Глава седьмая
В подворотне, подпирая стену, с рассеянной улыбкой на лице стоял Чекан. Покуривал, щурясь на противоположную сторону улицы. Точнее, на дверь сберкассы, возле которой только что появился преисполненный важности милиционер в белой гимнастерке. Его ладонь лежала на кобуре нагана.
- Мент подошел, - еле слышно обронил Толя Живчик. Он свернул в подворотню с улицы и наклонился к Чекану прикурить. - Кобура не пустая. Сейчас подъедут.
- Уже подъехали, - ухмыльнулся тот. Живчик обернулся.
Скрипнули тормоза. Напротив сберкассы замер «Виллис» под тентом. Из него выпрыгнули двое работников инкассаторской службы Министерства финансов, вооруженных автоматами. Козырнув милиционеру, быстро вошли внутрь. Джип стоял с работающим мотором, водитель, держа наготове пистолет, внимательно оглядывал улицу. Щуплый носатый парень, разболтанной походочкой миновав «Виллис», окинул машину равнодушным взглядом и пренебрежительно сплюнул себе под ноги. Шофер выразительно мотнул головой - вали, мол, отсюда, нечего глядеть.
- Ну и шо мы вылезли на улицу? - тихо бубнил Живчик, мусоля папиросу. - Посидели бы еще пару дней на хате…
- Я без дела скучаю, - скупо обронил Чекан, не сводя глаз с «Виллиса».
Инкассаторы вышли из магазина, быстро перепрыгнули через низкий борт машины, и джип резко взял с места. Милиционер, козырнув вслед, неспешно отправился на угол.
- Двадцать пять секунд, - еле слышно произнес Чекан, бросив взгляд на часы. - Неплохо работают.
- Угу, - согласился Живчик. - Два ППШ, водитель не дурак с волыной и мент еще.
- Ида так и говорила…
Оба одновременно бросили папиросы и двинулись из подворотни на улицу. Щуплый носатый парень, поравнявшись с ними, убедительно запнулся носком разбитого ботинка о бровку и налетел на Чекана, как бы случайно соприкоснувшись пальцами с его карманом.
- Ой, звиняйте…
В следующий момент парень взвыл благим матом на всю улицу. Чекан неуловимым движением перехватил его руку, сжав пальцы, словно стальными тисками.
- Дядька, не надо! - выл носатый. - Я штаны, перепутал!!! Ой-е-ей-ей…
Вой оборвался так же резко, как и начался - Чекан закрыл пареньку рот ладонью, втолкнул в подворотню и двумя точными ударами уложил на землю. Живчик от души добавил носком сапога…
- От босота глазастая… - проскулил щуплый паренек, малость оклемавшись. - Чего тогда карманы оттопыривал, как фраер?!
Утерев кровь, он поднялся и, убедившись, что его противников на улице нет, засеменил куда-то своей разболтанной походочкой…
…На ступеньках у центрального входа в Одесский художественный музей, в тени его знаменитого портика, строительство которого началось еще во время пребывания в Одессе Пушкина, расположились на корточках четверо блатных. Они молча смолили папироски, провожая немногочисленных прохожих ленивыми взглядами.
В перспективе улицы Короленко показался нещадно пыливший серый «Опель-Адмирал». У входа в музей машина притормозила. Трое блатных быстро встали и, по-прежнему попыхивая папиросками, завели разговор, поглядывая по сторонам. А самый молодой - щуплый носатый парень с подбитым глазом, он же щипач со стажем по кличке Лепа, - танцующей походкой направился к Гоцману.
- И здрасте, Давид Маркович! - осклабился Лепа, косясь на машину. - Нету вас цигарки?… Замечательный день, и вы решили проехаться по Софиевской?… А шо у вас такой вид, прямо скажем, совсем не пригожий?…
Гоцман, обернувшись, раздраженно махнул Ваське Соболю - отъезжай!… «Опель» медленно отчалил от тротуара. А Лепа, продолжая радостно скалиться, отскочил в сторонку, открывая Гоцману проход в арку. Когда Давид проходил мимо, Лепа быстрым, порхающим движением поводил руками над его пиджаком.
Арка вроде была как арка - с табличкой «В этом дворе туалета нет», с пацанами, играющими в пристенок, с обыкновенным на вид пьяненьким мужичком, строгавшим что-то ножичком, сидя на деревянном ящике. Только пацаны, завидя Гоцмана, сразу посмурнели, да и мужичок смотрел на него без всякой симпатии, со вполне трезвым и очень недобрым огоньком в глазах.
…Хороший стол был накрыт у блатных авторитетов, богатый стол. Это Гоцман понял сразу. В момент оценил и накрахмаленную скатерку, и марки напитков, стоявших на столе, и добротно сготовленную еду. На развороте в «Книге о вкусной и здоровой пище» стол бы этот печатать, на зависть и восхищение рядовых советских граждан… И часовых стояло кругом немало, чтобы не мешали серьезным едокам переваривать пищу. Шестерок десять, не меньше. Даже на дереве грушей висел кадр, зорко оглядывая округу… И все это буквально на задах художественного музея, помнившего Пушкина. Это развеселило Гоцмана. На секунду, не больше, но развеселило.
Шесть человек сидело вокруг стола. Седьмой стул был свободен. На него Гоцман и сел. Внимательно посмотрел в глаза каждому. Пировавшие были ему хорошо знакомы.
Худенький, с высокомерным лицом Писка демонстративно отвернулся. У него с Гоцманом были счеты еще с далекого тридцать восьмого года.
