Правильно ли будет начать с Бисмарка? Он был ключевой фигурой в становлении Третьего рейха. С одной стороны, культ его памяти в годы после его смерти привел к тому, что многие немцы желали возвращения сильного лидерства, которое было связано с его именем. С другой стороны, его действия и политика с середины до конца XIX века помогли создать зловещее наследие для будущего Германии. Но в целом во многих отношениях он был сложной и противоречивой фигурой, настолько же европейской, насколько и немецкой, настолько же современной, насколько и традиционной. И здесь его пример демонстрирует замысловатую смесь нового и старого, которая была так характерна для Третьего рейха. Стоит вспомнить, что всего лишь пятьдесят лет отделяют основание Германской империи Бисмарком в 1871 г. от нацистского триумфа на выборах в 1930–32 гг. Думается, невозможно отрицать связь между этими двумя событиями. Именно здесь, а не в отдаленных религиозных культурах и иерархических социальных системах Реформации или «просвещенного абсолютизма» XVIII века мы находим первый реальный момент немецкой истории, который можно напрямую связать с пришествием Третьего рейха в 1933 г.

Родившийся в 1815 г. Отто фон Бисмарк заработал репутацию яростного поборника немецкого консерватизма, приверженца жестких заявлений и жестоких действий, который никогда не боялся говорить с убедительной четкостью то, что более осторожные люди опасались произносить вслух. Он принадлежал к аристократическим кругам, и среди его предков были как землевладельцы-юнкера, так и дворяне на гражданской службе, для многих он был абсолютным воплощением прусской натуры, со всеми ее достоинствами и недостатками. Его власть в немецкой политике второй половины XIX века была жестокой, самоуверенной и абсолютной. Он не мог скрывать своего презрения к либерализму, социализму, парламентаризму, равенству и многим другим явлениям, характерным для современного мира. И вместе с тем это почти никак не повлияло на его практически мифическую репутацию основателя Германской империи, которую он приобрел после своей смерти. В столетнюю годовщину его рождения в 1915 г., в самый разгар Первой мировой войны, либеральные гуманисты, такие как историк Фридрих Мейнеке, могли обращаться за поддержкой и даже за вдохновением к образу «железного канцлера», человека власти и силы. «Это дух Бисмарка, — пишет он, — не дает нам принести в жертву свои жизненные интересы, именно он заставил нас принять героическое решение вести масштабнейшую борьбу против Востока и Запада — говоря словами Бисмарка, „как сильный мужчина с двумя крепкими кулаками по одному для каждого врага“». Это был великий и решительный лидер, отсутствие которого немцы болезненно ощущали в тот переломный для своей страны момент. Им предстояло еще более остро почувствовать отсутствие такого лидера в послевоенные годы.

Вместе с тем в реальности Бисмарк был гораздо более сложным персонажем, чем его грубый образ, взлелеянный поклонниками после его смерти. Он не был безрассудным, рисковым игроком из позднейших легенд. Слишком немногие немцы помнили впоследствии, что именно Бисмарку принадлежит определение политики как «искусства возможного». Он всегда утверждал, что в основе его подхода был точный расчет хода событий и использование этих событий в своих личных целях. Сам он говорил об этом более поэтично: «Государственный деятель не может создавать что-либо самостоятельно. Он должен ждать и прислушиваться, пока не услышит шаги Бога, отраженные в событиях, а затем броситься и ухватиться за край его одеяния». Бисмарк знал, что не может направить события в любое нужное ему русло. Но если вспомнить другую его знаменитую метафору — искусство политики состоит в ведении корабля государства по течению времени, — то тогда в какую сторону был устремлен тот поток в XIX веке в Германии? Больше тысячи лет до начала этого века Центральная Европа была расколота на бессчетное число автономных государств, некоторые из них были могущественными и хорошо организованными, как Саксония или Бавария, другие были небольшими или средними «вольными городами» или же мелкими княжескими или рыцарскими владениями, состоявшими практически из одного замка и скромной территории вокруг. Все они объединялись вокруг так называемой Священной Римской империи немецкого народа, основанной Карлом Великим в 800 г. и упраздненной Наполеоном в 1806 г. Это был знаменитый «тысячелетний рейх», воссоздание которого в конечном счете стало навязчивой идеей нацистов. Ко времени своего распада, связанного с завоеваниями Наполеона, империя находилась в тяжелом положении. Попытки установить осмысленный уровень централизации власти закончились провалом, а могущественные и амбициозные государства-участники, такие как Австрия и Пруссия, все больше заботились о собственных интересах, как будто империи не существовало.

