10. С точки зрения мема
Слова и другие мемы
Я думаю, что на нашей планете не так давно появился новый способ размножения. Он развивается у нас на глазах. Он все еще на стадии детства, все еще в начале пути, плавает в первичном бульоне, но совершает эволюционные изменения со скоростью, оставляющей старый добрый ген задыхаться далеко позади… Новый бульон – это бульон человеческой культуры. Нам нужно дать имя этому новому размножению, название, которое выразит идею существования единицы культурной трансмиссии, единицы подражания.
Ричард Докинз. Эгоистичный ген
Я убежден, что сравнения биологической эволюции с человеческой культурой и развитием технологий принесли куда больше вреда, чем пользы, и примеров воздействия этой самой распространенной интеллектуальной ловушки предостаточно… Биологическая эволюция управляется естественным отбором, культурной эволюцией движет набор разнообразных факторов, которые я понимаю, но пока смутно.
Стивен Джей Гулд. Травля бронтозавра
Слова существуют в виде образов, но что они собой представляют? Собака – представитель млекопитающих и представитель домашних животных. А что представляют собой слова? Они представляют собой вид мемов, термин, который Ричард Докинз ввел в своей книге «Эгоистичный ген», и его определение я привожу в эпиграфе. Что это за мемы – слова? Это мемы, которые можно произнести. Помимо слов существуют еще и другие лексические формы (Jackendoff, 2002), такие как множественное число некоторых существительных и исключения из «правил» языка, они тоже хранятся в нашей памяти. Когда взрослый говорит с ребенком, пытающимся создать множественное число слова «ребенок», он передает ему лексическую форму. Это мемы-парадигмы, не врожденные особенности языка или его грамматики, а опциональные, обусловленные культурой сущности, распространяющиеся через языковые сообщества, и эти мемы часто находятся в состоянии конкуренции с другими вариантами. Иные мемы, такие как манера носить бейсболку козырьком назад, или особый жест одобрения, или сердечко из пальцев в знак любви, не произносятся, поэтому они и не являются словами.
А что же такое мемы? Это некий способ поведения (приблизительно), который может быть скопирован, передан, запомнен, изучен, отвергнут, осужден, осмеян, спародирован, запрещен, воспет. Для него не существует соответствующего технического термина и научного определения, не существует строгой формулировки, что же такое мем. Пользуясь обыденным языком и образами, мы можем сказать, что мемы – это способы или манеры: манера делать что-то, но не инстинктивная (это совсем другой способ что-то делать). Разница в том, что мемы передаются через восприятие, а не генетическим путем.
Мемы – информация семантическая, дизайн, который стоит красть или копировать; за исключением тех случаев, когда мемы несут дезинформацию, которая, как фальшивые деньги, передается и сохраняется благодаря ошибочным оценкам в качестве чего-то важного и полезного58. И, как мы уже убедились, дезинформация имеет стоимость. Интернет-спам, как и пропаганда, создается намеренно, для неких целей. Кто получает от этого выгоду? Иногда заказчики, иногда авторы, иногда сами мемы, у которых нет авторов, но которые, несмотря на это, обладают собственной способностью к репликации, как вирусы (у них ведь тоже нет авторов).
Слова являются ярчайшими представителями мемов. Они явно выделяются в нашей картине мира, имеют что-то вроде индивидуальности. У них понятные истории происхождения, изменения в их произношении и значении можно в ряде случаев проследить на протяжении тысячелетий. Они поддаются счету (вспомним толщину словарей) и их присутствие или отсутствие в человеческих взаимоотношениях, направление их движения легко определить и протестировать. Их распространение поддается наблюдению без проблем, и сегодня, благодаря Интернету, у нас есть прекрасная лаборатория по сбору данных о словах. Ну и, как всегда, в лабораторных исследованиях, существует цена, которую приходится платить за искусственное ограничение изучаемой среды и за риск серьезного искажения популяции, служащей субъектом эксперимента (далеко не все пользователи языков владеют Интернетом, очевидно). Не случайно, что придуманная Докинзом в 1976 году популяция токенов вида «мем» (термин), чувствовала себя не очень, пока Интернет не создал идеальную нишу для ее существования.