Мосластый вор по кличке Федя Жердь обстоятельно закусывал, не обращая внимания на чужака. Знай себе наворачивал вареную картошечку из большой миски, не забывая подливочки мясной добавлять. Да луком еще зеленым хрустел. Одесские домохозяйки могли себе такое позволить только по очень большим праздникам, да и то после нескольких дней беготни по рынкам.
Рыхлый и громоздкий, как тесто, в расстегнутой на груди белой рубахе, авторитет с многозначительной кличкой Мужик Дерьмо в упор, без стеснения, разглядывал Гоцмана, словно изучал, насколько тот сдал со времени последней встречи. В белесых глазах Мужика при всем желании ничего прочесть было нельзя. Отвечая Мужику таким же нестеснительным взглядом, Давид с усмешкой изучил вытатуированный на его волосатой груди собор. Очень большой был собор, с несколькими приделами, с одиннадцатью куполами. Каждый купол - год на зоне… Чуть ниже собора парил орел с чемоданом в когтях. На чемодане была надпись «Тайшет - Одесса».
Вертлявый, смешливый Мадамский Пальчик делал вид, что целиком поглощен выбором напитка. Задумчиво растопырив в воздухе большой и указательный пальцы, между которыми виднелась наколка ЛТВ («Люби, товарищ, волю»), он водил ими от бутылки шампанского к бутылке грузинского «Твиши» и обратно. Наконец остановил выбор на шампанском одесского винзавода № 1 и, одним махом осушив стакан, звучно икнул с удовлетворенным видом.
Особняком, перед скромной тарелочкой с горсткой квашеной капусты, сидел дядя Ешта. С холодными умными глазами, грустными, много повидавшими. Седой. И тоже молчал. Хоть и был с незапамятных пор соседом Гоцмана по двору…
И только жестковатый, словно из камня вытесанный Капитан, одетый в белую майку-сетку, отчего были видны вытатуированные у него на плечах эполеты с буквой N. с вежливой улыбкой приподнял запотевший графинчик:
- Не желаете ли водки, гражданин начальник? За амнистию от седьмого-восьмого , благодаря которой мы имеем достойное счастье вас видеть?… Тем более шо скоро как год мы все на свободе, а сами знаете, шо вор в законе на свободе больше года - то ж ненормально…
Гоцман ничего не ответил, ни словом, ни взглядом. Сидел себе, наслаждался летней природой и соседством с художественным музеем.
Из-за плеча к нему склонился бандит Иона, глава охраны авторитетов:
- Давид Маркович, люди хотели бы убедиться, шо вы не при оружии. Чисто формальный шмонец… Вы привстаньте, я прошу прощения.
Гоцман и тут не занервничал. Спокойно достал из внутреннего кармана пиджака пачку папирос и коробок спичек.
- Давид Ма-аркович… - неуверенно проблеял Иона.
- Слышь, Иона, - вежливо встрял подоспевший Лепа, - мы тут вже пообтерли Давида Марковича… Чистый он.
- Антона тебе на затылок - пообтерли, - не оборачиваясь, заметил Гоцман.
Он неторопливо извлек из штанины ТТ, положил на столик. Так же обстоятельно задымил, спичку аккуратно сунул «за спинку» коробка.
Лепа изумленно захлопал глазами. Иона, обескураженно крякнув, потянулся было за пистолетом. Но Гоцман с грохотом обрушил на стол ладонь с коробком. И рука Ионы, повисев в воздухе, вернулась на место…
Затянувшуюся паузу прервал дядя Ешта:
- Здравствуй, Давид Маркович.
- И тебе здравствуй, дядя Ешта, - коротко ответил Гоцман.
- Ну так шо вы, начальник, хотели? - неожиданно вскинулся из-за стола Писка. - У мене лично нету времени, шобы сидеть здесь целый день для помолчать… Но из уважения к дяде Еште я готов послушать за вашу просьбу. Он сказал, и мы все, такие занятые, сидим здесь по жаре.
- И какие предлагаются условия? - протяжно добавил Мужик Дерьмо.
- А шо условия? - истребляя картошечку, встрял Федя Жердь. - Пусть просьбу скажет… А мы подумаем.
Гоцман задумчиво выпустил большой синий клуб дыма. Проследил, как дымное облачко улетело в сторону Большого Фонтана. И аккуратно стряхнул в никелированную закрывашку упавший на крахмальную скатерть пепел.
- Просьбы не имею, - произнес он наконец. - Имею разговор до вас. Есть уши - слушайте… Нет - встретимся на допросе.
Стол загомонил. Жердь от возмущения подавился картошкой, Писка поставил наполненную стопку, Мужик Дерьмо угрожающе засопел, барабаня по скатерти толстыми, как сардельки, пальцами. И оборвал этот гвалт дядя Ешта тихо, но очень решительно;
- Предлагаю - ша…
Затихли. Дядя Ешта скорбно покивал:
- Мы знаем о твоем горе, Давид. Фима был беззлобный человек…
- Сочувствия не надо, - жестко перебил Гоцман. - Мне нужен тот, кто это сделал. Живой, здоровый и сидящий прямо на табуретке.
Гвалт поднялся снова. Зазвенели брошенные на скатерть вилки. Рука Мужика Дерьмо угрожающе стиснула рукоятку ножа.