Когда улеглась пыль после поражения Наполеона при Ватерлоо в 1815 г., европейские государства определили в качестве правопреемника империи Германскую конфедерацию, границы которой были примерно теми же и включали, как и прежде, Германию и те части Австрии, где говорили на чешском. Некоторое время полицейская система, установленная в Центральной Европе австрийским канцлером князем Меттернихом, позволяла успешно удерживать крышку кипящего котла либеральной и революционной деятельности, вдохновленной французами и осуществляемой представителями активного меньшинства образованного населения до 1815 г. Однако к середине 1840-х выросло новое поколение интеллектуалов, юристов, студентов и местных политиков, которых не устраивала текущая ситуация. Они пришли к выводу, что самым быстрым способом избавить Германию от множества больших и малых тираний является упразднение отдельных государств конфедерации и замена их единым германским государством, построенным на принципах представительного управления и гарантирующим элементарные права и свободы — свободу слова, свободу печати и т. д., — которые все еще отрицались в очень многих частях Германии. Распространенное недовольство, порожденное бедностью и недостатком продуктов в «голодные сороковые», давало им шанс. В 1848 г. в Париже вспыхнула революция, которая эхом прокатилась по всей Европе. Существовавшие немецкие правительства были сметены, и к власти пришли либералы.

Революционеры быстро организовали выборы в конфедерации, включая Австрию, и в свое время во Франкфурте был собран национальный парламент. После серьезного обсуждения депутаты проголосовали за список фундаментальных прав и приняли конституцию Германии, соответствующую классическим либеральным представлениям. Однако они не могли получить контроль над армиями двух ведущих стран — Австрии и Пруссии. Это оказалось решающим фактором. К осени 1848 г. монархи и генералы двух государств вновь обрели прежнюю уверенность. Они отказались принимать новую конституцию и, после того как следующей весной над Германией пронеслась волна радикально-демократической революционной активности, принудительно распустили франкфуртский парламент и отправили его депутатов по домам. Революция завершилась. Конфедерация была восстановлена, а главные революционеры были арестованы, брошены в тюрьму или изгнаны из страны. Следующее десятилетие многими историками считается периодом глубокой реакции, когда либеральные ценности и гражданские свободы были раздавлены железным каблуком немецкого авторитаризма.

Многие историки считают поражение революции 1848 г. ключевым моментом истории современной Германии, моментом, когда, по знаменитым словам А. Дж. П. Тейлора, «немецкая история достигла своей поворотной точки и не смогла повернуть». Вместе с тем Германия вступила на прямой и безоговорочный «особый путь» к агрессивному национализму и политической диктатуре после 1848 г. В ее истории предстояло случиться многим переломным моментам и судьбоносным решениям, которых можно было избежать. Для начала достижения либералов еще раз претерпели серьезную трансформацию в начале 1860-х. Послереволюционное правление отнюдь не было полным аналогом старого порядка, оно стремилось удовлетворить многие либеральные требования, но при этом уклонялось от национального объединения или предоставления парламентского суверенитета.

К концу 1860-х практически везде в Германии существовали открытые судебные слушания с участием присяжных, гарантировались равенство перед законом, свобода предпринимательской деятельности, были отменены наиболее неприемлемые формы государственной цензуры литературы и прессы, действовало право на собрания и союзы. И важно, что во многих государствах были организованы представительные собрания, где избранные депутаты могли свободно дискутировать и имели по крайней мере некоторые права по определению законодательства и государственных доходов.

Именно этими правами воспользовались возрождающиеся либералы в Пруссии в 1862 г., чтобы блокировать повышение налогов, пока армия не перешла под контроль законодательной власти, что, увы, не удалось осуществить в 1848 г. Это создало серьезную угрозу для финансирования прусской военной машины. Чтобы разрешить этот кризис, прусский король назначил человека, который стал главной фигурой в немецкой политике следующих тридцати лет, — Отто фон Бисмарка. К тому времени либералы правильно решили, что не было никаких шансов для объединения Германии в национальное государство, в которое бы вошла и немецкоязычная Австрия. Это бы означало распад Габсбургской монархии, которая включала огромные территории от Венгрии до Северной Италии, находившиеся за пределами Германской конфедерации, которая насчитывала миллионы подданных, говоривших на языках, отличных от немецкого. Однако либералы также считали, что после объединения Италии в 1859–60 гг. их время пришло. Если уж итальянцам удалось создать собственное национальное государство, то немцы, разумеется, могли добиться того же.

Бисмарк принадлежал к поколению европейских политиков, таких как Бенджамин Дизраэли в Британии, Наполеон III во Франции и Камилло Кавур в Италии, которые были готовы использовать радикальные, даже революционные средства для достижения фундаментально консервативных целей. Он понимал, что нельзя отрицать силу национализма. Но он также видел, что после разочарования 1848 г. многие либералы были готовы принести в жертву национальному единству по крайней мере некоторые из своих либеральных принципов, чтобы получить то, к чему стремились. Несколькими быстрыми и жесткими ходами Бисмарк добился объединения с австрийцами, чтобы захватить спорные территории Шлезвиг-Гольштейна у Датского королевства, а затем спровоцировал войну за управление ими между Пруссией и Австрией, которая закончилась полной победой прусских войск. Германская конфедерация распалась, и на ее месте возникло правопреемное образование без австрийцев или их южнонемецких союзников, которое за отсутствием более художественного названия Бисмарк нарек Северогерманским союзом. Немедленно большинство прусских либералов, почувствовавших, что до образования национального государства остается один шаг, простило Бисмарку его политику сбора налогов и финансирования армии без одобрения парламента, проводимую в течение предыдущих четырех лет с величайшим презрением по отношению к парламентским правам. Они продолжали одобрять его действия и дальше, когда он устроил другую войну с Францией, которая обоснованно опасалась, что создание объединенной Германии положит конец ее господству на европейской политической арене, продолжавшемуся последние полтора десятилетия.

