Глава шестая
Шулера были похожи друг на друга как братья - рыженькие, узкоплечие, в одинаковых пиджачках с наваченными по последней моде плечами. Только у одного шулера - его Платов мысленно окрестил Первым - глаза были бутылочного цвета и слегка косили, а у другого - Второго - они были черные, маслянистые. Оба изредка переглядывались с озабоченным видом.
И волноваться было отчего. Перед Платовым на столе, покрытом чистой скатертью, громоздилась солидная горка потрепанных купюр, а стой суммой, которой располагали после двух часов игры шулера, и на Привоз-то было стыдно пойти.
Платов потянулся за фарфоровой чашечкой, в которой ароматно дымился заваренный хозяином настоящий кофе. Воспользовавшись этим, Первый элегантно вытянул из рукава новую карту. Он не заметил, что Платов, отпивая кофе, усмехнулся…
Аккуратно промокнув губы платком, Платов отставил чашку с допитым кофе, небрежно извлек из груды денег три красных червонца и бросил их в центр стола. Первый сипло процедил: «Принято», второй молча сбросил карты. Платов с усмешкой взял еще несколько купюр и бросил на стол. На этот раз Первый думал долго - денег перед ним уже почти не было. Наконец он сгреб в кучу деньги Второго и бросил их в центр:
- Вскрываемся…
Карты Первого легли на стол. Платов, не переставая улыбаться, кинул сверху свои и сгреб выигрыш.
- На этом, я думаю, можно и закончить наш приятный вечерок?…
- Я лично хочу отыграться, - сопя, сообщил Первый.
- Вы выиграли пять сдач подряд, - обиженно надул губы Второй. - Вы должны дать нам шанс!
Они дружно обернулись в угол, ища поддержки у хозяина притона. Тот смирно сидел в большом потертом кресле, и на губах его играла вежливая улыбка, адресованная Платову.
- Ну хорошо… - Тот так же вежливо улыбнулся в ответ. - Еще одна сдача.
Первый шулер, облизывая от волнения губы, стасовал карты. На белой скатерти быстро складывались комбинации из королей, дам, валетов и тузов…
- Что ставите? - скучающим тоном спросил Платов, взяв свои карты.
Первый шулер, сопя, извлек из внутреннего кармана пиджака тоненькую пачку красных червонцев. Второй, вздохнув, выдвинул в центр стола все свои оставшиеся деньги. Платов небрежно бросил несколько синих червонцев. И игра началась…
Через пару минут Второй, пыхтя от натуги, стянул с пальца массивный золотой перстень, положил на стол:
- Идет в сто колов…
- Я пас. - Первый поспешно бросил карты рубашками вверх.
Платов двумя пальцами приподнял поменянную ему карту и тоже положил свои на стол:
- И я пас…
- У вас же каре! - не выдержав, завизжал Первый, хватаясь за карты Платова. В правой руке Второго блеснуло лезвие финки.
Увидев, как оба шулера со скоростью звука разлетелись по углам комнаты, хозяин притона успел только испуганно вскрикнуть. Раздались два глухих удара о стены, два болезненных стона, и два бесчувственных тела сползли на пол…
- Простите за беспокойство, - галантно поклонился Платов, сгребая выигрыш в небольшой чемоданчик. На столе он оставил три синих червонца и большую золотую монету. - Это вам, за труды. Я загляну к вам еще как-нибудь… Спасибо за кофе, он был отличный.
- Я старался… Буду рад… Буду очень рад! - Хозяин с поклонами проводил игрока до дверей и быстро вернулся в комнату. Торопливо спрятал купюры и дрожащими пальцами поднес к глазам золотую монету. Это были двадцать польских злотых чеканки 1818 года.
У стены, тяжело охая, зашевелился первый шулер. По его рассеченному лбу стекала струйка крови.