- От прямо щас! Тока разбег возьму у Дюка!…
- Не разговор!…
- А шо, я давно хотел себе звезды на погоны…
- Гоцман, вы с людьми общаетесь, а не с тварями!…
- Люди интересуются, - пояснил Иона, снова наклонившись над плечом Гоцмана и указывая подбородком на соратников, - шо им за это будет…
- Ничего не будет, - обронил Гоцман и обвел гомонящих авторитетов тяжелым взглядом. - А вот если не найдете - будет. Каждого второго из вас лично придушу… Кто-то не верит?!
Гвалт умолк. Сам собой. Резко.
- Не по закону, Давид Маркович, - с трудом прожевав картофелину, покачал головой Федя Жердь.
- Не по закону, - согласился Гоцман. - Но по душе. А там все выжжено. И тот, кто Фиму порешил, тот вытоптал последнее. Я найду его. Кровью харкну, а найду…
Он тяжело поднялся и, не обращая внимания на воров, обошел стол и двинулся в сторону моря, к грязной гипсовой балюстраде, к черной от времени, еще довоенной, и тоже гипсовой фигуре осоавиахимовца. Засунул руки в карманы, глотал насыщенный йодом воздух, родной, одесский морской воздух, без которого себя не мыслил. И даже не задумывался о том, что происходит сейчас у него за спиной. Он умел вот так выключаться, мгновенно перебрасываться с предмета на предмет - способность, которой завидовали многие его сослуживцы.
А за его спиной между тем шло безмолвное совещание. Руки авторитетов, украшенные вытатуированными на пальцах перстнями («судим за убийство», «судим за разбой», «отрицало», «по стопам любимого отца»), порхали над столом в энергичном и абсолютно непонятном постороннему танце. Можно было подумать, что в одесском дворике собрались пообедать и пообщаться глухонемые.
Это продолжалось минуты две, не больше. Наконец все, кроме Писки, молча повернули руки ладонями вверх. Писка сделал то же только после большой паузы и с видимой неохотой. На его худом лице застыла брезгливая гримаса.
- Вот, Давид… - раздался за спиной Гоцмана голос дяди Ешты. Гоцман, помедлив, обернулся. - Вот Федя Жердь говорит, что Родя никак не мог это сделать.
- Я знаю.
- Из его клиентов - тоже, - продолжал дядя Ешта. - О залетных говорить не будем, но сдается - тоже нет… Может, Давид, ты сам что-то знаешь?
- Сначала постреляли инкассаторов на Арбузной, - помедлив, произнес Гоцман. - Потом пожгли грузовик с обмундированием… Там и там был штымп в форме армейского капитана. На виске шрам. Он же получал обмундирование на складе. По документам - Бибирев. Раз подъехал на «Додже», раз на трехтонке. Пока все.
- Может, он, а может, нет, - вскочил из-за стола Писка, с ненавистью глядя на Гоцмана, - а мы фартового человека в расход распишем?!
Но никто его не поддержал. Воры молча смотрели на Гоцмана. И Писка так же молча уселся на свое место и нервно схватился за холодное горло графина с водкой.
- В общем, даю три дня, - обронил Гоцман и, взяв со стола свой ТТ, аккуратно засунул его в карман брюк.
Васька Соболь ждал его, как договаривались, на Короленко, 17, у ворот того самого дома, где персонаж бабелевских рассказов Беня Крик рассчитывал получить с клиента двадцать тысяч. Но Давиду было сейчас не до Бабеля, хотя, как всякий одессит, он был за него в курсе и всячески уважал. Васька чутко уловил настроение начальства и всю дорогу молчал, не отвлекал ненужными разговорами.
На работе Давид позвонил в погребальную контору, распорядился насчет гроба для Фимы, потом в администрацию кладбища. Умылся холодной водой, заварил себе крепчайшего чаю и, подождав, пока чуть остынет, выпил. Тьма минувшей ночи слегка отпустила. Коротко стукнув в дверь, он зашёл в кабинет Арсенина.
- Худо, Давид Маркович? - поднял тот глаза от стола. - Вы не спали ночь… Вам надо вздремнуть хотя бы немного. А то… - Он выразительно постучал пальцами в области сердца.
- Пустое, - отмахнулся Гоцман. - Вы лучше за Фиму… Подтвердилось?
- К сожалению, - вздохнул судмедэксперт. - Как я уже говорил - опытная рука, явно профессионал. Фима… не мучился. Умер мгновенно.
Гоцман скрипнул зубами, сунув руки в кармане, покачался на каблуках.
- Ничего, доктор. Когда мы его найдем, он у нас… помучается.
В следующие три дня участников воровского совещания можно было видеть в самых разных уголках Одессы и в компании самых разных людей.