За разгромом французских армий в Седане последовало провозглашение новой Германской империи в Зеркальном зале бывшего французского королевского дворца в Версале. Построенный Людовиком XIV, «королем-солнце», в период его наивысшего могущества примерно двести лет назад, дворец превратился в унизительный символ французского бессилия и поражения. Это был ключевой момент в истории современной Германии и, разумеется, Европы. Либералам казалось, что их мечты сбылись. Однако им предстояло заплатить большую цену. Некоторые черты творения Бисмарка имели угрожающие последствия для будущего. Во-первых, решение назвать новое государство «Германским рейхом» неизбежно вызывало в памяти образ его тысячелетнего предшественника — державу, которая в течение многих веков господствовала в Европе. Некоторые и на самом деле называли создание Бисмарка «Вторым рейхом». Использование этого слова подразумевало также, что там, где Первый рейх пал под натиском французской агрессии, Второй преуспел. Помимо многих характерных черт творения Бисмарка, переживших падение Германского рейха в 1918 г., продолжавшееся использование термина «Германский рейх» (Deutsches Reich) в Веймарской республике и во всех ее государственных институтах было совсем не малозначительным. Слово «рейх» вызывало у образованных немцев образ, связанный далеко не только с созданными Бисмарком структурами, образ страны — преемницы Римской империи, проекции Царства Божьего здесь, на земле, страны, имеющей обоснованные претензии на власть, а в более прозаичном, но не менее сильном смысле образ Германского государства, которое включало бы все немецкоговорящее население Центральной Европы — «один народ, один рейх, один вождь», как было провозглашено в будущем нацистском лозунге. В Германии всегда оставались люди, которые считали творение Бисмарка лишь частичной реализацией идеи истинного Германского рейха. Сначала их голоса были не слышны из-за всеобщей эйфории, наступившей после победы. Но со временем эти голоса множились.

Конституция, разработанная Бисмарком для нового Германского рейха в 1871 г., во многих отношениях очень далеко отходила от идеалов, о которых мечтали либералы в 1848 г. Она была единственной из всех современных немецких конституций, в которой не декларировался принцип прав человека и гражданских свобод. Формально новый рейх был рыхлой конфедерацией независимых государств, почти как и его предшественник. Его номинальным главой был император, или кайзер — титул, принятый для прежнего главы Священной Римской империи, этимологически восходящий к латинскому слову «цезарь». Он обладал широкими полномочиями, включая право объявления войны и мира. Властные институты рейха были сильнее, нежели те, которые им предшествовали. Среди них был национальный выборный парламент, рейхстаг (понятие, обозначавшее представительный орган власти еще в Священной Римской империи и продолжавшее служить в этом качестве после революции 1918 года), а также ряд центральных административных институтов (главным образом министерство иностранных дел), число которых со временем увеличивалось. Однако конституция не предоставляла национальному парламенту полномочий избирать или распускать правительство и министров, а право принятия ключевых политических решений, в основном по поводу войны и мира и управления армией, было закреплено за монархом и его непосредственным окружением. Министры правительства, включая главу гражданской администрации, рейхсканцлера (пост, созданный Бисмарком, который он занимал около двадцати лет), были гражданскими служащими, а не партийными политиками, которые подчинялись кайзеру, а не народу или его парламентским представителям. Со временем влияние рейхстага росло, однако незначительно. Совсем немного преувеличивая, великий революционный мыслитель Карл Маркс описал бисмарковский рейх одной изысканной фразой, выразившей многие внутренние противоречия этого государства: «бюрократически созданная военная деспотия, облеченная в форму парламентаризма, смешанная с элементами феодализма и в то же время уже находящаяся под влиянием буржуазии» .

