Правила поведения
I
7 марта 1933 г., через два дня после выборов в рейхстаг, банда из шестидесяти коричневых рубашек ворвалась на репетицию оперы Верди «Риголетто» в постановке знаменитого дирижера Фрица Буша в Дрезденской государственной опере. Они кричали и одергивали дирижера, мешали ему, пока он не был вынужден остановиться. Такой инцидент случался не впервые. В прошлый раз большая группа штурмовиков выкупила практически все билеты на один из его концертов и, когда он поднимался на помост, встречала его воплями «Долой Буша!», пока ему не пришлось уйти. Но именно инцидент на репетиции побудил новое нацистское правительство Саксонии уволить его с должности. Он имел прекрасную репутацию в музыкальных кругах, но администраторам в Дрездене он доставлял одни неприятности. Буш не был евреем, и его нельзя было напрямую связать с модернизмом, атональностью или другими вещами, которые нацисты ненавидели в музыке начала XX в. Не был он и социал-демократом, напротив, по политическим убеждениям принадлежал к правым. Буш оказался в непростых отношениях с нацистами в Саксонии, потому что активно препятствовал их планам сократить бюджет земли на культуру в рамках экономических мер по противодействию депрессии. Придя к власти в Дрездене, они обвинили его в том, что он принимал на работу слишком много еврейских певцов, проводил слишком много времени за пределами Дрездена и требовал слишком большое вознаграждение. Буш уехал в Аргентину и больше не вернулся, став аргентинским гражданином в 1936 г.
Срыв репетиции и концерта Буша дало региональным рейхекомиссарам предлог запретить концерты и оперы на основании того, что они могут стать причиной общественных беспорядков. Конечно, этот срыв был спровоцирован самими нацистами — прекрасная иллюстрация диалектической сущности дальнейшего захвата власти как снизу, так и сверху. Музыка была особенно важной мишенью в процессе координации. В течение веков композиторы классической и романтической школы в Центральной Европе дарили миру музыку, ставшую основной составляющей мирового репертуара. Великие оркестры, такие как Берлинская филармония, имели мировую репутацию. Музыкальные драмы Вагнера, дававшиеся в Байройте, занимали уникальное место в мировой музыкальной культуре. Во всех городских кварталах, небольших городах и в крупных деревнях были свои музыкальные клубы, хоры, свои традиции любительской музыки, которая играла важнейшую роль в жизни не только среднего, но и рабочего класса. Нацисты были не единственной правой партией, которая почувствовала, что эта давняя традиция подрывалась музыкальным модернизмом Веймарской республики, который они в своем грубом стиле приписывали «еврейскому разложению». Теперь у них появился шанс привести все в порядок.
16 марта, когда главный дирижер оркестра Гевандхауза в Лейпциге, Бруно Вальтер, который был евреем, но, как и Буш, никоим образом не поддерживал модернистскую музыку, прибыл на репетицию, он обнаружил, что здание было закрыто рейхскомиссаром в Саксонии на основании невозможности обеспечить безопасность музыкантов. Вальтер, который через четыре дня должен был давать концерт в Берлине, обратился за помощью в полицию, но там ему отказали по приказу Геббельса, который ясно давал понять, что концерт мог бы состояться только под управлением нееврейского режиссера. Когда главный дирижер Берлинской филармонии Вильгельм Фуртвенглер отказался его заменить, под триумфальную оргию в нацистской прессе на помост согласился взойти композитор Рихард Штраус. Вскоре после этого Вальтер оставил свой пост в Лейпциге и эмигрировал в Австрию. Попытки нацистской прессы показать, что у него были симпатии к коммунистам, вряд ли скрыли от многих реальные причины кампании против него, которые были исключительно расовыми.