Можно было наблюдать, как Писка беседует с братьями-близнецами Матросовыми за кружкой пива в маленькой привокзальной пивной…
Можно было встретить Мужика Дерьмо, прогуливавшегося с полным, одышливым лейтенантом интендантской службы вдоль каменной стены склада. Офицер энергично жестикулировал - то стучал себя кулаком в обтянутую кителем грудь, то указывал всей пятерней на стену, то кривил рот, передразнивая чью-то манеру разговаривать. Мужик Дерьмо кивал с непроницаемым видом…
Или Иону, который обстоятельно осматривал подворотню, где Чекан избивал Лепу. Сам Лепа, для большего правдоподобия жалостливо шмыгая носом, показывал Ионе на сберкассу напротив и демонстрировал, как именно ему заломали руку за спину…
После погребальной конторы Гоцман поехал на Привоз. Как ни странно, курага в пустоватом Фруктовом пассаже нашлась, и даже не особенно дорого - немолодая усатая гречанка уступила уважаемому Давиду Марковичу полкило за червонец, поскольку здоровье Давида Марковича чрезвычайно интересно по всей Одессе. Изюм Давид решил не покупать. Постоял перед торговкой, продававшей свежее молоко, но преодолеть своей давней нелюбви к этому напитку не смог. Вставали в памяти желтая пенка, налипшая на поверхности большой кружки, и мамины худые усталые руки: «Пей, Додечка, полезно, сынок, у тебя же слабое здоровье…». Полезно, может, и полезно, мама, но вот не научился ваш сын до сих пор молоко пить, и все тут. Когда я в последний раз был на могиле?… Теперь в моей странной жизни появился еще один повод бывать на кладбище, думал Гоцман, лавируя между покупательницами бычков. Вот так живешь, живешь, и все меньше становится людей в твоем городе, и все больше - на кладбище. Ну что же, это справедливо, с годами смерть начинает преобладать над жизнью, пока не заполнит все вокруг. И это означает, что умер уже ты сам. И тогда начинается что-то другое, может, не менее грандиозное, чем жизнь…
Он обернулся, ища взглядом в толпе Ваську Соболя. Тот замешкался перед большой, разрубленной на куски камбалой и вежливо общался с ее продавщицей.
- Молодой человек, пострадавший на фронте за наше счастье! Такому герою, как вы, рыбка будет только в пользу…
- Мадам, этот кецык уже имеет запах, - галантно отвечал Васька, тыча ногтем в камбалу.
- То не запах, то аромат. А запах будете иметь вы, когда закончится ваша жизнь, сильно укороченная тем, шо вы не покушали сегодня этой камбалы…
- Васька!… - окликнул водителя Гоцман. - Ша за болтовню. Иди заводи. Я пока выберу венок…
- Не, Давид Маркович, - решительно помотал головой Соболь, нагоняя шефа, - я тоже хочу. Я к Фиме со всей душой… Мы ж через него себе «Адмирала» достали.
- Да? - удивился Гоцман. Странно, он напрочь забыл об этом эпизоде Фиминой биографии.
- Ага, - печально вздохнул Васька. - Его же немцы на углу Перекопской Победы бросили, когда отступали… Так Фима договорился с одним знакомым, шоб у него в курятнике постоял. А потом оформили на наше управление… А так - тю-тю, уплыла бы в обком или еще кудой. И потом - где брать запчасти?… Так он мне посоветовал одного инженер-майора, его часть сейчас в Яссах стоит… Кстати, Давид Маркович, надо бы карбюратор менять, вы б замолвили где словечко…
- Ладно, хватит уже твоих баек, - оборвал Давид ссохшимся от напряжения голосом. Лицо убитого друга снова встало перед ним, и он с трудом сдерживал себя.
Венок купили большой, хороший. Ими торговал остроносенький седой дед в пиджачке, на лацкане которого болтался серебряный Георгиевский крест на замусоленной ленточке.
- Желаете черный креп, Давид Маркович?… То будет на десятку дороже, но покойник обрадуется… И белыми буквами можно написать: «На кого ж ты нас оставил» - и даже еще красивее… До войны можно было написать серебром, но теперь же куда?… Сегодня уже заказывали один венок, так тот был с надписью…
- Не надо, - оборвал его болтовню Гоцман, отсчитывая деньги, и вдруг, сам не зная зачем, спросил: - За что Георгия получил, отец?
- Та то за Фердинандов Нос, - равнодушно отмахнулся старик, сосредоточенно перебирая смятые купюры, - полтора года мы там как проклятые в окопах сидели… 66-й пехотный Бутырский… А шо, може, нельзя носить? - неожиданно спохватился он и даже порозовел от волнения. - Я слыхал, шо вроде как было постановление СНК…
- Та можно, можно, - скупо усмехнулся Гоцман, поднимая венок, - не митусись. И еще цветов нам… побольше… шоб Фиме было приятно.
- Пожалуйте-с, - обрадовавшись, снова засуетился старик.
Они набрали еще цветов, чтобы Фиме было приятно, и, расплатившись, молча поволокли это богатство в машину. Завалили цветами заднее сиденье «Опеля», и еще букет Давид вез в руках. В салоне машины запахло остро, тревожно и влажно. На ухабах розы кололи Гоцману руки, и он невольно отдергивал пальцы. Васька косился на букет, взглядывал в зеркало заднего вида на венок и изредка жалостливо шмыгал носом…
Опергруппа уже ждала его в кабинете. Мешочек с курагой Давид выложил на всеобщее обозрение на своем столе - мол, налетайте. Взял из него горсть и принялся расхаживать по комнате. Арсенин же присоветовал ходить, вот и ходи…
- Ну шо, с кого начнем?… - Гоцман ткнул пальцем в Тишака. - Давай ты, Леня. Шо у тебя по Радзакису?
- По Радзакису сделан запрос у контрразведку, но оттуда пока не ответили, - виновато вздохнул Тишак. - Поднять довоенные архивы НКВД мне пока также не удалось…
- Почему? - перебил Гоцман на ходу.
- По объективной причине, - развел руками Тишак, - они еще не прибыли из эвакуации… В силу чего где именно сидел Радзакис и по каким статьям, сказать не представляется возможным. Следователей, которые вели его дело, не осталось, все поумирали или погибли. Сделали запрос в центральную картотеку ГАУ , но это - неделя, а то и больше… Родных и близких отыскать не удалось. Был, вернее, двоюродный брат, 1926 года рождения, прописанный по Садовой улице, шесть. Призван сразу после освобождения Одессы, в апреле сорок четвертого, и в июне того же года погиб под Витебском. Кое-какие мелкие связи нашли, но пока ничего интересного… Работаем.
