Атака нацистов на евреев в первые месяцы 1933 г. стала первым шагом в длительном процессе их устранения из жизни немецкого общества. К лету 1933 г. этот процесс уже набрал полные обороты. Он был ядром гитлеровской культурной революции, ключом, по мнению нацистов, к более широкой культурной трансформации Германии, которая должна была очистить немецкий дух от «чуждых» влияний, какими были коммунизм, марксизм, социализм, либерализм, пацифизм, консерватизм, художественные эксперименты, сексуальная свобода и многие другие. Все эти проявления нацисты относили на счет пагубного влияния евреев, несмотря на массовые свидетельства обратного. Поэтому исключение евреев из таких сфер, как экономика, СМИ, государственная служба и профессиональная деятельность, стало важной частью процесса восстановления и очищения немецкой расы и подготовки ее к отмщению тем, кто унизил ее в 1918 г. Когда Гитлер с Геббельсом обсуждали «национал-социалистическую революцию» этим летом, в первую очередь они имели в виду культурную и духовную революцию, которая безжалостно уничтожила все «антигерманское».

Вместе с тем необычайная скорость, с которой произошла эта трансформация, позволяла предположить серьезные связи с недавним прошлым. Между 30 января и 14 июля 1933 г. нацисты в конце концов смогли использовать канцлерство Гитлера в коалиционном правительстве, контролировавшемся ненацистскими консерваторами, для создания однопартийного государства, в котором даже консерваторы больше не имели отдельного представительства. Они провели координацию всех социальных институтов кроме церквей и армии в обширную и только начинающую развиваться структуру, подчиненную им самим. Они провели масштабнейшие чистки в культуре и искусстве, университетах и образовательной системе и практически во всех других сферах немецкого общества, исключив оттуда всех своих оппонентов. Они начали кампанию по вытеснению евреев на задворки общества или принудили их эмигрировать. И они начали издавать законы и принимать меры, которые определили судьбу Германии и ее народа на многие годы вперед. Некоторые думали, что коалиция, образованная 30 января 1933 г., распадется в течение нескольких месяцев, как и другие коалиции до нее. Другие списывали нацистов со счетов как временный феномен, полагая, что они должны были скоро исчезнуть со сцены мировой истории вместе с капиталистической системой, которая привела их к власти. Все они оказались неправы. Третий рейх пришел к власти летом 1933 г. и, совершенно очевидно, не собирался исчезать. Как тогда возникла эта революция? Почему нацисты не встретили сколько-нибудь эффективного сопротивления в своем захвате власти?

Приход Третьего рейха по большому счету происходил в два этапа. Первый закончился с назначением Гитлера рейхсканцлером 30 января 1933 г. Это не был «захват власти». И даже сами нацисты не использовали этот термин для описания этого назначения, потому что он отдавал незаконным путчем. На данном этапе они еще соблюдали осторожность и говорили о «получении власти», а коалицию называли «правительством национального возрождения» или, в более общем смысле, «правительством национального восстания», в зависимости от того, что они хотели подчеркнуть: легитимность назначения правительства президентом или легитимность в плане поддержки со стороны нации. Нацисты знали, что назначение Гитлера было началом процесса захвата власти, а не концом. Тем не менее, если бы это не произошло, нацистская партия вполне могла продолжить терять свою силу, потому что экономика постепенно восстанавливалась. Если бы Шляйхер был более политически компетентен, он бы мог установить полувоенный режим, правящий на основе чрезвычайных полномочий, предоставляемых президентом Гинденбургом, а когда Гинденбург, который заканчивал девятый десяток, наконец бы умер, Шляйхер мог бы править по своему разумению, например несколько изменив конституцию, сохранив в ней определенные права для рейхстага. Ко второй половине 1932 г. военный режим любого типа был единственной жизнеспособной альтернативой нацистской диктатуре. Переход от парламентской демократии к авторитарному правлению без полного и равного участия партий начался уже при Брюнинге. Он активно и сознательно ускорялся Папеном. После Папена пути назад не было. В Германии был создан вакуум власти, заполнить который рейхстаг и партии не имели никаких шансов. Политическая власть перетекла от законных органов, определенных конституцией, на улицы, с одной стороны, и к небольшой группе политиков и генералов вокруг президента Гинденбурга, с другой, образовав вакуум на огромном пространстве, где в нормальной ситуации существует демократическая политика. Гитлера поставила на пост клика президента, однако они бы не сочли это необходимым без жестокости и беспорядков, вызванных деятельностью нацистов и коммунистов на улицах.

В такой ситуации успех могла иметь только сила. Только два института обладали ею в достаточной мере. Только два института могли управлять ею, не вызывая еще более яростную ответную реакцию со стороны масс населения: армия и нацистское движение. Военная диктатура, скорее всего, уничтожила бы многие гражданские свободы после 1933 г., начала бы программу перевооружения, денонсировала Версальский мирный договор, аннексировала Австрию и вторглась в Польшу, чтобы вернуть Данциг и Польский коридор, который отделял Восточную Пруссию от остальной Германии. Она также могла использовать возрождение силы Германии, чтобы проводить дальнейшую международную агрессию, которая привела бы к войне с Британией и Францией, с Советским Союзом или с обеими этими силами. Она бы наверняка ввела жестокие ограничения для евреев. Однако крайне маловероятно, чтобы военная диктатура в Германии могла бы запустить ту программу геноцида, которая в своей кульминации вылилась бы в газовые камеры Освенцима и Треблинки.