- Чтобы больше я вас здесь не видел, халоймызники, - произнес хозяин, брезгливо дернув седыми бровками…
В маленькой комнате было совсем темно - настольную лампу они выключили. И над ухом Давида, чуть слышно, успокоительно шелестел во тьме голос Норы - то есть не Норы, а Лены, но он знал, что для него она насовсем останется Норой…
И море, и Гомер - все движется любовью.
Кого же слушать мне?
И вот Гомер молчит,
И море Черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью…
- Чье это? - прошептал Давид..
- Мандельштам… Был такой поэт.
- А-а… Ты стихи вообще любишь.
- Да… Особенно пушкинской поры. И те, которые были потом… У меня от мамы осталось несколько книжек, она собирала… Ходасевич, Ахматова, Софья Парнок… А до войны я покупала серию издательства «Academia».
Нора приподнялась на локте, внимательно и серьезно рассматривала лицо Давида. Затягиваясь папиросой, он увидел, как блеснули ее зеленые глаза. Она прикоснулась пальцем к его носу. Гоцман потянулся к тумбочке за бутылкой, разлил по рюмкам остатки коньяка.
- Тебя сильно били?…
- Где? - Он сперва не понял ее вопроса, потом усмехнулся: - А-а… Та не… не сильно. Попугали просто. Думали, шо я закричу: «Ой, только ж не бейте, я все скажу…»
- А его били сильно, - задумчиво произнесла Нора, держа в пальцах рюмку. - Мне дали одно свидание… И у него было уже не лицо, а маска. Причем допрашивал его бывший сослуживец, который ходил к нам в гости…
- А за шо… его? - неловко спросил Гоцман, отпивая коньяк.
- В качестве примера, - вздохнула в темноте Нора. - Когда в тридцать девятом начали выпускать… немногих, но начали… то сверху спустили квоту - в управлении нужно было найти столько-то… - Она замялась, подыскивая выражение.
- Вредителей?
- Ну что-то в этом роде… Людей, которые применяли… незаконные методы следствия… И как раз выпустили одного комдива, он сейчас уже маршал… А его дело вел… мой муж. Был шум, две газеты напечатали большие статьи о том, что комдива оклеветали, выбили у него на следствии ложные показания… В общем, мужа посадили. И на том свидании он… в лицо мне сказал, что на применение несоветских методов следствия его побуждала я… как неразоблаченный представитель буржуазии… Он сказал, что проклинает тот день, когда познакомился со мной…
Гоцман сильно затянулся папиросой, закашлялся. Нора похлопала его по спине.
- Тебя не взяли там же?…
- Нет… Почему - не знаю… Может быть, хотели выделить мое дело в отдельный процесс?… Но я уже знала, что нужно делать. И уехала далеко-далеко, в Сибирь… Устроилась работать в школу… Учителей не хватало, меня ни о чем не спрашивали. Наверное, объявили в розыск, но не всесоюзный, а областной…
- Как ты узнала, что он расстрелян?
- Об этом было в «Правде».
- А в Одессе как оказалась?
- Приехала после освобождения… И нашла работу. Не сразу, правда… На заводе имени Старостина… Я в Сибири окончила бухгалтерские курсы, а им как раз требовался бухгалтер.
Давид с силой вмял папиросный окурок в карманную пепельницу, поставил пустую рюмку на тумбочку.
- А почему… представитель буржуазии?
- Так я же и есть типичный представитель буржуазии. - Он почувствовал, что она улыбнулась во тьме. - Мой отец - офицер царской армии… Служил в 15-м пехотном Шлиссельбургском полку… Потом оказался в украинской армии Скоропадского, воевал у Деникина. Он погиб в девятнадцатом, во время взятия Орла… Мне было тогда восемь. Мама преподавала в гимназии русскую литературу. Ее сослали в двадцать восьмом как вдову белого офицера. Кто-то донес… И меня с ней заодно, конечно. В Алма-Ате я и познакомилась с будущим мужем. Когда ходила к нему отмечаться в комендатуру… А потом его перевели в Москву…
- Странно, - задумчиво произнес Давид. - И мой батя в девятнадцатом тоже был под Орлом. У красных… Он рассказывал, шо, когда Орел взяли белые, то дождь лил и был уже вечер…
- А сейчас мы с тобой, - счастливо рассмеялась Нора.- Вместе…
Давид притянул ее к себе, обнял теплые плечи:
- Скажи, ты так долго… не подпускала к себе… из-за этого? Из-за того, шо ты… не Нора, а я из милиции?