- Понятно, - буркнул Гоцман, жуя курагу, и одобрительно кивнул Довжику, выбравшему из мешка несколько штучек: не стесняйся. - Леша, шо у тебя?…
Якименко поднялся с места.
- В городе семнадцать автомастерских, четырнадцать уже проверили. Пока ничего. ЗИСов в последнее время ремонтировалось четыре, но из них одна керосинная цистерна, один - автокран, а два бортовых чистые - с хлебного склада в торговом порту и с Одессы-Товарной. Я съездил проверил - вроде как до сгоревшего им еще очень далеко… Плюс ко всему они не уральские, а еще довоенные, московские. Переданы из армии. В чужие руки не попадали… Еще есть мастерские у армейцев. И оборонный завод. Но если б грузовик был ихний, они бы уже стукнули.
- А если он был с Николаева? - возразил Гоцман. - Или с тех же Сум?
- Маловероятно, - вздохнул с места эксперт Черноуцану. - Двигатель перебирали только что. Еще кольца поршнев не притерлись… И работал он километров пятьдесят-семьдесят, не больше.
- Ясно… Леша, ты обещался пошустрить по «Доджу». - Гоцман снова обернулся к Якименко.
- В городе выявлено двадцать шесть машин. Но из них четырнадцать - закрытые, санитарки, летучки, бортовые или вообще трехосные. Наш же, согласно свидетельским показаниям, был обычным арттягачом «три-четвертых», без лебедки, с тентом… Номер на УО…
- А то ничего, шо в Одессе все номера на УО? - мрачно поинтересовался Давид.
- Он мог быть, между прочим, и с номерами области, и вообще с измаильскими или еще какими, - не расслышал юмора капитан. - Из подходящих под дело двенадцати машин вчера восемь были на выезде, четыре проверили. Все машины чистые. Две из них - нашего производства, ну, то есть с автосборочного, собраны в августе прошлого года… Пока все.
Якименко с выражением выполненного долга на лице запустил руку в мешок с курагой. Черноуцану, как школьник, поднял руку. Гоцман кивнул ему.
- Еще есть одно что… Я сделал анализ масла из грузовика. Не могу сказать наверно, но похоже на масло для корабля. Я могу полагать, что ЗИС ремонтировали не в автомастерской, а на… - Он запнулся, пытаясь вспомнить русское слово.
- Судоверфи? - подсказал Гоцман.
- Точно так, - вздохнул Черноуцану.
- Шикарно мыслишь, Константин Георгиевич, - одобрительно кивнул Гоцман. - Михал Михалыч, имеешь шо сказать?…
Встал майор Довжик.
- Обнаружено восемь более-менее крупных подпольных предприятий по пошиву одежды. Но они, как правило, работают с женскими платьями или с контрабандой. А вот швейный цех Изи Маркуса, по слухам, не брезгует любой работой. У цеха поставлено наблюдение.
- Угу, - кивнул Гоцман. - Надо наведаться.
Он на мгновение остановился напротив открытого балкона, ловя губами слабенький жаркий ветерок, веявший с улицы.
- Ладно, теперь давайте подобьем бабки… В общем, работаем по тем же направлениям. Леша, - обратился он к Якименко, - ты теперь шерсти еще и судоверфи. И вообще все места, где пахнет ремонтом кораблей… Ищем тех уродов, шо подумали - они умнее нас. Вот такая картина маслом.
Он сделал минутную паузу, взглянул на венок, аккуратно прислоненный к стене.
- По прощанию с Фимой, - глухо проговорил он. - Вынос тела в четыре. Быть в обязательном порядке приказать не могу. То дело личной совести каждого… На том все.
Оперативники начали подниматься, задвигали стульями. Против обыкновения, никто не шутил и не смеялся. Расходились по-деловому, сумрачно.
И только сидевший позади всех Арсенин пристально смотрел на Гоцмана, на горькую, болезненную складку в углу его рта.
Гоцман перехватил этот взгляд, невесело усмехнулся, махнул рукой - дескать, где наша не пропадала. И даже приглашающе кивнул на изрядно полегчавший мешочек с курагой: а все-таки вкусное лечение вы мне прописали, доктор…
- Здравствуйте, Давид Маркович! - Гоцман даже вздрогнул от неожиданности. Майор юстиции Кречетов, почтительно козырнув, пошел рядом. - Разрешите присоединиться?… Вы сейчас куда, если не секрет?…
- Обедать, - буркнул Давид, сворачивая в ближайшую подворотню.
- Ну и я с вами, - беспечно кивнул майор. - Если не прогоните, конечно… Тем более что есть кое-какие новости по делу.
- Я в коммерческую, - на всякий случай предупредил Гоцман.
- Надоели казенные харчи? - хохотнул Кречетов. - Понимаю, в нашей столовке тоже иной раз в рот ничего не лезет, хоть и по литеру Б…
Гоцман молча кивнул. Они миновали проходной двор, свернули в еще одну подворотню и остановились у маленькой, ничем не примечательной двери, которая запиралась на амбарный замок. Давид трижды бухнул в дверь кулаком.
