вот когда сомневался, можно было и трезвое слово молвить. Часто Садко сердце слушает, но и разумом не обделен, а дельные мысли завсегда выслушает. Особенно в последние годы. В юности-то он совсем другим был, да жизнь научила.
Чему Милослав всегда беззаветно доверял, так это невероятному чутью Садко, оно вызывало уважение, а подчас и искренний трепет. Привыкший полагаться на свои знания и опыт, кормчий отличался осторожностью и риск не любил, берёг не столько себя, сколько команду и корабль. А вот Садко подчас такие решения принимал, что волосы дыбом вставали, но неизменно все эти рискованные предприятия заканчивались удачно. Удача… Да, похоже, одарила она капитана «Сокола» своим покровительством. Столько раз казалось: всё, каюк, сгинут непременно… ан нет, вывозила кривая, да еще и с прибытком.
– Заметить нас еще не могли, – протянул Садко. – Разве что на мачте у них братец Нумы обретается…
– Не могли, – пробасил Милослав. – Значит, можем спокойно обойти. Ни к чему чужим зенкам лишний раз на «Соколика» пялиться. Воды тут неспокойные, разбойнички морские по волнам шастают. Наверняка матросы тамошние и вооружены, и настороже.
– Так мы ж не разбойнички, нападать не станем, – усмехнулся Садко.
– Уверен? А коли дело дурно повернется? – Милослав закинул голову и крикнул: – Эй, Нума! Сколько человек на борту у них видишь?
– Четыре дюжины, не меньше! – почти сразу отозвался матрос. – А может, и больше! Не могу точнее счесть, поближе подойти надо!
– Во-о-от… – протянул Милослав. Заложил большие пальцы рук за широкий пояс, пожевал губами. – Я-то хорошую драку завсегда люблю, но зачем рисковать-то попусту? Трюмы у нас полны, команда уже в сторону дома глядит, прыть удалую по чужим портам да землям растрясли. Может, ну их?
Так обычно миролюбивый Садко и поступал: обходил встречные суда, дабы лишний раз не хвастаться чудо-кораблем, и велика была надежда, что прислушается капитан к мудрым словам, махнет рукой и минует возможные неприятности.
Но не в этот раз. Безделье – лучшее средство от осторожности, особенно для таких как удачливый богатый гость Садко Новеградский.
– Э-э нет, мил-друг, – глава «Сокола» беспечно улыбнулся во весь рот, широко и белозубо. – Идем прямо туда, мало ли, кого они ловят… Посмотрим, поспрашиваем… А ежели напасть вздумают – ответим, благо есть чем. Носовой брызгун-водобой по левому борту га-а-а-аатовь! Все по-о-о-о местам! И вперед!
* * *
Захлопал, запел надувшийся парус, заскрипел руль, поворачивая корабль. Корпус задрожал, зашептал что-то, «Сокол» плавно набрал ход и полетел по глади морской в сторону берега и пузобокого купеческого судна.
Воодушевленная грядущим приключением команда разбежалась по местам, и даже обычно молчаливый Полуд, надевая кольчугу, насвистывал какую-то залихватскую песенку. Только Мило-слав особо не радовался, но волю капитана исполнил безропотно, встал у руля, направляя «Сокола» в сторону чужаков.
Улыбаясь соленому ветру и брызгам, Садко утвердился на палубе покрепче, широко расставив ноги, и погладил теплый борт. Провел ладонью мягко, но сильно, как ласкал бы любимого сноровистого коня, будто волшебный «Сокол» – живой. Хотя, царь подводный его разберет, может, так всё и есть!
Садко до сих пор не мог определить, из чего его корабль сделан. Поверхности темные, твердые, слегка шершавые, как тысячелетний окаменевший топляк, но при этом дерево наипрочнейшее, гибкое, упругое, под жарким солнцем не нагревается… нет на земле подобных деревьев, а если и есть, то новеградец о таких не слыхивал.
Не чета «Соколику» обычные суда рукотворные, даже самые лучшие, с любовью исполненные и с командой искусной на борту. Чудо-корабль, благодаря зачарованной карте, с которой он был неразрывно связан волшбой, умел не только находить путь в сложных водах, но еще и обходил рифы и мели без помощи кормчего и водича, стройно шел поперек самого сильного течения, отворачивал нос от опасных скал… Канаты на матчах не путались никогда, парус и руль слушались так легко, что казалось – ты лишь подумать успел о смене курса, а корабль уже поворачивает.
Да что уж там, много в запасе у корабля, названного Садко по старой памяти «Соколом», полезных и чудесных качеств… лакомая он добыча для всякого корабельщика.
Но даже если матросы корабля купеческого вооружены и какую каверзу задумают, не по зубам новеградцы им будут! Подготовиться к встрече, какой бы она ни стала, всё равно надобно, а у «Сокола» имелось шесть причудливых водобоев-брызгунов, получивших свое прозвище по имени полосатых рыбок из южных морей. Располагались водобои на носу, на корме и по обоим бортам, но сейчас наверх, как и велел Садко, из своей ниши выпрыгнул на высоком коленчатом постаменте лишь один – левый носовой. Возле грозного оружия, укрывшись до поры до времени за вывешенными на борт щитами, пристроился матрос Бану, что лучше других умел управляться с диковинным устройством.
Садко прищурился, оглядывая команду.
– Руф! – окликнул он диволюда – косая сажень в плечах, курчавая черная шерсть на голове, вытянутый вперед нос. – Пригнись-ка пока. Не к чему им тебя видеть!
– Грааххх-буф? – переспросил тот.
Садко лишь нетерпеливо замахал рукой, мол, прячься быстрее. Руф еще плохо понимал русскую речь, но сообразил, что от него хотят, и присел у борта, скрывшись от чужих глаз. Ратники и матросы сняли с крюков большие щиты. Каратан, Мель и Ждан подняли абордажные пики.
Все были готовы.
* * *
На пузатом судне с топорщащимися рядами весел наконец-то заметили приближение чужака с полосатым парусом. По палубе забегали туда-сюда, засуетились, среди темных одеяний тревожно заблестела броня. Моряки решили, что к ним спешат морские разбойники, и споро готовились к опасной встрече, чтобы припугнуть-отпугнуть, а ежели необходимость такая возникнет, схлестнуться во всеоружии.
И всё же некоторые так и не отошли от борта, продолжая увлеченно тыкать баграми в воду, голосить и подначивать друг друга. И чем ближе подходил к купцам «Сокол», тем слышнее были и другие крики, пронзительные, нечеловеческие. Исполненные такой боли и черного горя, что до самого сердца пробирали.