Если слова – лучшие мемы, то почему Докинз не выделил их особо в своей книге? На самом деле в начале главы о культурной революции он описал изменения, произошедшие с английским языком со времен Чосера до наших дней. «Язык “эволюционирует”», похоже, способами, отличными от существующих в генетике, и скорость его эволюции существенно выше, чем у эволюции генетической» (1976, стр. 203). Первым составленным им списком мемов был список «мелодии, идеи, крылатые фразы, мода, способ изготовления горшков или строительства арок» (стр. 206). Крылатые фразы представляют собой лексические конструкции из слов, однако Докинз не выделял особо роль слов в распространении «идей», без сомнения, потому, что идеи могут распространяться и без помощи слов (например, путем изображения чего-то, а не описания или определения), к тому же Докинз хотел показать, как концепция мемов может быть неочевидно расширена за границы слов с помощью разных явлений культуры: мелодий, различных песен, в том числе и песен без слов, моды на одежду, имеющую или не имеющую название, и так далее. Слова типа мини-юбки или галстука-бабочки распространяются вместе с предметами, которые они называют, а некоторые вещи получают отдельное имя, только будучи многократно воспроизведенными: в бейсболке задом наперед, в джинсах с дырками, в сандалиях на носки.
Основная технология геномики – ПЦР, полимеразная цепная реакция, посредством которой копируется любой участок ДНК, увеличивая количество копий настолько, что его становится просто обнаружить, выделить, использовать. Многочисленные копии рекламных плакатов на стенах вдоль эскалаторов в лондонском метро или на временных деревянных щитах, закрывающих строительную площадку, цепляют взгляд, создают завлекательный образ. Как и повсюду, повторение становится важнейшим моментом создания новых возможностей вне зависимости от того, повторяющиеся ли это в пространстве рекламные слоганы или идентичные фрагменты нуклеиновых кислот; или временные последовательности мелодий или слов; или Эйфелева башня, которую видно из любого уголка Парижа. Многочисленные копии чего-либо позволяют вашему внутреннему распознавателю образов сделать еще одну копию в памяти, и таким образом мем выполняет свою задачу по распространению.
На рисунке 7.4 (стр. 184) слова помещены в верхнюю точку на оси воспроизводства-роста и на оси культура-генетика, но низко по оси сложности. Возможно, если бы Докинз развил тему слов так же, как тему парадигматических мемов, он смог бы предупредить или смягчить то сопротивление, с которым его предложение встретили исследователи культуры: историки, литературоведы, философы, лингвисты, антропологи и даже социологи. Они никогда не думали о том, что слова, за исключением, возможно, некоторых специально придуманных, вообще могли бы быть объектом разумного творения. Поскольку мифа о разумном творении слов, как особого культурного артефакта, никогда не существовало, они и не могли стремиться защитить подобный миф и могли бы поактивнее проявить желание понять, что явлений культуры, аналогичных словам, гораздо больше, чем они когда-либо предполагали. Как бы то ни было, сегодня мы можем сделать вывод, что стоило только словам закрепиться в качестве доминирующего средства создания и распространения культурных инноваций, как они, в свою очередь, начали трансформировать эволюционный процесс и создавать новые возможности для творческого поиска, гораздо более близкие к традиционному, мифическому идеалу разумного творения.
Что хорошего мы можем сказать о мемах?
Цена, которую мы платим за информацию, помогающую адаптироваться, часто ведет к весьма патологическим культурным отклонениям.