- Давид Маркович!… - радостно отозвалась пожилая женщина, отворившая на стук. Из недр дома до офицеров донеслись ароматы чего-то упоительно вкусного. - А я уже думала, шо вы окончательно променяли мое домашнее на свое казенное… И вам доброго дня, товарищ майор. Сразу предупреждаю, цены коммерческие, но зато ж я кормлю вас не так, как кормят эти военные столовки, а от души!…
- Ну, раз от души, то за ценой не постоим, - скосив глаза на Давида, весело ответил Кречетов. - А что у вас сегодня?
- Борщ холодный, макароны по-флотски и компот на третье.
- А я бы, пожалуй, выпил холодного молока, - заявил Кречетов.
Хозяйка радостно закивала:
- Любой каприз за ваши деньги, товарищ майор… Вскоре Гоцман с Кречетовым уже сидели в чисто убранной прохладной комнатке за столом, накрытым белой скатертью. Давид, жуя макароны, изучал взглядом майора. А тот с аппетитом ел, весело поглядывая вокруг. «В конце концов, он ведь не виноват в том, шо сегодня ночью убили Фиму», - подумал Гоцман.
- Ф-фу-х, как на душе полегчало… - удовлетворенно выдохнул майор, отставляя пустую тарелку и беря стакан с заказанным Давидом молоком. Гоцман непроизвольно дернулся, но говорить ничего не стал. - Теперь можно и поговорить… Докладываю. - Тон офицера стал деловым, он понизил голос. - Первое. Решением военного прокурора округа следователь Наимов от дела отстранен, теперь им занимаюсь я. Второе… Мы проверили склад и сумскую часть. В общем, кроме обмундирования оттуда еще уплыли трофейная посуда и целый ящик патефонных иголок. Между делом выяснили, что это - личное имущество командира… Вывез из Германии.
- Патефонные иголки? - задумчиво протянул Гоцман, выуживая из компота вареную грушу. - Дорогая вещь.
- Да. Уплыли и не приплыли. И я подозреваю, что по этому маршруту у нас еще много чего плавает… А у вас что?
- Работаем, - скупо ответил Гоцман. Расплатившись с хозяйкой, они вышли на улицу.
- Здрасте, Дава Маркович! - бодрым хором выкрикнула компания пацанов лет четырнадцати, игравшая на солнцепеке в расшибалочку. Гоцман хмуро кивнул в ответ.
- Давид Маркович, вы какой-то утомленный, - глядя на Гоцмана, сочувственно произнес Кречетов. - Надо бы вам развеяться… Сходить, что ли, в оперу или на концерт… Вы ж одессит. Вы любите оперу?
- А шо, все одесситы любят оперу? - сквозь зубы осведомился Гоцман.
- Ну, мне так казалось, - улыбнулся майор. - Могу взять для вас контрамарку. Хотите?
Гоцман взялся за отполированную сотнями ладоней деревянную ручку входа в УГРО:
- В другой раз… Всего хорошего.
Фима лежал в гробу спокойный, только очень уставший. На его горбоносом лице проступили все морщины, накопившиеся за жизнь, все неудачи и недуги, все обиды и раны, все разочарования. Перед Гоцманом лежал, скрестив на груди руки, безмерно усталый странник, наконец-то нашедший последний приют. Давид наклонился и поцеловал его холодный лоб.
Речей не было. Какие уж там речи?… Только супился, дергая себя за седой ус, полковник Омельянчук, горестно вздыхал капитан Леха Якименко, размазывал кулаком слезы по щекам Васька Соболь. А рядом с ними стояли, почтительно сдернув кепчонки, ученики и наследники былой славы Фимы - молодые одесские щипачи-карманники. И никто никого не трогал. Горе объединило всех. Остро, терпко пахли цветы, которые люди молча клали в изголовье гроба. По черному крепу венка, который щипачи поставили у гроба, вились аккуратно выведенные белым слова: «Спи спокойно, дорогой Фима! Твой бесценный опыт - лучшее подспорье в нашей тяжелой работе! От коллег и друзей».
Земля на кладбище ссохлась от жары. Гоцман первым бросил в могилу пыльную горсть, поклонился другу в последний раз. Отошел, уступая место другим, глядя перед собой сузившимися глазами.
«Я найду его, Фима. Спи спокойно».
Идя по улице Ленина, бывшей Ришельевской, к зданию Одесского театра оперы и балета, майор Кречетов в который раз невольно им залюбовался. Прекрасный театр… Нарядный, напоминающий чудесный торт c кремом, затейливо украшенный кондитером. Сравнение заставило офицера улыбнуться. Он запрокинул голову, разглядывая скульптурную группу, украшавшую фасад, - четыре разъяренные пантеры, запряженные в колесницу, которой правит Мельпомена, покровительница изящных искусств… На фронтоне римские цифры указывали годы постройки здания - 1883-1887. А ниже с типично одесским юмором лаконично упоминался пожар двадцатилетней давности: «Театр горел».
Несмотря на то, что перед входом выстроилось несколько легковых машин трофейного происхождения - пара БМВ, получивших за форму кузова прозвище «лягушка», обшарпанные «Ауди-Фронт», «Ханомаг-Рекорд» и еще маленький «Фиат-Тополино», - фойе оглушило майора тишиной. Казалось, в огромном здании нет ни души. И только из слегка приоткрытой двери администратора приглушенно пело радио, почему-то по-итальянски. «На Рим, что ли, приемник настроили?» - хмыкнул майор, пересекая гулкое фойе. Но по меньшей мере один человек в театре все-таки был. Из туалета раздалось звучное бормотание водопроводного крана, дверь заскрипела, и в фойе степенно, как и полагается мэтру, прошествовал знаменитый оперный певец Николай Петрович Савченко.