– Плот! – крикнул глазастый Нума, присматриваясь. – Нет… Гнездо!
Возле высокого борта купеческого корабля на воде покачивалась большая птица, расцветкой на спине напоминавшая зимородка. Сгорбившись, она обнимала крыльями гнездо, как потом оказалось – сплетенное из длинных гибких ветвей. Птица дергала головой из стороны в сторону, уворачиваясь от острых багров и весел, била по воде хвостом, пытаясь отплыть прочь, подальше от людей. Капли воды горели и переливались на блестящих перьях, как драгоценные камни. Моряки чуть за борт не вываливались, тянулись к птице, пытались зацепить ее то так, то эдак. Одни целили в гнездо, иные – в тело несчастной. Ударить ее, убить, перебить крылья, получить вожделенное…
Садко нахмурился. «Сокол», будто почуяв настроение капитана, звонко щелкнул парусом – так громко, что и моряки и воины с купеческого корабля вздрогнули. Стремительный корабль новеградца заложил крутой вираж, вспенив спокойную воду, и послушно замер с опавшим парусом – точнехонько борт в борт, так, что закачавшееся на поднятых волнах гнездо оказалось меж двумя судами.
Багры неохотно поползли из воды. Загорелые моряки перехватывали их, прилаживали поудобнее – а ну как отбиваться придется. Воины в чешуйчатых шнурованных латах из кожи, с рядами пластин темного железа, уже торопливо надевали блестящие шлемы с красными хвостами на темени, сжимали в руках луки, копья и мечи. Кто-то из чужаков успел облачиться в броню, кто-то так и остался полуголым, но все были готовы к схватке.
Садко быстро посчитал их… Не соврал Нума, на каждого из его команды приходилось три-четыре противника, нахрапом сложновато будет, нужно попробовать хитростью. Да и разобраться не мешает, из-за чего весь сыр-бор?..
Тут птица подняла голову и поглядела на Садко. У нее было почти человеческое молочно-белое пухлое личико, маленький и черный носик-клюв, под ним – губы розоватые, а глаза – лазурно-синие, блестящие, чуть навыкате, полные слез. И такая мольба в них была, такое горе, отчаяние и надежда на помощь, что и каменное сердце дрогнуло бы. А у Садко сердце было простое, человеческое.
– Эгей! – Он оперся на борт, обращаясь к морякам-чужестранцам. – Вы почто птицу мучаете, а?
В ответ ему раздался незнакомый говор, чужой, напевный, шелестящий, причудливый. В одно ухо влетел, из другого вылетел. Садко свободно говорил на пяти наречиях, еще на семи – с грехом пополам, но нынешнее не знал. К счастью, было кому чужую речь растолковать. Капитан обернулся и кликнул:
– Витослав! Поди-ка, толмачом будешь. Немые они, по-нашему не разумеют.
Чародей-обаянник выскользнул из-за спины капитана, чирикнул что-то купцам иноземным на их языке, потом глянул вниз и, ахнув, закусил губу.
– И что ж переполошило тебя так? – сразу заметил этакую странность Садко. – Они еще слова не сказали, а ты заахал уже!
Витослав был чародеем толковым и веселым. Как бы ни складывался путь «Сокола», куда бы ни заводила судьба команду, кто бы ни угрожал им, всегда обаянник был весел и беспечен. Когда приставали к берегу, Витослав прежде всего знакомился с местными зверями – расспрашивал о том, чего вкусного растет поблизости, о ядах и опасностях, о нравах людских и погоде. Собирал слухи и жалобы, чесал за ушами и гладил хитрые влажные носы, приносил на корабль корзины со съедобными фруктами и заранее предупреждал о приходе к берегу дождей и ураганов.
Толмачил здорово, что немудрено, ведь кому как не обаяннику с таким делом справляться! Стоило ему чужой язык немного послушать, как начинал он на нем говорить так бодро, точно всю жизнь знал.
Ни разу не видел Садко, чтобы хмурился Витослав или печалился. А тут – глянь-ка! – насупился, задрожал, будто испугался даже. Подменили чародея? Волшбу наложили? Кто посмел?
Трясущимися руками Витослав достал дудочку-рожок и дунул. Раздался резкий, короткий и неприятный крик-рёв, от которого Садко невольно поморщился. Даже чайка, неотступно следовавшая за «Соколом», услышав жуткий звук, резко взяла на крыло и стремительно понеслась в сторону берега, подальше от корабля.
Широкоплечий чужак-купец в богато расшитом золотом кафтане что-то залопотал с палубы вражеского корабля. Голос его звучал тоненько и напевно. Одна ладонь оглаживала вислые усы и бородку, другая лежала на рукояти меча с широким изогнутым лезвием.
Выслушав его, Витослав убрал дудочку и повернулся к Садко.
– Сделай вид, капитан, что речь наша длиннее чужой, – пробормотал он. – Я тебе слова их передам и твои перескажу.
– Ну?
– Заметили они гнездо, подошли, хотят забрать себе.
– Вот так растолмачил, друже, – усмехнулся Садко. – Я, чай, не слепой, сам всё вижу. Что они гнездо забрать хотят, и так ясно. В своем праве. Как говорят: «Что по воде плывет, то Белобог дает…»
Витослав нервно почесал щеку, глядя вниз, на птицу и перебил:
– Знаю, капитан, знаю. Только…
– Только что?
– Только алконоста спасать надобно. Любой ценой.
– Алконоста? – Садко прищурился, припоминая. – А, да, слыхал я о птицах этих, будто из Иномирья они…
– Да-да! – Витослав горячо и нетерпеливо застучал ладонью по борту. – Они в Ирии живут, что в самой кроне Карколиста, а к нам залетают лишь для того, чтоб потомство вывести. Это самка. У нее в гнезде – яйца, их она и защищает.
* * *
При мысли о том, что удача подарила ему возможность воочию увидеть птицу из самого Ирия, радостная дрожь охватывала всё тело обаянника. Лишь один знакомый чародей мог подобным похвастать – учитель Витослава, Деян Скорый, который встретил алконоста, будучи еще безусым юнцом. По словам знаменитого китежанского путешественника, лишь отмеченному судьбой дано встретиться с одной из дивоптиц, прилетающих в Белосветье высиживать яйца раз в полвека, а то и реже.
Застать же ее вот так, в волшебном гнезде на кладке… в подобное везение и верилось-то с трудом.