Сила военного, и в частности прусского, офицерского состава была не просто продуктом военного времени. Она обусловливалась долгой исторической традицией. В XVII и XVIII веках расширяющееся прусское государство было организовано в большой степени по военным стандартам. Существовала новофеодальная система землевладельцев — знаменитых юнкеров — и крепостных крестьян, которая удачно сочеталась с системой военного призыва для офицеров и солдат. Эта система развалилась с окончанием крепостного права, а традиционный престиж армии был серьезно подорван серией сокрушительных поражений в наполеоновских войнах. В 1848 г., а потом и в 1862 г. прусские либералы вплотную подошли к тому, чтобы перевести армию под парламентский контроль. Назначение Бисмарка в 1862 г. было осуществлено в основном для того, чтобы сохранить автономию прусского офицерского корпуса от либерального вмешательства. Бисмарк немедленно объявил, что «великие насущные вопросы решаются не речами и постановлениями большинства — что стало огромной ошибкой 1848 и 1849 гг., — а железом и кровью». Он был так же хорош, как и его слова. Война 1866 г. привела к уничтожению Ганноверского королевства и включению его в состав Пруссии и исключению Австрии и Богемии из состава Германии после многовекового периода, когда они играли основную роль в ее судьбах, а война 1870–71 гг. привела к аннексии Эльзаса и Лотарингии у Франции и переводу их под прямой сюзеренитет Германской империи. С некоторой долей условности Бисмарка называли «белым революционером». Военная сила и военные действия привели к созданию рейха и, таким образом, упразднению законодательных институтов, изменению государственных границ и отказу от многолетних традиций с радикальностью и жестокостью, которые наложили долгий отпечаток на последующее развитие Германии. Таким образом, было узаконено использование силы в политических целях далеко за пределами, установленными в большинстве других стран, если не принимать в расчет завоевательные империалистические войны в других частях света. Государственный и общественный милитаризм позднее сыграл важную роль в разрушении немецкой демократии в 1920-х гг. и в образовании Третьего рейха.

Бисмарк считал, что армия с ее непосредственным подчинением кайзеру и собственной системой самоуправления фактически является государством в государстве. Рейхстаг имел право только утверждать военный бюджет раз в семь лет, а военный министр отвечал перед армией, а не перед законодательной властью. Офицеры имели множество социальных и других привилегий и ожидали почтительного отношения к себе со стороны гражданских при встрече на улице. Поэтому неудивительно, что многие госслужащие стремились попасть в армию в качестве офицера резерва, вместе с тем для остального населения обязательная военная служба давала возможность познакомиться с армейскими нормами поведения, идеалами и ценностями. В чрезвычайных ситуациях армия должна была обеспечивать военное положение и приостанавливать действие гражданских свобод — это проводилось так часто в правление Вильгельма, что некоторые историки с простительным преувеличением говорили, что политики и законодатели того времени жили под постоянной угрозой государственного переворота сверху.

Армия влияла на общество по-разному. Наиболее ярко это проявлялось в Пруссии, а после 1871 г. косвенное влияние стало заметно и в других немецких землях. Ее престиж, заработанный великолепными победами в объединительных войнах, был невообразим. Унтер-офицеры, то есть лица, остававшиеся в армии на несколько лет после окончания срока обязательной военной службы, автоматически получали право на занятие государственной должности после завершения службы. Это означало, что подавляющее большинство полицейских, почтальонов, железнодорожных служащих и других низших государственных чинов были бывшими солдатами, придерживавшимися армейских привычек в повседневном поведении. Кодекс правил таких институтов, как полиция, ориентировался на внедрение армейских моделей поведения, согласно ему общественность следовало держать на коротком поводке, а толпу на уличных маршах и массовых демонстрациях следовало считать не собранием граждан, а скорее вражеской силой. Военные представления о чести были достаточно распространены, чтобы обеспечить непрекращающееся противостояние с гражданским населением, даже среди средних классов, хотя нечто подобное наблюдалось и в России и Франции.

Со временем связь офицерского состава с прусской аристократией ослабла, и возникли новые народные милитаристические институты, например Военно-морская лига в начале 1900-х и клубы ветеранов. К началу Первой мировой войны большинство офицерских должностей были заняты профессионалами, а аристократия доминировала в основном в традиционных видах войск, считавшихся престижными и элитарными, вроде кавалерии и гвардии, как это было и во многих других странах. Однако профессионализация офицерского корпуса, ускоренная появлением новых военных технологий, от пулеметов и колючей проволоки до аэропланов и танков, не сделала его хоть немного более демократичным. Напротив, высокомерие военных только усиливалось благодаря опыту колониальных войн, когда немецкие вооруженные силы безжалостно подавляли восстания туземных народов, таких как гереро в Германской Юго-Западной Африке — колонии, существовавшей на территории современной Намибии. В 1904–07 гг. в акте осознанного геноцида немецкая армия уничтожила тысячи мужчин, женщин и детей гереро и изгнала еще большее их число в пустыню, где они умерли от голода. В результате этих действий численность населения гереро с 80 000 до войны сократилась практически до 15 000 к 1911 г. В Эльзасе и Лотарингии, аннексированных у Франции в 1871 г., германские военные вели себя как завоеватели, встречавшиеся с враждебным и непокорным населением. Один из самых вопиющих примеров такого поведения привел в 1913 г. к ожесточенным дебатам в рейхстаге, в результате которых депутаты вынесли вотум недоверия правительству. Это, разумеется, не заставило правительство уйти в отставку, но тем не менее стало свидетельством растущей популяризации мнений по поводу роли армии в жизни немецкого общества.