Как многие опасались, военный путч мог привести к яростному сопротивлению со стороны нацистов и коммунистов. Восстановление порядка могло привести к массовому кровопролитию и, возможно, к гражданской войне. Армия стремилась избежать этого так же, как и нацисты. Обе стороны понимали, что их шансы на успех, если бы они попытались захватить власть в одиночку, были сомнительными, если не сказать меньше. Поэтому вариант сотрудничества оказывался практически неизбежным, и единственным вопросом было то, какую форму примет такое сотрудничество. Во всей Европе консервативные элиты, армии, радикальные, фашистские и популистские движения сталкивались с такой же дилеммой. Она решалась разными способами. В некоторых странах, как в Испании, преимущество получали военные, а в других, как в Италии, — фашисты. Во многих странах в 1920–1930-е гг. демократии заменялись диктатурами. То, что произошло в Германии в 1933 г., не казалось чем-то исключительным в свете уже происходящих событий в таких странах, как Италия, Польша, Латвия, Эстония, Литва, Венгрия, Румыния, Болгария, Португалия, Югославия, и в несколько другом ключе в Советском Союзе. Вскоре демократия должна была быть уничтожена и в других странах, таких как Австрия и Испания. В этих странах политическое насилие, массовые беспорядки и убийства были обычным делом в разные периоды после конца Первой мировой войны. Например, в Австрии серьезные беспорядки в Вене завершились сожжением Дворца правосудия в 1927 г., в Югославии македонские отряды убийц наводили опустошение в политическом мире, в Польше жестокая война с зарождающимся Советским Союзом подорвала политическую систему и экономику и открыла путь для военной диктатуры генерала Пилсудского. И так же повсеместно авторитарные правые разделяли большинство, если не все антисемитские убеждения и теории заговора, которые питали идеологию нацистов. Венгерское правительство адмирала Миклоша Хорти мало уступало немецким правым радикалам в своей ненависти к евреям, подпитываемой воспоминанием о недолговременном правлении революционного режима под началом еврейского коммуниста Белы Куна в 1919 г. Польский военный режим в 1930 г. наложил жесткие ограничения на большое еврейское сообщество в стране. Если рассматривать Европу в контексте того времени, ни политическое насилие 1920-х — начала 1930-х гг., ни крах парламентской демократии, ни уничтожение гражданских свобод не показались бы чем-то особенно необычным бесстрастному наблюдателю. И точно так же все, что случилось впоследствии в истории Третьего рейха, не было неизбежным после назначения Гитлера канцлером. Как и раньше, здесь свою роль сыграли случай и непредвиденные обстоятельства.

Тем не менее последствия событий 30 января 1933 г. в Германии были намного более серьезными, чем последствия краха демократий в остальной Европе. Положения о безопасности Версальского мирного договора никак не повлияли на тот факт, что Германия до сих пор оставалась самой могущественной, развитой и многонаселенной европейской страной. Националистические мечты о территориальном расширении и захвате были характерны и для других авторитарных режимов, как например в Польше и Венгрии. Однако, если приглядеться, в их случае подобные намерения имели всего лишь региональный масштаб. То, что происходило в Германии, должно было оказать намного более серьезное влияние, чем события в небольших странах вроде Австрии или на бедных территориях вроде Польши. Немецкие события, учитывая размер и могущество Германии, могли оказать влияние на весь мир. Именно поэтому события первых шести с половиной месяцев 1933 г. были настолько важны.

Как и почему они произошли? Во-первых, никто не думал, что все так обернется, когда Гитлера назначали на пост рейхсканцлера. Нацисты, конечно, никогда не получали большинства на свободных выборах: 37,4 % — это самый лучший показатель, которого им удалось добиться на выборах в рейхстаг в июле 1932 г. Тем не менее это был серьезный результат по любым демократическим стандартам, выше, чем результат многих демократически избранных правительств в других странах после этого. Основные причины успеха нацистов кроются в исторической слабости немецкого либерализма, в горьком возмущении большинства немцев поражением в войне и жесткими условиями Версальского мирного договора, в страхе и потере ориентации, вызванных у множества немцев среднего класса социальным и культурным модернизмом периода Веймара, в гиперинфляции 1923 г., наконец, в том, что немецкая политическая система не смогла создать жизнеспособную национальную консервативную партию, которая бы объединила католиков и протестантов справа. Недостаток легитимности Веймарской республики, которая в течение большего срока своего существования не имела поддержки большинства депутатов рейхстага, усиливал эти факторы и вызывал ностальгию по старому рейху и авторитарному руководству таких людей, как Бисмарк. Миф о «духе 1914 года» и «фронтовом поколении», особенно сильный среди тех, кто был слишком молод, чтобы сражаться на войне, подогревал острое желание возродить национальное единство и усиливал раздражение по поводу многочисленности партий и бесконечных компромиссов в политических переговорах. Наследие войны также породило политическое насилие, масштабное и разрушительное, и вместе с тем позволило убедить многих неагрессивных и уважаемых людей терпеть его в такой степени, которая была бы невообразима в нормально функционирующей парламентской демократии.