Деян многое рассказал своему ученику об алконостах. Истории эти в равной степени были полны как восторгов, так и предупреждений, а потому Витослав знал, сколь опасны эти птицы, и что коли жизнь дорога, лучше их не злить. Но не собирался обаянник злить чудо-птицу. Сейчас все его мысли занимало лишь желание защитить, уберечь… ото всех.
Чародей восторженно рассматривал пушистый темный воротничок вокруг шеи алконоста, оглядывал сложенные на пернатой, выпуклой, словно девичьей, груди четырехпалые руки с длинными коготками. А сколь чудесна корона из перьев! Отливает на солнце пятнистым золотом, но Деян сказывал, ежели спрячется Отец-Солнце за тучи, станут перья прозрачными, как стекло, а пятнышки будто в воздухе повиснут…
Витослав отвлекся от созерцания чуда, перевел умоляющий взгляд на капитана, взволнованно теребя край своего просторного одеяния. Лишь бы Садко прислушался! Лишь бы понял, сколь важно спасти редкостную дивоптицу! Лишь бы рискнул!
* * *
Сняв суконную шапку, Садко провел рукой по густым кудрям. Позади с присвистом дышал Милослав. Молчал он так громко, что Садко едва не оглох от всех невысказанных предупреждений: о том, что «чужаки и впрямь в своем праве», что «надо их оставить да дальше идти», что «ради птицы какой-то кораблем и командой рисковать – не дело».
Чародей же дергался, переминаясь с ноги на ногу, будто по нужде хотел, и капитан решил его не мучить. Просто молча кивнул, мол, хорошо, охраним птицу. Садко привык доверять своему чутью, потому и решение далось ему легко.
Милослав за спиной грустно вздохнул, а возликовавший Витослав оборотился к иноземным купцам и принялся им начирикивать что-то. Плавно повел одной рукой, другой. Обернулся на Садко, скорчил страшную рожу – подыграй, мол. Капитан приосанился, наморщил лоб, сложил губы полосочкой, приняв вид суровый и сердитый. Только где-то глубоко внутри, в самой груди, как искорка малая, тлел и прорывался наружу смех. Больших трудов стоило его сдержать.
– Я сказал им, что зарок у тебя, – пояснил обаянник. – Защищать на море беззащитных и малых от больших да глупых. Назвал тебя хозяином морей. И что, если не уберутся они отсюда за три хлопка, то познают гнев твой.
Проговорив это, Витослав медленно и величественно поднял руки и хлопнул в ладоши над головой. Купец в ответ обнажил меч и угрожающе защебетал. Садко оскалился и – сам до конца не понял, то ли в шутку, то ли всерьез – зарычал в ответ:
– Дело говоришь, чародей, познают они гнев мой! Ишь, вислоусый бедак, мечом размахался! Видали мы таких! До водобоя дело дойдет, запоют по-иному!
– А там, глядишь, и помощь подоспеет… – поддакнул Витослав и, помолчав, пробормотал чуть слышно: – Всё же не пойму я…
– Чего?
– Что ж она молчит-то?
– Кто? Птица? – Садко снова поглядел вниз на алконоста. Та скорчилась, нахохлившись, и испуганно озиралась по сторонам. – Так орала же истошно, разве не слышал? Небось горло сорвала, вот и молчит.
– То она обычный голос подавала. Да ведь известно, что алконост волшебным воплем своим способна и покалечить, и убить любого, кто услышит. Именно в песне ее таятся самые сильные чары.
– Во дела, – протянул Милослав, стоявший рядом. – Выходит, вредоносная она… Так чего ж мы?..
Голосу разума договорить вновь не дали.
– Два! – выкрикнул Садко и самолично хлопнул в ладоши.
Тут будущие противники залопотали хором. Кто визгливо и яростно, а кто глухо и умиротворительно. А Садко с любопытством наблюдал как над чужим кораблем закружилась стая чаек. Сначала пяток, потом десяток, и они всё прибывали – кружились в высоте, будто вдруг побелевшие стервятники, внимательно наблюдая за происходящим внизу. Интересно, чужеземцы это видят? Или слишком заняты своими шумными беседами?
Вислоусый купец, растерявший всю степенность, снова обратился к Садко, размахивая руками.
– Поделиться предлагают, – перевел его речь Витослав.
– Птицей? – не понял капитан.
– Удачей, – будто нехотя, через губу растолковал Витослав. – Считается, что ежели добудешь гнездо алконоста, так станешь клады в земле видеть, в игре будет везти, а по утрам всегда с той ноги подниматься будешь.
– Удачей делиться? Дурость какая-то. А если всемером гнездо достанешь, то клады тебе раз в неделю только покорятся? – искренне недоумевал Садко. – И где выгода? Кто ж так торгуется? Нет, с такими дел вести не станем. Пусть хитро вы говорите, да только слова ваши, словно медузы скользкие и холодные… Так им и перетолкуй!
Витослав выкрикнул длинную фразу на чужом языке. В ответ раздались несомненные ругательства. Тут даже толмач не требовался, чтобы понять – нет, вовсе не хвалили Садко щебетуны-иноземцы. Но чародей все же выслушал внимательно и начал перечислять:
– Они говорят, что птицу первые приметили, а мы не в свое дело лезем. Торговаться им смысла никакого нет, ведь они сильнее, а значит, сами условия ставить будут. Людей у нас мало, победят нас легко. Ну и добавляют, что ты, Садко, никакой не хозяин морей, а трус, лишь языком чесать горазд… и еще они именуют тебя дохлым угрем, старым облезлым попугаем и шелудивым псом.
Команда «Сокола» недовольно забурчала, ратники и матросы подняли щиты, понимая, что Садко оскорбление так просто не спустит. Капитан же, понимая, что хитростью одолеть не вышло и дело идет к драке, оценивал противников. Людей у них побольше, борта повыше, обзор получше. Не будь у новеградца чудо-корабля, надо было бы бежать, несомненно. Но чудо-корабль был, а значит, оскорбления и в самом деле терпеть не след.
– Псом, значит, именуют, – пробормотал Садко. – Спасибо, что напомнили.
Покосился на диволюда Руфа, что по просьбе капитана продолжал скрываться от чужих глаз, прижавшись к борту, и еле заметно кивнул ему головой, указывая в сторону чужаков, мол, пора.
– Арррррваф-ваф-ваф! – взревел матрос, вскочил на ноги, пошире развел плечи и зарычал на купцов и матросов иноземных, потрясая топором.