Среди ведущих дирижеров Германии Отто Клемперер был наиболее похожим на нацистскую карикатуру еврейского музыканта. Двоюродный брат профессора литературы Виктора Клемперера, он не только был евреем, но и в должности директора авангардной Кроль-оперы с 1917 по 1930 год (в здании которой по иронии судьбы собрался рейхстаг после пожара 27–28 февраля 1933 г.) ставил самые современные произведения и сделал себе имя как сторонник модернистских композиторов, таких как Стравинский. 12 февраля Клемперер выступил с противоречивой постановкой вагнеровской оперы «Тангейзер» в Берлине, которая была названа нацистской музыкальной прессой «незаконнорожденным ребенком Вагнера» и оскорблением памяти композитора. К началу марта всеобщая шумиха привела к снятию постановки, а вскоре концерты Клемперера стали отменять под обычным благовидным предлогом, что нельзя гарантировать безопасность, если он будет на сцене. Клемперер попытался спастись, настаивая, что «полностью соответствовал положению дел в Германии», но вскоре осознал неизбежность своей судьбы. 4 апреля он тоже покинул страну. Вскоре после этого закон рейха о восстановлении профессиональной государственной службы привел к увольнению не только еврейских дирижеров, таких как Яша Горенштейн в Дюссельдорфе, но и всех певцов, а также администраторов опер и оркестров. Также были уволены еврейские профессора в государственных музыкальных академиях (в первую очередь композиторы Арнольд Шёнберг и Франц Шрекер, оба преподаватели в Прусской академии искусств в Берлине). Музыкальные критики и музыковеды лишались официальных должностей и исключались из штата немецких печатных изданий, самым известным из них был Альфред Эйнштейн — наверное, самый известный музыкальный критик своего времени.
Теперь по всей стране контракты с еврейскими музыкантами аннулировались. 6 апреля 1933 г., например, Гамбургское филармоническое общество объявило: «Список солистов, который нужно было составить в декабре прошлого года, разумеется, будет изменен, и из него будут исключены все еврейские музыканты. Фрау Сабина Кальтер и герр Рудольф Зеркин будут заменены музыкантами с немецкими корнями». В июне 1933 г. еврейским концертным агентам было запрещено работать. Музыкальные объединения всех видов вплоть до мужских хоров в горняцких деревнях и обществ любителей музыки в тихих пригородах больших городов захватывались нацистами, и оттуда выгонялись все еврейские члены. Эти меры сопровождались пропагандистским обстрелом в музыкальной прессе, которая нападала на композиторов, таких как Малер и Мендельсон, в отношении которых имелись сомнения в их германском происхождении, и трубила о восстановлении истинно германской музыкальной культуры. А в ближайшей перспективе режим сосредоточился на исключении явно авангардных композиторов и их работ из репертуара. Из-за демонстраций 22 февраля в Гамбурге пришлось снять с показа мюзикл Курта Вейля «Серебряное озеро», а вскоре все его музыкальные произведения запретили, поскольку они долгое время ассоциировались с пьесами коммунистического писателя Бертольда Брехта. Что касалось нацистов, то еврейское происхождение Вейля делало его лишь еще более очевидной мишенью. Он тоже эмигрировал вместе с другими композиторами левого толка, такими как Ганс Эйслер, который также был музыкальным партнером Брехта и учеником композитора-атоналиста Арнольда Шёнберга.
Еврейский музыкант, которому удалось остаться, был крайней редкостью. Одним из таких людей оказался дирижер Лео Блех, популярная центральная фигура Берлинской государственной оперы, чьей постановке вагнеровской оперы «Сумерки богов» в июне 1933 г. аплодировали стоя. Гейнц Титьен, интендант оперы, смог убедить Геринга не трогать его, пока тот не уехал в Швецию в 1938 г. Другие выдающиеся еврейские музыканты, такие как скрипачи Фриц Крейслер и пианист Артур Шнабель, оба жившие в Германии многие годы, обнаружили, что могут достаточно легко покинуть страну, потому что не были гражданами Германии и в любом случае были достаточно знамениты, чтобы зарабатывать себе на жизнь в любой точке мира. Оперная дива Лотта Леман, резко критиковавшая вмешательство Геринга в дела Берлинской государственной оперы, наоборот, была немецкой гражданкой, нееврейкой, но она была замужем за евреем и уехала в Нью-Йорк в знак протеста против политики режима. Однако другие рядовые оркестровые музыканты, преподаватели, администраторы и прочие сотрудники такой возможности не имели.