Однако необходимо отметить несколько ключевых факторов, выбивающихся из ряда остальных. Во-первых, это влияние депрессии, которая привела к радикализации электората, уничтожила или сильно подорвала более умеренные партии и поляризовала политическую систему между марксистскими партиями и буржуазными группами, которые быстро обращались к крайне правым взглядам. Постоянно растущая угроза коммунизма вселяла страх в сердца буржуазных избирателей и помогла повернуть политический католицизм к авторитарной политике и в сторону от демократии так же, как это произошло и в других странах Европы. Банкротства компаний и финансовые катаклизмы помогли убедить многих промышленных гигантов и сельскохозяйственных лидеров в том, что власть профсоюзов необходимо было значительно ограничить или даже устранить совсем. Политические эффекты депрессии крайне обострили проблемы предыдущей катастрофической гиперинфляции, и людям стало казаться, что республика не может создать ничего, кроме экономических проблем. Даже без депрессии первая немецкая демократия казалась обреченной, но начало одного из самых жестоких мировых экономических кризисов в истории отбросило ее за точку возвращения. Более того, массовая безработица подорвала когда-то сильное рабочее движение в Германии, которое было гарантом демократии еще в 1920 г., когда оно смогло победить правый Капповский путч, несмотря на терпимость к восставшим со стороны армии. Раздробленное и деморализованное, лишенное своего главного оружия, массовой политической забастовки, рабочее движение Германии оказалось в ловушке между беспомощной поддержкой авторитарного режима Генриха Брюнинга, одной стороны, и саморазрушительной враждебностью к «буржуазной демократии» — с другой.

Вторым основным фактором было само нацистское движение. Его идеи действительно находили широкую поддержку у электората или, по крайней мере, не были такими вопиющими, чтобы немедленно их отмести. Его динамизм обещал радикальное излечение болезней республики. Его лидер Адольф Гитлер был харизматичной фигурой, который был способен завоевать массовую поддержку избирателей благодаря страстности своих обличений ненавистной Республики и в конечном счете преобразовать ее в политический капитал, делая правильные ходы в нужное время. Отказ Гитлера войти в состав коалиционного правительства в любом качестве, кроме рейхсканцлера, отказ, который был крайне болезненно воспринят некоторыми его подчиненными вроде Грегора Штрассера, в конечном счете оказался верным. Будучи помощником непопулярного Папена или столь же нелюбимого Шлейхера, он бы серьезно подорвал свою репутацию и потерял значительную часть своей харизмы Вождя. Нацистская партия была партией протеста, без особенно эффективной программы и с малым числом практических решений проблем Германии. Но ее экстремистская идеология, которая адаптировалась, а иногда и отходила в сторону в соответствии с обстоятельствами, а также природа конкретной группы людей, на поддержку которых она опиралась, хорошо переплетались со многими существовавшими популярными немецкими убеждениями и предрассудками, и поэтому многим казались стоящей силой, за которую нужно голосовать на выборах. Для таких людей отчаянные времена требовали отчаянных действий. Многим другим, особенно представителям среднего класса, вульгарность и необразованность нацистов казалась надежной гарантией того, что партнеры Гитлера по коалиции, образованные и уважаемого происхождения, смогут держать его в узде и ограничивать уличное насилие, которое рассматривалось как крайне огорчительное, но, без сомнения, временное явление, как аккомпанемент к восхождению партии к власти.

Значительное сходство между идеологией нацистов и консерваторов, а в существенной степени и между идеологией немецких либералов стало третьим важнейшим фактором возведения Гитлера на пост рейхсканцлера 20 января 1933 г. Идеи, бытовавшие среди практически всех немецких политических партий правее социал-демократов в начале 1930-х, в большой степени совпадали с идеями нацистов. Эти идеи действительно походили на нацистские, что побудило изрядную долю сторонников либеральных и консервативных партий среди протестантского электората перейти к нацистам, по крайней мере временно, потому что те казались более перспективной альтернативой. В это время католические избиратели и их представители, центристская партия, ни в коей мере не были сколько-нибудь более привержены демократии. Более того, к нацизму обратилось даже существенное число католиков и рабочих или, по крайней мере, тех, кто по каким-либо причинам не был так же тесно связан со своей культурно-политической средой, как их коллеги. Только сыграв на существовавших, часто дававших глубокие корни, социальных и политических ценностях, нацисты смогли так быстро стать самой крупной партией в Германии. В то же время, однако, нацистская пропаганда, несмотря на всю свою энергию и изощренность, не смогла завоевать поддержку людей, которые по своим убеждениям не были склонны голосовать за Гитлера. Хроническое недофинансирование и поэтому невозможность развернуть полный спектр мероприятий, отсутствие доступа к радио до 1933 г., а также зависимость от добровольного участия часто хаотических и неорганизованных местных групп активистов делали агрессивную в 1930–32 гг. геббельсовскую пропаганду только одним из ряда факторов, которые заставляли людей голосовать на выборах за нацистов. Зачастую, как на сельскохозяйственном протестантском севере, люди отдавали им свои голоса несмотря на то, что нацистская пропагандистская машина до них вообще не добралась. Голоса за нацистов в первую очередь были голосами протеста, а после 1928 г. Гитлер, Геббельс и руководство партии неявно это признали, выведя большую часть своих конкретных политических предложений из центра внимания и сконцентрировавшись на расплывчатых, эмоциональных призывах, в которых подчеркивалась лишь молодость и динамизм партии, ее решимость уничтожить Веймарскую республику, коммунистическую партию и социал-демократов, а также ее убежденность, что возрождение Германии возможно только при объединении всех социальных слоев. Антисемитизм, такой яркий в нацистской пропаганде в 1920-е гг., отошел на второй план и не оказал особого влияния на завоевание нацистами поддержки на выборах начала 1930-х гг. Гораздо более важным был образ партии, вынесенный на улицы, где марширующие колонны штурмовиков только усиливали общее представление о дисциплинированности и решимости, которые хотел подчеркнуть Геббельс.