Те прянули назад, заголосили, вскинули копья. Мало по морям ходит кораблей волшебных, да еще меньше тех, где на палубе, рядом с людьми, псоглавцы обретаются. Диволюды эти и сами мореходы толковые, в южных портах их корабли часто встретить можно, да что там – иные даже до Ольши добираются. Но чтоб псоглавцы с людьми заодно были – это и ошеломляло и пугало.
Не переставая рычать, Руф пару раз клацнул зубами и оскалился длинными белоснежными клыками. Голос его был грому подобен, и словно дрожь прокатилась по чужому кораблю. Казалось, не только люди, но и реечные паруса затрепетали, убоявшись ярости псоглавца.
Не дожидаясь, пока волна удивления схлынет, Садко обернулся к своей команде и, подняв руку, громко велел:
– Ну что, хитростью не вышло, значит, отстоим птицу силой! Коли всё пойдет, как надо, никого не убивать! Слыхали, братцы? Они, ишь, попугаем обзываются, ну так и мы их – попугаем! Бану, понял? Попугать только!
Бортовой матрос послушно кивнул, сжимая рукоятки орудия, направляя острый наконечник-раструб водобоя в нужную сторону. Садко же покрутил головой, отыскивая взглядом любимую длинную удочку, которую утром оставил где-то здесь. Хорошо, вот она, лежит всего в шаге. А птица что? Ага, отгребла от чужого корабля ближе к «Соколу», тоже дело. Значит, пора! Садко опустил руку, отдавая команду.
– Три! – Его крик и зачарованный возглас чародея ударили одновременно, слились словно в колокольный звон, и тот окреп, зазвенел, взлетел над кораблями и тяжело грохнулся на палубы, разбился дюжиной отголосков.
Даже дрожь по воде пошла в разные стороны, будто не слово сказали, а камень за борт выбросили, потревожив морские глубины. Чужеземцы с вражеского корабля сначала отпрянули, но быстро взяли себя в руки. Воины метнулись вперед, оттирая от борта неодоспешенных купцов и матросов. Гребцы слаженно налегли на длинные весла, и пузатый корабль начал движение, намереваясь сблизиться с «Соколом». Враги попались не робкого десятка.
Откуда-то из-за спин чужеземных воинов вылетели две стрелы. Одна отскочила от паруса-самодува, вторая ужалила борт рядом с Полудом. Воевода в ответ лишь дважды лязгнул мечом об окованный край щита, отдавая приказ. И Бану пустил в ход водобой.
В сторону купеческого судна ударила тугая и тонкая струя морской воды, бьющая сильнее, чем зачарованная сталь. Самое крепкое дерево такая струя в щепу разобьет, даже железо прорезать может, а уж попадись ей человек на пути – напополам развалит.
Бану управлялся водобоем метко и ловко, воду подавал с промежутками, давая время большой железной бочке под нижней палубой наполниться. Первый выстрел прорезал во вражеском парусе огромную и неровную круглую дыру, бамбуковые реи и циновки полетели вниз, прямо на головы купцов и матросов.
Чужеземцы загалдели. И стрелять больше не стали.
– Уаф-буаф! – победно взревел псоглавец, потрясая топором.
Бану тем временем нацелил корабельное оружие в сторону носовой фигуры купеческого корабля. Миг, другой, и длиннотелый зеленовато-желтый извивающийся змей, отполированный стихиями до блеска, лишился сначала усов, а затем гребня и всех четырех лап.
– Ну что? Кто теперь на дохлого угря походит? – со смехом крикнул Бану, любуясь на дело своих рук.
Слова матроса потонули в резком крике Витослава, а затем – в громоподобном шуме бьющихся крыльев и чаячьих воплей. Громадная стая, кружившая над кораблями, ринулась вниз и атаковала чужестранцев, словно пернатый смерч. Чайки били врагов по лицам крыльями, клевали, целясь в глаза, а некоторые, особо изощренные, то метали на головы незадачливых врагов помет, то отрыгивали непереваренную рыбу.
Витослав кричал что-то торговцам, явно призывая дураков бежать.
Всё это время Садко спокойно наблюдал за происходящим, обмахиваясь шапкой. Наконец, решив, что время пришло, он поднял удочку, неспешно размотал шелковую леску, метко забросил крючок с грузилом на край плавающего гнезда и стал подтягивать ближе к «Соколу». Птица-алконост глядела на него внимательно, хвостом не помогала… но и не мешала, не отбивалась. Видать, поняла, что ее спасают.
Вислоусый купец в мокром кафтане с рыбьими кишками на вороте замахал руками и закричал что-то. Витослав тут же подхватил:
– Уходят! Они уходят!
Моряки-чужестранцы действительно резво принялись отгребать в сторону. Перестали грозно чирикать и бряцать оружием воины, зато испуганно вопили простые матросы, отмахиваясь от настырных птиц, что падали сверху, клевали и неуловимыми улетали прочь. Лишь когда враги отплыли на сотню локтей, последние чайки оставили преследование и направились к берегу. Над морской гладью установилась тишина, нарушаемая лишь удаляющимся скрипом в уключинах да мерными всплесками весел.
– Ча-як, ча-як! – крикнул вослед чайкам Витослав и поднял сведенные ладони в благодарственном жесте. – Доброго полета!
– Ки-яаааав! Ввааа! – тут же будто ответила ему алконост-птица.
Грозно вскинула крылья и принялась бить ими по багру, которым Садко теперь пытался подцепить гнездо, чтобы затащить на корабль.
– Стой! Не надо! – Витослав в ужасе схватился за голову. – Ты что делаешь, капитан?!
Садко перестал орудовать багром и непонимающе оглянулся на чародея.
– Так я ж помочь хотел. Можно под навес, вон, посадить ее. Прохладным шербетом отпаивать, опахалом обмахивать, пусть высиживает птенчиков своих по-царски.
– Э-э-э, нет! – Чародей выхватил из рук Садко багор. – Гнездо алконоста должно плавать в воде. В спокойной, тихой воде.
– А ежели ветер поднимется? – спросил Садко.
– Не поднимется, – проговорил Витослав и, перегнувшись через борт, оглядел птицу внимательно.
Та чуть качнулась, позволила взглянуть на яйца у себя под животом, под мягчайшими кипенно-белыми перышками.
– Пока птенцы не появятся на свет, не будет ветра над этими водами, – пояснил обаянник. – Непростой это штиль, алконоста чары.
