Вика

Конечно, я понимала: после всего, что Денис мне рассказал, он меня в живых не оставит. И все, что между нами было, вряд ли его остановит – как никакие чувства не помешали ему убить престарелую любовницу Бабчук.

А потом – расправиться с Талгатом, дедом Радием и тем мужиком в квартире на Байконуре. И с Сенькой.

И я понимала: спастись я могу только сама. Ниоткуда со стороны помощь не придет. Я связана, в горле кляп. Мы за железной дверью, и никто не знает и даже не догадывается, что мы вдвоем здесь, и что Денис – убийца. Поэтому рассчитывать я могла только на себя. И мне следовало так вести себя, так все продумать и действовать, чтобы он – нет, не сжалился, на это я не надеялась и никаких иллюзий не питала, – чтобы победить его.

Московское СИЗО номер шесть, в просторечии «Бастилия», научило меня: если ты выходишь с кем-то на бой, будь готова убить. Иначе нечего и затевать драку. Ты должна быть абсолютно безжалостной, как животное. И долой рефлексию! Самый удобный прием, чтобы выиграть в схватке, – ударить отверткой в глаз. Поскольку, для того чтобы выжить и одержать верх, все средства хороши. Ты защищаешь самое дорогое, что у тебя есть: свою собственную жизнь. Любая хитрость, уловка и даже подлость приветствуются.

Я застонала через кляп, пытаясь добиться, чтобы Денис меня освободил, дал возможность сказать. Он, расчетливый ублюдок, подошел вплотную, приставил свой нож прямо к моему горлу. Я почувствовала холодок стали. Он ослабил кляп, вытащил его.

– Ну? Чего тебе?

– Я не буду кричать, клянусь. Пожалуйста, дай мне воды.

Он, видимо, впечатлился тем, что я не стала молить о пощаде. Снова заткнул меня кляпом, принес из кухни стакан воды. Вытащил тряпку, дал пить, но нож по-прежнему держал у горла.

– Я подумала, – сказала я, напившись, – получилось хрипло и жалко, – может, мы с тобой займемся любовью, напоследок? Мне очень нравится с тобой этим заниматься.

Я видела: он прикидывает варианты, а сама идея ему понравилась – видимо, его возбуждало насилие, он тащился от него, получал удовольствие, какое-то особенное удовлетворение.

Как с Бабчук, которую он трахал перед смертью. Перед ее смертью. Но при этом он, конечно, боялся подвоха. И как бы меня не упустить.

– Ты можешь не развязывать меня, так даже интересней. В каком-то смысле.

Я видела: идея поиметь меня, связанную, беспомощную, завела его. Она соблазняла его, ласкала душу, вдохновляла сердце, постепенно горячила и становилась для него нестерпимой.

Однако он, конечно, трусил. Опасался козней с моей стороны. И просчитывал, как все-таки можно все устроить. Но наконец решился.

«Молодец, умничка, так держать».

Я надеялась, что он развяжет мне хотя бы ноги – в самом деле, как заниматься любовью со связанными щиколотками! Но он этого не сделал, только рывком сдернул с меня брюки с трусами до колен и плотоядно прорычал: «Будет тесновато, конечно, но так даже приятней». И рот по-прежнему не освобождал. Я показала ему – мол, пожалуйста, вытащи кляп, мне тяжело и неудобно, я задохнусь. Он сказал:

– Ладно, но только смотри, – и он опять поднес лезвие к самой моей сонной артерии.

– Хорошо-хорошо, все будет так, как ты захочешь.

И он лег на меня сверху.

Человек, особенно мужчина, многое может держать под контролем.

Почти все и всегда.

Кроме одного момента, когда у него в голове взрываются фейерверки и вспыхивает салют. Он очень краток, этот момент, но он всякий раз все-таки случается, и в этот момент мужик не владеет собой, он беззащитен. И мне надо было его точно поймать, этот сладостный миг.

И именно в ту самую секунду – он лежал на мне и дергался, и тяжело дышал, однако я чувствовала холодную сталь у своего горла – а потом застонал-зарычал – и вот тут-то нельзя было упустить: я цапнула его зубами и глубоко, как тигрица, впилась в шею.

Абсолютно никаких колебаний, совершенно никакой жалости.

Он дернулся и не успел воспользоваться своим кинжалом. На меня сверху хлынула его кровь. Что-то забулькало. Он захрипел и в отчаянии схватился обеими руками за горло.

Я скинула его с себя. Он попытался вскочить, но ноги подломились, и он упал на кровать. Все вокруг заливалось его кровью.

Я тоже свалилась с тахты. Рядом упал его нож. Я подкатилась к нему, взяла в руки и стала перепиливать веревку, связывающую мои запястья.

Тело Дениса на кровати несколько раз дернулось и замерло.

Когда-то я любила его.

Скоротечно, но очень-очень сильно.

И я могла бы простить ему многое. И связь с Бабчук. И даже ее убийство. И убийство мало знакомого мне Талгата и совсем неизвестного Корчнева. И даже, даже деда Радия, веселого, ясноглазого, остроумного – в конце концов, дед старый, сколько ему оставалось и безо всякого Дениса!

Но вот Сеньку, моего милого, нелепого полубрата – нет, его я Денису простить не могла.

А сейчас речь шла не о прощении. Шла борьба за жизнь.

И я в ней победила. А Денис проиграл.

После долгих попыток я наконец перерезала веревки, спутывавшие мне запястья, и схватила Денисов телефон – он валялся у кровати, на куче его одежды.

Я набрала 112 и произнесла:

– Приезжайте, я убила своего любовника.