Еще до конференции в Ванзее Гиммлер назначил Одило Гло-бочника, руководителя СС и полиции дистрикта Люблина, организовывать систематическое умерщвление находившихся на территории генерал-губернаторства евреев. Необходимо было освободить гетто для депортированных с запада евреев. Эта акция получила название «операция «Рейнгардт». Глобочнику для ее осуществления предстояло оборудовать несколько лагерей. Гло-бочник был австрийским нацистом. Его ярый антисемитизм привел его однажды за решетку — в 1933 г. он был осужден за убийство еврея. После аншлюса Австрии его назначили гаулейтером Вены, но уже 30 января 1939 г. он был обвинен в валютных махинациях, снят с поста гаулейтера и переведен в войска СС. Гиммлер, однако, не терял его из виду и в ноябре 1940 г. назначил Глобочника на пост шефа полиции в Люблине. В 1940 г. Глобочник создавал компактную латифундию рабского труда еврейских чернорабочих, и в июле 1941 г. был возведен огромный концлагерь в Майданеке вблизи Люблина. Для проведения «операции «Рейнгардт» Глобочник привлек к работе многих бывших сотрудников печально известного «Т-4», включая Кристиана Вирта. И хотя эти люди получали жалованье в рамках осуществления программы, руководимой имперской канцелярией в Берлине, все распоряжения они получали от Глобочника. Почти все 20—30 эсэсовцев, поставленных на должности в нескольких спешно организуемых Глобочником лагерях, попали в эту категорию. Дело в том, что лагеря, за которые отвечал Глобочник, стояли в СС особняком. Все привлеченные им сотрудники были либо офицерами, либо младшими командирами СС. Основной штат охранников составляли сотрудники украинской вспомогательной полиции, многих из которых рекрутировали в лагерях военнопленных, после чего они прошли краткосрочные курсы, а уже потом поступили под начало Глобочника.

Для проведения «операции «Рейнгардт» было выделено три лагеря, в которых намечалось осуществление уничтожения евреев. Все упомянутые лагеря находились в отдаленных районах генерал-губернаторства западнее Буга, но были связаны железнодорожными линиями с другими частями Польши и в пределах относительно легкой досягаемости от главного гетто. Строительство первого из этих концлагерей, в Белжеце, было начато 1 ноября 1941 г. на участке уже существовавшего трудового лагеря. Работы проводились под надзором бывшего сотрудника «Т-4», который позже занял должность заместителя Кристиана Вирта, когда последнего в декабре 1941 г. назначили комендантом лагеря. Была сооружена и специальная железнодорожная ветка, которая вела от ближайшей железнодорожной станции непосредственно к лагерю. Выстроили здания для СС, бараки для небольшого числа долгосрочных заключенных, таких как сапожники, портные или плотники, обслуживавших эсэсовцев, а также казармы для украинской вспомогательной полиции. Газовые камеры представляли собой герметические деревянные постройки, снабженные трубами, через которые намечалось подавать выхлопные газы от автомобилей. Вирт избрал эту технологию, поскольку баллоны с чистой окисью углерода, широко применявшиеся в ходе осуществления программы эвтаназии, кроме того, что были в большом дефиците, могли вызвать подозрение у жертв, в случае, если бы те их заметили. К февралю 1942 г. все было готово для предстоящего умерщвления. Установки были опробованы на небольших группах евреев; первую партию составили как раз те рабочие-евреи, которые и сооружали газовые камеры. 17 марта 1942 г. в лагерь завезли первых депортированных, которые незамедлительно были отравлены. В течение последующего месяца были умерщвлены 75 000 евреев, включая 30 из 37 тысяч обитателей люблинского гетто, а остальные были доставлены из других областей генерал-губернаторства, включая Замостье и Пяски.

Ход транспортировки в Белжец не прошел мимо внимания доктора Зыгмунта Клюковского, дневник которого представляет собой хоть и не досконально точный, зато весьма выразительный отчет об обращении с еврейским населением Польши. 8 апреля 1942 г. он установил, что:

Вскоре после этого 2500 евреев были доставлены из Замостья; несколько сотен их застрелили прямо на улицах. Еврейские жители Щебжешина были в состоянии полной паники, они пытались отправить своих детей к полякам в Варшаву, подкупали поляков, чтобы те укрыли их. Перед отправкой депортируемых у их домов собирались толпы, жаждущие поживиться остававшимся имуществом. 8 мая 1942 г., пишет Клюковский, прибывшее в Щебжешин подразделение немецкой полиции открыло стрельбу по евреям, словно по дичи на охоте; они не щадили никого, ни женщин, ни детей. Клюковский пытался оказать раненым помощь, но ему объяснили: евреям всякую помощь оказывать запрещается, и его даже вынудили выставить вокруг больницы кордон, чтобы не допускать раненых евреев. «Как выяснилось, я поступил правильно», — отметил позже Клюковский: вскоре прибыла вооруженная автоматами полиция и обошла все здание в поисках евреев. И, судя по всему, если бы они хоть одного обнаружили, то Клюковского, да, вероятно, и кое-кого из персонала больницы, наверняка поставили бы к стенке. Картина зверской расправы глубоко запечатлелась в памяти врача, о чем свидетельствует его дневниковая запись:

Клюковский был потрясен поведением некоторых поляков, грабивших дома жертв, и даже хохотавших, видя, как расстреливают евреев. А потом немецкая полиция распорядилась, чтобы местный юденрат заплатил за боеприпасы, израсходованные в ходе расправы.

Вирт попытался спроектировать лагерь в Белжеце таким способом, чтобы ни у кого из прибывавших туда евреев не возникло и тени подозрения. Им объясняли, что этот лагерь — пересыльный и что им предстоит сначала пройти дезинфекционные камеры, а потом получить чистую одежду, их также заверяли, что все сданные на время дезинфекции ценности будут возвращены им. И сами газовые камеры выглядели как обычные душевые. Все эти идеи были заимствованы из деятельности «Т-4» в ходе осуществления программы эвтаназии, только в куда больших масштабах. Но отнюдь не все приговоренные к смерти поддавались на эти уловки. Жестокость, проявляемая к ним на каждом шагу, лишила многих евреев всяких иллюзий относительно своей участи. Еще один офицер СС, австриец по происхождению, Франц Штангль описал виденное им в Белжеце весной 1942 г.:

Сам Штангль впоследствии сыграл явно не последнюю роль в проведении «операции «Рейнгардт». Штангль, 1908 г. рождения, сын бывшего солдата, человека, тяжелого на руку, он вырос в провинциальной бедности и обучался специальности ткача. В 1931 г., пройдя подготовку, вступил в ряды полиции, участвовал в арестах членов нелегальной социалистической оппозиции в период диктатуры Шушнигга. Потом вступил в нацистскую партию и стал ее активным членом. После аншлюса Австрии к рейху в 1938 г. карьера его пошла вверх. Какое-то время спустя Штангля включили в состав руководства программой эвтаназии. Так он в 1940 г. оказался в Берлине. Здесь он познакомился с Кристианом Виртом, который и оформил его вызов в Белжец для участия в «операции «Рейнгард». По мнению Штангля, процесс уничтожения отличался явно недостаточной эффективностью. Газовые камеры в Белжеце были явно конструктивно недоработаны. Они постоянно выходили из строя, в результате обреченным на гибель приходилось мучиться без пищи и воды в течение многих дней, многие не выдерживали и умирали. В конце концов, даже у видавшего виды Вирта сдали нервы. В июне 1942 г. он приостановил доставку евреев, демонтировал деревянные постройки, а вместо них соорудил бетонные постройки с шестью газовыми камерами с суммарной пропускной способностью до 2000 человек. В середине июля они уже эксплуатировались; до середины декабря в лагерь регулярно прибывали составы с обреченными. К концу 1942 г. в лагере Белжец было зверски умерщвлено около 414 000 евреев из оккупированной Польши, но главным образом это были евреи из других частей Центральной Европы, доставленные в гетто в районе Люблина; по имеющимся данным, число убитых было значительно выше — до 600 000 человек.

Второй лагерный комплекс для проведения «операции «Рейнгард» был сооружен у деревни Собибор, где до этого времени располагался небольшой трудовой лагерь, в котором содержались женщины-еврейки. Строительство началось в марте 1942 г., но выбилось из графика, и Вирт назначил Франца Штангля комендантом строившегося лагеря с условием, что все работы будут завершены в запланированные сроки. К середине мая 1942 г. газовые камеры были готовы. Размещались они в кирпичном здании и были рассчитаны на 100 человек. Людей умерщвляли выхлопными газами автомобилей, нагнетавшимися снаружи через трубопровод. Лагерь Собибор во многом повторял лагерь в Белжеце: административные корпуса и пункт приема — непосредственно у железнодорожной ветки, а участок ликвидации в некотором отдалении, куда можно было попасть через узкий проход длиной 150 метров, прозванный «трубой». За зданием газовых камер находились ямы для трупов. От станции к яме была проложена узкоколейка, по которой на вагонетках доставлялись трупы тех, кто умер в дороге. Здесь был предусмотрен дежурный набор средств, целью которых было убедить доставленных в Собибор евреев в том, что они прибыли в обычный пересыльный лагерь. Но и здесь, как в Белжеце, это часто не срабатывало — эсэсовцы-охранники и в особенности охранники-украинцы оскорбляли и избивали жертв, заставляя их бегом миновать «трубу». Кое-кто из эсэсовцев натравливал на раздетых догола евреев собак. В целом, Штангль вполне справлялся с обязанностями коменданта лагеря, но, с другой стороны, ему было легче — в Собибор пригоняли для уничтожения куда меньше жертв, чем в Белжец. Тем не менее только за первые три месяца существования лагеря здесь истребили около 100 000 евреев из Люблина, Австрии, протектората Богемии и Моравии и «старого рейха».

Работы на главной железнодорожной линии приостановили транспортировку летом 1942 г. От летнего зноя спресовавшиеся под собственным весом тела в ямах позади участка ликвидации стали раздуваться, как это произошло в Белжеце, вызывая ужасное зловоние и привлекая стада крыс и других любителей падали. Эсэсовцы заметили, что вкус питьевой воды также изменился. Проведенные анализы подтвердили наличие трупного яда в колодцах. По распоряжению администрации лагеря была вырыта большая яма, заполнена дровами и подожжена; тела для сожжения сталкивались в огонь бульдозером. Работы по кремации проводились специально отобранными заключенными-евреями, которых впоследствии также уничтожили. Осенью 1942 г. железнодорожные работы были завершены, и поступление жертв возобновилось в октябре и продолжалось до начала мая 1943 г. Однажды прибыл состав с пятью тысячами узников Майданека, одетых в полосатую форму, еле живых от голода и издевательств. Газовые камеры в тот день вышли из строя, и прибывших заключенных держали в течение ночи под открытым небом. 200 человек тогда умерли от истощения или переохлаждения. Оставшихся в живых согнали в газовые камеры на следующий день. Другой транспорт прибыл в июне 1943 г. Эсэсовцы еще во Львове перед отправкой заставили всех заключенных раздеться — так, считали они, будет труднее сбежать. Но переезд затянулся, и в 25 из 50 товарных вагонов находились только трупы. Люди погибли от голода и жажды, и согласно показаниям одного из свидетелей, некоторые умерли еще в самом начале продолжавшегося почти две недели переезда.