Садко раздумчиво пожевал губу, размышляя. Купцы могли чуть выждать и вернуться за птицей, а если не купцы, то кто-нибудь еще… Приняв решение, капитан хлопнул по бедру ладонью и скомандовал:
– Спу-скаааай парус! Поплывем по течению, охраним диво-птицу! И «Соколик» пущай отдохнет.
* * *
Вот уж третий день Милослав вынужденно бездельничал. Корм-чему праздность давалась тяжело, в этом он во многом походил на воеводу Полуда. Решение караулить чудо-птицу, недвижно сидящую в плавающем гнезде, казалось пустой тратой времени. Но, раз капитан велел, значит, так надо.
Милослав, щурясь, глазел на горизонт, туда, где, по донесениям Нумы, упорно болтался давешний купечец. Чужаки ждали, что «Сокол» дивоптицу бросит да уйдет. Зря ждали.
Рядом встал Радята, лениво обмахиваясь пестрым восточным веером, который купил на одном из иноземных базаров. Покосившись на кормчего, повар тихо поинтересовался:
– Долго нам еще тут торчать-то?
– Как капитан скажет, так и двинемся, – бросил в ответ Милослав.
– Припасы могут закончиться. Вас, обжирал, кормить – та еще забота.
Кормчий легонько ткнул пальцем в пузо Радяты:
– Кто б говорил, братец.
Повар обиженно засопел, но высказаться ему Мирослав не дал, успокоительно хлопнув по плечу:
– Да знаю я, знаю, работа такая. Что там с харчами? Вина вдосталь?
– Вина – да. Воды, ясное дело, тоже. Зелени мало, да из живности только два барашка осталось. Куриц еще много, да вот беда, не несутся уже вторую неделю… О, может, у дивоптицы яйца отберем? Пробовал когда-нибудь иномирную яичницу?
Мирослав невольно хмыкнул, но тут же взял себя в руки и строго погрозил повару пальцем:
– И думать забудь! Ступай, давай. Я капитану доложу.
Радята пожал плечами и пошел прочь, а Милослав оглянулся на Садко, который беспечно что-то наигрывал на гуслях под своим навесом. С пресной водой-то у них и правда завсегда всё в порядке, а вот если с провизией станет туго, то придется заходить в порт раньше намеченного срока. Чудо-карта «Сокола» вела корабль вдоль берегов, высадок никто не намечал, но коли Садко решит завернуть в порт, карта все рассчитает и предложит новый путь.
Почитай, три года уже Милослав на «Соколе» ходит, а всё никак не привыкнет. Волшебный корабль его пугал, но не из-за отдельных чудесных свойств, а вообще – потому, что все «Сокол» делал сам, словно и не нужна ему никакая команда. Заставлял он Милослава чувствовать свою бесполезность и тем сильно смущал. Поставь на место кормчего какого-нибудь несмышленыша, типа Меля, так и тот со всеми заботами управится: и кораблем править сможет, и парус ставить, и морской путь прокладывать, и за порядком следить…
Откуда-то сверху ударил-протянулся за окоем тонкий солнечный луч. Нума снова развлекается, отгоняет чужаков, смеется. Что ж, чем бы ванара ни тешился…
* * *
Нума снова изнывал от скуки. Забирался на мачту, оглядывал горизонт и находил там одно и то же: неподвижную водную пустыню, узкую полоску земли да корабль иноземных купцов, что время от времени проходил вдали. Из людей обычных никто не сумел бы заметить его и уж тем более разобрать, чем вражья команда на палубе занята. Но то обычные люди, а не ванара!
Чтобы лютую тоску прогнать, Нума уже по головам пересчитал всех чужаков трижды, рассмотрел толком все весла и свернутые паруса, придумал морякам прозвища смешные: Рыбий Потрох, Толстый Краб, Желтый Мангоед… И, главное, отыскал в своем мешочке, запрятанном в глубине трюма, искусно ограненную хрустальную зачарованную линзу – для шалостей.
Не было у купцов чужеземных ванары, а подходить они боялись, вот и глядели на «Сокол» издали, прикладывая к глазам длинные трубки со стеклянным блеском в середине. Надеялись, что уведет Садко корабль прочь, устанет охранять гнездо алконоста, и вот тогда-а-а… Нума же ловил солнечные зайчики игрушкой своей, копил их в хрустальной глубине линзы, ждал, пока засмотрится враг и бдительность потеряет, и, шепча заветные слова, выпускал сияющий луч в цель.
Кто бы ни глядел в трубу на «Соколика», никто не мог устоять перед оружием Нумы! Будь то купец, капитан или простой матрос, жалили солнечные всполохи прямо в глаз, заставляли бросать трубку и руками смешно размахивать, за лицо хвататься и плясать на палубе. Тогда Нума хлопал себя по коленям и заливался отрывистым смехом, раскачиваясь туда-сюда, но корабль чужеземный поворачивал прочь и нырял за горизонт, а ванара вновь начинал зевать и маяться от безделья.
Кабы был он капитаном, нипочем бы не остался возле алконоста. В путь, в путь зовет сердце, а остановки и проволочки, ну какой с них толк? Да только Садко не такой, как Нума.
Со скуки дюжину раз за день подумывал ванара, как бы из хвоста птичьего перо на память вырвать. Или над Руфом шутил, мол, что это мокрой псиной снова запахло? Ой-ой, не скалься, большой пес, не пугай маленького Нуму, а то от икоты с мачты сверзится!
* * *
Варауграуруф из рода Бродяг, родившийся на острове Никоверан, подданный Ангамана, великий воин и опытный мореход, всё время проводил за тренировками, лишь изредка отвлекаясь, чтобы поглядеть на волшебную птицу.
Подобных диковин он ранее не видел, хотя на островах южного архипелага, откуда псоглавец был родом, пернатых с причудливыми расцветками хватало. С чего вдруг решили встать на месте, охраняя странную рукасто-крылатую птицу, то Варауграуруфу было неведомо, да и не особо он интересовался.
Будь его воля – зажарили бы ее уже давно да плавание бы продолжили. Впереди ждали неведомые земли, куда стремился псоглавец, и жгучее желание исследовать и покорять заставило его однажды собрать команду да покинуть родной остров.
Закончились тогда крахом великие намерения. Корабль разбился об острые скалы на северной оконечности архипелага Граумор, попав во внезапный свирепый шторм, который, казалось, наслал сам Золотой Бык. Минуло уже с полдюжины фаз черной луны с тех пор, но Варауграуруф все еще ночами не спал, ворочался и горько щерился в темноту. На край света, кррррай, самый крррай пошли они тогда, и что же?