II
Политика координации, затронувшая музыкальную жизнь и точно так же влиявшая на все остальные стороны жизни немецкого общества и культуры, была разработана не просто с целью устранить альтернативы нацизму и установить наблюдение и контроль над всем немецким обществом. В то время когда штурмовики сокрушали оппонентов нацизма, Гитлер и Геббельс использовали средства, с помощью которых пассивных сторонников можно было превратить в активных участников «национал-социалистической революции», а колеблющихся и скептически настроенных настроить на сотрудничество. На пресс-конференции 15 марта 1933 г. Геббельс объявил, что новое правительство
не будет долгое время спокойно осознавать, что имеет поддержку 52 % населения, и наводить ужас на остальные 48 %, но, напротив, следующей своей задачей видит завоевание симпатий этих 48 %… Недостаточно, чтобы люди примирились с нашим режимом или чтобы они заняли нейтральную позицию по отношению к нам, напротив, мы будем работать с людьми до тех пор, пока они не станут нашими преданными союзниками.
Высказывание Геббельса было интересным, потому что в нем признавалось, что почти половина населения испытывала ужас, и потому что в нем высказывались амбиции завоевать сердца и умы тех людей, кто не голосовал за коалицию на выборах 5 марта. Планировалась «духовная мобилизация», сравнимая с массовой военной мобилизацией 1914 г. И для того, чтобы реализовать такую мобилизацию, правительство Гитлера приняло одно из своих самых оригинальных организационных решений, создав Рейхсминистерство народного просвещения и пропаганды, учрежденное специальным декретом от 13 марта. Пост министра и место в правительстве было предоставлено Йозефу Геббельсу. Его беспринципные и изобретательные пропагандистские кампании в Берлине, где он был региональным руководителем нацистской партии, и в первую очередь его действия в ходе избирательной кампании, которая завершилась победой коалиции 5 марта, завоевали восхищение Гитлера.
Новое министерство было организовано вопреки воле консервативных членов кабинета, таких как Альфред Гугенберг, который с недоверием относился к «социальному радикализму» Геббельса. Пропагандистские кампании нового министра последних лет изобиловали обличительной риторикой против «реакционеров» и националистов вроде него самого. Более того, как признавал сам Геббельс, слово «пропаганда» было «весьма дурным словом, у которого всегда было горькое послевкусие». Оно часто использовалось в качестве оскорбительного термина. Поэтому включение этого слова в название министерства стало довольно смелым шагом. Геббельс оправдывал это, определяя пропаганду как вид искусства, которое заключается не во лжи и извращении истины, а в стремлении «понимать душу народа» и в умении «разговаривать с человеком на доступном для него языке». Тем не менее было не совсем понятно, какие области знания должны попадать в рамки «народного просвещения и пропаганды». Изначально при обсуждении возможности создания такого министерства в начале 1932 г. Гитлер предполагал, что оно возьмет на себя образование и культуру, но ко времени своего фактического учреждения образование традиционно было передано в ведение отдельного министерства, которое с 20 января 1933 г. возглавлял Бернхард Руст. Тем не менее основной задачей нового министерства Геббельса, как об этом объявил Гитлер 23 марта 1933 г., была централизация контроля над всеми областями культурной и интеллектуальной жизни общества. «Правительство, — заявил он, — начинает систематическую кампанию по восстановлению национальных моральных устоев и материального благосостояния. Для этой цели будут использоваться все ресурсы образовательной системы, театры, кино, литература, пресса и телевидение. Они станут инструментом для сохранения вечных ценностей, которые составляют неотъемлемую часть души нашего народа».