Евреи имели с собой личные вещи. Их, как и одежду, изымали. Ценности конфисковывались администрацией лагеря, но очень многое оседало в карманах эсэсовцев-охранников и их подручных. Драгоценности вместе с извлеченными золотыми коронками отправляли в Берлин, где золото сортировали, а затем переплавляли в слитки, после чего оно попадало в Рейхсбанк, куда стекались драгоценности и золото со всей оккупированной Европы. В нейтральных странах золото обменивали на промышленные алмазы, необходимые для военных заводов. Начиная с августа 1942 г. сбором и доставкой золота и драгоценных металлов занималось главное управление экономики, во главе которого стоял Поль. Конфискация мебели и другого имущества, оставленного евреями, включая одежду, посуду, ковры, была возложена на ведомство Розенберга. Конфискованные вещи, если они представляли ценность, продавались на аукционах Германии. Согласно отчету ведомства Поля общая стоимость еврейского имущества, конфискованного в ходе выполнения «операции «Рейнгард» до 15 декабря 1943 г., составила около 180 миллионов рейхсмарок.

К этому времени в Собиборе было истреблено почти 250 000 жертв. Когда Гиммлер посетил лагерь в начале 1943 г., операция уже завершалась. Хотя партии в лагерь смерти уже не прибывали, администрация лагеря организовала прибытие специального состава из расположенного неподалеку трудового лагеря, чтобы рейхсфюрер СС имел возможность лично убедиться, как функционирует смертельный конвейер. И Гиммлер остался доволен увиденным, 28 эсэсовцев, включая Вирта, Штангля и других старших офицеров, удостоились поощрений. Рейхсфюрер СС также распорядился о проведении соответствующих приготовлений к закрытию лагерей и уничтожении всех следов их деятельности, как только последние партии узников будут истреблены. Собибор намечалось преобразовать в хранилище боеприпасов, захваченных у Красной Армии. Также намечалось руками чернорабочих-евреев возвести новые постройки. Тем временем кремация трупов жертв продолжалась усиленными темпами. Евреи из группы строительных рабочих, многие из которых были из числа советских военнопленных, прибывших в лагерь 23 сентября 1943 г., сформировали сплоченную, дисциплинированную группу, поняли, что они обречены. И решили готовить массовый побег. 14 октября 1943 г. им удалось обмануть значительную часть персонала лагеря из числа эсэсовцев и их украинских прислужников, расправиться с ними при помощи ножей и топоров, не привлекая внимания охранников на сторожевых вышках. Восставшие заключенные перерезали телефонные провода и обесточили территорию. Но когда они попытались прорваться через главные ворота, украинские охранники открыли огонь из автоматов, убив многих из них; другим удалось бежать через обесточенное ограждение. Часть бежавших подорвались на минах за ограждением, но свыше 300 человек из в обшей сложности 600 узников сумели убежать (все те, кто не сумел, были расстреляны на следующий день). 100 беглецов были схвачены и убиты почти сразу же после побега — СС и полиция организовали операцию по поимке бежавших, была задействована даже авиация. Но остальные все же сумели скрыться и позже нашли способ вступить в партизанские отряды. Вскоре после этого прислали новую партию заключенных-евреев на проведение демонтажа лагеря. Прежние здания были снесены, посажены деревья, построена ферма. По завершении работ евреям было приказано лечь на решетки, унесшие жизни сотен тысяч их собратьев, и охранники методично расстреляли их одного за другим. После декабря 1943 г. в лагере никого не осталось, и все следы зверств исчезли.

Третий по счету из лагерей проведения «операции «Рейнгард» был расположен в Треблинке, к северо-востоку от Варшавы, в отдаленной лесистой местности в тупике однопутной железнодорожной ветки, ведущей в старый карьер от железнодорожной станции Малкиния на главной железнодорожной линии Варшава—Белосток. Весной 1941 г. немецкие оккупанты устроили около карьера трудовой лагерь. Заключенные занимались заготовкой песка, используемого при приготовлении бетона для укреплений на тогдашней советско-германской границе. Год спустя руководство СС выбрало этот участок для создания нового концлагеря. Строительство началось в начале июня 1942 г. За ходом строительных работ следил Рихард Томалла, офицер СС, строивший Собибор. К тому времени, когда было начато строительство в Треблинке, концлагеря в Белжеце и Собиборе уже вовсю действовали, и Томалла попытался обобщить уже накопленный опыт. На строительные работы были брошены рабочие-евреи; многие из них были застрелены эсэсовцами за провинности, допущенные в ходе работ. Они соорудили железнодорожную ветку и станцию, откуда прибывавших евреев направляли в помещение, где они должны были раздеться, находившееся рядом с гетто, где проживали долгосрочные заключенные. Уже раздетых заключенных гнали по огражденной и узкой дорожке (прозванной эсэсовцами «дорогой на Небеса») к большому, тщательно замаскированному кирпичному зданию. Здание включало три газовые камеры, в которые жертв гнали с криками и проклятиями. Жертв умерщвляли при помощи выхлопных газов от дизельных двигателей, подаваемых по трубопроводу. Позади здания располагались ряды канав, 50 метров длиной, 25 метров шириной и 10 метров глубиной, вырытых экскаватором. Специальные группы заключенных вывозили на вагонетках тела и сваливали их в канавы. Когда канавы наполнялись трупами, их сверху забрасывали землей.

Как и в Собиборе, прибывавшим в Треблинку евреям говорили, что они якобы прибыли в пересыльный лагерь и что после дезинфекции и помывки в душе получат чистую одежду и личные вещи, включая ценности. Первоначально сюда прибывало ежедневно около 5000 евреев, но в середине августа 1942 г. темпы истребления увеличились, а к концу августа 1942 г. Треблинка поглотила 312 000 евреев, не только из Варшавы, но также из Радома и Люблина. И это менее чем 2 месяца спустя после отравления первой партии в лагерь 23 июля 1942 г.! Первый комендант лагеря, Ирмфрид Эберль, австриец по происхождению, врач по специальности, участвовавший в проведении программы эвтаназии, изъявил желание увеличить число умерщвленных в любом лагере. В пути следования, в особенности в жару, многие из евреев умирали из-за духоты в плохо проветриваемых вагонах, от жажды и антисанитарии. Число погибших в пути превышало все мыслимые пределы. Оскар Бергер, прибыв составом 22 августа 1942 г., упоминает о «сотнях тел, лежащих вокруг» на платформе, «груды узлов, предметов одежды, чемоданов, все вперемешку. Солдаты СС, немцы и украинцы, стоя на крышах бараков, без разбора палят в толпу. Мужчины, женщины и дети падают, обливаясь кровью. Стенания и вопли, хоть уши затыкай». Оставшихся в живых чуть не бегом гнали до газовых камер охранники СС, поторапливавшие их плетками и железными прутьями. Чтобы заглушить крики, эсэсовцы организовали оркестр, исполнявший разухабистые шлягеры тех времен. Временами прибывало столько людей, что газовые камеры не вмещали всех, как это произошло с составом, прибывшим 22 августа 1942 г., когда эсэсовские охранники стали расстреливать евреев прямо у здания, где осуществлялась регистрация прибывших. Но и это не помогало, и составы в течение многих часов, а иногда и дней, стояли на жаре. Многие из прибывших погибали от жажды, теплового удара или просто задыхались. Оборудование газовых камер часто портилось, иногда это случалось даже при заполненных людьми камерах, и жертвы порой несколько часов ждали окончания ремонта. Канавы заполнялись, а вырыть новые было не так-то просто, так что негде было предать земле тела отравленных газом несчастных.

Эберль и его подчиненные в огромных количествах присваивали имущество убитых евреев; принадлежавшие им золото и деньги, как рассказывали, кучами лежали вместе с огромными грудами одежды и чемоданов, которые не успевали обработать. Украинские охранники, которых тоже не успели разместить, окружили лагерь палатками, в которых развлекались с местными проститутками. Эберль, по словам очевидцев, заставил еврейскую девушку раздеться догола и в таком виде танцевать перед ними. Потом и ее расстреляли. Слухи о творимых безобразиях дошли до Глобочника и Вирта, оба однажды нежданно-негаданно нагрянули в Треблинку. Эберль тут же был отстранен от должности. В августе 1942 г. Вирт был назначен генеральным инспектором трех концлагерей — Собибора, Треблинки и Белжеца, в его задачу входило упростить процесс умерщвления. В начале сентября он передал полномочия Францу Штанглю, коменданту Собибора. Штангль тут же стал насаждать свои порядки. В безукоризненно подогнанной одежде, в белоснежной куртке, темных брюках и высоких сапогах, он обычно появлялся со стеком в руках, хотя никогда не пользовался им по прямому назначению; он вообще предпочитал не принимать участия в актах насилия. Штангль соорудил фальшивую железнодорожную станцию с расписаниями поездов, окошками для продажи билетов и вокзальными часами. Он разбил сады, построил новые бараки и кухни — и все лишь ради того, чтобы ввести прибывавших жертв в заблуждение: мол, вы не где-нибудь, а в самом настоящем и вполне приличном пересыльном лагере. Обычно он стоял между нижним и верхним лагерями, наблюдая за раздетыми догола узниками, которых прогоняли по «дороге к Небесам», воспринимая их, как впоследствии сам признавался, исключительно как «груз», но не как человеческих существ. Время от времени Штангль отправлялся домой к семье. Он никогда не рассказывал супруге, чем занимается, и она не сомневалась, что ее муж-строитель.

А в лагере продолжались акты садистского насилия. Еврейских рабочих постоянно избивали, а когда оканчивался их срок пребывания, без долгих разговоров расстреливали на глазах у тех, кто был прислан им на замену. Охранники из украинской вспомогательной полиции постоянно насиловали молодых евреек, а один из них, Иван Демьянюк, следивший за евреями, входившими в газовые камеры и запускавший дизельный двигатель снаружи, по рассказам очевидцев, отрезал уши и носы пожилым евреям, перед тем как втолкнуть их в газовую камеру. В сентябре 1942 г. один заключенный, житель Берлина Меир, который фактически был аргентинским гражданином, прирезал одного эсэсовца прямо во время переклички. Срочно вызвали Вирта; он распорядился казнить 160 человек в качестве меры устрашения и в отместку за убийство офицера СС и вдобавок на трое суток лишил заключенных пиши и воды. Описанный инцидент не прервал поток жертв в газовые камеры. В первые месяцы 1943 г. составы прибывали неравномерно, но к концу июля 1943 г. небольшое число рабочего персонала лагеря поняло, что объем работы уже не тот, что прежде. Еще весной 1942 г. Гиммлер распорядился, что тела умерщвленных надлежит отрыть и сжечь с целью устранения следов планомерного физического уничтожения людей. Глобочник противился выполнению этой политики, кроме случаев очевидной необходимости и по другим причинам, как это имело место в Собиборе. Как рассказывали, он заявил, что, дескать, вместо того, чтобы выкапывать тела, им следовало бы в память о нами содеянном бросить в эти канавы бронзовые таблички, удостоверившие, что именно мы, а не кто-нибудь имел достаточно мужества совершить это и выполнить эту гигантскую задачу.