В то время многие люди не осознавали, в какой степени Бисмарк контролировал дикие устремления армии и ограничивал ее жажду к масштабным захватам территорий. Действительно, особенно после его принудительной отставки в 1890 г. возник миф, раздуваемый в том числе и разозленным экс-канцлером и его последователями, о Бисмарке как о лидере, который безжалостно разрубал гордиевы узлы политики и решал животрепещущие вопросы с применением силы. В общественной памяти Германии сохранились революционные войны 1860-х, а не два последовавших десятилетия, когда Бисмарк пытался сохранить мир в Европе, чтобы дать Германскому рейху возможность подняться на ноги. Ульрих фон Хассель, лидер консервативного сопротивления Гитлеру в 1944 г., записал в своем дневнике во время визита в старую резиденцию Бисмарка во Фридрихсру:

Миф о вожде-диктаторе не был выражением древней, исконной склонности немецкого характера, он стал гораздо более поздним изобретением.

В начале XX века этот миф подпитывался общественной памятью о жесткой позиции Бисмарка по отношению к тем, кого он считал внутренними врагами рейха. В 1870-х в ответ на попытки папы усилить свое влияние на католическое сообщество посредством издания «Реестра заблуждений» (1864 г.) и «Догмата о непогрешимости папы» (1871 г.) Бисмарк принял ряд законов и политических мер, призванных привести католическую церковь под контроль прусского государства, — либералы называли это «борьбой за культуру». Католическое духовенство отказалось выполнять законы, которые предписывали духовным лицам проходить обучение в государственных учреждениях и подавать заявки на церковные посты для государственного утверждения. Долгое время тех, кто нарушал новые законы, преследовала полиция, их арестовывали и отправляли в тюрьму. К середине 1870-х 989 приходов остались без настоятелей, 225 священников сидели в тюрьме, все католические организации за исключением тех, чья деятельность была связана с оказанием медицинской помощи, были упразднены, два архиепископа и три епископа были лишены должности, а епископ Трирский умер вскоре после того, как отбыл девятимесячное заключение в тюрьме. Но что хуже всего, это массированное наступление на гражданские свободы примерно 37 процентов населения империи поддерживалось немецкими либералами, которые считали католичество такой серьезной угрозой цивилизации, что оправдывали любые методы борьбы с ним.

В конечном счете эта борьба затихла, после чего католическая часть населения осталась жестоким врагом либерализма и современных веяний, готовой доказать свою лояльность государству, и не в последнюю очередь с помощью своей политической партии, сформированной изначально для защиты от преследований, которая получила название центристской партии. Но даже еще до конца этого процесса Бисмарк нанес новый удар по гражданским свободам своим антисоциалистическим законом, который был принят рейхстагом после двух покушений на убийство кайзера Вильгельма I в 1878 г. На самом деле зарождавшееся социалистическое движение не имело никакого отношения к предполагаемым убийцам и было законопослушной организацией, которая собиралась прийти во власть парламентским путем. И снова либералов убедили поступиться своими либеральными принципами во имя того, что было им представлено как национальные интересы. Социалистические собрания были запрещены, газеты и журналы ликвидированы, а сама партия поставлена вне закона. Была восстановлена смертная казнь, ранее отмененная в Пруссии и других основных немецких государствах. За этим последовали массовые аресты и тюремные сроки для социалистов.

Антисоциалистический закон имел, возможно, даже более далекоидущие последствия, чем борьба с католической церковью. Он также совершенно не справился со своей непосредственной задачей — бороться с предполагаемыми «врагами рейха». Социалистам не удалось легально запретить участие в парламентских выборах в роли самостоятельных кандидатов, а по мере ускорения индустриализации Германии и еще более быстрого роста численности рабочего класса доля кандидатов-социалистов все увеличивалась. После отмены закона в 1890 г. социалисты реорганизовали свое движение и стали называться Социал-демократической партией Германии. Накануне Первой мировой войны партия насчитывала более миллиона членов и была крупнейшей политической организацией в мире. На выборах в 1911 г., несмотря на исконную ориентацию избирательной системы на консервативный сельский электорат, социалисты заняли место центристской партии и стали самой большой отдельной партией в рейхстаге. Репрессии антисоциалистического закона отодвинули ее на левый край политического спектра, и с начала 1890-х и далее она придерживалась строгих марксистских представлений, согласно которым все существующие церковные, государственные и общественные институты от монархии и военного офицерского корпуса до больших предприятий и фондового рынка должны были быть свергнуты в ходе пролетарской революции, которая приведет к установлению социалистической республики. Вследствие того что либералы поддержали антисоциалистический закон, социал-демократы перестали доверять всем «буржуазным» политическим партиям и отвергали любые предложения сотрудничества, поступавшие к ним от политических сторонников капитализма или представителей движений, которые социалисты считали частью незначительно реформированной существующей политической системы. Многочисленное, хорошо организованное, не признающее других взглядов и, очевидно, неуклонно движущееся вперед к доминированию в органах избирательной власти движение социал-демократов вселяло ужас в сердца респектабельного среднего и высшего класса. Между социал-демократами, с одной стороны, и всеми «буржуазными» партиями, с другой, образовалась гигантская пропасть. Такое бескомпромиссное политическое разделение продолжалось вплоть до 1920-х и сыграло ключевую роль в кризисе, который в конечном счете привел нацистов к власти.