Состав этих ценностей, разумеется, должен был определяться режимом. Нацисты действовали, исходя из предположения, что они и только они благодаря Гитлеру обладали внутренним знанием и пониманием природы немецкой души. Как мы видели, миллионы немцев, которые отказались поддержать нацистскую партию-большинство населения даже на полудемократических выборах 5 марта 1933 г., — по их мнению, были совращены влиянием «еврейского» большевизма и марксизма, контролировавшимися евреями СМИ, еврейским искусством и развлекательной сущностью веймарской культуры, а также другими антигерманскими силами, которые отчуждали людей от их внутренней немецкой природы. Таким образом, задачей министерства было возвращение немецкого народа к его корням. Геббельс заявлял, что народ должен был начать «думать как одно целое, действовать как одно целое и служить своему правительству со всей преданностью и искренностью». Цель оправдывает средства — Геббельс был далеко не единственным нацистским лидером, который придерживался этого принципа:
Мы создаем министерство пропаганды не для того, чтобы оно существовало само по себе и было закрытым образованием, — оно является средством для достижения цели. И если цели можно достичь с помощью данного средства, то оно хорошо… У нового министерства есть только одна цель — привить абсолютно всем людям идею о неизбежности национальной революции. Если эта цель будет достигнута, то кто угодно может осуждать мои методы. Это будет совершенно неважно, поскольку в этом случае окажется, что министерство своей работой смогло достичь поставленных перед ним целей.
Эти методы, продолжал Геббельс, должны были быть самыми современными из доступных. «Рейх не должен гнаться за развивающимися технологиями, рейх должен идти с ними в ногу. Приемлемыми можно считать только самые современные достижения».
Чтобы реализовать эти намерения, Геббельс укомплектовал свое министерство молодыми, хорошо образованными нацистами, которым не приходилось бороться с укоренившимся на государственной службе консерватизмом, господствовавшим в подавляющем большинстве высших органов государственного управления. Основная масса была членами партии еще до 1933 г., почти 100 из 350 чиновников министерства носили партийный золотой значок почета. Средний возраст едва превышал 30 лет. Многие из них занимали такие же или схожие должности в службе партийной пропаганды, которая также находилась в ведении Геббельса. К 22 марта министерство удобно расположилось в огромной штаб-квартире в бывшем Орденском дворце на Вильгельмплац. Построенный в 1737 г. дворец в начале XIX в. был обновлен знаменитым прусским государственным архитектором Карлом Фридрихом Шинкелем. Однако на вкус Геббельса изысканные гипсовые узоры и украшения из штукатурки не были достаточно современными, и он потребовал их удалить. Получение разрешения на это показалось новому министру слишком долгой процедурой, поэтому он пошел коротким путем, как написал об этом в своем дневнике 13 марта 1933 г.
Поскольку все создают препятствия для реконструкции и отделки даже моего собственного кабинета, я без дополнительной суеты взял несколько строителей из CA и ночью приказал им разбить гипсовую лепнину и деревянные инкрустации, а папки, которые пылились тут на полках с незапамятных времен, заставил сбросить вниз с лестницы. Только грязные облака пыли остались свидетелями исчезнувшей бюрократической помпезности.
Вскоре после въезда в новую резиденцию министерство учредило отдельные департаменты пропаганды, радио, прессы, кино, театра и «народного просвещения» и получило неограниченные полномочия от Гитлера, которые были предоставлены 30 июня 1933 г. Оно объявило о своей ответственности не только за все эти сферы общественной жизни, но и за общее представление режима в общественных отношениях, включая иностранную прессу. Это дало Геббельсу право игнорировать возражения других государственных департаментов, которые считали, что министерство пропаганды нарушало границы их собственных интересов. Это право Геббельс использовал неоднократно в следующие месяцы и годы, когда он взялся за проведение торжественно называемой им «духовной мобилизации нации».