В декабре 1942 г., однако, кремации начались в Хелмно и Бел-жеце, а в апреле 1943 г. и в Треблинке. Гиммлер принял решение об упразднении лагерей, поскольку подавляющее большинство обитателей еврейских гетто в Польше было уничтожено. К концу июля 1943 г., после четырех месяцев работы, задача по выкапыванию и кремации приблизительно 700 000 трупов, кое-как присыпанных землей в огромных канавах, была близка к завершению. Теперь в Треблинку составы прибывали лишь изредка. А рабочий персонал лагеря понял, что скоро настанет их черед отправиться в газовые камеры. В обеих частях лагеря возникли подпольные группы сопротивления, и хотя план согласования действий в конечном итоге не сработал, 2 августа 1943 г. им удалось поджечь часть лагеря, завладеть оружием и дать возможность почти половине из 850 своих товарищей прорваться через ограждение и спастись. Выглянув из окна, Штангль внезапно увидел евреев за лагерным проволочным ограждением. Так как они не успели перерезать телефонные провода, Штангль сумел вызвать силы подкрепления. Восставшим не удалось захватить достаточно оружия и боеприпасов, и 350-400 погибли в неравном бою с эсэсовскими охранниками СС, из которых погибло лишь десять. Из сбежавших узников примерно половину схватили сразу же после побега, а остальные смогли затеряться в близлежащих лесах; сколько из них выжило, неизвестно. После пожара уцелело единственное кирпичное здание, в котором размещались газовые камеры.

Штангль первоначально намеревался восстановить лагерь, но три недели спустя он был вызван к Глобочнику, который приказал ему немедленно закрыть лагерь и поделился новостью о том, что его самого переводят в Триест на борьбу с партизанами. Вернувшись в лагерь, Штангль упаковал вещи, после чего собрал всех остающихся евреев-чернорабочих, потому что, как он заявил впоследствии без малейшего следа иронии, «я хотел сказать им «до свидания». С некоторыми даже попрощался за руку». После его отбытия все они были расстреляны. Надо сказать, что восстания в Собиборе и Треблинке лишь укрепили веру Гиммлера в то, что евреи, где бы они ни находились, представляют собой угрозу безопасности рейха. Число узников двух упомянутых лагерей было относительно небольшим, кроме них в трех трудовых лагерях в районе Люблина, входивших в зону проведения операции «Рейнгардт», содержалось около 45 000 евреев, включая женщин и детей — в лагерях Травники и Понятово. Кроме того, огромное число евреев содержалось в концентрационном лагере Майданек в непосредственной близости от Люблина. Гиммлер решил, что все они должны быть немедленно уничтожены. В тщательно разработанной операции чисто военного характера под кодовым названием Erntefest («Праздник урожая») тысячи служащих полиции, СС и войск СС окружили лагеря, где узников-мужчин уже бросили на рытье траншей. Предварительно им объяснили, что речь идет о сооружении противотанковых рвов и других оборонительных сооружений. Прибыли перечисленные подразделения и заставили всех узников раздеться догола, затем спуститься в траншеи, где они были расстреляны. Подпольная группа сопротивления в лагере Понятово захватила здание барака и открыла огонь по СС, но немцы подожгли бараки, и находившие там евреи погибли в огне. В Майданеке отобрали всех заключенных-евреев и вместе с другими собранными из небольших трудовых лагерей в районе Люблина евреями доставили к заранее вырытым траншеям, заставили раздеться догола и расстреляли. Поскольку траншеи были уже частично заполнены, вновь прибывших заставили лечь поверх трупов, а потом расстреляли. Истребление людей, начавшееся около 6 часов утра, продолжалось до 5 часов вечера. Всего за один день погибло около 18 000 евреев. В Травниках и Майданеке по распоряжению коменданта на полную мощность включили громкоговорители, и в лагере целый день гремели танцевальные ритмы — необходимо было заглушить треск автоматных очередей и предсмертные вопли жертв. В общей сложности в ходе проведения операции «Праздник урожая» было истреблено 42 000 человек.

Сегодня уже ничто не напоминает о проведении в лагерях «операции «Рейнгардт». После восстания узников оставшиеся в Треблинке здания были снесены, земля вокруг засеяна травой, были посажены цветы и деревья, а кирпич от разобранного здания газовых камер пустили на постройку небольшой фермы для украинцев, с которых взяли обязательство убеждать всех, что они живут там вот уже несколько десятков лет. Однако местные поляки знали о происходившем. Летом 1944 г. кто-то пустил слух, что там погребены евреи, у которых немцы не успели вырвать золотые зубы, и что их хоронили в одежде, так что в карманах могли остаться и драгоценности. В течение нескольких месяцев толпы крестьян и сельскохозяйственных рабочих рыскали по местности в поисках захороненных сокровищ. И когда 7 ноября 1945 г. член польской государственной комиссии по расследованию военных преступлений посетил участок Треблинки, он обнаружил массу вооружившихся лопатами мародеров, пытавшихся отрыть золото евреев. Кое-кто из них даже пытался руками разгрести песок; попадавшиеся им полуразложившиеся конечности и кости они просто отбрасывали в стороны, словно это мусор, а не человеческие останки. Этому святотатству был положен конец, лишь когда польские власти распорядились возвести на территории лагерей временный мемориал и выставить охрану.

Согласно донесению, посланному Эйхманом 11 января 1943 г. и перехваченному британскими спецслужбами, число евреев, убитых в лагерях в ходе «операции «Рейнгардт» к концу предыдущего года составило почти 1 250 000 человек. Более полный список всех «эвакуированных» или «пропущенных через лагеря на Востоке» евреях был составлен по распоряжению Гиммлера его «учетчиком» Рихардом Корхером 23 марта 1943 г.; в нем фигурирует цифра в 1 873 539 человек, правда, сюда включены и евреи, умерщвленные вне лагерей оперативной зоны «операции «Рейнгардт». Сокращенная версия донесения, включающего уже обновленные данные до 31 марта 1943 г. и напечатанного крупным шрифтом специально для близорукого и никогда не надевавшего очки Гитлера, была представлена фюреру в канун его 54-летия 19 апреля 1943 г. Согласно современным оценкам общее число евреев, убитых в Белжеце, Собиборе и Треблинке, находится в пределах 1 700 000.

Завоевание Польши и победа над Францией, возвращение Эльзаса и Лотарингии привели к созданию на присоединенных территориях новых концентрационных лагерей, таких как Штуттгоф под Данцигом в сентябре 1939 г. (под местным управлением до января 1942 г.), Натцвейлер в Эльзасе в июне 1940 г. и Гросс-Розен в Нижней Силезии в августе 1940 г. (первоначально как филиал концлагеря Заксенхаузен). Другой лагерь был организован в апреле 1940 г. на месте прежнего сборного пункта пересылаемых на принудительные работы под городком Освенцим (по-немецки — Аушвиц, Auschwitz), на территории, которая к этому времени уже стала частью Великогерманского рейха. Он был предназначен для содержания политических заключенных-поляков. 4 мая 1940 г. комендантом лагеря был назначен бывший фрейкоровец и служащий лагерей в Дахау и Заксенхаузене Рудольф Хёсс. В своих мемуарах Хёсс жаловался на низкий уровень подготовки вверенного ему личного состава и нехватку поставок всего необходимого, включая продовольствие и строительные материалы. Не без гордости Хёсс записал в дневнике, что, дескать, не получив достаточного количества колючей проволоки для сооружения лагерного ограждения, вынужден был воровать ее на других участках; сталь он раздобыл на старых полевых укреплениях; приходилось даже угонять позарез нужные грузовики. Кастрюли для приготовления пищи приобретались за 90 километров от Освенцима. Тем временем стали поступать заключенные; 14 июня 1940 г. прибыла первая партия, после сортировки они находились в карантине, а затем пересылались в другие лагеря. Большинство из них, пока они находились в Освенциме отправили на строительные работы. Но вскоре Освенцим стал постоянным лагерем для польских политических заключенных, число которых доходило до 10 000 человек. Над входом Хёсс разместил сводчатую арку из кованого железа со словами «Arbeit macht frei» («Работа делает свободным»), этот лозунг был позаимствован им из Дахау.

В ноябре 1940 г. Гиммлер поставил коменданта лагеря в известность, что «Освенцим должен стать сельскохозяйственной опытной станцией для восточных территорий. Должны были быть сооружены огромные лаборатории и питомники. Здесь должны проводиться опыты со всеми видами разведения растений». Лагерь продолжал расширяться и после начала осуществления операции «Барбаросса». 26 сентября 1941 г. Гиммлер распорядился возвести огромный по площади новый лагерь в Бже-зинке (по-немецки — Биркенау; Birkenau) в двух километрах от основного лагеря Освенцим. Новый лагерь был запланирован для содержания советских военнопленных и использования их на различных работах, включая строительные. По расчетам Гиммлера их должно было быть не менее 200 000 человек, хотя пресловутым расчетам так и не суждено было стать реальностью. В октябре 1941 г. в Освенцим прибыли 10 000 советских военнопленных. Хёсс разместил их отдельно от других заключенных основного лагеря и использовал их на строительных работах при возведении нового лагеря в соседней Бжезинке, однако он посчитал их слишком слабыми и истощенными для тяжелых физических работ. «Они умирали как мухи, — позже отметит он в своем дневнике, — в особенности зимой. Не раз были зафиксированы и случаи людоедства. Я сам помню... как однажды наткнулся у груды кирпичей на трупы русских со вспоротыми животами и удаленной печенью. Они были готовы убить друг друга за кусок хлеба... Это были уже не люди. Они превратились в животных, постоянно ищущих пропитание». Но, судя по всему, Хёссу и в голову не приходило обеспечить их этой самой пищей. В результате к весне 1942 г. из 10 000 осталось лишь несколько сотен человек.