Стараясь ступать осторожно, Кречетов подошел к администраторской, постучал в дверь, приоткрыл ее пошире. И тут же убедился, что радио как раз молчало, а вот молодая симпатичная девушка исполняла хорошо поставленным голосом итальянскую песенку про два сольди. Девушка пела, обмахиваясь пышным веером и отплясывая при этом на большом письменном столе, вокруг которого суетились хорошо знакомый Кречетову администратор оперного - полный, суматошный Шумяцкий и еще трое служащих в форменных бордовых пиджаках.
- Антонина Петровна, прекратите, в конце концов, это хулиганство! - верещал Шумяцкий, пытаясь выхватить бумаги из-под каблучков. - Это неприлично, в конце концов! Я вам скажу, у вас задирается юбка!
- Тоня, ты же женщина! - трагически поддакнула пожилая вахтерша.
В ответ артистка Одесской областной филармонии Тоня Царько начала выбивать на столешнице уже совершенно матросскую дробь. Каблуки раздирали бумаги в клочья.
- Вы топчете важные документы! - взвыл администратор, хватаясь за голову. - Мама дорогая!…
Увидев замершего в дверях Кречетова, Шумяцкий обрадованно кинулся к нему:
- Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Виталий Егорович! Ну, вы уже видите? Вот такое происходит! Средь бела дня… Антонина Петровна, - злорадно обернулся он к певице, - за вами уже пришли!
Кречетов с улыбкой поклонился Тоне. Она, прервав танец, сделала кокетливый книксен.
- Товарищ Шумяцкий, у вас репетиция?
- Помилуй боже! - воздел руки к потолку администратор. - Я - и репетиция!… Я и головная боль - это таки да, это чистейшая правда…
- А что, собственно, произошло? - поинтересовался майор у Тони.
- Они мне не платят! - заявила певица, воинственно упирая руки в боки.
- Почему? По-моему, прекрасный голос…
- Меня уволили вместе с голосом! - запальчиво продолжала Тоня. - Выкинули из театра!
- Но вы же здесь! - рассмеялся Кречетов.
- И буду здесь!… - воинственно топнула каблучком певица. - Пока он не заплатит!
Воспользовавшись паузой, один из служителей вцепился в подол пышной Тониной юбки и потянул ее вниз. Отбившись от него веером, актриса снова грянула чечетку.
- Антонина Петровна, вы уже издеваетесь не надо мной, а таки над органами правопорядка! - тяжело вздохнул Шумяцкий.
Кречетов подошел к столу, протянул Тоне руку и тут же получил по ней веером.
- Товарищ Шумяцкий сейчас вам заплатит, - произнес майор, глядя на актрису снизу вверх. - Слезайте.
- Пусть сюда несут деньги! - заявила с высоты Тоня.
Кречетов обернулся к Шумяцкому, придав лицу недоуменно-холодное выражение. Он знал, что такой вид начальства оказывает верное воздействие на подчиненных. Подействовало и на этот раз. Хотя Шумяцкий никоим образом не был подотчетен перед военной прокуратурой округа…
Пока сильно уменьшившийся в размерах администратор, горестно сопя себе под нос, гремел ключами сейфа и трагическим шепотом отсчитывал деньги, Кречетов вновь повернулся к Тоне, не спешившей слезать со стола.
- А за что же вас уволили, Антонина Петровна?
- А вот за эту песню!
- Представляете, она ее на концертах поет, - понизив голос, встрял Шумяцкий. По всему было видно, что он страшно не хочет расставаться с потрепанной пачкой червонцев. - Позавчера выезжали на шефский концерт в рыболовецкий совхоз под Ильичевкой - спела!… Просто уму непостижимо…
- А что ж в этом плохого? - удивился Кречетов. - Красивая песня…
- Да вы что?! - возмущенно замахал пачкой денег Шумяцкий. - Это же песня женщины за два, простите, сольди! За два гроша! Буржуазное, с позволения сказать, псевдоискусство…
- Нич-чего подобного, - властно перебил Кречетов. - Это песня… м-м… итальянских партизан. Доблестных борцов с режимом Муссолини. В ней поется… - он повернулся к Тоне и едва заметно подмигнул ей, - в ней поется о девушке-связной. Два сольди - это пароль… Вот, и потом эта девушка героически гибнет в бою под Генуей… Так что вполне себе патриотическая песня. Еще споете нам, Тоня?
- Буду я еще надрываться, - пренебрежительно фыркнула артистка.
Кречетов и Шумяцкий одновременно протянули ей руки, но она ловко спрыгнула на пол без посторонней помощи, небрежно приняла у администратора пачку купюр, не считая, запихнула в сумочку и пошла к двери, независимо стуча каблучками.
- Антонина Петровна, а расписочку? - подал голос Шумяцкий. - Это ж деньги!…
В открытую дверь из коридора влетел веер и шлепнулся у ног администратора. Тот растерянно поднял его.
Кречетов весело рассмеялся. Похоже, что он не зря побывал сегодня в опере. Совсем не зря.
Поднявшись по лестнице, Гоцман долго не решался постучать. Тяжело было заходить сюда, но…
Нора открыла быстро, словно ждала. В ее руке дрожала оплывшая свеча.
- А мне сказали, шо вам дали электричество, - неловко произнес Давид.
Он пошарил по драным обоям, щелкнул выключателем. Ярко вспыхнула стосвечовка под потолком. Гоцман увидел лицо Норы - с тенями под глазами, горестными морщинками в углах рта, опухшее от слез.
