Глава 73
Удверей дома, где раньше жила целая семья, теперь стоит всего одна пара обуви. Чайник постоянно кипит. Я использую один и тот же стакан раз шесть, прежде чем помыть. Делю таблетку для посудомоечной машины пополам. На полу в коридоре – брызги чая, которые я до сих пор не вытерла, хотя все время себе напоминаю. В ящиках комода царит идеальный порядок, комнатные растения тщательно политы. В подвале скопилось сорок два рулона туалетной бумаги. Вечно забываю удалить ее из списка покупок, по которому делаю заказ через Интернет каждую не- делю.
Надеюсь, рано или поздно в доме заведется мышь. Понимаю, звучит странно, но порой так хочется услышать хруст пакета в кухонном шкафу, скрежет коготков по деревянному полу – краткое, бессловесное, заурядное общение.
Иногда по выходным я смотрю по телевизору «Формулу-1». Рев моторов и возбужденная речь комментаторов напоминают о воскресных часах перед походами в бассейн: я приносила яичницу и кофе для тебя и тост без корочки для Вайолет.
Я привыкла к одиночеству, но у меня был мужчина. Он приходил, когда Вайолет жила у тебя. Не слишком успешный литературный агент; нас познакомила Грейс. Ему нравилось заниматься со мной любовью медленно, открыв окна спальни, чтобы слышать шаги прохожих. Мне кажется, из-за ощущения, будто рядом незнакомые люди, он кончал еще быстрее.
Наверное, я не с того начала. Он был приятным и остроумным; его приход служил поводом приготовить ужин и открыть бутылку вина. Он помогал мне скорее израсходовать туалетную бумагу, да и в постели с ним было теплее. Он никогда не спрашивал о Вайолет, а я не упоминала о ней – они друг для друга не существовали. С ним я ощущала необычайную легкость. Его не возбуждали мысли о том, что у меня были дети и мое тело дало им жизнь. Ты считал материнство высшей степенью самореализации женщины, для него же вагина служила источником удовольствия, и думать о ней иначе просто тошнотворно. Он поведал мне об этом, когда я сообщила, что иду к доктору сделать мазок из шейки матки. Так и выразился – «тошнотворно».
Его интересовала моя писательская деятельность, и мы целыми вечерами обсуждали, какую книгу мне написать, чтобы хорошо продавалась. Он советовал подростковую литературу: немного глянца, немного надрыва; если правильно подать, может выстрелить. В общем, то, что пригодится лично ему. Возможно, он встречался со мной лишь ради возможности поживиться, но я находилась на пороге того возраста, когда женщины становятся невидимыми, сливаются с обстановкой. Скромные стрижки, практичные пальто. Я вижу их каждый день – они бредут по улицам, словно призраки. Вероятно, тогда я еще не готова была стать невидимкой.
1972–1974
После смерти Этты отцовские чувства Генри иссякли. Он был убит горем и не мог заботиться о падчерице. Генри винил себя в гибели жены, хотя Сесилия знала – он совершенно ни при чем. Никто ни словом не обмолвился о случившемся. Что тут скажешь?
Сесилия начала прогуливать уроки, стараясь пропускать ровно столько, чтобы ее не исключили. У нее не было желания ни с кем общаться. Ей казалось, что, глядя на нее, все вспоминают ее мать, повесившуюся на дереве.
Девушка увлеклась поэзией. За пару недель она перечитала все сборники стихов, имеющиеся в городской библиотеке, потом начала читать заново. По ночам ей снилось, что Этта покончила с собой, засунув голову в духовку с открытым газом, как ее любимая поэтесса Сильвия Плат.
Сесилия и сама писала стихи, заполняя ими тетрадь за тетрадью; впрочем, собственные творения казались ей беспомощными. К семнадцати годам она решила, что ей нужно зарабатывать деньги, чтобы уехать из города и начать новую жизнь.
За год до выпуска Сесилия устроилась помощницей к пожилой соседке, миссис Смит. Та повесила на дверь табличку «Требуется помощник», написанную корявыми печатными буквами. Соседка была глухая и практически слепая, но по хозяйству управлялась в основном сама. Ей нужна была помощница на мелкую работу, непосильную для искривленных артритом пальцев: починить одежду или посолить суп. Сесилии раньше не доводилось обслуживать кого-то, кроме себя, однако работа показалась ей на удивление приятной, хоть временами и скучноватой. Ей нравилось, что можно свободно ходить по дому, не опасаясь чужих демонов. Ее успокаивало ощущение домашнего уюта и порядка, которых она не знала в родном доме.