На зубы скалам попались, на корм созданиям морским отправились, и лишь Варауграуруф выжил. Невкусным оказался, не приняла его соленая пасть морская, на камни выплюнула. Зато Садко принял, нашел почти бездыханного, на палубу затащил. Речи чужие Варауграуруф не разумел, и кабы не оказалось в команде «Сокола» чародея-обаянника, так и общался бы со спасителями языком жестов. Но Витослав наречие никоверанское знал, а потому толмачил, когда нужно.
«Ты не лакай, не лакай быстро так!» – Садко лично отпаивал спасенного псоглавца солоноватой вкусной водой под навесом. «Кусаться не будешь?» – смеялся будто, зубы заговаривал, а переводивший речь капитана Витослав тем временем повязки менял быстро и сноровисто. От имени «Варауграуруф» сначала Садко нос отгрыз, а потом и животом закусил, не подавился: «Руфом» стал называть. Быстрым, коротким именем, будто щенком неразумным был Бродяга. Или стал им, потеряв соратников и корабль… потому и принял псоглавец новое имя безропотно.
Невелика плата за гордыню. Золотой Бык учит, что жизнь подобна солнцу меж двух рогов. Идет по кругу, склоняясь то к доброму правому рогу, то к злому левому. Руфу некому было винить в своих бедах, он потерял всё, расплатившись за высокомерное желание стать лучшим мореходом из никоверян. И теперь для него началась новая жизнь, далекая от всего, к чему он привык. Приходилось учиться смирению и унимать свою природу. Он покорился судьбе и принял новый путь, а куда склонится солнце меж двух золотых рогов, покажет время.
Место в команде Садко ему нашлось быстро. Воевода Полуд, оценив мощное телосложение псоглавца и приметив под короткой шерстью белые росчерки старых шрамов, мигом опознал в нем воина, а потому предложил Руфу стать морским ратником. Тот, конечно же, согласился, хотя прежде, в юности, попросил бы высадить его на одном из островов архипелага, чтобы затем вернуться домой. Но теперь возвращаться не хотелось. В юности он ходил под чужими парусами, а в тот злополучный раз поднял свои. Поднял – и погубил всех. Пускай семья думает, что море приняло воина к себе. Лучше так, чем объяснять, отчего сгинула вся его команда, а сам он вернулся…
Со временем Руф всё же научился разбирать речь русичей, хуже было с разговорами. Псоглавцу давались лишь те звуки, от которых его длинный язык не заплетался и глотку не першило. На «Соколе» нового ратника шутливо прозвали «немым», но Варауграуруф, ставший Руфом, не обижался. В конце концов, общаться можно с помощью жестов и разных оттенков рычания, вот ими он чаще всего и пользовался. Как сейчас – рыкнув на назойливого зубоскала Нуму.
Правя лезвие топора, Руф косился на Витослава, что стоял рядом, у левого борта, глядя вниз, на чудо-птицу. Обаянник частенько носил ей угощения и всё пытался разговорить, но пока безуспешно. Время от времени он посматривал на Руфа и восторженно тыкал в сторону птицы пальцем, мол, смотри какая красота, да? Руф только бурчал в ответ, но мнения своего не высказывал, потому как никто его не спрашивал.
Путь смирения учит скромности.
* * *
Витослав исподтишка поглядывал на псоглавца со вполне понятным опасением. Огромный человекоподобный хищник, снятый со скал возле одного из южных островов, мог позариться на чудесного алконоста, которого Садко, слава Белобогу, решил-таки оберегать. Руф казался невозмутимым, но обаянника провести сложно, потому как звериную натуру он чувствовал и понимал превосходно.
Чародей навещал левый борт часто, стоял подолгу, жадно наблюдал за дивоптицей, носил лакомства, заговаривал… но безуспешно. Возможно, он не мог найти нужный тон голоса, чтобы алконост ему ответила. Будучи опытным обаянником, Витослав знал, что со временем можно найти нужный звук или жест, подобрать ключ к разуму любого зверя или птицы, но вот с иномирными существами он еще дела не имел.
Слишком многого он не знал. Да и никто не знал, если подумать. Даже Деян Скорый не наблюдал алконоста на кладке, а потому, как поведет себя чужемирное создание, когда вылупятся птенцы, Витослав мог только гадать. Может, спокойно улетит… а может, убьет своих защитников.
Рисковать чародей привык, особенно когда речь заходила о получении новых знаний. Избрав свой путь, он шел им легко и свободно. Пел вместе с ветром веселые песенки, зачаровывал птиц морских, узнавал от них новости и частенько получал в дар вкусную, только что пойманную свежую рыбу. А иногда и сам в ответ подкармливал, как давешнюю чайку, что сослужила в конце концов хорошую службу, позвав на помощь своих товарок от берега.
Изучению Белосветья отдавал он себя без остатка. В гнездо птицы Рух лазил, в пещеры фригалов с их страшными гирифтенами забирался. В пышных и влажных лесах южных островов находил страшных и огромных четырехногих ящеров и наблюдал за ними, сидя на месте несколько часов кряду. Ящеры, правда, чуть его не сожрали, когда он неловко потянул затекшую ногу и хрустнул веткой… но это все пустяки, спасся ведь! Зато сколько новых знаний получил, сколько потом страниц исписал в своей путевой книге о причудливой природе Белосветья!
Вот и сейчас Витослав рисковал, но ведь не просто так, а ради нового знания! К тому же он искренне верил, что алконост не причинит спасителям вреда.
Глядя на чародея снизу-вверх огромными глазами, птица едва заметно улыбалась розоватыми пухлыми губами… тоже ведь диво: птица, а с губами! Становилось от ее улыбки на душе у обаянника спокойно, и утверждался он в мысли, что ничто им не угрожает. Уверенность эта закрепилась в сердце рядом со жгучим желанием помочь чудесному существу, изучить его как следует и не допустить, чтобы причинили вред. Следить за тем же Руфом, например, чье племя всякое мясо уважало, к слову, не только птичье… Или за юрким Нумой, что слишком уж жадно поглядывает на серебристо-жемчужные перышки в хвосте у алконоста…
Настроения диволюдов Витослав чувствовал лучше человеческих, но сейчас они, несомненно, совпадали: все пребывали в нетерпении. Да, медленно тянулось время, будто в дреме, опутало «Сокола» паутиной одинаковых дней и ночей. Только что с того, что ропщут матросы? Что с того, что маются от жары и безделья? Чувствовал обаянник – совсем немного осталось.