Новый лагерь в Освенциме-Бжезинке был братом-близнецом другого трудового лагеря для советских заключенных, расположенного восточнее города Люблина, который был неофициально известен как лагерь Майданек. Но проект не удался, и лагерь крайне редко достигал одной пятой от проектной пропускной способности (от еще более грандиозных планов — разместить здесь в будущем до четверти миллиона узников быстро отказались). Вместо запланированных 50 000 советских заключенных прибыли всего 2000, их и использовали для постройки лагеря. По мере укрупнения Майданек исполнял множество функций: здесь содержались не только военнопленные, но и участники польского сопротивления, заложники, депортированные, а позже сюда из других лагерей свозили страдавших заболеваниями заключенных для последующего умерщвления. В лагере имелось множество самых различных мастерских и даже небольших фабрик, но лагерному начальству никак не удавалось интегрировать их в систему военного производства Германии, а труд евреев здесь рассматривался главным образом как одно из средств истребления их — непосильная работа при минимальных рационах. Когда Гиммлер решил ускорить темп геноцида евреев в июле 1942 г., в Майданеке соорудили 7 газовых камер, из которых, как минимум, 3 использовались уже к сентябрю 1942 г. Приблизительно 50 000 евреев были отравлены в них выхлопными газами в течение последующих месяцев. Кроме того, после восстания в Собиборе, 18 000 евреев были расстреляны в лагере в рамках операции «Праздник урожая». В целом планировалось уничтожить в Майданеке 180 000 человек, в т.ч. 120 000 евреев, причем не только из района Люблина, но и из более отдаленных регионов, включая Западную Европу. То, что Майданек оставался относительно небольшим, отчасти объяснялось недостатками управления. Администрация лагеря вскоре стала притчей во языцех из-за прочно укоренившейся коррупции и немыслимой жестокости. Два коменданта лагеря, Карл Отто Кох и Герман Флорштедт, не только расхищали имущество в особо крупных размерах, но и полностью пренебрегали исполнением своих административных обязанностей, предпочитая проводить в жизнь распоряжения с помощью одного только террора. В конечном счете, оба зашли слишком далеко даже для Главного управления имперской безопасности и были арестованы и казнены. Их преемник, Макс Кегель, в 1920-х гг. был осужден за растраты и мошенничество и был немногим лучше своих предшественников. Многие из охранников были хорватами и румынами, отличавшимися низкой исполнительской дисциплиной. Их жестокость к заключенным-евреям была печально известна. Будучи неорганизованным, плохо управляемым лагерем, Майданек никогда не достигал первоначально запланированного потенциала в роли многоцелевого лагеря труда и истребления. Подобных успехов — при условии, что здесь будет уместным понятие «успех», — вне сомнения, смог добиться лишь Освенцим.

Освенциму была уготована роль стать действительно самым крупным центром уничтожения в мировой истории, куда более крупным, чем даже Белжец, Собибор и Треблинка. Гиммлер, вызвав к себе Хёсса, согласно воспоминаниям последнего, это было летом 1941 г., хотя куда вероятнее, что он предстал перед рейхсфюрером СС в самом конце года или даже в начале 1942-го, заявил коменданту лагеря, что, поскольку существующие «фабрики смерти» на востоке недостаточно производительны для обеспечения надлежащего исполнения окончательного решения еврейского вопроса, он определил именно Освенцим в качестве дополнительного центра по причине удобного расположения и относительной отдаленности от крупных городов. Вскоре после этого прибывший в Освенцим Эйхман обсудил планы более детально. Принимая во внимание, что лагеря, действовавшие в рамках «операции «Рейнгардт», были сооружены для истребления польских евреев, функция Освенцима, вероятно, будет заключаться в истреблении евреев, доставленных сюда из остальной оккупированной Европы — т.е. из Германии, имперского протектората Богемии и Моравии и таких стран, как Франция, Бельгия и Голландия. Изначально методы, используемые в Освенциме, отличались от таковых в других лагерях. На первых порах действовали по наитию, импровизировали, но вскоре все превратилось в систему.

Так, в июле 1941 г. команда заключенных под охраной эсэсовских конвоиров занималась дезинфекцией одежды с помощью газообразного пестицида, известного как «Циклон-Б», главный элемент которого составляла серная кислота. И совершенно случайно забредшая в помещение кошка мгновенно погибла от газа. Один из охранников смекнул, что данный химикат мог оказаться полезным и для умерщвления людей. Идея эта уже рассматривалась «специалистами» из «Т-4» в 1939 г., но тогда была отклонена как непродуктивная; теперь же за нее ухватилось лагерное начальство. В начале сентября 1941 г. средство было испытано на группе из примерно 600 советских военнопленных, за месяц до этого классифицированье комиссией гестапо как «фанатические коммунисты», и на еще одной группе 250 больных узников лагеря. Их отвели в подвал «блока II» главного лагеря и отравили газом. Позже в этом же месяце эксперимент повторили с группой в 900 здоровых пленных красноармейцев в лагерном морге. Хёсс впоследствии описывал процесс отравления газами. Людей сгоняли в помещение, наглухо закрывали герметические двери и через отверстия в крыше кидали порошок «Циклон-Б». Под воздействием тепла человеческих тел порошок быстро превращался в ядовитый газ. «Какое-то время спустя, — вспоминал Хёсс, — доносилось странное гудение. После того как высыпали порошок, слышались крики «Газ!», затем страшный рев, вопли, и заключенные, понимая, что они в ловушке, изо всех сил молотили в двери. Но двери выдерживали». Все заключенные погибли. После следующего визита Эйхмана в лагерь было принято решение систематически использовать газ. Но морг лагеря располагался в непосредственной близости от административного корпуса, так что предсмертные крики советских военнопленных вполне могли быть услышаны персоналом. И Хёсс решил, что отравление газом следует проводить подальше от главного лагеря в Освенциме-Бжезинке. Вскоре соорудили две временные газовые камеры, известные как Бункер I и Бункер П, или «красный дом» и «белый дом». Первые жертвы нашли там смерть 20 марта 1942 г.

По прибытии в лагерь выжившие депортированные евреи под лай собак и окрики охранников-эсэсовцев выстраивались в конце запасного товарного пути, а позже на наклонной платформе, ведущей от железной дороги и примыкающей к лагерю. После этого их подвергали «отбору». «Процесс отбора, — впоследствии вспоминал Хёсс без намека не стеснение, — ...был сам по себе богат на события». Отбор проводился врачами из СС, которые задавали евреям сразу по прибытии вопросы и подвергали весьма поверхностному медосмотру. Те, кто был моложе шестнадцати, матери с детьми, больные, ослабленные и пожилые люди отправлялись налево, погружались на грузовики и отвозились непосредственно к газовым камерам. Разумеется, им говорилось, что речь идет о помывке в душевых и «дезинфекции». Семьи, сообщал Хёсс, не хотели разлучаться и поэтому «иногда требовалось применить силу для наведения порядка». Здоровых мужчин и женщин доставляли в лагерь, где их регистрировали и делали татуировку с регистрационным номером на левой руке. Такие почти во всех составах составляли меньшинство. В главном и трудовых лагерях периодически проводились «отборы» в целях устранения неработоспособных. В отличие от многих из вновь прибывших, эти жертвы знали то, что ожидало многих из них; поэтому нередки были ужасные сцены — люди рыдали, просили пощадить их или даже оказывали физическое сопротивление при попытке втащить их в газовую камеру.

Отобранные и приговоренные тем самым к смерти строем следовали к газовым камерам. Эти два бункера имели вместимость 800 и 1200 человек соответственно. В течение 1942—1943 гг. способы умерщвления газами в Освенциме-Бжезинке были существенно расширены и усовершенствованы. В Бжезинку доставили специально разработанную газовую камеру, такая же была заказана и для главного лагеря в октябре 1941 г., кроме того, построили и ввели в действие еще 3 крематория. Теперь их было уже четыре: «крематорий I, II, III и IV». В июле 1943 г. две газовые камеры в главном лагере были закрыты (одна вышла из строя, другую решили законсервировать). Была запланирована постройка новых газовых камер, но их так и не построили. Все новые крематории были расположены в отдалении от бараков заключенных и замаскированы деревьями и кустами. Два из них эсэсовцы называли «лесными крематориями». Между мартом и июнем 1943 г. закончили сооружение новых газовых камер. Группами примерно в 200 человек подвозили к крематориям II или III сразу же после «отбора» и там убивали выстрелом в затылок. Большие группы заключенных отравляли газом. Газовые камеры обычно располагались ниже уровня земли и были замаскированы под обычные душевые. Они были снабжены герметическими дверями с глазком. Отобранным для умерщвления евреям велели пройти к раздевалкам, затем в душевые для дезинфекции. «Самым основным было убедить людей в рутинности происходящего», — позже излагал Хёсс. Заключенные-евреи из специальной группы также находились вместе с теми, кого направляли на умерщвление, в их задачу входило помогать людям раздеваться и убеждать их в том, что, дескать, это обычная процедура, которой подвергаются все вновь прибывшие. Однако были случаи, когда люди догадывались, что их ждет, и впадали в истерику или гнев. Таких «укрощали» выстрелом в затылок. Но многие, даже понимая, что настали их последние минуты, сохраняли спокойствие. Матери иногда пытались спрятать младенцев в грудах одежды. Дети иногда плакали, но большинство «входя в «душевые» смеялись или тормошили принесенные с собой игрушки», как отмечал Хёсс. Иногда евреи обращались и к нему, поскольку он часто стоял тут же, следя за ходом процесса. «Одна женщина приблизилась ко мне, — вспоминал он, — и, указав на своих четверых детей, прошептала: “Как вы можете убивать таких красивых, чудесных детей? У вас что, нет сердца?”»

Как только жертвы оказывались в газовой камере, стоящие на железобетонной крыше эсэсовцы через четыре отверстия спускали на веревках канистры с гранулированным «Циклоном-Б» в особые сетчатые емкости, где гранулы под воздействием температуры человеческих тел испарялись в ядовитый газ. Примерно 20 минут спустя канистры снова вытаскивались, а газовая камера проветривалась, после чего туда входили заключенные-евреи из специальной группы и перетаскивали тела погибших в соседнее помещение, где у трупов вырывали золотые зубные коронки или протезы, снимали с пальцев кольца, состригали волосы у женщин. Когда все было готово, трупы помещали в лифт, подававший их к крематорию на первом этаже, где они сжигались до пепла. Остатки костей перемалывали, и вместе с пеплом они использовались в качестве удобрения или просто высыпались в расположенных поблизости соседних лесах или же в ручьи. Все лагерное оборудование, в т.ч. и газовые камеры, разрабатывалось, изготавливалось и поставлялось эрфуртской фирмой «Топф и сыновья». Их изобретатель инженер Курт Прюфер, запатентовавший свои «изобретения», был частым гостем в Освенциме, лично проверяя на месте и ход строительства, и пусконаладочные работы. Он постоянно вносил всякого рода усовершенствования, например установку подогрева воздуха в пламени крематория в целях ускорения испарения гранул «Циклона-Б» в зимнее время, когда в «душевых» было прохладно. Все его разработки и конструкторская документация сохранились, послужив историкам серьезным доказательством существования крематориев и управления ими. Но, надо сказать, изобретения Прюфера не выдержали испытания временем. Печи крематориев просто не выдержали такого количества предназначенных для сжигания трупов. Кирпичная кладка стала давать трещины, и печи по причине перегрева выходили из строя. Пришлось срочно обновлять «установки», а пока они обновлялись и сооружались, большинство трупов хоронили в земле, однако с сентября 1942 г. поступило распоряжение снова вырыть их и сжечь на особых решетках, уложенных над прорытыми канавами. Всем этим занималось особое подразделение заключенных-евреев и эсэсовцы под командованием Пауля Блобеля, отвечавшего за подобные операции в других лагерях в ходе устранения последствий «операции «Рейнгардт». К концу года, таким образом, удалось избавиться от 100 000 тел в попытке замести следы преступлений. Этот метод использовался всякий раз, когда печи крематория не справлялись с сжиганием такого количества трупов.