- Выключите, пожалуйста… Я отвыкла от яркого света.
Проклиная себя, Гоцман поспешно погасил свет.
- Вы не пришли на похороны, - произнес он, проходя за Норой на кухню. - И на поминках вас не было… Я думал, шо-то случилось.
- Я стояла за оградой, - тихим, ускользающим голосом пояснила женщина. - Не знала, что у Фимы столько друзей.
- Если бы не война, их было бы гораздо больше… Они замолчали. Нора молча набрала воды в чайник, зажгла примус.
- Нора… Я ничего за вас не знаю… Фима не рассказывал…
В глазах Норы промелькнул секундный испуг:
- Лучше вы расскажите о себе… Кем были ваши родители?
Гоцман смущенно усмехнулся, пожал плечами. Присел на чемодан, но тут же испуганно вскочил, нашарил под столом колченогую табуретку и не без опаски перебрался на нее.
- Ничего особенного… Батя в порту бочки катал. Смешно, правда, - еврей-грузчик?… Он сам смеялся с этого. Говорил, шо никакой еврей, кроме него, на такую работу не мог бы поступить… Во-от. Потом, в империалистическую, воевал, закончил школу прапорщиков… Ну а в Гражданскую был в Красной армии, конечно.
Давиду показалось, что лицо Норы дрогнуло. А может быть, в этом было виновато неуверенное, колеблющееся пламя свечи.
- А потом?
- Потом работал в порту… Он до войны умер. И мама тоже… Она его очень любила. Прожила после него недолго совсем.
- Фима говорил, вы раньше были моряком…
- Нам было по семнадцать… Балбесничали… Марк решил взяться за ум. Уехал в Серпухов. Там школа была для летчиков… он еще говорил, шо название красивое - школа воздушной стрельбы и бомбометания… Он потом смешно про отбор рассказывал. Сидит человек у форме. Спрашивает: водку пьешь?… Ну, случается… Но нечасто. А танцуешь?… Бывает. Голова кружится, когда танцуешь? Нет. Значит, годен… Такой отбор.
Нора улыбнулась.
- Ну а я подумал - мне куда? - продолжал Гоцман. - Бомбометать не очень хотелось. В мореходке - форма, кормят. Ну, пошел… А я ж до этого по морю не ходил. Вышли в первый рейс, на практику. Одесса - Новороссийск… Был такой пароход «Ленин», бывший «Симбирск»… двухтрубный… Шторм был - так, не шторм, а слегка покачивало. А я на леере всю дорогу провисел…
- Где провисели? - с испугом спросила Нора.
- Леер - такое ограждение по борту, - объяснил Гоцман. - На нем висят, когда… кричат до волн.
- А-а… морская болезнь?
Оба неожиданно засмеялись. Странно прозвучал смех в квартире, где прописалось горе. Пламя свечи, стоявшей на столе, затрепетало, дернулось. Так же быстро, смутившись своего внезапного веселья, оба умолкли.
- Ну, и началось, - продолжал Гоцман. - Я уж и не кушал, и водку глотал литрами - не помогает… Закончил с отличием. Получил диплом, и меня списали… Вот так. А «Ленин» этот в июле сорок первого на мину напоролся под Севастополем. Ребята говорили - там больше трех тыщ людей потонуло…
- Сколько?… - охнула Нора.
Давид неловко полез в карман пиджака за папиросами и вопросительно взглянул на Нору. Она закивала - курите-курите… Поставила перед гостем блюдечко вместо пепельницы. Гоцман нашарил в кармане свою закрывашку, но вынимать не стал.
- А потом?
- Та шо?… - пожал плечами Гоцман, закуривая. - После мореходки пил несколько лет. Как шальной. Батя меня и бил, и стыдил - не помогало… Мать плакала, просила опомниться… А на меня как нашло и не отпускало… Ну, раз пошел за водкой, уже выпивши. Мне не дали. Я немного понервничал. Завели дело… - Он усмехнулся своим воспоминаниям. - Из магазина отписали: мы претензий не имеем… Марк приехал. Пришел прям на допрос. Он тогда первый орден получил, Красную Звезду. За бомбометание свое… Герой! Сверкает цацкой!… Стал на следователя кричать. Ну, я его и выкинул.
- Как выкинули? - улыбнулась Нора.
- Так. Взял прям за цацку и - до свидания. А шо?… Виноват, так надо отвечать. Следователь мне говорит: любите по справедливости? Да, говорю, люблю. А не хотите к нам стажером? У вас образование. Кадров не хватает. Дело закроем штрафом. Пойдете на курсы рядового и младшего начсостава… - Он ухмыльнулся. - Марк потом год со мной не разговаривал.
- А потом?
Улыбка медленно сползла с лица Гоцмана. Он сильно затянулся папиросой, выдохнул.
- А потом война. Следователя того в июле сорок первого бомбой убило… Марк инвалид… Теперь и Фимы нет… Вот и живи как знаешь… - Он нашарил во внутреннем кармане початую поллитровку, нерешительно взглянул на Нору. - Давайте помянем. Вы ж не были на поминках…
- Давайте…
Нора встала, вынула из стенного шкафчика три граненых стакана, попутно сняв с керосинки закипевший чайник. Давид разлил водку, один из стаканов накрыл ломтиком хлеба.
- Пусть земля тебе будет пухом, Фима, - тихо произнес он, глядя перед собой. - Спи спокойно, дорогой, Одесса-мама тебя не забудет. И мы тоже…
- Да, - эхом откликнулась Нора, поднимая свой стакан.