Однако в то же время партия всеми силами стремилась действовать так, чтобы оставаться в рамках правового поля и не давать поводов для постоянно угрожавшего ей восстановления закона о запрете партии. Говорят, что Ленин однажды в приступе необычайной веселости заметил, что немецкие социал-демократы никогда не смогли бы осуществить успешную революцию в Германии, потому что, когда бы они пришли штурмовать вокзалы, то для начала выстроились бы в очередь, чтобы купить билеты. Партия привыкла ждать событий, а не порождать их своими действиями. Ее тщательно продуманная организация с культурными учреждениями, газетами и журналами, пивными и барами, спортивными клубами и учебными заведениями позволила членам партии вести особый образ жизни и сформировала ряд личных интересов, которыми лишь немногие в партии готовы были поступиться. Будучи законопослушной организацией, партия полагалась на судебные решения для своей защиты от преследований. Однако следование закону было непростой задачей даже после 1890 г. Мелкие придирки полиции поддерживались консервативными судьями и прокурорами и судами, которые продолжали считать социал-демократов опасными революционерами. К 1914 г. лишь немногие ораторы и редакторы партийной газеты не отсидели несколько сроков в тюрьме по обвинениям в оскорблении монарха или государственных чиновников. Критика монархии или полиции или даже гражданских служащих, управлявших делами государства, в соответствии с законом до сих пор могла считаться преступлением. Борьба с социал-демократами стала делом жизни целого поколения судей, государственных обвинителей, начальников полицейских отделений и государственных чиновников до 1914 г. Эти люди и большинство их сторонников из среднего и высшего класса никогда так и не признали социал-демократов в качестве легитимной политической силы. В их глазах закон должен был поддерживать существующие государственные и гражданские институты, а не быть нейтральным судьей в конфликте между противоборствующими политическими группами.

Либералы, конечно, никак не помогали в разрешении этой ситуации. Они сами в 1880–90-е потеряли очень много мест в рейхстаге, хотя и сохранили существенную поддержку среди городской части населения Германии. Не последней проблемой для них была постоянная разобщенность в последние годы XIX века, и даже после того, как левые группы объединили свои силы в 1910 г., все равно остались две основные либеральные партии: национал-либералы и прогрессивисты, различия между которыми имели отношение к отказу последних простить Бисмарка за сбор налогов в Пруссии без парламентского одобрения в 1860-х. На правой стороне политического спектра наблюдалось точно такое же разделение, однако там была не одна консервативная партия, а две, поскольку те, кто поддерживал осуществляемое Бисмарком преобразование особых прусских институтов в учреждения рейха в 1871 г. (что было анафемой для упрямой прусской знати, юнкеров), сохранились в виде отдельной партии так называемых «свободных консерваторов». Более того, этим двум в большой степени протестантским северогерманским партиям приходилось бороться с еще более крупной политической партией правого толка — центристами. Их антимодернизм и проправительственная позиция смягчались, однако, приверженностью к социальному благополучию и критическим отношением к германскому колониальному правлению в Африке. Таким образом, до 1914 г. в Германии было не две основных политических партии, а шесть: социал-демократы, две либеральные партии, две группы консерваторов и центристская партия, что помимо прочего отражало многообразное разделение немецкого общества по регионам, конфессиональной принадлежности и социальному положению. В государстве с сильной исполнительной властью, напрямую не подотчетной законодательной, это ослабляло шансы партийной политики играть главную роль в стране.

Конкуренция всех этих противоборствующих партий отнюдь не вызывала у людей разочарование в политике, а, наоборот, разогревала политическую атмосферу, пока та не достигла по-настоящему лихорадочного состояния в 1914 г. Всеобщее право голоса для мужчин на выборах в рейхстаг вместе с более или менее тайной системой голосования и строгими избирательными нормами давали избирателям уверенность в системе. На выборах в рейхстаг в 1912 г. число принявших участие в голосовании людей достигло феноменальной цифры в 85 процентов. Существует множество свидетельств того, что избиратели относились к своему долгу серьезно и тщательно продумывали свой выбор, чтобы соотнести свою идеологическую позицию с более широкой политической ситуацией, когда дело доходило (что бывало довольно часто) до второго тура голосования в системе с пропорциональным представительством, утвержденной для выборов в рейхстаг в конституции Германии. Избирательная система предоставляла юридическую защиту и другие гарантии, открывала простор для демократических дебатов и убедила миллионы немцев разных политических взглядов в том, что политика принадлежит народу. Более того, ежедневная пресса имперской Германии освещала почти исключительно политические вопросы, каждая газета явно была связана с той или иной партией и проводила партийную точку зрения практически в каждой публикации. Политика была не просто основной темой дебатов среди элиты и среднего класса, но и стала главным предметом обсуждения в пивных и барах для рабочего класса и даже определяла выбор досуга.

