Глава шестая
Он боялся, что военного следователя майора Кречетова не окажется на месте - как-никак ночь с субботы на воскресенье, но он был. Прокуратура не знала выходных. Настольная лампа выхватывала из темноты нервно отбивающую какой-то ритм руку майора юстиции. Лицо оставалось непроницаемым, но огонек в глазах светился. Гоцман внимательно в них всматривался - очень хороший, правильный огонек светился в глазах майора. И одинокий орден Красной Звезды на кителе был ему к лицу. Давид уважал людей, у которых правильный огонек в глазах мог сиять в любое время дня и ночи. Похоже, майор был именно из их числа.
- Наимов, говорите, отказался? - переспросил Кречетов, раздраженно хлопая телефонной трубкой по рычагу. - Занято… Нашли когда разговаривать!… И на каком же, интересно, основании?…
- Нету тела - нету дела… - Давид смущенно прикрыл ладонью рот. - Ох, извините - такой выхлоп… Тут просто день рожденья выскочил нечаянно. Прямо от стола - к вам. Вы извините, шо так поздно…
- Ничего-ничего… - Майор наконец дозвонился, куда хотел. - Алло, Кречетов говорит! Какого черта занимаете служебную линию?… Выслать дежурную машину к следователю Наимову и доставить его ко мне в кабинет! Прямо сейчас! Нет дома - значит, найти! Все, выполняйте!
И брякнул трубку на рычаг. Гоцман продолжал с интересом рассматривать офицера.
- Давайте к делу, - бросил Кречетов. - Итак, обмундирование сгорело, схрон уничтожен. Но у нас есть приметы преступников, так?
- Нету.
- Весело… Остается тотальная проверка всех складов и воинских частей. - Майор аж присвистнул от такой перспективы, но тут же упрямо тряхнул головой. - Так, хорошо. Какие еще есть варианты?
- Шо я к вам пришел… - медленно проговорил Гоцман. - Оперативным путем удалось прояснить, с какого склада то богатство прибыло…
- Как это? - Неподвижное лицо Кречетова порозовело от волнения и стало почти мальчишеским. Он нетерпеливо уставился на Давида.
- Есть накладная, по которой его выдали. - Гоцман сунул руку в карман пиджака.
- Ну-ка, ну-ка…
Но Гоцман продолжал молча шарить по карманам. Охлопал пиджак, брюки. И наконец, сжав кулаки, в ярости выдохнул:
- Н-ну, Ф-ф-фима!
Родя, близоруко щурясь, вертел в длинных гибких пальцах накладную. Фима знал, к кому идти - Родя, по-правильному Радченко, был знаменитый фальшивомонетчик, а значит, разбирался и в поддельных бумагах.
- А с чего ты взял, шо это липа? - Родя поднес накладную к носу и с шумом втянул воздух. Покривился: - Ну и несет от тебя, как из бочки…
- Шо липа - знаю… А несет, так день рождения был у друга.
- Но с чего липа, с чего?
С тяжелым вздохом Фима отобрал у него бумагу и медленно, словно больному, начал объяснять:
- Сложено. - Он аккуратно согнул накладную на сгибах. - То есть лежало на кармане. И ехало от самых Сум… Ну, допер?
Родя помотал головой, глядя на Фиму унылым, ничего не выражающим взглядом.
Еще раз вздохнув, Фима помял бумагу в пальцах:
- А хрустит, как свежий червонец. Оно и есть липа. И мастырили в Одессе. За полчаса до склада сунули на карман, оно и не затерлось.
Родя снова взял накладную, недоверчиво повертел в пальцах, потер сгибы, вгляделся в печать. Задумчиво зашагал по комнате туда-сюда.
- Не знаю, не знаю. Бланк типографский. Печать выпуклая. Все честь по чести.
- Так я и говорю, не фраер халоймысничал, - кивнул Фима. - До боли интересно - кто?
- А я знаю?… - пожал плечами Родя, продолжая шагать.
- Родя, ты мене знаешь. Я - человек-могила. Даже под стволом на тебя не покажу.
- Не знаю, - помедлив, покачал головой Родя. - Я от дел отошел. Глаз уже нет, одна близорукость… Не, не знаю. И даже на ум ничего такого не приходит…
Он недоуменно развел руками и выронил накладную - случайно или нет, но над тазом для умывания. Реакция у Фимы оказалась хорошей. Он поймал бумагу над самой поверхностью мыльной воды. Бережно разгладил и взглянул на старого знакомого пристально.
- Родя, шо-то начинает мне сдаваться, а не ты ли и смастырил? А?!