Она молчала, опустив голову.
- Ты моя глупая… - Давид нежно, сам себе удивляясь, поцеловал ее в лоб. И тут же засмеялся: - А знаешь, я… ты мне почему-то показалась с самого начала такой далекой-далекой, из не нашего времени… я вспоминал тех барышень, которых видел в детстве в Одессе… и думал о них, что у них не жизнь, а сахар. А теперь видишь, не ошибся… Ты, оказывается, и есть благородных кровей…
Нора тихонько рассмеялась:
- Да каких же благородных?… Мой папа был офицером, но это же ни о чем не говорит… Его отец, мой дедушка, - обычный священник. А прадедушка - крепостной крестьянин.
- Во дела, - изумленно выдохнул Гоцман. - А как же это… офицеры, белая кость?
- Так это только в учебниках пишут, - вздохнула Нора и нежно, сильно поцеловала его в губы…
И Давиду вдруг показалось, что это счастье творится вовсе не с ним. Да и не было никакого счастья, а просто - забвение, сладкий провал во что-то неосязаемое, невыразимое…
В темноте гулко раздавался топот ног. Судя по всему, по улице бежало не меньше десятка человек, причем двое сильно опережали остальных. Это Платов понял сразу, он не забыл навыков, приобретенных в разведке. А потому на всякий случай подался поближе к пыльному покосившемуся забору. Во тьме могут не разглядеть и пробежать мимо.
Показался первый бегущий. Парню с глуповатым, разгоряченным от бега лицом было лет двадцать, и его профессию можно было определить за версту - блатной. Парень бежал суматошно, тяжело дыша, и на его лице явственно читался ужас.
Громыхнул выстрел. Парень жалко вскрикнул, выбросил руки вперед, словно желая избежать столкновения с землей. Пуля отбросила его на несколько шагов, прямо к ногам Платова.
Секунд через пять рядом уже стоял такой же разгоряченный, часто дышащий преследователь - рослый, плечистый, стриженный ежиком. В руке он сжимал «парабеллум». Только вот одет был этот человек странно - в двубортный костюм заграничного покроя. Он перевернул убитого на спину, сплюнул, тяжело дыша, и, пряча оружие, успокоительно кивнул сжавшемуся Платову:
- Все путем, браток, не боись…
Топот остальных бегунов был уже близко. Тишину разорвал пронзительный милицейский свисток. Убийца, спохватившись, бросился дальше. Встреча с милицией в планы Платова тоже не входила. Поэтому он перемахнул через забор.
Замок в квартире, где еще недавно жил покойный Фима Полужид, тихо щелкнул. Убедившись, что все в порядке, Довжик осторожно спрятал тихо звякнувшую связку отмычек в карман и в следующий момент заметил испуганно выпученный глаз Петюни, выглядывающий в щелку своей приоткрытой двери.
- Ч-ш-ш, - прошипел Довжик, прижав палец к губам. - Нора?…
Глаз продолжал обалдело изучать ночного визитера. Довжик молча развернул удостоверение, поднес к щели.
- Давид Маркович?… - Довжик вопросительно ткнул пальцем в дверь Норы.
Петюня горячо закивал.
Спрятав удостоверение, майор чуть слышно постучал в запертую дверь Норы. Тихий женский голос спросил:
- Кто?
- Извините… Передайте, пожалуйста, Давиду Марковичу, что его ждет Довжик.
Двор тонул в непроницаемой тьме. Довжик и Гоцман двигались почти на ощупь. Внезапно майор остановился:
- Все. Дальше мне ходу нет.