Таким образом, нацистская пропаганда в основном помогла завоевать поддержку тех людей, которые уже были склонны разделять ценности, представляемые партией, и которые просто считали нацистов более эффективной и энергичной машиной, чем буржуазные партии. Многие историки утверждали, что эти ценности были в основном доиндустриальными, или несовременными. Однако такое утверждение основывается на примитивном отождествлении демократии и современности. Избиратели, пришедшие на участки, чтобы поддержать Гитлера, штурмовики, которые тратили нерабочее время на стычки с коммунистами, социал-демократами и евреями, партийные активисты, проводившие свое свободное время на съездах и демонстрациях, — никто из них не жертвовал собой, чтобы восстановить прошлое. Напротив, они вдохновлялись расплывчатой, но вместе с тем захватывающей картиной будущего — будущего, в котором прекратятся классовые антагонизмы и склоки политических партий, исчезнут аристократические привилегии, представленные ненавистной фигурой Папена, технологии, средства связи и все современные изобретения будут использоваться во благо народа, а возрождающаяся нация будет представляться не традиционным наследственным монархом или укоренившейся социальной элитой, но харизматическим лидером, который появился из ниоткуда, служил младшим капралом в Первую мировую войну и постоянно подчеркивал свою близость к народу. Нацисты объявили, что они сорвут иностранные и чужеродные декорации со здания немецкой политики, избавив страну от коммунизма, марксизма, «еврейского» либерализма, культурного большевизма, феминизма, сексуального распутства, космополитства, экономических и политических оков, наложенных Британией и Францией в 1919 г., «западной» демократии и многого другого. Они оставят истинную Германию. Это была не какая-либо особая историческая форма Германии, конкретного времени или устройства, а мифическая Германия, которая бы очистила свой извечный расовый дух от чуждых примесей, заполнивших его при Веймарской республике. Такое представление не подразумевало взгляд только назад или вперед, это было движение в обе стороны.

Консерваторы, которые помогли Гитлеру прийти во власть, разделяли большую часть этих идей. Они с ностальгией вспоминали прошлое и желали возрождения монархии Гогенцоллернов и Бисмарковского рейха. Однако все это должно было возродиться в форме, избавленной от того, что они считали неблагоразумными уступками, сделанными демократии. В их представлении о будущем каждый должен был знать свое место, а рабочие классы в особенности должны были находиться там, где было их место, вне политического процесса принятия решений. Однако такое представление нельзя рассматривать как доиндустриальное, или несовременное. Оно в большой мере разделялось многими крупными промышленниками, которые столько сделали для подрыва Веймарской демократии, и многими современными технократическими военными офицерами, которые желали начать современную войну с использованием вооружений, запрещенных Версальским мирным договором. Подобно другим людям в другое время и в других местах, консерваторы, так же как и Гитлер, манипулировали и изменяли прошлое в своих текущих интересах. И эти интересы нельзя свести к устремлениям «доиндустриальных» социальных групп. Многие из них, от капиталистических юнкеров-землевладельцев, ищущих новые рынки, до мелких торговцев и чиновников, у которых до индустриализации просто не было средств к существованию, были настолько же современными, насколько и традиционными. Именно эти сходства взглядов убедили таких людей, как Папен, Шляйхер и Гинденбург, в том, что имеет смысл узаконить свое правление за счет привлечения массового нацистского движения к участию в коалиционном правительстве, задачей которого было создание авторитарного государства на руинах Веймарской республики.

Смерть демократии в Германии стала фрагментом гораздо более общей европейской закономерности в годы между войнами, но она также имела и весьма специфические корни в немецкой истории и основывалась на идеях, бывших частью очень специфической немецкой традиции. Немецкий национализм, пангерманское представление о победе через завершение незаконченной работы Бисмарка по объединению всех немцев в одном государстве, убежденность в превосходстве арийской расы и в угрозе со стороны евреев, вера в евгеническое планирование и расовую гигиену, милитаристский идеал общества, одетого в униформу, военизированного, послушного и готового к бою, — все это и многое другое, реализовавшееся в 1933 г., основывалось на идеях, которые витали в Германии с последней четверти XIX века. Некоторые из этих идей в свою очередь имели корни и в других странах или разделялись выдающимися мыслителями — расизм Гобино, антиклерикализм Шёнерера, языческие фантазии Ланца фон Либенфельса, распространенные псевдонаучные идеи учеников Дарвина о формировании популяции и многое-многое другое. Но в Германии все вместе они образовали уникальный ядовитый коктейль, укрепившись за счет выдающегося положения Германии в качестве самой развитой и могущественной страны на европейском континенте. В годы после назначения Гитлера рейхсканцлером другие страны Европы и мира узнали, насколько ядовитой может быть такая смесь.