Первоочередной целью культурной политики нацистов была ликвидация «культурного большевизма», который, по заявлениям различных органов и представителей нацистской партии, заполонил художественный, музыкальный и литературный мир Веймарской республики. Способы достижения этой цели дают еще более наглядные примеры (если они нужны) размаха и глубины процесса координации в Германии, обеспечившего социальное, интеллектуальное и культурное единообразие — ту основу, на которой должен был быть воздвигнут Третий рейх. Как и в других областях жизни, процесс координации в культурной сфере включал полномасштабное изгнание евреев из культурных учреждений и быстро нарастающую агрессию против коммунистов, социал-демократов, левых, либералов и всех остальных, имевших независимый склад ума. Устранение евреев из культурной жизни было главным приоритетом, поскольку нацисты считали, что именно они несли ответственность за подрыв немецких культурных ценностей посредством таких модернистских изобретений, как атональная музыка или абстрактная живопись. На деле, разумеется, такие сравнения даже отдаленно не соответствовали действительности. Модернистская культура Германии не поддерживалась евреями, многие из которых на самом деле были так же консервативны в культурном отношении, как и другие немцы среднего класса. Однако в жестоких условиях политики силы в первой половине 1933 г. это не имело особого значения. Для нового нацистского правительства, поддерживаемого националистами, «культурный большевизм» был одним из самых заметных и опасных творений Веймарской Германии. Как писал Гитлер в «Моей борьбе», «художественный большевизм — это единственная возможная культурная форма и духовное выражение большевизма в целом». Основными направлениями в этих культурных выражениях были кубизм и дадаизм, которые Гитлер приравнивал к абстракционизму. Чем скорее эти ужасы были бы заменены истинно немецкой культурой, тем лучше. Таким образом, нацистская революция была направлена не только на уничтожение оппозиции, но и на преобразование немецкой культуры.
III
Чистки и высылки наподобие тех, что происходили в музыкальной жизни Германии в первые недели после захвата нацистами власти, не происходили в молчании. 1 апреля 1933 г. группа музыкантов из США отправила личную телеграмму Гитлеру с выражением протеста. Нацистский режим ответил в характерном для себя стиле. На государственном радио Германии немедленно была запрещена трансляция композиций, концертов и записей подписавшихся под обращением, среди которых были дирижеры Сергей Кусевицкий, Фриц Райнер и Артуро Тосканини. Самым выдающимся критиком чисток в самой Германии был Вильгельм Фуртвенглер. Во многих отношениях Фуртвенглер был консерватором. Например, он считал, что евреи не должны были занимать ответственные должности в культурной сфере, что большинство еврейских музыкантов не обладали подлинным пониманием немецкой музыки и что еврейских журналистов следовало уволить с работы. Как он однажды написал, ни один ненемец ни разу не написал настоящей симфонии. Он не доверял демократии и «еврейско-большевистскому успеху» при Веймарской республике. Поэтому он не имел принципиальных возражений против прихода нацистов к власти, и это его нисколько не пугало. Его международная слава была огромна. Он работал дирижером в Венской филармонии в 1920-х гг. и два раза успешно выступал с гастролями в качестве приглашенного дирижера в Нью-Йоркской филармонии. Его личное обаяние было необычайно велико, известно, что он стал отцом не меньше чем тринадцати внебрачных детей в продолжение своей карьеры. Высокомерный и самоуверенный, он тем не менее был консерватором, а его оценка нацистов оказалась печально неадекватной.
В отличие от других оркестров Берлинская филармония Фуртвенглера не была государственной корпорацией и поэтому не попадала под действие закона от 7 апреля, в котором объявлялось об увольнении всех евреев с государственных должностей. 11 апреля 1933 г. Фуртвенглер опубликовал в либеральной ежедневной газете открытое письмо Геббельсу, в котором заявлял о том, что не готов разорвать контракты с еврейскими музыкантами в своем оркестре. Выражения, в которых это было указано, указывали не только на его уверенность в себе и смелость, но и на сходство его взглядов с позицией нацистов, политику которых он теперь критиковал:
Если борьба против еврейства в основном направлена против музыкантов, не имеющих корней, стремящихся произвести впечатление за счет кича, пустой виртуозности и подобных вещей, то это правильно. Борьба против них и представленного в них духовного начала, которое случайным образом имеет своих представителей и среди немцев, должна идти со всей решительностью и последовательностью. Однако если эта борьба направлена против истинных артистов, то это не в интересах культурной жизни… Поэтому необходимо четко сказать, что такие люди, как Вальтер, Клемперер, Райнхардт и другие, должны иметь возможность сделать свой вклад в культурное наследие Германии на будущее.