Ричерсон и Бойд. Не геном единым
Среди ученых, исследующих культурную эволюцию, до недавнего времени был распространен «молчаливый запрет» на использование предложенного Докинзом в 1976 году термина «мем» для обозначения распространенного в той или иной культуре способа поведения или деятельности; однако любой знающий ученый способен рассуждать об этих вещах, используя иную терминологию: терминологию идей, практик, методов, верований, традиций, ритуалов, правил и тому подобное. Все эти виды информации распространяются среди людей почти как микробы или вирусы. Информация – это то, что служит главным предметом культурной эволюции, как и генетической эволюции, и, согласно Ричерсону и Бойду (2005), нам нужно некое рациональное соглашение о том, как называть информацию, хранящуюся в человеческом мозгу. Эта проблема вовсе не тривиальна, поскольку психологи выказывают глубокие разногласия по поводу природы сознания и социального обучения (стр. 63).
Когда мы рассуждаем об эволюции культурной информации, мы редко, почти никогда не обсуждаем единицы (тот самый Шенноновский стиль), биты информации, поэтому хорошо бы было сформулировать общий термин для определенного куска или порции информации, термин, который можно было бы поставить рядом с геном, но который бы с ним контрастировал. Слово «мем» тем временем уже закрепилось в английском языке и вошло в последнее издание Оксфордского словаря, где оно определено как «элемент культуры, который можно рассматривать как передаваемый не-генетическим путем»; мы можем остановиться на нем как на самом общем термине для любых культурных явлений. Тем, кто брезгует этим термином, поскольку его идентичность еще не подтверждена всеобщим согласием, следует напомнить себе, что споры о наименовании его аналога, гена, все еще продолжаются аж до сих пор, и даже есть те, кто не признает и его. Итак, игнорируя традицию избегания, я буду настойчиво называть элементы культуры (большинство из них) мемами, и буду настаивать на этой терминологии, поскольку полагаю, что вклад концепции Докинза в понимание культурной эволюции намного перевешивает любой вред от порой неудачных коннотаций, вызванных этим термином.
Как же концепция мема умудрилась приобрести плохую репутацию? За это мы должны «поблагодарить» отчасти некоторых «меметистов», которые плохо выполняли домашние задания и стали авторами нелепых преувеличений, и отчасти тех теоретиков, которые вели исследования культурной революции и не желали давать Докинзу никаких преимуществ, чтобы не создавать себе конкурента. Конечно, существует и добросовестная критика ряда аспектов предложений Докинза, и мы рассмотрим ее в книге. Но самый большой вред нанесла истеричная кампания огульной критики, нечто вроде аллергической реакции ряда ученых-гуманитариев и социологов на вторгшуюся в их священные владения пошлую биологию59. Я отвечу обязательно на стандартные возражения этой группы в главе 11, после того как подробно изложу преимущества теории мемов.
Мемы Докинза повлияли на исследования в области культурной эволюции по трем основным направлениям.
1. Умение без понимания. У многих культурных явлений нет автора, нет группы авторов, нет вообще какой-либо направляющей и руководящей руки; их неоспоримо удачная, разумная структура является результатом естественного отбора: дифференциальной репликации информационных симбионтов, чьи носители могут быть столь же несведущи относительно их возможностей, как бабочки относительно пятен на собственных крыльях (человеческие существа начинают постепенно ценить достоинства разных идей, которые они распространяют, однако, как мы можем убедиться, это совсем недавнее и совершенно необязательное явление в долгой истории культурной эволюции. Человеческое понимание – и одобрение – вовсе необязательно и недостаточно для закрепления мема в культуре).
2. Приспособляемость мемов. Мемы обладают собственными репродуктивными свойствами, они ведут себя как вирусы. Как утверждает Докинз: «Раньше мы не учитывали то, что некая культурная черта может эволюционировать сама по себе просто потому, что это выгодно для ее распространения» (1976 [1989], стр. 200). Независимо от того, улучшают ли мемы репродуктивные способности их носителей – человеческих существ, перенимающих и использующих содержащиеся в них возможности, естественный отбор делает свою работу и среди самих мемов. Мемы могут распространяться и фиксироваться на десятилетия, а могут и мгновенно исчезать сразу после появления, их эволюционный процесс слишком сложен, чтобы его можно было распознать в очередном приросте или убыли потомства. (Даже если бы все мемы были симбионтами-мутуалистами, несущими полезные адаптации, способствующие росту репродуктивных способностей у хозяев, скорость их распространения не могла бы быть объяснена этим их мизерным влиянием.)