Несмотря на весь этот избирательный успех, никогда не возникало каких-либо сомнений в том, что Гитлер получил этот пост в результате закулисных политических интриг. «Немцы» не избирали Гитлера рейхсканцлером. И они не давали своего свободного и демократического одобрения для создания им однопартийного государства. Вместе с тем некоторые утверждали, что Веймарская республика уничтожила себя сама, а не была уничтожена своими врагами: это был случай политического самоубийства, а не политической ликвидации. В слабости общественного строя республики на вершине кризиса 1930–33 гг. сомнений быть не могло. Фатальное отсутствие легитимности республики заставляло людей активно искать другие политические решения проблем Германии. Однако эти проблемы не были собственным творением республики. Для всего процесса крайне важным было то, как враги демократии использовали демократическую конституцию и демократическую политическую культуру в своих собственных целях. Йозеф Геббельс был весьма откровенен по этому поводу в своем публичном саркастическом выступлении:

Нет сомнений в крайнем презрении к демократическим институтам со стороны нацистов. Но это заложено в самой природе демократических институтов, что они подразумевают по крайней мере минимальную готовность подчиняться правилам демократической политики. Демократии под угрозой уничтожения сталкиваются с неразрешимой дилеммой: либо смириться с этой угрозой и настоять на сохранении демократических правил, либо нарушить свои принципы, ограничив демократические права. Нацисты знали это и пользовались такой ситуацией на втором этапе прихода Третьего рейха с февраля по июль 1933 г.

Начиная с провала своего пивного путча в ноябре 1923 г. Гитлер всегда заявлял, что собирается прийти к власти законным способом. Он в самом деле даже поклялся в этом на суде. После 1923 г. он понимал, что жестокий переворот наподобие Октябрьской революции в России в 1917 г. или даже планировавшийся «марш на Рим», который вознес Муссолини на должность премьер-министра в Италии в 1922 г., не сработает. Поэтому Гитлер со своими помощниками постоянно искали законное прикрытие для своих действий. Они всегда избегали давать своим оппонентам возможность бороться в суде, чем пользовались социал-демократы в своей борьбе с прусским переворотом Папена в июле 1932 г. Социал-демократы использовали это с некоторым судебным успехом, хотя с политической точки зрения эти действия оказались совершенно бесполезными. Стремление избежать подобной борьбы было, например, причиной, по которой Гитлер уделял столько внимания декрету о пожаре рейхстага и акту о чрезвычайных полномочиях. Именно поэтому Геринг использовал коричневых рубашек и СС в качестве вспомогательной полиции в Пруссии вместо того, чтобы просто позволить им бесчинствовать на улицах, не пытаясь создать какое-либо законодательное прикрытие для своих действий. Именно поэтому руководство нацистов настаивало на реализации своего политического курса в виде законов, одобренных рейхстагом или санкционированных президентскими декретами. И стратегия «легитимной революции» сработала. Постоянные заверения Гитлера, что он будет действовать в соответствии с законом, помогли убедить его партнеров по коалиции, как и его оппонентов, в том, что с нацистами можно иметь дело в законодательной плоскости. Законодательное прикрытие для действий нацистов позволяло гражданским служащим требовать принятия определенных законов и декретов, даже когда, как в случае с Актом о гражданской службе от 7 апреля 1933 г., они попирали сами принципы нейтралитета, на которых основывалась гражданская служба, требуя увольнения евреев и политически ненадежных чиновников с их постов. Гражданским и государственным служащим и многим другим меры, которые позволили нацистам захватить власть в период с конца января по конец июля 1933 г., казались неодолимыми, потому что нацисты действовали при полной законодательной поддержке.

Хотя это было и не так. В каждый момент нацисты нарушали закон. В первую очередь их действия противоречили духу принятых законов. В частности, никогда не предполагалось, что статья 48 Веймарской конституции, которая давала президенту право управлять на основе чрезвычайных полномочий во время кризиса, станет чем-то большим, нежели просто промежуточной мерой. А нацисты сделали ее фундаментом для объявления постоянного чрезвычайного положения, которое было скорее фиктивным, чем настоящим, и чисто технически продолжалось вплоть до 1945 г. Также статья 48 не предназначалась для введения таких далеко идущих мер, как принятые 28 февраля 1933 г. Действительно, оказалось крайне неудачным то, что президент Эберт так свободно и широко использовал статью 48 раньше в истории республики, и было вдвойне плохо, что рейхсканцлеры Брюнинг, Папен и Шляйхер так сильно полагались на нее в ситуации кризиса начала 1930-х. Но даже это бледнело перед серьезнейшими ограничениями гражданских свобод, принятыми 28 февраля. Также не предполагалось, что канцлер будет использовать декреты, просто проставляя печать президента. Гитлер в своих переговорах с Гинденбургом в январе 1933 г. уверил того, что это необходимо. Акт о чрезвычайных полномочиях был еще более явным нарушением духа конституции, как и последовавшее упразднение свободных выборов. Вместе с тем неизбежность этого вряд ли была секретом, поскольку лидеры нацистов во время избирательной кампании четко объявили, что выборы 5 марта станут последними на много лет вперед.

Нацисты не просто нарушили дух Веймарской конституции, они также попрали ее в техническом юридическом смысле. Декрет от 6 февраля, который давал Герингу контроль над Пруссией, явно нарушал решения государственного суда по делу против Папена со стороны отправленного в отставку социал-демократического правительства большинства в Пруссии. Акт о чрезвычайных полномочиях не имел юридической силы, потому что Геринг в роли председателя рейхстага не учитывал голоса избранных депутатов-коммунистов. И хотя их мнение было не обязательным для получения большинства в две трети голосов, отказ признавать их существование был незаконным. Более того, ратификация акта верхней палатой парламента, представлявшей федеральные земли, была незаконна, поскольку правительства земель были смещены силой и поэтому не были правильно образованы или представлены. Это были не просто технические формальности. Однако все это было подавлено массовой, продолжительной и абсолютно незаконной кампанией насилия, творимой нацистскими штурмовиками на улицах, которая началась уже в середине февраля, перешла на совершенно новый уровень после пожара рейхстага и охватила всю страну в марте, апреле, мае и июне. То, что многие боевики имели статус вспомогательной полиции, ни в коей мере не узаконивало совершаемые ими действия. В конечном счете полицейская форма не дает права на совершение убийств, грабежи офисов, конфискацию средств или аресты людей, их избиения, пытки, заключение в наскоро сооруженные концентрационные лагеря без суда и следствия.