- Я?!! - задохнулся от возмущения Родя. - Да мои рейхсмарки даже в «Дойче банке» брали, как свои, по курсу одна рейхсмарка - червонец! Румыны моими леями платили, и никто не жаловался! И я!… Я!… Этим?!
- Извини, Родя, - искренне огорчился Фима.
- А с чего это вдруг эти ментовские песни? - продолжал возмущаться тот. - Фима Полужид был уважаемый щипач. Все знали за его дружбу с Давидом Гоцманом. Но никто не говорил, шо Фима скурвился…
Как именно Родя получил от Фимы по морде, оба даже не очень заметили. Но получил. И Фима присел на корточки возле утирающего кровь Роди. Тот высморкался, попытался привстать.
- Родя, скажу тебе как родному, - тихо произнес Фима, потирая костяшки кулака. - Я нет-нет, да и думаю: может, я неправильно жил? Надо же брать деньги у богатых и давать бедным. А таким, как ты, давать по морде. У мире должна же быть красота и гармония… - Он вздохнул. - Так шо ты скажешь за эту бумажку?
Глубокой ночью Гоцман постучал в дверь коммунальной квартиры, где жил Фима. Примерно через минуту заскрежетал замок, лязгнул отпираемый засов, с двери сняли цепочку. Открыла женщина. Высокая, стройная, одета в халат. Лица не разглядеть. Света в прихожей не было.
- Фима дома? - тихо, чтобы не испугать ее, произнес Гоцман. Но все равно испугал.
- Не-ет… - Голос был еле слышен, наверняка она спросонок не вполне понимала, что происходит.
Аккуратно отстранив женщину, Гоцман направился вглубь квартиры - бесшумно и быстро. Вспыхнул фонарик в его руке.
Квартира пустовала. Гоцмана это удивило - чтобы в Одессе в сорок шестом году да пустовала квартира. Но это было именно так. Он молча распахивал двери в комнаты, и на него веяло холодком застоявшихся, нежилых помещений. Окна закрыты старыми газетами, вещи - в чехлах.
- Это моя комната, - тихо произнесла хозяйка, когда он сунулся в очередную дверь.
Не обращая внимания на ее слова, он заглянул под кровать, в небольшой платяной шкаф. Никого. Бегло оглядел аккуратную комнатку. Швейная машинка, трельяжик. На тумбочке горела настольная лампа. На смятом покрывале - раскрытая книга. Он издали глянул - «И. А. Бунин. Дело корнета Елагина». Выходит, читала перед его приходом… Читала, несмотря на ночь. Не спала.
- А комната Фимы?…
- Напротив.
Он настежь распахнул дверь в комнату напротив. Комната - громко сказано. Комнатушка, большую часть которой занимали походная складная кровать и верстак. Старые обои со следами от клопов. Угол отгорожен занавеской. Гоцман рывком отодвинул ее - пусто.
- Вы кто? - наконец спросил он у хозяйки.
- Я - Нора… А вы?
- Я Гоцман.
Даже в темноте видно было, как она улыбнулась.
- А я уж думала… Здравствуйте. Хотите чаю?
Он не нашелся что сказать, а она уже прошла в кухню, поставила на примус чайник. Зажгла свечу. По кухне заметались тени, похожие на летучих мышей, и, может быть, оттого Гоцману показалось, что хозяйка очень красива. А потом понял - да не показалось ему вовсе. Она действительно была очень хороша: тонкое, благородное лицо напомнило ему о том, что было, а теперь уже не вернется. Потому что совсем другие времена.
Была ли она похожа на Мирру?… Нет, совсем нет. Мирра была стопроцентной одесситкой, хохотушкой, пловчихой, любительницей потолкаться на Привозе, послушать сплетни, посвариться с соседями по двору, с той же тетей Песей… Давид заставлял себя ничего не вспоминать, потому что, как только позволял мыслям свернуть в эту сторону, у него начинало сухо, смертно сжиматься сердце. И даже дыхание по системе, присоветованной Арсениным, не отгоняло эту смертную жуть. А тут вдруг вспомнил - но не потому, что незнакомая, едва видимая в полутьме кухни Нора показалась похожей на Мирру, - просто так же стоял он столбом в далеком тридцатом году, увидев впервые свою будущую жену. И сейчас тоже так стоял, мешая хозяйке управиться с чайными чашками. Он попробовал усмехнуться: вот, женщины разные, а реакция - одинаковая… Но усмешки не получилось.