3. Мемы – явления информационные. Они суть «предписания», как нужно делать что-то, и могут передаваться, храниться и мутировать без обязательности исполнения или выражения (скорее как рецессивные гены, тихо перемещающиеся в геноме). Предполагается, что Марко Поло привез макароны из Китая в Европу; он не был при этом шеф-поваром – ему было достаточно распространить копии мема в своем окружении, и часть людей заразились им, а потом воспроизвели в собственном поведении.
Традиционные теории культурных изменений в гуманитарных и социальных науках обходились без этих идей. Старомодный функционализм Дюркгейма, например, обнаружил множество важных функций и задач у социальных механизмов, таких как табу, практики, традиции, социальные различия и т. д., однако оказался неспособен объяснить, каким образом эти эффективные механизмы возникли. Были ли они плодом ума королей, вождей или священнослужителей; подарком Бога или просто удачей? Или это был таинственный «коллективный разум», или «народный гений», смогший оценить новшества и распространить их? Телеология без последствий не проходит, и последователи Дюркгейма не смогли защитить свои завоевания. Но нам не нужно открывать никакой волшебный механизм; естественный отбор мемов способен выполнять созидательную работу без какого-либо контроля, понимания и руководства со стороны человечества, богов или групп влияния. Как отмечал Дэвид Слоан Уилсон (2002), функционализм вымер из-за отсутствия у него надежного действенного механизма. Теория эволюции мемов путем естественного отбора может предоставить нам этот механизм, точно так же, как тектоника плит обеспечивает необходимым механизмом гипотезу дрейфа континентов, делая ее надежной60.
Другая проблема, с которой мы сталкиваемся в традиционных теориях культуры, связана с их «застреванием» на «психологических» категориях информационных сущностей: идеях или верованиях. Но, хотя идеи и верования (как бы мы их ни характеризовали, – пусть как ментальные или психологические состояния или эпизоды), несомненно, играют важную роль в человеческой культуре, не все культурные влияния или изменения зависят от чьего-то типа сознательного восприятия. Группа людей может неосознанно, не отдавая себе в этом отчета, изменить произношение слова, или форму жеста, или способ нанесения штукатурки на стены. Даже значения слов могут изменяться в ходе процессов, никак не зависящих от тех, кто эти слова использует, благодаря дифференциальной репликации. Сегодня, когда кто-то говорит возбужденно: «Лекция была невероятная, это бомба!», все понимают, что он не имеет в виду готовящийся взрыв. Никто не корректировал значение слова, не одобрял его; это просто случилось, изменилась популяция токенов, производимых культурой (чтобы узнать об этом больше, см. работу Ричарда (Richard).
Тот факт, что изменения в особенностях культуры могут распространяться сами по себе, трудно поддается осознанию, и поэтому его часто упускают из виду, ведь мы следуем чаще традиционной психологической трактовке идей и верований. Перспектива развития теории мемов позволяет надежно скорректировать это упущение, однако еще важнее то, каким образом мемы умудряются внедрить альтернативное видение того, как информация, порожденная культурой, внедряется в мозг, не будучи понятой. Проблема стандартного подхода заключается в том, что он опирается на не подвергаемое критике допущение существования рациональности по умолчанию, основанное на предположении, что психология «народа» (и даже высших животных) заключается в том, что народ все поймет, что ему ни предложи. Новые идеи, верования, концепции почти всегда «по умолчанию» считаются понятыми идеями, верованиями, концепциями. Иметь идею, говорил Декарт, это представлять ее себе ясно и отчетливо. Мы часто не замечаем, что, когда пытаемся сформулировать тему для дискуссии или исследования, идентифицируем ее по содержанию (нет, не на ту тему, что упомянул Том, или тему, что возникла в связи с моей идеей перестановок в бейсболе). Это проявление повсеместных додарвиновских представлений о том, что понимание есть суть компетентности, и очень важно переформулировать мысль так, чтобы можно было, по крайней мере, сделать первый набросок того, как непонимающие компетенции можно постепенно превратить в понимание (тема для главы 13).