В Освенциме, как и в лагерях, участвовавших в проведении «операции «Рейнгардт», заключенных специального подразделения периодически уничтожали, заменяя их другими — молодыми и здоровыми заключенными. Некоторые из них, включая бывших участников французского Сопротивления и польского коммунистического пбдполья, создали организацию заключенных, которой в конце лета 1943 г. удалось вступить в контакт с обширным подпольем, состоявшим из обычных заключенных. Они планировали поднять восстание заключенных, но оно не удалось — эсэсовцы, прознав об готовящейся акции, успели подтянуть в лагерь дополнительные силы. Однако в 1944 г. после того как охранниками-эсэсовцами были расстреляны 200 заключенных специального подразделения за неудавшуюся попытку организовать массовый побег, 300 человек, отобранных для отравления газами, 7 октября 1944 г. напали на эсэсовцев у «крематория IV», вооружившись железными прутьями и камнями. Они подожгли здание, и в результате пожара оно было уничтожено. Дым привлек внимание других участников сопротивления лагеря, и некоторым удалось прорваться через колючую проволоку, окружающую «крематорий II», хотя бежать из лагеря не смог никто: все они были убиты на месте, включая группу, пытавшуюся скрыться в сарае, где их сожгли заживо эсэсовцы. Охранники, установив пулемет, открыли беспорядочную стрельбу по лагерю; за последующие три дня погибло в общей сложности около 425 заключенных специального подразделения.

Первые составы прибыли в Освенцим в марте 1942 г. из Словакии и Франции. Первоначально прибывшие после регистрации не сомневались, что их привезли на работу; но вскоре, уже в мае 1942 г., началось систематическое истребление не только французских и словацких евреев, но и евреев из Польши, Бельгии и Нидерландов. Именно состав из Голландии прибыл в лагерь, когда Гиммлер находился там с рабочей поездкой 17—18 июля 1942 г. «У него не было никаких критических замечаний», — сделал запись Хёсс; действительно, по завершении двухдневного пребывания комендант лагеря удостоился благодарности рейхсфюрера СС. Вечером за ужином Хёсс отметил, что Гиммлер «был в прекрасном настроении, много говорил и был чрезвычайно любезен, особенно с женским персоналом». На следующий день Гиммлер отправился в женский лагерь, «лично наблюдал за поркой одной из преступниц» и «пообщался с женщинами — представительницами секты Свидетели Иеговы и даже обсуждал с ними вопросы их верований». Уже перед самым отъездом Гиммлер распорядился интенсифицировать процесс истребления и приказал Хёссу как можно скорее завершить строительство нового лагеря в Бжезинке. Начиная с июля, начали прибывать немецкие евреи. Сначала это были жители Вены, а затем, в ноябре и декабре, очередь дошла и до берлинцев. Составы с евреями прибывали из Румынии, Хорватии, Финляндии, Норвегии, а потом из Болгарии, Италии, Венгрии, Сербии, Дании, Греции и Южной Франции.

Большинство евреев доставляли непосредственно в Освенцим из их страны проживания, но некоторые прибывали из специального лагеря Терезиенштадт, расположенного в северной Чехии, там находилась главная в протекторате тюрьма гестапо. В ноябре 1941 г. в этом новом лагере начались работы, а первые 10 000 евреев прибыли уже в начале января 1942 г. Лагерь Терезиенштатд служил сборным пунктом чешских евреев и очень напоминал гетто — там даже существовал свой юденрат во главе со старейшиной, сионистом по убеждениям Якобом Эдельштейном, весьма известной фигурой в кругах чешских евреев, которого лично знал даже Адольф Эйхман. Под началом Эдельштейна в лагере была и культурная жизнь, и даже спортивные состязания, была основана даже служба социального обеспечения. Более того, поступали значительные финансовые средства и от немецких властей — Терезиенштадту была уготована роль своего рода «образцового гетто», туда регулярно возили корреспондентов и операторов международной кинохроники, а также представителей международного Красного Креста. В одном фильме, снятом в конце ноября 1944 г., показали парки, плавательные бассейны, спортивные секции, школы, концерты и счастливые лица евреев. Этот фильм под названием «Фюрер предоставил евреям лагерь» в действительности так и не вышел на широкий экран. Режиссером фильма был актер, по происхождению немецкий еврей, Курт Геррон, завоевавший известность в последние годы существования Веймарской республики в постановке «Трегрошовой оперы» Бретольта Брехта, а также участием вместе с Эмилем Ян-нингсом и Марлен Дитрих в фильме «Голубой ангел». В 1933 г. он сбежал сначала в Париж и затем в Голландию, где продолжал сниматься в кино. Но после оккупации нацистами Голландии был интернирован вместе с другими евреями и отправлен в Терезиенштадт. Геррон организовывал в лагере выступление кабаре, названное «Карусель», имевшее такой успех, что он даже согласился снять фильм о нем. По завершении съемок Геррона последним составом отправили в Освенцим 18 октября 1944 г., где он закончил жизнь в газовой камере.

Активная культурная жизнь лагеря-гетто, показанная в фильме, в отличие от других аспектов, ничуть не была приукрашиванием. Тем же составом, что и Геррона, в октябре 1944 г. в Освенцим отправили и еще одного чешского еврея — композитора Виктора Ульмана, одного из последователей Арнольда Шёнберга. Ульман оказался в Терезиенштадте двумя годами ранее Геррона. Именно Ульман организовал постановку оперы «Император Атлантиды», которая наряду с концертами камерной музыки пользовалась огромным успехом в лагере. Позже Ульману даже разрешили записывать ноты сочинений на оборотной стороне списков заключенных, отобранных для отправки в Освенцим. Друзьям Ульмана удалось сохранить многие из них до конца войны. Еврейские художники в лагере давали детям уроки рисунка и живописи; многие из их рисунков также сохранились. Несмотря на либерализм в области культуры, условия проживания в этом лагере ухудшались день ото дня. С июля 1942 г. в лагерь стали прибывать целые составы пожилых евреев из рейха. Многие из них были настолько ослаблены или серьезно больны, что сотнями умирали. За один только сентябрь 1942 г. умерло 3900 человек из общего числа в 58 000 заключенных. Среди узников Терезиенштадта были и евреи-ветераны Первой мировой войны вместе с семьями, и евреи, подвергавшиеся преследованиям после расторжения т.н. «смешанных браков». 8 сентября 1943 г. не менее 18 000 заключенных отправили в Освенцим. Им было позволено взять с собой одежду и личные вещи. Разместили их в специально оборудованном «семейном лагере», где имелась школа и детский сад, а условия были намного лучше. Цель «семейного лагеря» состояла в том, чтобы произвести впечатление на членов всевозможных делегаций и умиротворить таким образом мировую общественность. Полгода спустя «семейный лагерь» был закрыт; в две очереди его обитателей (в марте и июле 1944 г.) отправили в газовые камеры, за исключением 3000 человек, которые были переброшены в другой лагерь. Тогда в октябре 1944 г. 12 составов отправились из Терезиенштадта в Освенцим; после этого в чешском лагере осталось немногим более 11 000 человек, в то время как где-то в середине сентября их насчитывалось около 30 000 человек. Но несколько недель спустя, однако, численность их снова достигла 30 000 за счет притока высланных из Словакии, чешских земель и рейха евреев, многие из которых были даже не евреи, а полукровки (представители «смешанной расы»). В феврале 1945 г. по распоряжению коменданта лагеря был сооружен огромный зал, полностью герметический, а рядом вырыта огромная крытая яма. То есть это давало возможность большими партиями истреблять оставшихся узников в случае необходимости. Но такой необходимости, к счастью, так и не возникло. Тем не менее из более чем 140 000 человек, доставленных в Терезиенштадт за годы его существования, к концу войны уцелело менее 17 000.

Если Терезиенштадт представлял собой образцовое гетто, то Освенцим во многих отношениях был образцовым немецким городом на недавно завоеванном Востоке. К марту 1941 г. здесь было 700 охранников-эсэсовцев, служивших в лагере, их число к июню 1942 г. достигло почти 2000; а всего за период существования лагеря в Освенциме в должности эсэсовского охранника побывали около 7000 человек. Эсэсовцы вместе с семьями (если таковые имелись) проживали в городе, там же жили и служащие лагерного штата; в городе Освенцим регулярно проводились концерты, имелся театр, куда с гастролями приезжали известные творческие коллективы, например Дрезденский государственный театр, офицерское казино (с покоями Гиммлера на втором этаже, которые фактически не использовались) и медицинский центр. Эсэсовцам выдавались весьма солидные продовольственные пайки, им регулярно предоставлялись отпуска. К неженатым мужчинам допускались их подружки, а женатые имели право пригласить к себе из других городов рейха жен, обычно весной или летом. Для штата лагеря были построены новые здания, а совсем рядом в Моновитце располагались заводы фирмы «ИГ Фарбениндустри», что обеспечило Освенциму статус крупного экономического центра, где трудились управляющие-немцы, ученые, инженерно-технические работники и вспомогательный персонал. Объединение в комплекс жилых кварталов, завода, трудового лагеря и центра истребления должно было служить моделью городского сообщества нового, которое планировалось создать в других частях немецких восточных территорий, во всяком случае, до завершения генерального плана «Ост». Единственным поводом для жалоб со стороны жителей города был неприятный запах, доходивший в город и к жилым помещениям СС от крематориев лагеря.

За весь период существования лагеря в Освенциме было уничтожено от 1,1 до 1,5 миллиона человек; 90% из них, вероятно, примерно 960 000, были евреями — цифра, эквивалентная четверти всех евреев, погибших в ходе войны. Сюда входят 300 000 польских евреев, 69 000 из Франции, 60 000 из Голландии, 55 000 из Греции, 46 000 из Чехословакии (протектората Богемии и Моравии), 27 000 из Словакии, 25 000 из Бельгии, 23 000 из Германии («старого рейха»), 10 000 из Хорватии, 6000 из Италии, столько же из Белоруссии, 1600 из Австрии и 700 из Норвегии. На последней стадии войны, как мы убедимся, через газовые камеры и печи пропустят еще приблизительно 394 000 венгерских евреев. Там нашли смерть свыше 70 000 поляков (неевреев), 21 000 цыган, 15 000 советских военнопленных и около 15 000 человек самых разных национальностей, главным образом жителей Восточной Европы. Меньшинство, «отобранное» для работы, по прибытии регистрировалось, получая вытатуированный на руке номер. Таких было приблизительно 400 000, и около половины из них были евреи. Как минимум, 50% зарегистрированных заключенных умерли от недоедания, болезней или переохлаждения.

Рудольф Хёсс впоследствии признал, что считал свои служебные обязанности коменданта лагеря, директора крупнейшей в мире «фабрики смерти» тяжелыми, связанными с колоссальной психической нагрузкой.

Его подчиненные часто спрашивали его, а надо ли все это на самом деле? Есть ли в этом прямая необходимость? Неужели мы должны сотнями и тысячами убивать женщин и детей? Хёсс чувствовал, что он «обязан был сказать им, что истребление евреев необходимо для того, чтобы раз и навсегда освободить Германию и наше потомство от вечного противника». Оставаясь закоренелым антисемитом, Хёсс уже после войны считал, что антисемитизм «возник только тогда, когда евреи слишком уж открыто стали рваться к власти и когда их происки стали слишком очевидными для всех, и люди уже не могли дальше с этим мириться». Свято уверовав в это, Хёсс был убежден, что не имеет права на всякие сомнения при исполнении воли фюрера. Он был обязан довести до понимания подчиненных, что и они не имеют права на проявление слабости. «Твердость» была основной добродетелью в СС. «Я должен был казаться холодным и безразличным к происходящему, от которого сжалось бы сердце у любого, кто еще сохранил в себе человеческие чувства, — вспоминал он позже. — Я с холодной бесстрастностью должен был наблюдать, как матери с детьми, улыбаясь, шли в газовые камеры». В особенности после распития спиртного по вечерам с Адольфом Эйхманом, который «был готов истребить любого попавшегося на глаза еврея», Хёсс вынужден был подавлять в себе человеческие чувства: «После этих разговоров с Эйхманом я считал проявление сочувствия чуть ли не актом предательства в отношении фюрера».

