Глава 46

Иногда, когда дома становилось невыносимо, я садилась в метро и ездила от одного конца ветки до другого. Мне нравилось, что в туннеле темно, а в вагоне никто не разговаривает. Мерный перестук колес успокаивал.

Я увидела объявление на станции и сфотографировала на телефон, а два дня спустя пришла по обозначенному в нем адресу. Подвал Юношеской христианской ассоциации. Внутри было холодно. Я не стала снимать куртку, хотя вешалка в углу ломилась от верхней одежды. Мне требовался дополнительный слой, защищающий от сырости, что исходила от бетонных стен. Дополнительный слой между мной и ними. Матерями. Их было одиннадцать. В корзине, накрытой рождественской салфеткой (несмотря на апрель), находился термос с кофе, порционные сливки и имбирное печенье. В помещении стояли оранжевые пластиковые стулья – такие же, как в актовом зале моей школы. На том, куда я села, было нацарапано ругательство. Так мы и собрались – я и матери.

Ведущая, невообразимо худая женщина с золотыми браслетами, попросила нас представиться. Джине пятьдесят, мать-одиночка с тремя детьми; два месяца назад ее старший сын убил человека в ночном клубе. Застрелил из пистолета. Она рыдала, рассказывая об этом; ее кожа так иссохла, что от слез на щеках образовались темные русла. Лиза, сидевшая рядом, гладила Джину по руке, хотя они не были знакомы. Лиза считалась старожилом группы. Ее дочь получила пятнадцать лет за убийство подруги, отсидела всего два. С рождения дочери Лиза не работала. Она говорила тихим голосом, паузой выделяя последнее слово каждого предложения. Под глазами у нее темнели лиловые мешки.

Когда очередь дошла до меня, лампы дневного света замигали; возникла надежда, что электричество выключится и мне не нужно будет выступать, но не тут-то было. Я солгала, будто меня зовут Морин и моя дочь сидит в тюрьме за кражу – наименее дурной поступок, какой удалось придумать. Каждый хоть раз в жизни украл и не попался. Мне хотелось представить дело так, будто я все еще могу быть матерью человека, достойного любви.

Не помню, что говорили остальные. Кажется, речь шла об изнасиловании и хранении наркотиков. Одна женщина поведала, что ее сын забил жену насмерть лопатой для снега. «Убийство в Стерлинг-Хокк», – сказала она, словно мы могли читать об этом в газетах. Никогда не слышала. Не следует называть фамилии и описывать подробности, напомнила ведущая. Мы собираемся анонимно.

Я внимательно изучала их лица.

– Такое ощущение, что это я совершила преступление, – поделилась одна из матерей. – Охранники в тюрьме обращаются со мной как с преступницей, адвокаты тоже. Все смотрят на меня, будто я в чем-то провинилась, но я не сделала ничего плохого. – Она помолчала. – Мы не сделали ничего плохого.

– Правда ведь? – немного подумав, спросила другая. Некоторые пожали плечами, некоторые кивнули, некоторые никак не отреагировали. Ведущая мысленно досчитала до десяти – наверное, так учили на курсах социальной работы, – и предложила угоститься печеньем.

– Придешь на следующей неделе? – Лиза с мешками под глазами передала мне салфетку. Наливая кофе, я капнула себе на руку.

– Не знаю. – На лбу выступила испарина. Мне хотелось пообщаться с матерями, чьи дети, так же как и моя дочь, оказались способны на злодеяние, но стены подвала начали смыкаться вокруг меня. В сумке лежал незаполненный рецепт на лекарства и подгузник – я всегда носила с собой запасной.

– Это моя вторая группа. Другая собирается по понедельникам, но в понедельник вечером я обычно работаю; хожу туда, если удается уговорить кого-то меня подменить.

Я кивнула и сделала глоток тепловатого кофе.

– Твоя дочь сидит в тюрьме штата?

– Да. – Я огляделась в поисках выхода.

– Моя тоже. Ты часто свою навещаешь?

– Извини, а где здесь туалет?

Лиза указала вниз по лестнице. Я поблагодарила.

– Мы не такие уж плохие, – сказала она. – Ты сама поймешь, если вернешься из туалета.

– Ты знала с самого начала? – Слова выпадали из меня, будто выбитые зубы, но я должна была задать вопрос.

– О чем?

– Что она не такая, как все. Это было ясно с самого детства?

Лиза удивленно приподняла брови. Кажется, она поняла, что я лгала.

– Моя дочь совершила ошибку. Разве ты никогда не ошибалась, Морин? Мы все живые люди.