Традиционные теоретики культуры часто переоценивают вклад отдельных творцов, воображая, что им присуще особое понимание того, что они придумывают, распространяют и улучшают. Понимание вовсе не обязательно для усовершенствования дизайна и устройства. Исследуя эволюцию полинезийского каноэ, Роджерс и Эрлих (Rogers and Ehrlich, 2008) цитировали Алена (Alain [1908], 1956), французского философа, писавшего о лодках рыбаков в Бретани (вовсе не о полинезийских каноэ61):
Новая лодка повторяет другую лодку… Можно порассуждать на манер Дарвина. Совершенно ясно, что плохо сделанная лодка окажется на дне после одного-двух путешествий, и ее никто никогда не скопирует… Таким образом можно сказать, с полным на то основанием, что лодки создает само море, выбирая те, что плавают хорошо, и уничтожая остальные.
Лодочные мастера могут выдвигать предложения, плохие или хорошие, как улучшить лодку отцов и дедов, которую те научили их строить. Когда они внедрят собственные усовершенствования в свои создания, они могут оказаться правы или не правы. Иные усовершенствования могут просто копировать ошибки, как это делают генетические мутации, и они вряд ли станут счастливой случайностью; однако иногда чудо происходит, и возникает местное искусство создания лодок. Лодки, возвращающиеся на сушу, копируются, остальные уходят навсегда на дно – вот классический пример естественного отбора продуктов труда. Скопированные лодки могут аккумулировать необязательные, неопасные новшества, – например, украшения – в дополнение к их подлинно функциональному совершенству. Спустя время эти декоративные элементы могут обрести полезные функции, но могут и не обрести. Таким образом, развитие мемов может объединить функциональные вещи и просто традиционные украшения в артефакты, ритуалы и другие человеческие практики и объяснить нашу неспособность провести «красную черту» между двумя категориями, не обращаясь к «непостижимости народного гения», который их создал. Никакого понимания и не требуется, даже если порой оно и ускоряет процессы исследований и разработок62.
Еще одним недостатком большинства традиционных способов осмысления культуры является тенденция концентрироваться на удавшихся проектах и игнорировать провалы. Экономическая модель культуры неплохо подходит в качестве первого приближения для бесспорно полезных (или даже просто безвредных) элементов культуры: технологий, связанных с ними научных исследований, искусства, архитектуры, литературы, – короче, «высокой культуры». Это на самом деле сокровища, принадлежащие обществу, и есть смысл (то есть это рационально) сохранять и поддерживать эти творения, нести затраты на их сохранение и уход за ними и обеспечивать передачу их последующим поколениям в качестве ценного наследия, даже если для этого требуются годы обучения, инструктирования, репетиций, позволяющих нести их «в целости и сохранности» сквозь столетия63. Однако что делать с бесполезными, дурацкими, снижающими приспособляемость элементами культуры? Как быть с теми привычками, которые никому не нравятся на самом деле, но которые слишком трудно и затратно искоренять? Которые похожи на вирусы гриппа или малярии? Теория мемов включает в себя не только золотую середину, но действительности и разные крайности, как биология различает мутуалистов, комменсалов и паразитов среди симбионтов (см. глава 9, стр. 236, ссылка 53).
Как я уже писал в главе 7, многих людей отталкивает идея о сходстве мемов и вирусов, поскольку они ошибочно убеждены в том, что вирусы всегда плохие. Это вовсе не так, на самом деле лишь очень небольшая часть миллиардов разных вирусов, живущих в каждом из нас, являются токсичными в том или ином смысле. Еще не известно точно, какие вирусы приносят пользу, однако мутуалисты, живущие в нашем кишечнике, необходимы нам точно, – без них мы просто умерли бы.