Основной темой политических дискуссий и дебатов в начале XX века было место Германии в Европе и мире. Немцы все более осознавали, что возведенное Бисмарком здание рейха оказалось во многих отношениях незавершенным. Во-первых, империя включала значительное число этнических и культурных меньшинств — наследие предыдущих веков расширения государства и этнических конфликтов. На севере были датчане, в Эльзасе и Лотарингии жило франкоговорящее население, а в центральной Германии находилась небольшая славянская группа лужичан, но помимо этого в стране проживали миллионы поляков, населявшие территории бывшего Королевства Польского, аннексированные Пруссией в XVIII веке. Еще при Бисмарке государство энергично пыталось германизировать эти меньшинства, запрещая использование родных языков в школах и активно поддерживая переселение этнических немцев. К началу Первой мировой войны использование немецкого языка было обязательным на общественных собраниях на территории всего рейха, а земельные законы были изменены таким образом, чтобы лишить поляков их базовых экономических прав. Мнение о том, что к этническим меньшинствам следует относиться с таким же уважением, как и к основному населению, разделялось крайне небольшим и сокращающимся числом немцев. Даже социал-демократы в 1914 г. считали, что Россия и славянский Восток представляли собой отсталые и варварские земли, и практически не выражали сочувствия попыткам польскоговорящих рабочих в Германии защитить свои права.

Глядя на Европу и остальной мир, рейхсканцлеры, приходившие на этот пост после Бисмарка, приходили к выводу, что Германия — второсортная страна по сравнению с Британией и Францией, которые были морскими державами с имперскими владениями по всему земному шару. Германия пришла на эту сцену последней, и ей приходилось довольствоваться крохами с разделочного стола европейских колониальных государств, которые стартовали намного раньше. Танганьика, Намибия, Того, Камерун, Новая Гвинея, различные острова в Тихом океане и китайский открытый порт Цзяочжоу — это практически все колониальные территории Германии к началу Первой мировой войны. Бисмарк считал их малозначительными и дал свое согласие на их присоединение с большой неохотой. Но его последователи считали по-другому. Престиж и положение Германии в мире требовали «места под солнцем», как сказал Бернгард фон Бюлов, министр иностранных дел в конце 1890-х и затем рейхсканцлер до 1909 г. Началом послужило создание большого военного флота, долгосрочной задачей которого было получение уступок со стороны Британии, самой могущественной морской империи, за счет угрозы или даже полного или частичного уничтожения главных сил военно-морского флота Британии в титаническом противостоянии на Северном море.

Эти растущие амбициозные мечты о мировом господстве в целом выразил сам кайзер Вильгельм II, напыщенный, самовлюбленный и крайне болтливый человек, который не упускал возможности выразить свое презрение к демократии и гражданским правам, пренебрежение мнением других и свою веру в величие Германии. Кайзер, как и многие его почитатели, вырос после объединения Германии. Он имел слабое представление о тернистом и сложном пути, который прошел Бисмарк, чтобы добиться объединения в 1871 г. Подобно прусским историкам тех дней, он считал, что весь этот процесс был исторически предрешен. Он ничего не знал о тех опасениях за будущее Германии, которые заставили Бисмарка вести такую осторожную внешнюю политику в 1870–80-е гг. Общеизвестно, что характер кайзера был крайне переменчивым, а сам он был слишком непостоянным, чтобы оказывать какое-либо последовательное влияние на государственные события, и слишком часто оказывалось так, что его министры занимались исправлением последствий его действий, а не реализацией его желаний. Его регулярные заявления о том, что он был великим лидером, в котором нуждалась Германия, лишь обращали внимание на его ущербность в этом отношении и также играли свою роль в распространении ностальгического мифа о решительности и хитрости Бисмарка. Многие немцы пришли к тому, что начали противопоставлять безжалостное, аморальное государственное управление при Бисмарке, когда цель оправдывала средства, а чиновники могли говорить одно, делая или собираясь делать при этом другое, и импульсивную, напыщенную и необдуманную бестактность Вильгельма.