Миссис Смит умерла во сне. Сесилия обнаружила ее тело, наполовину сползшее с постели; из выреза белой ночной рубашки вывалилась сморщенная грудь. Прежде чем постучаться к соседям и сообщить об усопшей, Сесилия вытащила из комода жестяную коробку и пересчитала деньги, которые старушка откладывала каждую неделю. Получилось шестьсот долларов. Этих средств было достаточно, чтобы купить билет до большого города, снять комнату и питаться несколько месяцев. Сесилия понятия не имела, на что копила ее работодательница. Возможно, миссис Смит собиралась оставить свои накопления ей – жестянку она не прятала, а родственников у нее не было. От этой мысли девушка чувствовала себя менее виноватой, опустошая коробку.
На следующее утро Генри отвез ее на железнодорожную станцию. Он не произнес ни слова, даже не попрощался. Сесилия понимала – это не со зла. Впервые в жизни она поцеловала его в колючую щеку – после смерти Этты Генри редко брался за бритву – и прошептала: «Спасибо».
Выйдя из машины, Сесилия поправила свой единственный приличный наряд, купленный на первую зарплату, – сиреневую вельветовую юбку и шифоновую блузку из секонд-хенда. Остальные вещи были сложены в бирюзовый чемодан Этты с монограммой – свадебный подарок Генри, которым она ни разу не воспользовалась. Этта не хотела никуда уезжать.
В восемнадцать лет Сесилия обладала классической красотой, которой была лишена ее мать. Она рассчитывала, что в большом городе привлекательная внешность принесет ей больше выгоды. Стоило ей выйти из такси, как она увидела Себа Уэста. Он работал швейцаром в дорогом отеле, на который у Сесилии не было денег; она ничего не знала о городе, кроме названия отеля, потому и попросила таксиста привезти ее туда. Себ подал ей руку в белой перчатке. С тех пор они не расставались.
Себ показал Сесилии город и познакомил с многочисленными друзьями, один из которых помог ей найти работу у своего дяди, державшего дорогую контору по прокату лимузинов. Сесилия оформляла заказы, поддерживала порядок в офисе и ходила на ланч с другими девушками из конторы. С помощью одной из них она сняла крошечную студию над заколоченной картинной галереей, но ее скудного жалованья не хватало на жизнь в большом городе. Себ переехал к ней, чтобы разделить расходы на аренду, и оплачивал почти все ее траты. Они официально стали парой.
Сесилия наслаждалась новой жизнью: ей нравилось чувствовать себя нужной, покупать кофе на улице, читать стихи в парке во время обеденного перерыва, встречаться с людьми, ничего не знавшими о том, кто она и откуда приехала.
Вскоре она осознала, какое действие оказывает на мужчин: прохожие оборачивались ей вслед, коллеги из конторы так и норовили прикоснуться. Их внимание заставляло ее чувствовать свою власть – и в то же время уязвимость. Себ и Сесилия часто ходили в кафе или на поэтические вечера в богемные заведения. Стоило ему отвернуться, как она ощущала себя добычей. Даже его друзья, знающие, что они пара, пытались привлечь ее внимание.
Как-то раз, когда Себ удалился в уборную, его друг Ленни, которого тот любил и уважал, прижал Сесилию к барной стойке и засунул язык ей в рот. Она оттолкнула его, однако поцелуй ей понравился.
Впервые в жизни Сесилия почувствовала себя желанной. В ней пробудилась неожиданная смелость. Она частенько стала позволять себе подобное с Ленни и вскоре начала встречаться с ним в обеденных перерывах. Ленни лил мед ей в уши: обещал устроить в модельный бизнес, твердил, что ей не следует работать в скучном офисе и спать со швейцаром. Он утверждал – в ней что-то есть. Сесилия рассказала ему, что любит поэзию, хочет работать в издательстве и мечтает, чтобы ее стихи опубликовали. Она никогда не делилась этим с Себом. Ленни пообещал познакомить ее с одним своим другом, у которого большие связи, и предложил бросить Себа и переехать к нему.
Через неделю Сесилия поняла, что беременна.
Она потеряла все так же быстро, как и получила.
У Себа не оказалось никаких сбережений. Он уговорил ее переехать к его родителям в пригород и пообещал, что, как только станет больше зарабатывать и сможет позволить себе покупку жилья, все изменится. Он боялся создавать семью, его пугала ответственность. У него было счастливое детство: семейные ужины на День благодарения, каникулы на природе с палаткой.
Сесилия впала в отчаяние.
Когда она набралась храбрости и сообщила Себу, что хочет сделать аборт, тот велел ей больше никогда об этом не заикаться. Если мысль о том, чтобы родить от него ребенка, приводит ее в такой ужас, пусть просит деньги на аборт у отчима.
Перед глазами у Сесилии стоял образ повесившейся матери.
Она почувствовала себя обманутой, загнанной в ловушку. Это ее сломило.