Нужны ли нам вирусы, чтобы развиваться? Вероятно. Так же нам нужны и наши мемы. Робинзон Крузо Даниэля Дефо (1719) представляет собой энциклопедию мемов, которыми любой может воспользоваться, и – забавный исторический парадокс – средний взрослый в XVIII веке, вероятно, был лучше оснащен мемами для самостоятельного выживания, чем такой же средний взрослый из развитого общества XXI века. (Многие ли из нас знают, как собирать семена для будущих посадок, разжигать огонь без газовой зажигалки или валить деревья без бензопилы?)64
Могут ли паразитические мемы по-настоящему процветать? Положительный ответ на этот вопрос стал одним из самых потрясающих моментов в теории Докинза о мемах, и, вероятно, поэтому вызвал к ним такую антипатию. Докинз, по мнению многих читателей, заявил, что якобы всякая культура является страшной болезнью, инфекцией в мозгу, провоцирующей саморазрушение. Однако ничего подобного ученый в виду не имел. Вопиющий пример ошибочной оценки можно обнаружить у Дэвида Слоана Уилсона (David Sloan Wilson, 2002), ратующего за необходимость существования у культуры эволюционного фундамента:
Успех одних [социальных экспериментов] и провал других, базирующийся на их соответствующих характеристиках, представляют собой процесс слепых вариаций и селективной фиксации, действовавших в течение недавней человеческой истории в дополнение к отдаленному эволюционному прошлому (стр. 122).
При этом он категорически отрицает мемы, полагая их «паразитами» (стр. 53), и поэтому принципиально не рассматривает возможность того, что мемы обеспечивают эволюционный процесс некоторых культурных феноменов, в частности, религий, намного эффективнее и надежнее, чем предложенная им гипотеза «многоуровневой групповой селекции». На самом деле, он даже не замечает, что сам то и дело ссылается на мемы, – например, ему нравится называть катехизисы «культурными геномами, содержащими легко копируемые информационные элементы, потребные для развития и адаптации сообщества» (стр. 93). А в других случаях (см. стр. 118–189, 141, 144) он даже и не замечает, что меметические альтернативы его гипотезам (такие как в моей работе Breaking the Spell («Разрушение чар»), 2006) не только существуют прямо у нас под носом, но и более правдоподобны65.
Многие мемы, возможно, подавляющее большинство, являются мутуалистами, помогающими нам повысить нашу приспособляемость (например, систему восприятия, память, наши лидерские качества или манипулятивные способности). Если бы мемы-мутуалисты не существовали с самого начала, трудно представить, как культура вообще возникла бы (подробнее об этом я еще расскажу). Но, как только культурная инфраструктура была создана и внедрена в результате взаимодействия культурной и генетической эволюций, сразу же возникла и высокая вероятность использования этой инфраструктуры паразитическими мемами. Ричерсон и Бойд (Richerson and Boyd, 2005, стр. 156) назвали эти мемы «культурными изгоями». В качестве примера можно привести такое распространенное явление, как Интернет, сложный и дорогой артефакт, разработанный и построенный для удовлетворения многочисленных практических и жизненных нужд: сегодняшний Интернет является прямым потомком Arpanet, созданного агентством ARPA (сегодня DARPA, Defense Advanced Research Projects Agency – Управление перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США). Агентство было основано Пентагоном в 1958 году в ответ на советскую победу в космосе, когда СССР раньше США запустил в космос первый спутник; задачей агентства было усовершенствование научно-конструкторских работ в области военных технологий. Сегодня же спам и порно (и фото котиков и иные интернет-мемы) способны легко затмить любой хай-тек-проект, распространяемый военными лабораториями.