Увольнение такого числа хороших еврейских музыкантов, заявил он Геббельсу, было несовместимо с «восстановлением нашего национального достоинства, которое сегодня все приветствуют с такой радостью и благодарностью». С олимпийским презрением Фуртвенглер продолжал игнорировать шумную кампанию в нацистской прессе, посвященную увольнению еврейских музыкантов из Берлинской филармонии, включая солиста Шимона Гольдберга и Йозефа Шустера, главного виолончелиста.
Геббельс был слишком тонким политиком, чтобы ответить на публичный протест Фуртвенглера открытым гневом. Его многословный открытый ответ великому дирижеру начинался с поддержки правильной позиции Фуртвенглера по отношению к «восстановлению национального достоинства» правительством Гитлера. Однако он предупреждал его, что немецкая музыка должна стать частью этого процесса и что принцип «искусства ради искусства» больше не был актуален. Конечно, Геббельс признавал, что живопись и музыка должны быть высочайшего уровня, но они также должны были «помнить о своей социальной ответственности, быть совершенными, близкими к народу и полными духа борьбы». Искажая заявление Фуртвенглера в своих целях, Геббельс соглашался, что в музыке больше не должно быть «экспериментов» (об этом дирижер не говорил ни слова), а потом продолжал:
Тем не менее также будет правильно протестовать и против экспериментов в изобразительном искусстве в то время, когда художественная жизнь Германии практически полностью определяется страстью к экспериментаторству, присущей элементам, которые далеки от народа и являются представителями чуждой расы и, таким образом, подрывают художественную репутацию Германии и компрометируют ее перед всем миром.
То, что «германские» музыканты также вносили свой вклад в такую деформацию искусства, по мнению Геббельса, говорило о том, насколько глубоко проникло еврейское влияние. Он приветствовал Фуртвенглера как союзника в борьбе по его искоренению. Истинные художники, такие как он, всегда будут иметь голос в Третьем рейхе. Что касается людей, увольнение которых так оскорбило дирижера, то рейхсминистр пропаганды отбросил этот вопрос как несущественный, в то же время изворотливо сняв с себе ответственность за это:
Возмущаться тем, что здесь и там людям вроде Вальтера, Клемперера, Райнхардта и другим пришлось отменить концерты, кажется мне еще более неуместным в данный момент, учитывая тот факт, что последние 14 лет истинные немецкие артисты были обречены на молчание, и события последних недель, которые не находят у нас одобрения, только представляют естественную реакцию на этот факт.
Он не сказал, кем были эти «истинные немецкие артисты», а на самом деле и не мог, потому что его утверждение было полностью высосано из пальца. Понимая, какой урон будет нанесен музыкальной репутации Германии в мире, если он будет действовать поспешно, Геббельс заставил великого дирижера и его оркестр подчиниться не путем открытой конфронтации, а закулисными способами. В результате депрессии Берлинская филармония лишилась большей части государственных и муниципальных субсидий. Имперское правительство позаботилось о том, чтобы в будущем не поступало никаких субсидий до тех пор, пока оркестр не оказался на грани банкротства. В этот момент Фуртвенглер обратился напрямую к Гитлеру, который, возмущенный тем, что самый знаменитый оркестр в стране оказался на грани распада, приказал перевести его под управление рейха. Таким образом, с 26 октября 1933 г. Берлинская филармония потеряла свою независимость и Геббельс со своим министерством получили прекрасную возможность подмять ее под себя, чем они и занялись.
IV
Создание подлинно немецкой музыкальной культуры, как ее называли нацисты, также включало уничтожение влияния иностранных культурных тенденций, таких как джаз, который считался порождением расово неполноценной культуры афроамериканцев. В этом контексте расистская риторика, являвшаяся второй натурой нацизма, была особенно агрессивна. Нацистские музыкальные писатели обвиняли «ниггерскую музыку» в том, что она была сексуально провокационной, аморальной, примитивной, варварской, антигерманской и подрывной. Она подтверждала распространенное среди нацистов представление об общей деградации Америки даже несмотря на то, что некоторые авторы дипломатично старались подчеркивать ее африканские корни. Завораживающие звуки завоевавшего недавно популярность саксофона также попали под огонь критики, хотя, когда в результате этого стали падать продажи саксофонов, немецкие производители нашли выход, заявив, что изобретатель этого инструмента Адольф Сакс был немцем (на самом деле он был из Бельгии), и подчеркнув, что знаменитый немецкий композитор Рихард Штраус использовал саксофон в некоторых своих композициях. Известность в мире джаза многих еврейских композиторов, таких как Ирвинг Берлин и Джордж Гершвин, определяла еще один уровень расового бесчестья, как считали нацисты.