Птица улыбалась ему и кивала. Правильно, мол, думаешь, правильно.
* * *
Непривычно рано пробудившись, Садко все утро провел под навесом, перебирая струны на гуслях. Пальцы будто иглами покалывало, наружу просилась новая мелодия. Пока не было в ней ни мотива, ни мыслей, только радостное волнение сердца и затейливые переливы-трели. Мелодия пришла к Садко накануне во сне, заставила ворочаться и половину ночи не находить себе места, выгнала из гамака, а потом из каюты – на палубу, едва первые лучи солнца показались над окоемом.
Много позже, когда отдельные звуки сплелись наконец под пальцами в единое целое, Садко медленно погладил струны, подтянул одну, звонко щелкнул другой и пошел к борту корабля, туда, где проводил дни напролет Витослав. Чародей глазел на алконоста, что на девицу красную, гостинцы ей носил, будто жениться собрался, но сейчас чародей куда-то отлучился, и капитан, выглянув за борт, медленно кивнул дивоптице, распахнувшей при виде его свои лазурные глазищи.
Только сейчас Садко сообразил, что она не так чтобы и велика размером, с попугая крупного. Странно, и отчего ему раньше казалось, что она много больше? Верно, оттого что лицо почти человечье?..
– Как здоровье твое? – спросил он степенно, а потом не выдержал, широко зевнул, чуть не вывихнув челюсть, махнул рукой и рассмеялся. Алконост склонила голову набок и внимательно поглядела на капитана. – Эх, думал, торжественно песню в дар тебе поднести, но – вишь? – не осилил. Подарю как подарится, со смехом и от души.
Устроился поудобнее на борту и тронул струны.
Заслушался Милослав на корме, позабыл о своем веере Радята, притих на мачте Нума, замер Руф, громко сглотнул и засопел от полноты чувств Мель. Полуд с Абахаем прервали потешный поединок, из-под палубы показался Витослав, а Каратан, Ждан и Новик с Бану бросили игру в кубаря, обернулись разом. Вся команда застыла, глядя на капитана.
Мелодия взлетела над «Соколом», обняла его крыльями невидимыми, наполнила сердца слушающих радостью. Была она полна и осторожным ожиданием, и бесшабашным весельем, твердила о чудесах, о волнах и солнце. Тоска по чему-то нездешнему и бескрайнему пронизывала ее насквозь, заставляла слушать, затаив дыхание и забыв себя.
Пробежала рябь по зеркалу воды, а никто и не заметил. Легкий ветерок поднялся, провел невидимой ладонью по макушкам моряков, зашептал в спущенном парусе и скрипнул канатами.
Когда замолчали гусли, алконост-птица вдруг улыбнулась и тихонько засмеялась, а Садко наконец-то сообразил, откуда, а вернее от кого, явилась ему во сне мелодия. Лицо иномирной птицы исполнилось сиянием, и ее крылья взметнулись, развернувшись над гнездом. И снизу, из-под белоснежного пуха, показались головы птенчиков. Были малыши смешные и неуклюжие. Издали походили не на птенцов настоящих, а на нелепую поделку кукольника, коему сказали «сшей птенчика», а он до того ни одной птицы не видал. Знал только, что она с крыльями и хвостом, вот и сшил человечков с ручками коротенькими и брюшком полосатым, потом приделал им крылышки и совсем куцые хвосты, ибо ниток цветных не хватило.
Топорща мокрые перышки на затылках, птенчики полезли на край гнезда, потянулись наверх, к Садко, и хором запищали. Алконост окружила их крыльями, чтоб не попадали в воду неразумные детки, вновь улыбнулась, засияла вся.
– Эй, ветер, что ли? – наконец заметил кто-то из команды.
– Да, други, – улыбнулся Садко, – народилась жизнь новая, вот и вернулся ветер.
Услышав добрые вести, команда «Сокола» сгрудилась у борта с радостными возгласами, а вперед всех, помогая себе локтями, протолкнулся чародей.
– Витослав, – обратился к нему Садко, – долго мы ждали, пока птенцы проклюнутся. Сколько еще осталось, пока они на крыло встанут?
Но обаянник, во все глаза таращась на птенцов, лишь руками развел да рассеянно ответил:
– Неведомо мне, прости.
Алконост-птица защебетала в такт посвисту ветра, будто старому другу обрадовалась, и замахала крыльями. Ей вторили семь малюток – запищали, запрыгали, часто трепыхая маленькими крылышками. Садко не выдержал, расхохотался, глядя, как детишки алконоста подпрыгивают и взлететь силятся. Вот глупыши! Где ж это видано, чтобы птенчики только вылупились, а уже на крыло становятся?..
Внезапно алконост оттолкнулась от гнезда и взмыла в воздух, разом поднявшись над головами Садко и команды «Сокола», взлетела вровень с Нумой, высоко над палубой. И один за другим, чудные и бесстрашные, едва обсохшие, встрепанные птенчики подпрыгнули, забили что было сил крыльями… и рывками, будто ветер баловался и подкидывал их на больших ладонях, полетели к матери. Садко засмотрелся на них, дивясь и улыбаясь.
А когда опустил глаза, увидал, как тонет гнездо алконоста. Быстро и неотвратимо, словно камней в него накидали.
– Ай-ай! – Радята кинулся было к багру, чтобы зацепить, удержать удачу, но запнулся, остановился, будто сам себя за шиворот поймал. Негодующе указал на Витослава: – Так вот почему чужеземцы пытались птичку нашу словить! Знали небось, что если птенцов дождаться, добычу потеряешь. А ты, Витослав, что ж нам не сказал, а?
Чародей, задрав подбородок, завороженно наблюдал за кружащими над кораблем алконостами и ответил небрежно, даже не обернувшись:
– Смуту сеять не хотел.
– Завсегда чародею нашему птицы да звери милее людей, – покачал головой Радята. – А мы вот удачи лишились.
– Вот чего-чего, а удачи мы точно не лишились, – усмехнулся Садко. – Все бы ворчать тебе.
Но на обаянника взглянул задумчиво, оценивающе. Похоже, не доверял капитану Витослав, раз утаил знания о гнезде алконоста. А коли утаил одно, кто скажет, что еще хитрый чародей на уме держит? Чем еще со старшим не делится? И неужто обаянник думал, что жажда наживы верх в душе Садко возьмет? Что знай капитан о секрете гнезда алконоста, не защитил бы птицу? Даже обидно. Надо бы поговорить с чародеем по душам, объяснить, что к чему…
Но сейчас Садко сердиться не желал – на сердце радость, ведь снова в путь можно отправляться!