Немецкие судебные власти на самом деле были полностью в курсе незаконной природы нацистского насилия даже после захвата власти. Имперское министерство юстиции предпринимало активные усилия, чтобы массовые аресты первой половины 1933 г. проводились в соответствии с законом, однако его вмешательство просто игнорировалось. В течение 1933 г. были случаи, когда государственная прокуратура выдвигала обвинения против коричневых рубашек и членов СС, которые совершили акты насилия и убийства своих оппонентов. В августе 1933 г. было организовано особое отделение прокуратуры для координации таких усилий. В декабре 1933 г. прокурор Баварии попытался провести расследование запытанных до смерти заключенных концентрационного лагеря Дахау, а когда получил категорический отказ, министр юстиции Баварии объявил о своей решимости расследовать это дело со всей тщательностью. Рейхсминистр внутренних дел в январе 1934 г. жаловался, что предварительное заключение во многих случаях используется в неподобающих целях. Только в апреле 1934 г. был принят ряд нормативных актов, четко определявших, кто мог арестовывать людей и помещать их в «предварительное заключение» и что можно было с ними делать после этого. В тот же год государственный прокурор выдвинул обвинения против двадцати трех штурмовиков и чиновников политической полиции концентрационного лагеря Хонштайн в Саксонии, включая коменданта лагеря, в пытках заключенных, которые, как подчеркивал рейхсминистр юстиции Гюртнер, «раскрывали зверства и жестокость преступников, которые являются совершенно чуждыми немецкому духу и чувствам».

Многие из тех, кто пытался расследовать акты пыток и жестокости, совершенные нацистскими штурмовиками, сами были на жалованье у нацистов. Баварский министр юстиции, который пытался организовать судебное преследование за пытки в лагере Дахау в 1933 г., например, был не кем иным, как Хансом Франком, который позже во время Второй мировой войны заработал репутацию жестокого генерал-губернатора Польши. Из этих судебных инициатив ничего не вышло, они все подрывались вмешательством сверху, Гиммлером или непосредственно самим Гитлером. Амнистия за преступления, совершенные в ходе «национального восстания», была принята уже 21 марта 1933 г. и аннулировала более 7000 уголовных дел. Все, и в первую очередь нацисты, в 1933–34 гг. прекрасно знали, что жестокие избиения, пытки, плохое обращение, уничтожение собственности и насилие всех видов, осуществлявшиеся против оппонентов нацистов, вплоть до убийств штурмовиками CA или черномундирными отрядами СС, представляли собой чудовищное нарушение закона. Вместе с тем это насилие было центральной, неотъемлемой частью захвата власти нацистами с февраля 1933 г. и далее, а распространенный и ставший впоследствии повсеместным страх, вселенный в сердца немцев, не состоявших в партии или ее вспомогательных организациях, был ключевым фактором в кампании запугивания оппонентов Гитлера и подчинении его иногда не слишком сговорчивых союзников. Наконец, не может быть сомнений относительно того, что именно Гитлер и руководство нацистов несли ответственность за эти беззакония. Презрение Гитлера к закону и Веймарской конституции очень часто демонстрировалось напрямую. «Мы войдем в законодательные органы и таким образом сделаем нашу партию определяющим фактором», — говорил Гитлер в суде над армейскими офицерами в Лейпциге в 1930 г. «Однако когда мы получим конституционную власть, мы изменим государство так, что оно будет нас устраивать». Крайне важно, говорил он правительству сразу после пожара рейхстага, не слишком строго придерживаться юридических процедур, преследуя предполагаемых коммунистических преступников. Вся риторика, вся политическая позиция Гитлера в первые месяцы 1933 г. сводилась к постоянной поддержке актов насилия против врагов нацизма. Его призывы к дисциплине практически всегда шли рука об руку с более общими словесными атаками на его оппонентов, которые рядовые штурмовики воспринимали как лицензию на продолжение неослабевающего насилия. Массовые скоординированные действия, как например оккупация профсоюзных офисов 2 мая, убедили обычных коричневых рубашек в том, что у них не будет особых неприятностей, если они станут действовать по собственной инициативе в том же духе. И им действительно за это ничего не было.

Самым важным из всего было то, что Гитлер и нацисты на всех уровнях прекрасно осознавали, что они нарушают закон. Их презрение по отношению к закону и к формальным процедурам правосудия было практически осязаемым и проявлялось в бесчисленном количестве ситуаций. Сила права. Закон — это лишь выражение силы. По словам одного нацистского журналиста, единственное значение имела не «тотальная лживость» немецкой судебной и исправительной системы, а «закон силы, который является неотъемлемой частью кровных связей и военного единства расы… Сами по себе ни закон, ни правосудие не существуют. Защищать следует то, что смогло утвердить себя в качестве „закона“ в процессе борьбы за власть, в том числе во имя победы этой власти».