Многие исполнители джаза, свинга и танцевальной музыки в Германии, конечно, были иностранцами, которые покинули страну во враждебном климате 1933 г. Однако, несмотря на всю агрессивность нацистской риторики, определить, что такое джаз, оказалось практически невозможным, поэтому с помощью некоторых ритмических уловок и благодаря надлежащему конформистскому поведению музыкантов оказалось вполне возможным продолжать исполнять джаз и свинг в бесчисленных клубах, барах, танцевальных площадках и отелях в Германии в 1930-е гг. Вышибалы в модных берлинских ночных клубах вроде «Рокси», «Филин», «Какаду» и «Сиро» выставляли за дверь всегда убого одетых нацистских шпионов, гарантируя, что их респектабельные клиенты смогут продолжать танцевать под последние джазовые и псевдоджазовые мелодии внутри. Если шпион проходил внутрь, клерк на входе просто звонил в секретный звонок, и музыканты быстро меняли музыку на своих пюпитрах, прежде чем тот успевал дойти до танцевальной площадки.
Таким образом, социальная жизнь эпохи Веймарской республики продолжалась и в 1933 г. с небольшими изменениями кроме тех, которые были вызваны экономическими трудностями депрессии. Даже еврейские музыканты в основном смогли продолжить играть в клубах до осени 1933 г., а некоторым это удавалось и еще некоторое время после. В знаменитом берлинском баре «Фемина» свинговые оркестры продолжали играть для более тысячи танцующих всю ночь, а система из 225 настольных телефонов с инструкциями по использованию на немецком и английском позволяла людям без пары найти себе потенциального партнера, сидящего где-то в зале. Музыкальные стандарты, возможно, были не слишком высоки, однако уничтожение повседневных (или ночных) удовольствий оказалось бы контрпродуктивным, даже несмотря на то, что нацисты могли это сделать. Только там, где в выступлениях открыто затрагивались политические темы, как в знаменитых берлинских кабаре, штурмовики действовали со всей серьезностью, организовывая изгнание еврейских исполнителей и заставляя молчать певцов и комедиантов, имевших коммунистические, социал-демократические, либеральные или левые убеждения. Другие меняли свои представления, убирая политическую составляющую. Нацисты в свою очередь, понимая популярность кабаре и необходимость оставить людям хотя бы часть их развлечений, пытались создать «положительный тип кабаре», где все шутки бы были направлены на их врагов. Ходила история, будто бы прославленная актриса кабаре, Клэр Вальдофф, нашла в себе смелость спеть сатирическую песню о Геринге на мотив своей музыкальной заставки «Герман»: «Медали слева, медали справа / А живот у него все растет и растет / Он командующий Пруссией / А зовут его Герман!» Впоследствии, когда бы она ни пела оригинальную версию «Германа», ее слушатели понимающе ухмылялись, вспоминая сатирические строчки. Однако Вальдофф не писала таких стихов: эта шутка родилась в народе и была приписана ей молвой. К середине 1933 г. нацисты окончательно лишили кабаре его сердца. Для некоторых это оказалось чересчур. Пауль Николаус, политический конферансье знаменитого берлинского клуба «Кадеко» («Кабаре комедиантов»), бежал в Люцерн, где покончил с собой 30 марта 1933 г. «Первый раз никаких шуток, — писал он. — Я забираю свою собственную жизнь. Почему? Я не могу вернуться в Германию, не приняв ее. Я не могу теперь там работать, я не хочу теперь там работать, но на свою беду я влюблен в свою Родину. Я не могу жить в эти времена».