Естественно, Хёсс не мог не думать о своих жене и детях, видя, как евреи целыми семьями идут в газовую камеру. Дома его постоянно преследовали эти видения. Но он чувствовал себя в Освенциме как в осажденной крепости. Постоянные требования расширять лагерь, некомпетентность и ненадежность подчиненных, постоянно увеличивающееся число обреченных на смерть заключенных привели к тому, что он начал пить. Его жена, жившая в доме сразу же за ограждением лагеря, и его четверо детей (пятый ребенок родился в 1943 г. ) пытались организовать вечеринки для гостей и экскурсии с тем, чтобы ему было легче, но Хёсс быстро обрел репутацию человека вздорного, вечно взвинченного, недовольного, хотя имел неограниченный доступ ко всему, что лежало на складах лагеря. «Сад моей жены, — писал он, — был настоящими райскими кущами... Дети постоянно клянчили у меня сигареты для заключенных. Они очень любили тех, кто работал в саду». Дети Хёсса держали много животных в саду, включая черепах и ящериц; по воскресеньям он с семьей отправлялся посмотреть лошадей и жеребят, а летом они купались в речке, по которой проходила восточная граница лагерного комплекса.

Многих евреев, прибывавших в Освенцим-Бжезинку, особенно в конце войны и существования лагеря, забирали прямо из стран проживания. Но многие другие прошли и транзитную стадию заключения в гетто, так же, как и евреи, убитые в ходе выполнения «операции «Рейнгардт». В тех трех лагерях они вполне могли продержаться месяцы, если не годы. Крупнейшие гетто, как мы уже знаем, были основаны вскоре после завоевания Польши в 1939 г. Некоторые из них благополучно просуществовали чуть ли не до конца войны. Разумеется, условия проживания в гетто были настолько ужасны, что пребывание там уже само по себе подразумевало медленную смерть для многих из их обитателей. Обрекавшие на голод пайки даже для тех, кто работал на германскую экономику военного времени, страшная скученность, антисанитария и болезни говорили сами за себя. На протяжении зимы 1941/42 г. Адам Черняков, еврейский старейшина Варшавского гетто, прилагал все усилия, чтобы переломить грозившую стать критической из-за голода и болезней ситуацию. «В бомбоубежищах, — отмечал он 19 ноября 1941 г., — матери по 8 дней скрывают мертвых детей под кроватями ради того, чтобы получить большую порцию пищи». Увидев группу детей 14 июня 1942 г., Черняков в отчаянии записал: «Это были просто живые скелетики...» «Меня гложет стыд, что я смог допустить такое, — пишет он далее, — я не выдержал и даже заплакал, хотя уже и не помню толком, когда по-настоящему плакал». Поскольку в гетто стали прибывать крупные партии евреев, высланных из Германии, и оставаться там в течение нескольких дней перед отправкой в Треблинку, поскольку поползли слухи о концлагерях и о том, что там творится, Черняков приложил все усилия, чтобы попытаться подавить усиливавшуюся панику. Он даже организовывал игры для детей гетто, сравнивая себя с капитаном «Титаника» («когда корабль стал тонуть, капитан для поднятия настроения пассажиров приказал оркестру играть джазовые мелодии, так вот, я сравнил себя с капитаном тонущего “Титаника”»).

Неоднократно заверяемый немецкими властями в том, что «ужасающие слухи о неизбежных депортациях — вымысел, не более», Черняков обходил гетто, пытаясь «успокоить население» («они не знали, чего это мне стоило»). Но 21 июля 1942 г. немецкая полиция безопасности стала арестовывать членов юденрата и других служащих прямо на глазах у Чернякова, чтобы взять их в заложники, рассчитывая, что остальные будут помогать им. На следующее утро ответственный за высылку высокопоставленный офицер СС Герман Хёфле вызвал к себе Чернякова и остававшихся на свободе влиятельных служащих-евреев гетто. В то время как его молодой еврей-переводчик Марсель Райх-Раницки считал минуты, один из эсэсовцев поставил пластинку вальса «Голубой Дунай» Иоганна Штрауса, и с улицы доносились звуки вальса. Чернякову было официально заявлено, что все евреи будут высланы партиями по 6000 человек в день, и депортации должны начаться немедленно. Любой, кто попытается воспрепятствовать этому решению, будет расстрелян. Все время, пока Черняков исполнял обязанности старейшины, он держал наготове таблетку цианистого калия на тот случай, если немцы потребуют от него исполнения приказа, идущего вразрез с его совестью. Один из старших чинов СС, также ответственный за высылку, сказал ему, что в число депортируемых включены и дети. Черняков не мог послать их на смерть. «Я бессилен что-либо сделать, — написал он в прощальном письме, — у меня сжимается сердце от горя и сострадания. Я больше не могу переносить такое. Пусть мой поступок послужит примером для остальных». Отказавшись подписать распоряжение на депортацию, он проглотил таблетку и мгновенно умер. Все в гетто не сомневались в правильности его поступка. «Его конец знаменует начало, — записал Хаим Каплан. — В одно мгновение Черняков обрел для себя вечность».

Офицер вермахта и католик по вероисповеданию Вильм Хозенфельд, которому было поручено проведение в Варшаве спортивных состязаний для сил гарнизона, узнал о высылке евреев в Треблинку почти сразу же после ее начала. «То, что людей убивали, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей в XX столетии, и их убивали мы, те, кто объявил крестовый поход против большевизма — вина за это кровопролитие тяжким бременем ляжет на нас, заставив содрогнуться». 30 000 евреев были отправлены на убой только за минувшую неделю июля 1942 г., сообщил Хозенфельд. Даже на пике террора во времена Французской революции, когда дела вершила гильотина, язвительно отметил он, «массовое истребление людей все же не достигло той степени виртуозности, как сейчас». Евреи, говорил он своему сыну в августе 1942 г., «подлежат, уничтожению, и это уже происходит. Каким же неизмеримым человеческим страданиям становимся мы очевидцами, с одной стороны, и какой преступной бесчеловечности — с другой. Скольким еще ни в чем не повинным людям предстоит погибнуть? Кто призовет правосудие и законность? А ведь настанет день, и призовут». «Смерть шагает по улицам гетто, — писал Хаим Каплан в своем дневнике в июне 1942 г. — Каждый день польских евреев отправляют на убой. Есть документальное подтверждение тому, что три четверти миллиона польских евреев уже исчезли с этой земли». Каплан описывал жуткие сцены: как летом 1942 г. людей хватали и ежедневно отправляли в Треблинку. 5 августа 1942 г. очередь дошла до детей, живущих в приютах и детских домах. И немцы с ними не церемонились. Как не церемонились и со взрослыми, запихивая их в товарные вагоны составов, отбывавших из Варшавы на восток. Свыше 10 000 евреев были застрелены в гетто во время облав — по-видимому, не все желали безропотно покориться судьбе и пытались оказать сопротивление. В начале августа 1942 г., приехав в Варшаву, Зыгмунт Клюковский утром был разбужен тарахтеньем пулемета, доносившимся со стороны гетто. «Мне позже сказали, что в тот день погибло около 5000 человек». Когда к 12 сентября 1942 г. облавы закончились, в Треблинку было отправлено свыше 253 000 жителей гетто. Уже в августе 1942 г., опасаясь худшего, Каплан передал свой дневник другу. Тот тайно вывез его из гетто и передал члену польского Сопротивления, который взял записи с собой, эмигрировав в США в Нью-Йорк в 1962 г., и записи Каплана наконец увидели свет. Опасения Каплана были вполне обоснованы: вскоре после того, как он передал дневник товарищу, он вместе с женой был схвачен, направлен в Треблинку, где супруги Каплан погибли в газовых камерах. Это произошло в декабре 1942 или же январе 1943 г.

К ноябрю 1942 г. в Варшавском гетто оставили лишь 36 000 евреев, все они были заняты на различных принудительных работах. Теперь уже никто не питал иллюзий относительно участи высланных. Все понимали, что обречены на смерть, и рано или поздно смерть их настигнет. Массовые депортации положили начало мучительному процессу проверки себя на прочность среди политически активных евреев. «Почему мы позволяем, чтобы нас как овец вели на заклание?» — вновь и вновь задавал себе этот вопрос Эммануэль Рингельблюм. Он считал, что беспредельная жестокость немцев ввергла евреев в состояние безразличия к своим судьбам. Люди понимали — попытайся они восстать, как многие другие, включая тех, кто оставался в стороне, все равно станут объектом репрессивных мер со стороны немецких властей. Верующие иудеи, которые, вероятно, и составляли большинство жителей гетто, были склонны рассматривать страдания и смерть как некий переходный период и принять их как проявление Божественного промысла, хоть и трагического по сути своей. Роль еврейской полиции в организации и проведении «отборов» и депортаций также осложняла вопрос организации отпора. Нередко люди доверяли руководству гетто, которое всегда пыталось заверить их в том, что, дескать, все слухи беспочвенны, что ничего с ними не случится, нежели создавать себе проблемы и сеять панику среди обитателей. Достать оружие было делом далеко не простым, участники польского Сопротивления отнюдь не всегда горели желанием помочь евреям из гетто вооружиться (хотя были случаи, когда и помогали), поэтому приходилось приобретать оружие на черном рынке по чудовищно высоким ценам. Как известно, надежда умирает последней, и жители гетто предпочитали не верить доходившим до них слухам о каких-то там депортациях и массовых убийствах. Часто, особенно в ранних стадиях программы геноцида, немецким властям не составляло труда убедить отобранных для высылки в том, что их, дескать, просто переводят в другие гетто или лагеря. И потом, подавляющее большинство евреев настолько обессилели от голода, лишений и болезней, были настолько поглощены ежедневной борьбой за выживание, что ни о каком отпоре и говорить не приходилось. И все же молодые и политически активные евреи во многих гетто создавали ячейки движения Сопротивления, занимаясь подготовкой к вооруженному восстанию или организацией побегов в леса, к партизанам, что было излюбленной тактикой коммунистов (впрочем, побеги всегда сильно ограничивали возможность создания очагов сопротивления в самих гетто). Подобного типа группа была особенно активна в Вильнюсе, но оказалась неспособной действовать вследствие внутренних политических разногласий между коммунистами, социалистами и сионистами, а также негативного отношения к ней стоявших во главе гетто юденратов и постоянного контроля со стороны немецких оккупационных властей, подавлявших в зародыше любые попытки сопротивления им.