Очень медленно Гоцман пошел в глубь двора. И замер, услышав позади себя хриплый вежливый голос:
- Давид Гоцман?… Пистолетик, будьте добры.
Помедлив, Давид протянул во тьму свое оружие. Почувствовал сквозь ткань пиджака, что в спину ему уткнулся ствол пистолета. Ловкие пальцы извлекли у него из кармана складной нож.
- Прошу, - наконец произнес хриплый голос. - Угловой подъезд, третий этаж, квартира 22… Осторожно, не споткнитесь. Там лестница скользкая.
Дверь квартиры номер 22 была предупредительно раскрыта. Высокий плотный парень, подозрительно ощупав Гоцмана взглядом, жестом пригласил пройти в комнату.
Пожалуй, ни в каком другом доме Гоцману не доводилось видеть столько книг. Книги стояли на полках уходивших под потолок книжных шкафов, лежали высокими стопками на полу и на подоконнике. Тусклая лампочка под потолком выхватывала из полумрака золотые буквы на корешках. На круглом столе посреди комнаты - длинные вязальные спицы, четки и бумаги. Чуть слышно пахло пылью, которую заглушал тонкий, приятный аромат - что это такое, Давид вряд ли смог бы определить, ладан, что ли?…
Гоцман протянул руку к бумагам на столе, но сзади зашуршала портьера. Высокий, хотя и чуть сгорбленный годами седой старик, надменно вскинув породистую голову, смотрел на Давида невероятно яркими льдисто-синими глазами. На миг Гоцману даже показалось, что он сталкивался с таким странным, завораживающим взглядом. «У Марка, когда он был болен», - вспомнил он.
- Вы кто? - высоким скрипучим голосом произнес старик. На нем был длинный, почти до пола, ветхий голубой халат и домашние шлепанцы.
- Гоцман, начальник отдела по борьбе с бандитизмом… А вы?
- Я?… Игорь Семенович. Можно ваше удостоверение?
Гоцман раскрыл свою красную книжечку. Хозяин квартиры, ступая неторопливо, приблизился и неуверенно взял удостоверение, ощупывая его чуткими кончиками пальцев. Ярко-синие глаза продолжали смотреть на Гоцмана.
- Извините, - неожиданно произнес он, протягивая руку вперед и водя пальцами у лица гостя. - Тепло… тепло… Странно.
Игорь Семенович обошел стол, уселся в ветхое вольтеровское кресло. Неточным движением взял со стола четки. Гоцман, внимательно следя за его манипуляциями, усмехнулся:
- На слепого вы не тянете.
- А я и не слепой. - Старик взглянул прямо в глаза Гоцману. - То есть глаза мои не видят, но есть другие чувства… Возьмите стул.
Давид отвернулся, шагнул в угол за стулом, снял с сиденья и переложил на пол несколько толстых книг. И вздрогнул, услышав за спиной старческий голос:
- Нора - это из Ибсена.
Он быстро обернулся. Старик будто прислушивался к чему-то внутри себя, разочарованно и раздраженно двигал губами.
- Никогда не думал, что так боюсь смерти… Да садитесь, садитесь.
Гоцман сел так, чтобы видеть дверь:
- Мне сказали, шо вы шо-то знаете за Академика…
- Я не знаю никакого Академика, - вздернул подбородок Игорь Семенович. - Но, возможно, я могу помочь вам…
- Это чем же?
- Неделю назад мой сын увидел человека, которого тестировал в сорок третьем. Этот человек тоже увидел его и, видимо, узнал… А на следующий день моего сына убили… - Старик пожевал губами и ткнул в направлении Гоцмана указательным пальцем. - И выходил этот человек из здания вашего уголовного розыска.
- Стоп, стоп… - не сдержал раздражения Гоцман. - Давайте по порядку.
- Да, по порядку… В сорок третьем году я и мой сын по просьбе германского командования занимались тестированием курсантов разведшколы…
- Вы сотрудничали с немцами? - перебил Давид. Старик еще сильнее вздернул подбородок.