Незаконный характер захвата власти нацистами в первой половине 1933 г. в конечном счете превратился в революционное свержение существовавшей политической системы, а риторика «национал-социалистической революции» не в последнюю очередь была направлена на неявное оправдание незаконных действий. Но что это была за революция? Консервативный управленец Герман Раушинг, который начинал с работы вместе с нацистами, но к концу 1930-х стал одним из самых непримиримых и последовательных их критиков, описывал ее как «революцию нигилизма», «революцию без перспективы, революцию ради себя самой». Она полностью уничтожила социальный порядок, свободу, приличия. Как говорит название английского издания его книги, она была «революцией разрушения» и ничем более. Однако в своей страстной обличительной речи, которая заканчивается громким призывом к восстановлению истинных консервативных ценностей, Раушинг делает несколько больше, чем просто использует слово «революция» в качестве риторической дубинки для избиения нацистов за свержение порядка, который он восславлял. Другие революции, что бы ни думал Раушинг, приносили больше, чем просто разрушение. Тогда как вообще можно было сравнивать нацистскую революцию с ними?

Таким образом, нацистская революция не была революцией вообще. Французская революция 1789 г. и русская революция 1917 г. смели существовавший порядок силой и заменили его системой, которая, по мнению революционеров, была чем-то совершенно новым. Напротив, нацисты, как обычно, стараясь действовать в двух направлениях, использовали революционную риторику и одновременно заявляли, что они пришли к власти законным путем в соответствии с существовавшей конституцией. Они предприняли несколько конкретных действий для ликвидации основных институтов Веймарской республики или для их замены на что-то другое — в этом отношении упразднение должности президента в 1934 г. было редким явлением. Напротив, они предпочитали добиваться постепенного распада таких институтов, как, например, в случае с рейхстагом, который практически не собирался после 1933 г., а если и собирался, то только для того, чтобы прослушать речи Гитлера, или в случае с правительством, которое в конечном счете перестало собираться совсем. С другой стороны, то, чего добивались консервативные элиты, — осуществления с помощью национал-социалистов настоящей контрреволюции, которая должна была вылиться в восстановление вильгельмовского рейха с кайзером или без кайзера на троне, — также не свершилось. Что бы ни произошло в 1933 г., это не было консервативной революцией. Насилие, являвшееся ключевым фактором захвата власти, придавало отчетливо революционный привкус тому времени. Нацистская революционная риторика практически не встречала критики после июня 1933 г. Тогда стоит ли считать ее действительной ценностью?

Некоторые авторы утверждали, что можно провести прямую историческую параллель между нацизмом и Французской революцией 1789 г., якобинским «царством террора» в 1793–94 гг. и неявной идеей народной диктатуры в теории Руссо о «совокупной воле» — диктатуры, которая изначально задумывалась людьми, но после установления не стала терпеть никакой оппозиции. Французская революция действительно была уникальна, потому что стала предтечей многих главных идеологий, владевших умами европейцев в следующие два века, от коммунизма и анархизма до либерализма и консерватизма. Но среди них не было национал-социализма. Нацисты действительно считали, что они отменяют достижения Французской революции и, по крайней мере в политическом смысле, возвращают стрелку часов гораздо дальше: в Средние века. Их представление о народе было скорее расовым, чем гражданским. Все идеологии, рожденные Французской революцией, должны были быть уничтожены. Нацистская революция должна была стать мировой исторической противоположностью своей французской предшественницы, а не ее историческим завершением.

Если нацистская революция произошла, то какой она была по мнению нацистов? Опять же, параллель с Французской или русской революцией тоже не работает. Французские революционеры 1789 г. имели четкий набор доктрин, на основании которых собирались установить народное правление через представительные институты, а русские революционеры в октябре 1917 г. стремились свергнуть буржуазные и консервативные элиты и ввести диктатуру пролетариата. Напротив, нацисты не имели четко выраженного плана реорганизации общества и даже достаточно проработанной модели общества, которое, по их словам, они собирались вести к революции. Сам Гитлер, по-видимому, представлял революцию как смену людей на государственных и властных постах. В своей речи перед высшими нацистскими чиновниками 6 июля 1933 г. он говорил, что главный смысл революции состоит в уничтожении политических партий, демократических институтов и независимых организаций. По всей видимости, сутью нацистской революции он считал завоевание власти и использовал эти два термина практически как синонимы:

Таким образом, очень важно, что, призывая к культурному и духовному перерождению немцев с целью их приспособления к новой форме рейха, он также считал, что это должно происходить эволюционным, а не революционным путем. Он продолжал:

Культурная трансформация немецкого гражданина, которая составляла большую часть революционных намерений нацистов, по аналогии тоже могла быть достигнута за счет сохранения и возрождения того, что нацисты считали положительными аспектами немецкой культуры в прошлом, и устранения чужеродного влияния.

Даже штурмовики, чей самопровозглашенный призыв ко «второй революции» в открытую критиковал Гитлер, не имели реального представления о каких-либо систематических революционных изменениях. Исследование мнения рядовых нацистов, проведенное в 1934 г., показало, что большинство обычных активистов, состоявших в партии при Веймарской республике, ожидали, что режим принесет национальное возрождение, названное одним штурмовиком «тотальной реорганизацией общественной жизни», при которой Гитлер «очистит Германию от людей, чуждых нашей стране и расе, пролезших на самые высокие должности и вместе с другими преступниками обративших мою немецкую родину в руины». Национальное возрождение, по представлению этих людей, означало в первую очередь восстановление международного положения Германии, отмену Версальского мирного договора и его положений, а также восстановление, скорее всего в результате войны, немецкой гегемонии в Европе. Поэтому эти люди не были революционерами в широком смысле, они имели слабое представление (если вообще имели) о внутреннем переустройстве Германии помимо изгнания из нее евреев и марксистов. Неустанная активность коричневых рубашек стала серьезной проблемой для Третьего рейха в следующие месяцы и годы. Во второй половине 1933 г. и первой половине 1934 г. она часто оправдывалась заявлениями о том, что «революция» должна была продолжаться. Однако для штурмовиков представление о революции в конечном счете мало отличалось от продолжения драк и беспорядков, к которым они привыкли за время захвата власти.