С трудом отвел от нее глаза, собрался с мыслями. Поискал глазами табурет, не нашел и уселся на ящик. Замялся в поисках слова. Нора, видно привыкшая к реакции мужчин на ее внешность, смущенно улыбнулась, присела напротив. У нее была странная, ускользающая улыбка, словно она знала что-то, чего не знает собеседник, и стеснялась этого знания.
- И часто Фима так поздно не бывает? - хмуро спросил Гоцман, стараясь глядеть на гудящий примус. Очень хороший был примус, хотя и старый, шведский, марки «Свеа». Давид вспомнил, что его мать все мечтала купить такой. Но купили в конце концов другую керосинку, подешевле, немецкую - «Гретц».
- Нет. Но случается.
- А шо он… чем занимается?
- Странный вопрос, - улыбнулась Нора. - Вы же друзья. Фима говорит, он с вами…
- Ну да, - неуклюже пошевелился Гоцман. - А в остальное время? Где-то ж он работает? С чего-то он живет?…
- Конечно. - Она продолжала улыбаться, и от этого Гоцману было неуютно. - Вы сидите на чемодане. Фима их делает.
Он растерянно встал. Действительно, это был чемодан, не хуже тех, какие делали артели. С замками, с визгливой ручкой - все как полагается. Давид постучал ногтем по гулкой крышке.
- Покупает фанеру, ремни - и делает… - договорила Нора. - А я чехлы шью. И очень хорошо берут, вы знаете. У Фимы золотые руки… Да вы садитесь, вот уже чай поспел… У меня сахар есть. Американский… Я на Привозе купила…
- У Фимы руки… да, - запоздало согласился Гоцман, снова присаживаясь на чемодан. - А сахару не надо.
Нора, наливавшая кипяток в большую чашку, тревожно глянула на него. Пламя свечи колыхнулось, метнулись тени.
- Вы его в чем-то подозреваете?
- Нет… ну что вы… - Гоцман неловко принял из ее рук чашку, обжег пальцы, подул. - А отчего вы спрашиваете?
- Ему два месяца назад отказали в пенсии, - поколебавшись, негромко произнесла Нора. - Как участнику подполья и инвалиду. В военкомате сказали: ты, наверное, и так не бедствуешь. Не верят, что он действительно… ну… А у него медаль «За оборону Одессы»…
Она села напротив, наклонилась к Гоцману. Ее незднешнее, ночное лицо было совсем рядом. Глаза светились. «Зеленые? - отстраненно подумал Гоцман. - Или?… А от меня еще несет, как от бочки… Ужасно…» Других мыслей не было. Чашка жгла руки. Сердце колотилось странно, но не пугающе.
- Поверьте, Давид Маркович, Фима - абсолютно честный человек. Он говорит, что даже не помнит, как… ну… залезать в чужой карман. И очень не любит вспоминать свое прошлое…
- Д-да… - сдавленно произнес Гоцман и поспешно отхлебнул чаю. Чай был крепкий, как деготь. - Надо было военкому в морду… Простите, лицо начистить надо было.
Она тихонько рассмеялась:
- Так Фима и начистил.
Гоцман поставил чашку на стол. Торопясь, поднялся.
- Может, еще чаю? - растерянно произнесла Нора.
- Нет, нет, спасибо. Дел по гланды.
«Во дурак… "Дел по гланды". Осталось только матюкнуться в ее присутствии. Не, ну дурак…» - Он неуклюже двинулся к выходу, злясь на себя и еще больше злясь оттого, что злится.
- Вы заходите… - Нора со свечой в руке шла следом. - Фима столько о вас рассказывает. А я вас и не знаю совсем…
- Вы извините, шо я вас разбудил…
- Я не спала,- улыбнулась Нора, - читала Бунина… Вы знаете, он же жил здесь, в Одессе. На Херсонской, сорок четыре…
- На Херсонской? - переспросил Гоцман. - Пастера то есть?
- Да, на Пастера… И женился он в Одессе в первый раз…
- Кто?…
- Бунин… Может, что-нибудь передать от вас Фиме?
- Шо у вас прекрасные глаза, - попробовал усмехнуться Гоцман.
Она улыбнулась в ответ - спокойно, без всякого кокетства, и он смутился еще больше. Торопливо вынул из кармана фонарик - тут, пожалуй, шею свернешь в темноте, на лестнице этой…
И услышал гулкий, быстрый топот ног по ступеням. Наверх. Несколько человек.
Он успел оттеснить Нору, выхватил пистолет, прикрылся дверью… Руки сами проделали все, что нужно, мгновенно и бесшумно. Реакция, отточенная еще довоенными годами и отшлифованная до совершенства войной.