- Вы знаете, что такое эзотерика?… Психоанализ?… - резко, надменно осведомился он. - Кто такой Карл Мария Вилигут?…
- Нет, - пожал плечами Гоцман.
- И никто здесь не знает, - кивнул Игорь Семенович. - А немцы знали и относились ко мне с уважением. Даже намекали, что меня могут перевести в «Аненербе»… И печатали мои статьи в «Молве» и «Одесской газете». Я, между прочим, был учеником самого Фрейда… Тоже не знакомы?
- Нет.
- Конечно, нет!… - саркастически фыркнул старик. - Так вот, это был такой материал для исследований, что я согласился. Мой сын проводил собеседования и докладывал мне… А я составлял психологический портрет и по возможности прогноз на будущее…
- Зачем?
Старик зло вскинул седые брови:
- А вас не интересует будущее?… Конечно, ведь у вас его нет, Гоцман, или как вас там на самом деле?!
- С вами все нормально? - спокойно осведомился Давид.
Пальцы старика заплясали по четкам, постепенно успокаиваясь. Ледяные глаза затянуло мутной поволокой, потом они вновь прояснились.
- Не волнуйтесь, у меня тоже нет будущего, - наконец с усилием выговорил он. - Они убили моего сына… Значит, убьют и меня.
- А кто его убил?
- Не знаю.
- Где это случилось?
- Я не знаю, - повторил Игорь Семенович. - Тела не нашли. Но я знаю, что его убили…
Гоцман с раздраженным вздохом заерзал на стуле.
- Вы думаете, я сумасшедший?… - внезапно чуть ли не с жалобой произнес хозяин квартиры. - Нет… Я умею видеть, хоть и слепой. Странно, почему я вас боюсь? В вас нет угрозы, но я вас боюсь…
- Вы за разведшколу…
- Да… Однажды привели курсанта. Видимо, особо важный… У него случился нервный срыв. И командование попросило его проверить…
- И шо?
- Этого человека сын видел неделю назад.
- Как он выглядит?
- Не знаю… Я же сказал, с ним беседовал мой сын… Но психологический портрет я помню хорошо. Это человек большой силы и абсолютно без лица.
- То есть? - пожал плечами Гоцман.
- Он может быть любым… Если надо. Он может менять лица, как перчатки.
Гоцман весь подобрался, подался вперед:
- Имя? Кличка? Какие-то приметы? Старик задумчиво покачал головой:
- Не знаю… Но Академик подошло бы. Такой размениваться на мелочи не будет. Лучше ударит один раз, но очень сильно. И людей не пожалеет…
- Негусто… А шо все-таки значит - без лица?
Игорь Семенович наклонился к Давиду, вплотную придвинулся к нему. От пристального взгляда незрячих синих глаз у Гоцмана мороз пошел по коже.
- Настолько свой, что никто не может даже подумать.
Портьера за спиной старика колыхнулась. Гоцман напряженно всмотрелся туда. Нет, никого. Показалось. Или?…
- Кто эти люди, шо привели меня сюда?
- Мои сыновья, - медленно ответил старик. - У меня, как в сказке, было три сына… Это моя охрана.
И он снова склонился к Гоцману, буравя его слепыми глазами.
- О чем вы думаете? - горячечно зашептал хозяин странной квартиры. - Я не могу прочесть ваши мысли… О чем вы думаете? О чем?
Гоцман осторожно отстранился, отклонившись в сторону. Взгляд старика по-прежнему был направлен туда, где находилось его лицо.
Давид коснулся лежащих на столе вязальных спиц.
- Не трогайте спицы!… - прозвучал испуганный, резко-скрипучий старческий вскрик. - Я сейчас… сейчас вернусь…
Он боком, косо поднялся из кресла и, придерживая полы халата, засеменил к двери. Из-за портьеры показался тот самый плотный парень, встретивший Гоцмана в коридоре. В его руке блеснул пистолет.
- Уходите! - зло прошипел парень. - Быстро!…