Но в Варшавском гетто действительно существовали группы организованного сопротивления. Еврейские подпольные организации начали формироваться в 1942 г., и польские коммунисты снабжали их оружием. 18 января 1943 г. повстанцы напали на конвоиров, сопровождающих колонну депортируемых, что дало возможность последним бежать. После этого Гиммлер расценивал гетто как фактор риска и 16 февраля 1943 г. отдал приказ о его окончательной «ликвидации». Но смелая операция участников Сопротивления приобрела широкую известность. Оставшиеся обитатели Варшавского гетто не скрывали своего восхищения мужеством организаторов акции. Люди стали запасаться оружием и провизией для предстоящего восстания, невзирая на явно враждебное отношение юденрата, противившегося любым вооруженным акциям. Явно встревоженное перспективой вооруженного столкновения с немецкими оккупационными властями крайне обеспокоенное политикой явно левого толка некоторых лидеров подполья в гетто, польское национальное Сопротивление отклонило их просьбу о помощи, предложив вместо этого тайно вывезти наиболее активных участников еврейского подполья и обеспечить им полную безопасность; данное предложение было отклонено. Участники Сопротивления полностью отдавали себе отчет в том, что немцы уничтожат всех до одного обитателей гетто; но состоявшее в основном из молодых людей подполье было убеждено, что куда лучше умереть с достоинством, чем покорно отдать себя на заклание. И когда 19 апреля 1943 г. эсэсовцы вошли в гетто для проведения заключительной облавы, по ним из нескольких точек открыли огонь, и они были вынуждены с боем пробиваться по улицам.

Группенфюрер СС Юрген Штрооп, командовавший силами, брошенными на подавление восстания, описывал, как его солдатам приходилось днем и ночью преодолевать отчаянное сопротивление. 23 апреля 1943 г. Гиммлер лично приказал Штроопу действовать, применяя «самые жесткие меры». «Вот поэтому я и решил, — писал Штрооп, — полностью уничтожить еврейский жилой квартал, сжигая все многоквартирные дома дотла, включая и те, которые принадлежат фабрикам вооружений... Тогда евреи быстро выбирались из всех укрытий. Очень часто евреи из боязни сгореть заживо выпрыгивали из окон верхних этажей, сначала бросая матрацы или мягкую мебель из горящих зданий на улицу. С переломами ног и рук они все еще пытались переползти через улицу и укрыться в еще уцелевших многоквартирных домах».

Часть восставших укрывалась в канализационных люках, но по распоряжению Штроопа эсэсовцы бросали в колодцы дымовые шашки, вынуждая людей направляться по подземным коммуникациям к центральной части города, где их потом можно было без труда схватить и расстрелять. Некоторым удалось преодолеть границу гетто и выбраться в польскую часть города. Очень многие из восставших погибли. К 16 мая 1943 г. Штрооп, взорвав главную синагогу, объявил о завершении операции. Силы были неравны. Немцы понесли лишь незначительные потери — пятнадцать человек убитыми. С уверенностью можно утверждать, что эта цифра явно занижена, но не вызывает сомнений, что она не шла ни в какое сравнение с погибшими обитателями еврейского гетто — 7000 человек, если верить Штроопу, были «уничтожены» в уличных боях и до 6000 были «уничтожены» в подожженных зданиях. Остальных обитателей гетто ждала Треблинка. «Были истреблены последние из остававшихся евреев гетто», — писал Вильм Хозенфельд 16 июня 1943 г. По словам возглавлявшего штурмовую операцию офицера СС, они «автоматным огнем косили евреев, пытавшихся покинуть объятые пламенем здания. Все гетто представляло собой очаг пожара. И вот такими средствами мы намереваемся выиграть войну. Зверье!»

11 июня 1943 г. Гиммлер приказал снести до основания руины Варшавского гетто. Подвалы и канализационные колодцы завалили или заполнили водой. По завершении работ намеревались завезти сюда землю и разбить парк. Хотя парк так и не был разбит, обгорелые руины все же снесли несколько месяцев спустя. По распоряжению Гиммлера была развернута настоящая охота за оставшимися в живых обитателями гетто. Штрооп объявил о крупном денежном вознаграждении за поимку каждого бывшего обитателя гетто, а полякам за укрывательство евреев грозила смертная казнь. Польское население Варшавы, по словам Штроопа, «в целом, приветствовало меры, принятые против евреев». Но в то же время значительное количество евреев выжило потому, что их укрыли поляки. Среди них был и Марсель Райх-Раницки, похитивший крупную сумму денег из сейфа своих работодателей и юденрата и почти все эти деньги пожертвовавший на нужды Сопротивления. Часть денег пошла на подкуп — так Райх-Раницкому и его жене удалось выбраться из гетто в феврале 1943 г. и укрыться на квартире одного поляка, типографского наборщика в предместье Варшавы. По словам Райх-Раницкого, главная опасность исходила от молодых поляков, за деньги готовых на все и подкарауливавших на улицах евреев, чтобы обобрать несчастных, шантажируя их тем, что, дескать, в случае отказа передадут их полиции.

Эммануэль Рингельблюм, историк, чьи подробнейшие дневники, а также письма и документы предоставили нам большую часть того, что мы знаем о Варшавском гетто, также выжил и перешел на нелегальное положение. Рингельблюм был арестован во время восстания и направлен в лагерь Травники, откуда его вызволил один польский железнодорожный рабочий вместе со своим другом-евреем в июле 1943 г. В форме железнодорожника, имея при себе фальшивые документы, которыми Рингель-блюма, его жену и 12-летнего сына снабдило польское подполье, он вернулся в Варшаву, где их укрыли вместе с 30 другими евреями в подвале оранжереи. Оттуда он установил контакт с еврейским Сопротивлением и возобновил работу по сбору информации для потомков. 7 марта 1944 г. в результате предательства все укрывавшиеся были арестованы гестапо. Рингельблюм погиб под пытками 3 дня спустя, а перед этим его заставили смотреть на казнь жены и сына. Немцы знали о существовании архива Рин-гельлюма, но добраться до него так и не смогли — Рингельблюм зарыл все документы в землю в районе бывшего гетто, а местонахождение выдать отказался. Часть его бумаг впоследствии удалось обнаружить и выкопать, это было уже в сентябре 1946 г.; остальные были обнаружены лишь в декабре 1950 г. с примечаниями, сделанными рукой Рингельблюма. Они хранились в запечатанном молочном бидоне.

Еще задолго до гибели Рингельблюма прежние руководители большинства еврейских сообществ гетто были сняты с должное-тей и заменены теми, кто старался во всем угодить немецким властям. Фактически единственным средством для членов юденрата оставались попытки убедить немцев не отправлять тех или иных евреев в лагеря, в качестве довода выдвигая их полезность для экономики рейха. Но и эти доводы, в конце концов, перестали срабатывать, поскольку Гитлер и Гиммлер все более и более склонялись к идее, что, дескать, безопасность рейха в любом случае остается первостепенной задачей и никакая польза от евреев даже для военной экономики не сравнится с наносимым ими вредом. И тупик, в котором оказывались члены юденрата наглядно доказывает пример Хаима Румковского, упрямого, своевольного старейшины Лодзинского гетто. Румковскому на первых порах удавалось сохранить гетто, убеждая немцев видеть в нем важные производственные объекты. Но, невзирая на это, немецкие власти постоянно урезали нормы отпуска продовольствия. В дневнике молодого человека Давида Сераковяка мы обнаруживаем записи апреля 1941 г., касавшиеся голода в Лодзин-ском гетто. Его жизнь, да и жизнь других обитателей сводилась к бесконечным поискам съестного — главным образом моркови и других корнеплодов. Сераковяк, чтобы хоть чем-то занять себя, стал изучать эсперанто в группе друзей-коммунистов, потом сумел поступить в школу гетто и снова начать регулярные занятия. Вместе с другими обитателями Сераковяк поддерживал контакт, информируя их о событиях в мире, — Давид тайком слушал передачи радиостанции Би-би-си и иногда раздобывал за ограждением гетто немецкую прессу. Правда, новости были не очень добрыми — немцы одерживали одну за другой победы.

16 мая 1941 он записал в дневнике о том, что во время медосмотра врач даже «испугался, увидев, как я отощал за это время... Сейчас в гетто в большой моде легочные заболевания... Они косят людей не хуже сыпняка или дизентерии. Что касается еды, с ней с каждым днем становится все хуже... Картошки я уже не видел, наверное, с неделю». Но как бы то ни было, юноша смог одолеть этот год, занимаясь переводами Овидия на польский язык и зарабатывая немного денег репетиторством. Он часто болел, но, невзирая на это, продолжал учебу, которую успешно завершил в сентябре 1941 г. и сумел найти себе работу в мастерской шорника.

Тем временем все больше обитателей гетто забирала еврейская полиция гетто, и эти люди уже не возвращались, в гетто доставляли евреев из других частей Европы. Румковский попытался убедить немецкие власти, что для них в Лодзинском гетто нет места, но безрезультатно. К проживавшим здесь 143 000 евреев осенью 1941 г. в октябре добавились еще 2000 евреев из расположенных близ Лодзи небольших городов, кроме того, 20 000 евреев из рейха и протектората Богемии и Моравии и еще 5000 цыган. Сераковяк отметил, что вновь прибывшие выглядели весьма неплохо и были хорошо одеты. Но уже скоро они за бесценок продавали одежду или обменивали ее на муку или хлеб. 6 декабря 1941 г. в недавно построенном лагере в Хелмно появились первые газвагены. Румковскому приказали провести регистрацию 20 000 жителей гетто, по словам немцев, для принудительных работ за пределами гетто. Каким-то чудом еврейскому главе гетто удалось убедить немцев сократить вдвое это число. После этого специальный комитет юденрата выбрал проституток, уголовников, безработных и цыган. В попытке успокоить людей Румковский 3 января 1942 г. обратился к обитателям с речью, что, мол, людям честным беспокоиться нечего. 12 января 1942 г. последовали первые депортации. К 29 января 1942 г. свыше 10 000 евреев были отправлены из гетто в лагерь Хелмно, где их умертвили в газвагенах. К 2 апреля 1942 г. из гетто забрали еще 34 000 евреев, все они были убиты; к маю общее число умерщвленных евреев достигло 55 000, включая свыше 10 000, высланных в Лодзь из стран Западной Европы.

Теперь в Лодзь постоянно прибывали составы с евреями, чаше всего из Вартеланда. Население гетто, таким образом, постоянно оставалось в переделах 100 000 человек. К середине 1942 г., как сообщал Сераковяк, очень много людей умерло от «болезни гетто»: «Человек худеет, лицо и ноги отекают, а потом быстро умирает. Жил-жил человек, и вот его уже нет; мы живем и дохнем как скот». В сентябре 1942 г. с санкции Румковского из больницы было взято 2000 пациентов для последующего умерщвления газом; потом собрали всех детей младше 10 лет и евреев старше 65 лет, потом безработных: в обшей сложности еще 16 000 человек. Среди них оказалась и мать Сераковяка. Многих просто расстреляли — в назидание тем, кто попытался бы воспротивиться высылкам. Румковский оправдывался перед обитателями гетто за свое участие в описанной акции в речи 4 сентября 1942 г.: «Я вынужден был ампутировать ноги и руки, чтобы спасти организм!» — со слезами на глазах заявил он. Вот только не совсем ясно, верил ли он сам в то, что утверждал. Но запуганные, подавленные, изголодавшиеся обитатели, поглощенные проблемами собственного выживания, люди не возмущались, а просто приняли это к сведению. В ноябре 1942 г. серьезно заболел отец Сераковяка, а в марте он умер. В апреле 1943 г. Давиду Сераковяку улыбнулось счастье: он нашел работу в пекарне, куда было страшно трудно устроиться, ибо там можно было наедаться хлеба до отвала. Но было уже слишком поздно. Давид был болен туберкулезом, страдал от чесотки, был слаб и завшивлен. «Нет, нам отсюда уже не выбраться никогда», — записал он 15 апреля 1943 г. Это была его последняя дневниковая запись. 8 августа 1943 г., всего лишь две недели спустя после своего 19-летия юноша умер.