– Прощай, алконост-птица! – прокричал он вверх. – Ежели больше не нужен тебе «Сокол», пойдем дальше, родная земля ждет!
В ответ раздался треск, будто ткань паруса огромного разошлась, завернулся в ракушечную спираль воздух, появилась прямо возле мачты большая круглая прореха, из которой подуло холодом. Нума вскрикнул и спрятался в «вороньем гнезде». Совсем рядом с ним в воздухе крутился зеркальный вихрь цвета перламутра, посреди которого виднелась лишь слепая чернота.
– Врата в Иномирье открылись, – пробормотал Витослав. – Дело воистину сделано. Алконост вывела птенцов, и теперь они все вместе домой возвращаются.
– В добрый путь! – Садко взмахнул рукой. – И за песню благодарю тебя! Не иначе, по доброте твоей из иного мира явилась она сюда! Сохраним!
В ответ запищали птенчики и нырнули один за другим в зеркальные врата. Раздался гром, молнии засверкали по краям прорехи, запахло грозой и свежестью… А птица-алконост, вместо того чтобы скрыться с птенцами, вдруг упала вниз и опустилась на борт рядом с Садко.
Повела крылом, и исчезли врата в Иномирье, будто и в помине их не было. Повела другим, и услышал Садко нежный и сильный женский голос:
– И тебе спасибо, капитан, за помощь твою. За то, что спас беззащитных. Вижу я, что сердце твое добротой наполнено.
– Ты говоришь? – изумился Садко. – Что же раньше молчала?
Соратники Садко недоуменно переглянулись, а алконост склонила голову к плечу, прикрыла глаза ресничками и продолжила, не разжимая губ:
– Что попусту говорить было? Теперь же время пришло. В долгу я пред тобой, Садко, и уже решила, как отблагодарить тебя.
– Милослав. – Садко обернулся к другу. – Не пойму я, что это птица говорит, а? Что за долг?
Кормчий нахмурился, с тревогой глядя на капитана.
– Садко, да тебе солнышко голову напекло, не иначе. Или сон подбирается, странное нашептывает. Молчит птица-то, ты о чем?
– Иным незачем слышать наш разговор, – в голосе алконоста послышалась усмешка. – Почто не веришь?
– Верю, верю… – Садко смешался, провел пальцами по лицу, стер капельки пота со лба. – Слышал я, что дивоптицы говорить умеют человеческим голосом, но чтоб так…
Витослав шагнул к Садко, пристально заглянул ему в глаза, цокнул языком и усмехнулся горько, будто обиженно:
– Значит, говорит с тобой алконост? Ты и впрямь ее слышишь?
Капитан лишь кивнул в ответ.
– Выходит, тебя выбрала она для беседы… Не меня… Ну, будет наука… – Чародей опустил взгляд, одернул пояс, пожевал губами, будто нужные слова подбирая. – Ты, Садко, один ее слышишь. Богатырские кони так с хозяевами разговаривают, да только алконост поумнее всякого дивоконя будет, мудростью может поделиться великой, так что слушай ее. Когда она говорит, слова прямо в голову к тебе приходят. Будто только она подумала, а ты ее мысли уже прочел.
– С чего это? Не умею я мысли читать!
– А ты тут ни при чем. Точнее, тебе для того и делать ничего не надо. Наводит она свои мысли прямо в голову тебе.
Садко перевел взгляд на птицу, терпеливо ожидавшую, пока люди закончат разговор, и почесал затылок.
– А мне тоже думать? Или…
– Говори, – прошептала птица беззвучно. – Мне нужно тебя слышать… мне приятно тебя слышать. Твой голос… он чудеса творить может. Как и мой. Помнишь, говорил тебе чародей, что песня моя черна и сильна? Может убить, может покалечить. Вот потому для остальных промолчу я, чтоб не навредить.
– Что ж ты сама от купцов не отбилась-то, коль голос твой столь грозен? – удивился Садко. – Али мы не вовремя на помощь подоспели? Если б задержались, убила бы всех?
– Вовремя вы подоспели. Еще немного, и пришлось бы мне самой погибать. Разметал бы ветер перья мои по морю, не явились бы дети мои на свет ни в этом мире, ни в том. Мы слабы, когда на гнезде сидим, яйца согреваем… Не было силы во мне для песни губительной. Только простым голосом могла кричать, смерть лютую готовясь принять. Если б не ты, Садко.
– Не только меня благодари, птица, – перебил капитан, оглядываясь по сторонам. – Всю команду благодари. И «Сокола». Все они защищали тебя и заботились. А я…
– Без тебя они не решились бы. – Птица плавно прошлась по высокому борту, вдруг протянула четырехпалую руку, спрятав когти, и провела теплыми пальцами по щеке капитана.
Садко не отшатнулся – показалось ему на миг, будто сама судьба ему улыбается.
– Мы, алконосты, всегда за добро добром платим. Потому и отправила я детей к родичам моим, а сама решила вот что: останусь с тобой и впредь помогать стану. Семь лет тебе служить буду, по году за каждое свое дитятко. Ем я немного, лишь фрукты. Жалую молоко да кисель… Не убудет с тебя. Коли примешь в команду, пригожусь тебе не единожды.
Садко оглянулся на свою разношерстную команду, а «Сокол» задрожал всем телом и заскрипел мачтой, затанцевав на мелких волнах.
– Что ж, будет нас дюжина теперь да алконост-птица, – проговорил Садко. – Принимайте, други дорогие! А тебе – добро пожаловать в команду… «Аля»! Так буду тебя величать, коли не против.
Алконост новое имя приняла, величаво кивнув. Пошли по морю белогривые волны, окреп ветер, а «Сокол» закачался, будто рвался в путь, переминаясь перед бегом. По велению капитана развернулся парус, и воодушевленный Садко вдохнул полной грудью соленый ветер.
Впереди ждали новые приключения. А уж будет ли алконост Аля подмогой или обузой… поглядим. Дружба новая проверяется дорогой и делами общими!
Будто подслушав его мысли, чудо-птица взмахнула крыльями, вспорхнула с борта, покружила, примериваясь, и осторожно опустилась Садко на плечо. Почувствовав щекой прикосновение мягких перьев, капитан улыбнулся.