- Убрать фонарь! Осветить себя! - рявкнул снаружи задыхающийся от бега голос.
- Леша? - удивился Гоцман, опуская ТТ. - Ты чего тут?
- Беда, Давид Маркович, - выдохнул Якименко, вваливаясь в квартиру. - Фиму убили.
За спиной Гоцмана приглушенно вскрикнула Нора.
Он не очень понимал, где он и что происходит. Светила луна. Потом, кажется, сверкала молния. Это была фотовспышка. Она выхватывала из тьмы тело Фимы. И снова все проваливалось во тьму, пронизанную звездами одесского неба. Когда-то - или совсем недавно, несколько часов назад, - в это небо они смотрели вдвоем… И пели песни. И сидели рядом за праздничным столом…
Взвизгнули тормоза, из машины вышли Тишак, Довжик и Арсенин. Гоцман с удивлением услышал собственный властный голос:
- Не топтать! Арсенин - к телу, а вы - в дом, помогайте там…
Еще одна фотовспышка…
- …Семечки, карандаш, паспорт, два рубля мелочью, - всплыл голос эксперта Черноуцану. - Я приобщаю к делу?
И снова Гоцман подивился своему голосу, разумному, по делу:
- Приобщайте…
…И снова фотовспышка.
- Проникающее ножевое ранение в сердце, - тихо произнес Арсенин. - С поворотом. Удар был сильный…
- Потом, Андрей Викторович…
Из дома появился растерянный, заспанный Родя в сопровождении Якименко. Он показывал куда-то рукой, наверно, рассказывал, как обнаружил труп…
Лязгнуло железо. Это закрыли за Фимой дверцу медицинского фургона.
Перед столом Гоцмана, понурив голову, сидел Родя. За своим столом приютился Якименко, с тревогой всматривавшийся в почерневшего от горя Давида.
- Дальше…
- Дальше он не поверил, буцнул меня в челюсть, - всхлипнул Родя. - Я снова объясняю, как глухому: «Фима, если б это был партбилет или червонец, так было б за шо думать! А это же бумажка с кое-как печатью! То мог бы сколапуцать даже каждый пионер, своими сопливыми руками!»
- И где эта накладная? - перебил Гоцман.
- Не знаю, - покачал головой Родя. - Он забрал с собой… Не видел.
- Дальше…
Гоцман пошарил взглядом по столу, разминая в пальцах папиросу. И тут же забыл, что ищет. Якименко, привстав, молча положил перед ним спички, Гоцман машинально кивнул, взял коробок и забыл - зачем…
- …Я вышел где-то через час, - сверлил мозг плаксивый непроспанный голос Роди. - Собрался до ветру. Подошел к забору… Шо-то вроде как лежит… Я подошел, толкнул, смотрю - Фима!… Взялся за него - на руке липко… Так я развернулся и сюдой, до вас… Сказал дежурному…
Помолчав, Гоцман выдвинул ящик стола, выбросил на стол несколько смятых синих купюр по десять червонцев каждая. Изображенный на деньгах Ленин в овальной рамочке глянул на Родю насмешливо и презрительно.
- А это кто рисовал? Тоже не ты?
- Давид Маркович… - укоризненно протянул Родя. - Я же так посочувствовал вашему горю… А тут какие-то триста карбованцев…
- Я ищу причину, - разлепил губы Гоцман. Родя вскинул руки к потолку: а я знаю?…
Гоцман смел фальшивые деньги в ящик. Снова наткнулся пальцами на спичечный коробок. Машинально задымил, положив на стол рядом с собой карманную закрывашку.
- За шо еще говорили с Фимой?
- За карточки эти… - Родя, поколебавшись, со вздохом достал из кармана измятые продуктовые карточки, выложил на стол. - Он просил склеить. Сказал: «Сделай, Родя, это для друга». А я шо? Склеить - так склеил…
Мертвеющими пальцами Гоцман взял карточки, карточки Марка. Сжал зубы. В глазах все плыло, двоилось. Он закусил до боли губу.
- Конвойный! - не своим голосом гаркнул Якименко, вскакивая. - Выводи!…
Влетел милиционер, схватил Родю за шиворот и, испуганно оглядываясь на задыхающегося Гоцмана, выволок в коридор. Якименко, опрокинув стул, кинулся к графину, плеснул воды в стакан.
- Уйди-и-и… - из последних сил выдавил из себя Гоцман, зажимая руками рот.
- Ушел! Уже ушел, Давид Маркович…
Бледный, в испарине, капитан Леха Якименко выскочил в коридор, захлопывая дверью рвущийся наружу беспомощно-звериный вой…