К этому времени дни Лодзинского гетто были уже сочтены. После восстания Варшавского гетто 21 июня 1943 г. Гиммлер распорядился «ликвидировать» все существовавшие на Востоке гетто. Все оставшиеся в рейхе евреи должны были быть высланы. 26 000 жителей Минского гетто были уничтожены в течение следующих месяцев, а остававшиеся и занятые на принудительных работах 9000 человек были убиты к концу года. В Белостоке окончательная «ликвидация» началась 15 августа 1943 г. Акция гитлеровцев породила стихийное сопротивление, сформировавшееся из представителей самых разных политических течений. Однако фундаментальные расхождения между коммунистами и сионистами в Сопротивлении далее препятствовали проведению организованных операций, и участники подполья почти не пользовались поддержкой остальных обитателей гетто. Однако борьба продлилась пять дней. Глобочник, принявший личное управление операцией, призвал на помощь даже танки и, по примеру Штроопа, дотла сжег все здания гетто. В других гетто процесс «ликвидации» уже начался еще до печально известного распоряжения Гиммлера. В середине августа 1942 г. во Львове 40 000 евреев из трудового лагеря были отправлены в Белжец и там умерщвлены газом; оставшиеся были помещены в недавно созданное гетто в городе, а 12 членов юденрата были публично повешены на фонарных столбах и на крыше здания еврейского совета. За последующие несколько месяцев в ходе проведения акций СС в газовые камеры Белжеца, было отправлено несколько тысяч обитателей гетто, потом, уже в начале 1943 г., гетто было закрыто, а остающиеся евреи возвращены в трудовой лагерь. Только 3400 человек из общего числа находившихся в гетто 160 000 дожили до конца войны. В апреле 1943 г. облавы начались в Вильнюсе, в результате которых, как и везде, стали возникать группы молодых подпольщиков, в особенности настроенных прокоммунистически, главная цель которых состояла в том, чтобы, присоединившись к партизанским отрядам, помогать Красной Армии. Большинство остающихся 20 000 жителей гетто было депортировано и затем умерщвлено, многие из них в Собиборе.

Последнее крупное гетто, подлежавшее «ликвидации», было гетто в Лодзи, которое действительно «ликвидировали» летом 1944 г. Более чем 73 000 человек все еще жили там. Отправки в Хелмно начались в середине июля, даже тогда они проводились с помощью еврейской полиции гетто, а 3 августа приблизительно 5000 евреев было приказано ежедневно собираться на железнодорожной станции и ждать состава, на котором, как их заверили, их перевезут в другой лагерь с лучшими условиями проживания. Но все составы направлялись в лагеря смерти. 28 августа 1944 г. на последнем из них покидал опустевшее гетто его бывший старейшина Румковский вместе с семьей. По прибытии в Освенцим-Бжезинку их отправили в газовую камеру. Почти из 70 000 евреев, все еще живущих в гетто в конце июля 1944 г., только 877 оставались там к январю 1945 г., где их использовали на работах по приведению территории в порядок. В общей сложности к тому времени было уничтожено свыше 90% (3 300 000) польских евреев.

Истребление евреев иногда рассматривают как своего рода промышленный процесс, конвейерный способ геноцида, и, надо сказать, такая точка зрения содержит элемент истины. За всю мировую историю не было геноцида, проводившегося с помощью специальной техники, как, например, поставленное на поток массовое отравление газами в особых, специально сооруженных для этой цели помещениях, как это имело место в Освенциме или Треблинке. Хотя этот цикл, по мнению тех, кто замышлял и осуществлял его, не отличался ни бесперебойностью, ни достаточной эффективностью, ни тем более полной автоматизацией. Хёсс, Штангль и их подчиненные пытались внушить себе, что имели дело не с людьми, а с «грузом» или «единицами». В разговоре с Герхардом Штабеновым, главой Службы безопасности СС в Варшаве в сентябре 1942 г., Вильм Хозен-фельд отметил, что язык, которым пользовался Штабенов, дистанцировал его обладателя от совершаемого им геноцида: «Он говорит о евреях, словно о муравьях или других вредных насекомых, об их «переселении», что означает массовое убийство, будто речь идет об истреблении клопов, о дезинсекции помещений». И в то же самое время таким людям не были чужды человеческие эмоции, которые они всячески старались подавить, они помнили случаи, когда женщины и дети взывали к их совести, пусть даже тщетно. Непрерывное физическое уничтожение невооруженных гражданских лиц, включая женщин и детей, вызывало сильное, порой непосильное психологическое напряжение, поэтому те, кто непосредственно был связан с воплощением в жизнь пресловутого «окончательного решения еврейского вопроса», подсознательно пытались смягчить, а то и обезличить творимые зверства.

Этих людей поддерживала искренняя вера в то, что они выполняют волю фюрера, устраняя ныне существующих и будущих врагов немецкой расы. Они не были ни бездушными исполнителями, ни технологами смерти; и убийство на любом уровне не было просто результатом исполнения обезличенных приказов сверху, как не было и продиктовано простой расчетливостью и стремлением добиться материальной выгоды или военных преимуществ для Третьего рейха. Карьеры таких эсэсовцев, как Эйхман, Штангль и Хёсс, разоблачали присущий им ярый, непримиримый антисемитизм. Ничуть не меньшую роль сыграла обстановка расовой ненависти, воспитанная за годы пропаганды и идеологической обработки. Интуитивный перенос абстрактной ненависти на евреев оказался для них психологически не очень сложным актом. У эсэсовцев нижних рангов, да и у обычных солдат вермахта отдельные евреи, если просто попадались им на глаза, нередко пробуждали в них воистину звериную жестокость, неукротимое желание оскорбить, унизить или даже убить их, что было, в общем, куда реже, чем если бы речь шла о простых поляках, русских или других славянах. Заключенных-славян не заставляли делать приседания или плясать перед тем, как расстрелять их, такой «чести» удостаивались лишь евреи; славян не принуждали, как евреев, чистить общественные нужники своей одеждой или голыми руками. Славяне были объектом манипуляции евреев; именно евреи стояли за сталинским режимом, именно они вдохновляли Сталина и НКВД на кровавые расправы с немецкими военнопленными, на коварные удары в тыл германских войск. Рядовой состав германских войск, причем как вермахта, так и СС, был с младых лет росший под влиянием пропаганды и идеологической обработки Третьего рейха, они всерьез полагали, что евреи вообще, а восточные евреи в особенности нечистоплотны, опасны, вероломны и вообще — враги всего цивилизованного человечества.

Злодеяния сталинского НКВД убедили немецких солдат в их вере, что пойманные ими евреи — бесчеловечные убийцы, не заслуживавшие милосердия. «Евреи хороши только для одного, — писал один унтер-офицер, — для истребления... И я сам убедился, что все руководство [советских] учреждений состояло из одних только евреев. Таким образом, их вина огромна, страдания, которые они вызвали, невообразимы, их убийственные дьявольские дела непостижимы. И могут быть искуплены лишь их полным уничтожением. До сих пор я считал подобные меры безнравственными. Но увидев советский рай своими глазами, я понял, что никакого иного решения быть не может. В этих восточных евреях дремлют способности на любое преступление, и я полностью осознаю величие и уникальность нашей миссии».

Возможность безнаказанно унижать и оскорблять евреев была своего рода компенсацией за непритязательный статус и ежедневные лишения обычного солдата. «Самое приятное здесь, — писал один немецкий солдат из оккупированного города на восточных территориях в мае 1942 г., — то, что все евреи снимают перед нами шляпы. Стоит еврею заметить нас, он уже за сотню метров снимает шляпу. А если не снимет, мы его проучим как полагается. Здесь ты чувствуешь себя солдатом, здесь мы устанавливаем свои порядки». На более высоком уровне армейской иерархии убийство евреев нередко объяснялось необходимостью пополнения запасов продовольствия, но эта точка зрения весьма сомнительна. Необходимость кормить солдата и оставшееся в Германии гражданское население выработала у сотрудников соответствующих интендантских служб некую способность различать тех, для кого пища важнее и приоритетнее. Но то, что евреи оказались в самом низу этой пирамиды, не поддавалось никакому рациональному объяснению, основывавшемуся на их вкладе в экономику рейха, а, прежде всего, было плодом идеологии, расценивавшей евреев не просто как второстепенных среди второстепенных жителей оккупированной Восточной Европы, а как представлявших реальную угрозу Германии во всех отношениях, представителей международного еврейства, того самого, что прибрало к рукам и Великобританию, и США, чтобы втянуть их в войну с Третьим рейхом. Будь евреи просто избыточными потребителями дефицитных продресурсов, Гиммлер вряд ли предпринял бы личный визит в Финляндию, чтобы попытаться убедить тамошнее правительство передать Германии весьма небольшое число евреев для последующего истребления.

Все это говорит о том, что руководство осуществлением программы геноцида осуществлялось из центра рейха, в первую очередь непрерывными вербальными нападками Гитлера на евреев во второй половине 1941 г., повторявшимися при любом удобном случае по мере того, как образ еврея-врага нации вырисовывался в его воображении. Геноцид не был результатом единственного решения, выношенного в бюрократических закоулках; он был плодом многомесячной работы над созданием нацистами особого, направленного на геноцид менталитета, побуждавшего Гиммлера и других обер-нацистов постоянно увеличивать масштаб истребления евреев. Всего за период войны в лагерях смерти погибло около 3 миллионов евреев. 700 000 из них нашли смерть в газвагенах, а 1 300 000 погибли от пуль эйнзатцкоманд, подразделений полиции и вспомогательной милиции. Примерно миллион евреев умерло от голода, болезней, либо были расстреляны эсэсовцами в концентрационных лагерях и гетто, устроенных Третьим рейхом на оккупированных территориях. Точное общее количество так и остается неизвестным, но можно с определенностью утверждать, как минимум, о 5 500 000 евреев, преднамеренно убитых нацистами и их союзниками. После доступа к архивным материалам в странах бывшего советского блока в 1990-х гг. выяснилось, что вероятное общее количество истребленных евреев достигает цифры в 6 миллионов. Именно ее и назвал Адольф Эйхман на процессе в Иерусалиме в 1961 г. «Ужасным геноцидом евреев, — писал Вильм Хозенфельд 16 июня 1943 г., — мы и проиграли войну. Мы навлекли на себя несмываемый позор, обрекли себя не вечное проклятие. Мы не заслуживаем милосердия, мы все виновны».