Если отвлечься от личностей, то можно увидеть, что все эти качества созданной Бисмарком Германии в большей или меньшей степени были присущи и другим странам. В Италии пример Гарибальди, харизматического лидера народных сил, которые позволили объединить страну в 1859 г., послужил образцом для диктатора Муссолини. В Испании над армией точно так же отсутствовал политический контроль, как и в Германии, а в Италии, как и в Германии, армия была подотчетна монарху, а не закону. В Австро-Венгрии государственные службы обладали такой же властью, как и парламентские институты, которые были даже более ограничены в своих возможностях. Во Франции свирепствовал конфликт между церковью и государством, который совсем немного отличался от немецкой «борьбы за культуру» по своей идеологической жестокости. В России во внутренней политике и в отношениях с ближайшими соседями использовалось понятие, эквивалентное рейху. Царистский режим в России подвергал социалистов еще большим репрессиям, чем аналогичный режим в Германии, и ни на йоту не уступал немецким властям в своем стремлении ассимилировать поляков, миллионы которых находились под его влиянием. Либерализм, независимо от того, как его определять, к 1914 г. занимал слабые позиции во всех ведущих странах Восточной и Центральной Европы, а не только в Германском рейхе. Политическая сцена была более раздроблена в Италии, чем в Германии, а убеждение в том, что война оправдана для достижения политических целей, и в частности для создания империи, было общим для многих европейских стран, что с такой ужасающей ясностью продемонстрировало начало Первой мировой войны в августе 1914 г. По всему континенту растущие демократические силы угрожали гегемонии консервативных элит. Конец XIX и начало XX веков стало эпохой национализма не только в Германии, но и везде в Европе, и во многих странах также происходила «национализация масс».

Вместе с тем, ни в одной европейской стране все эти факторы не заявляли о себе одновременно и с такой силой, как в Германии. Более того, Германия не была похожа на любую другую европейскую страну. В исторической литературе много сказано о разных аспектах предполагаемой отсталости Германии в то время, предполагаемом дефиците гражданских ценностей в этой стране, ее якобы устарелой социальной структуре, малодушном среднем классе и новофеодальной аристократии. Но большинство современников так не считали. Непосредственно перед началом Первой мировой войны Германия была самой богатой и могущественной страной в Европе с самой развитой экономикой. В последние мирные годы Германия производила две трети всей стали и половину всего каменного и бурого угля в континентальной Европе, а также на 20 % больше электроэнергии, чем Британия, Франция и Италия, вместе взятые. К 1914 г. в Германии с ее населением около 67 млн человек было намного больше человеческих ресурсов, чем в любой другой континентальной европейской стране за исключением России. Для сравнения: население Великобритании, Франции и Австро-Венгрии в то время составляло от 40 до 50 млн человек. Германия была мировым лидером в большинстве современных отраслей, таких как химия, фармацевтика и электроэнергетика. В сельском хозяйстве повсеместное использование искусственных удобрений и сельхозтехники значительно повысило эффективность использования земель на севере и востоке к концу 1914 г., когда Германия, например, стала выращивать треть всего картофеля в мире. Уровень жизни стремительно повысился с начала века, если не раньше. Продукты знаменитых немецких промышленных компаний, таких как Krupp и Thyssen, Siemens и AEG, Hoechst и BASF, получили широкое признание по всему миру за свое качество.

С ностальгической точки зрения первых межвоенных лет Германия до 1914 г. многим казалась убежищем мира, благополучия и социальной гармонии. Однако под покровом процветания и стабильности скрывалась нервозность и неуверенность, страна была разрываема внутренними противоречиями. Многих людей скорость экономических и социальных изменений пугала и ставила в тупик. Старые ценности, казалось, исчезают в сумбуре материализма и разнузданных амбиций. В некоторых частях общества чувство потери ориентации подкреплялось впечатлением от модернистской культуры, начиная с абстрактной живописи и заканчивая атональной музыкой. Старая гегемония прусской земельной аристократии, которую с таким упорством пытался сохранить Бисмарк, уничтожалась стремительным прорывом немецкого общества в новый век. Буржуазные ценности, привычки и нормы поведения к 1914 г. одержали полную победу в высших и средних классах общества. Но вместе с тем им противостоял укрепляющийся класс промышленных рабочих, сплотившийся под знаменами многочисленного социал-демократического рабочего движения. Германия в отличие от любой другой европейской страны стала национальным государством не до индустриальной революции, а на ее пике и не в виде единого государства, а в виде федерации множества разных стран, немецкие граждане которых были связаны в основном общим языком, культурой и этническими корнями. Напряженность, порожденная быстрой индустриализацией, усугубилась распространением противоборствующих идей о сущности немецкой государственности и народа и их места в Европе и мире. В немецком обществе не было стабильности при создании национального государства в 1871 г. Оно было расколото быстро углубляющимися внутренними конфликтами, которые накладывались на неразрешенные проблемы политической системы, созданной Бисмарком. Эти проблемы выливались в оголтелый национализм, смешанный с расизмом и антисемитизмом, которые оставили губительное для будущего наследие.