Для верхних эшелонов нацистской партии, и в первую очередь для руководства, непрерывность была так же важна, как и изменение. Большое открытие рейхстага в гарнизонной церкви Потсдама после мартовских выборов 1933 г. с нарочитой демонстрацией символов старого социального и политического порядка, включая трон председателя, оставленный для отсутствующего кайзера, и церемониальное возложение венков на могилы умерших прусских королей, ясно давали понять, что нацизм отрицает базовые идеи революции и символически ассоциирует себя с основными традициями прошлого Германии. Возможно, это не все, о чем можно вспомнить, однако это было больше чем простая пропаганда или циничная подачка консервативным союзникам Гитлера. Более того, тот факт, что столько людей обратились к нацизму за несколько недель и месяцев после избрания Гитлера канцлером или по крайней мере отнеслись к этому явлению терпимо и не вступали в оппозицию, нельзя объяснить простым оппортунизмом. Это объяснение подходит для обычного режима, но не для режима с такими четкими и радикальными характеристиками, как нацистский, а быстрота и энтузиазм, с которыми столько людей начали ассоциировать себя с новым режимом, заставляют предположить, что подавляющее большинство образованных элит немецкого общества, независимо от прежних политических пристрастий, уже были предрасположены к принятию многих принципов, на которых строился нацизм. Нацисты не только захватили политическую власть — в первые месяцы Третьего рейха они взяли власть идеологическую и культурную. Это стало следствием не только неопределенности и изменчивости многих их идеологических заявлений, которые сулили все всем людям сразу. Причиной этого было то, что идеи нацистов напрямую пересекались с принципами и убеждениями, распространенными среди образованных слоев немецкого общества с конца XIX в. В начале Первой мировой войны этих принципов и убеждений придерживалось не ожесточенное революционное меньшинство, а большинство общественных и политических институтов. И именно коммунисты и социал-демократы, частично или в своем большинстве, отрицали их, считая себя революционерами, какими их считало и большинство немцев.

Все великие революции в истории отрицали прошлое вплоть до введения новой системы летосчисления, начиная с «года первого», как при Французской революции 1789 г., или определения всех предыдущих веков «помойкой истории» — цитирую знаменитую фразу Троцкого, произнесенную во время Русской революции 1917 г. Такой фундаментализм наблюдается и с правой стороны политического спектра, например в плане Шёнерера ввести немецкий национальный календарь вместо христианского.

Однако даже у Шёнерера отсчет исторического времени начинался в далеком прошлом. А для нацистов и их сторонников сам термин «Третий рейх» был мощной символической отсылкой к воображаемому величию прошлого, выраженному в Первом рейхе Карла Великого и во Втором рейхе Бисмарка. Таким образом, как сказал Гитлер 13 июля 1934 г., нацистская революция восстановила естественное развитие немецкой истории, которое было прервано чужеродным влиянием Веймара:

И опять революция здесь рассматривается как нечто большее, чем просто завоевание политической власти и установление авторитарного государственного строя. Действия после получения власти не обязательно подпадали под определение революции. Большинство революций закончились, даже если и временно, диктатурой одного человека, однако ни одна из них, кроме нацистской, не начиналась с явного определения такой задачи. Даже Революция большевиков предполагала установление коллективной диктатуры пролетариата, ведомого своим политическим авангардом, пока не пришел Сталин.

В нацизме представлен синтез революции и реставрации. Полный переворот социальной системы, к которому призывали в Париже в 1789 г. или Петрограде в октябре 1917 г., не входил в планы нацистов. В ядре системы, созданной нацистами, находилось нечто другое. Несмотря на все агрессивные заявления о равенстве, в конечном счете нацисты были относительно равнодушны к неравенству в обществе. Для них в первую очередь были важны раса, культура и идеология. В последующие годы они создали целый набор институтов, с помощью которых предполагали изменить дух Германии и перестроить немецкий характер. После завершения чисток в художественной и культурной сфере наступило время для тех немецких писателей, музыкантов и интеллектуалов, кто остался, чтобы с энтузиазмом направить свои таланты на создание новой культуры Германии. Христианские церкви, до сих пор находившиеся в относительной безопасности и не испытавшие на себе враждебных действий нацистов (по причинам политической целесообразности), больше не могли рассчитывать на защиту. Теперь нацисты принялись за реализацию расовой утопии. Чистая нация героев как можно тщательнее и быстрее должна была подготовиться к окончательной проверке расового превосходства Германии — войне, в которой немцы раздавят и уничтожат своих врагов и создадут новый европейский порядок, который в конечном счете будет доминировать во всем мире. К лету 1933 г. была полностью подготовлена почва для создания диктатуры, которой мир до этого еще не видел. Родился Третий рейх. На следующем этапе своего существования он стал стремительно продвигаться к своей еще более яростной зрелости.