Прежде чем определить стереотипные примеры такого мусора, не улучшающие человеческую природу, мы должны вспомнить, о какой «природе» идет речь в эволюционной биологии: это не здоровье, не счастье, не интеллект, не комфорт или безопасность, это способность к размножению. Какие мемы на самом деле заставляют их носителей иметь больше внуков? Они весьма малочисленны, похоже. А большинство из самых любимых нами мемов вообще снижают наши биологические порывы размножиться. Возьмем, к примеру, высшее образование – оно весьма негативно сказывается на нашем воспроизводстве; если бы потребление брокколи имело бы аналогичные последствия, вероятно, на упаковках писали бы: «ВНИМАНИЕ! Потребление брокколи может серьезно уменьшить вероятность появления у вас большого числа внуков»66. Когда я спрашиваю своих студентов, пугает ли их такая перспектива, они отвечают, что нет, и я им верю. Они думают, что в жизни много более важных вещей, чем воспроизводство их рода, и их отношение является сегодня не то чтобы универсальным, но преобладающим мнением человечества. Этот факт сам по себе отделяет нас от других видов. Мы представляем собой единственный вид, который умудрился занять позицию, на которой генетическая приспособленность не является высшей целью, высшим благом жизни67. Птицы строят гнезда, бобры возводят плотины с целью родить потомство; киты ради этого мигрируют на десятки тысяч миль, некоторые пауки находят смерть в объятиях самок. Ни одному лососю, упорно лезущему против течения на нерест, не придет в голову плюнуть и решить вместо этого научиться играть на скрипке. Человеку – запросто.
Человек – единственный вид, который обнаружил, что есть другие вещи, во имя которых можно умереть (и убить): свобода, демократия, правда, коммунизм, Римская католическая церковь, ислам и другие сложные мемы (мемы, состоящие из мемов). Как все живые существа, мы рождаемся с сильным стремлением выжить и продолжить свой род, проявляющимся в непреодолимых стремлениях нашей «животной природы» и многих более тонких привычках и склонностях. Однако мы одновременно являемся видом, способным к убеждению, – не просто обучаемым, как птицы или обезьяны, не только дрессируемым, как собаки и лошади (и лабораторные животные в условиях строгого режима), мы еще способны быть движимыми причинами, причем причинами, созданными нами самими, не свободно плавающими природными причинами. Мы рассматривали на примерах строящих термитники термитов и прыгающих антилоп подобные причины, которые не имеют отношения к самим организмам. Животные делают какие-то вещи по каким-то причинам, но они либо вовсе не понимают, почему они делают то, что делают, либо понимают в весьма ограниченном смысле; это доказано множеством экспериментов, демонстрирующих их неспособность к обобщению, к использованию в изменившемся контексте полученного в иных условиях опыта.
Мы, наоборот, не только делаем что-то по причинам; у нас часто есть причины для того, чтобы сделать что-то: в том смысле, что мы формулируем их сами себе и одобряем после соответствующего изучения. Наше понимание причин, заявляемое нами для обоснования наших действий, может быть несовершенным, ошибочным, даже быть самообманом, однако сам факт того, что у нас есть наши собственные причины (умные или дурацкие), делает нас способными рассуждать о них и отказываться от них под чьим-то влиянием. Когда наше мнение меняется, как принято у нас говорить, под воздействием чьих-то убеждений (возможно, созданных нами самими), существует вероятность того, что наше признание и согласие на перемену причин не будет принято «близко к сердцу», несмотря на то что мы можем утверждать что-то под влиянием момента. Это влияние может не оказать длительного воздействия на наши взгляды и оценки, как бы к этому ни стремился советчик или учитель. Мы пересматриваем, подвергаем сомнению, заново объясняем и перепроверяем наши доводы, испытываем их на практике и принимаем или отвергаем, утверждает Вилфрид Селларс (Wilfrid Sellars, 1962) (см. главу 3 о «пространстве причин»).
Аристотель назвал наш вид «разумным животным», а Декарт и многие другие, вплоть до сего дня, приписывали нашу способность генерировать причины и рассуждать особому res cogitans, мыслящей субстанции, помещенной в наши головы Богом68. Если наши способности не являются божественным даром, откуда же они появились? Мерсье и Спербер (Mercier and Sperber, 2011) предположили, что способность отдельного человеческого существа рассуждать, выражать мнение и оценивать логику аргументов возникла в результате социальной практики убеждения, о ее существовании свидетельствуют некоторые ископаемые следы. Пресловутая предвзятость в суждениях представляет собой на самом деле наше стремление выделить позитивные свидетельства в пользу наших текущих верований и теорий и игнорировать негативные факты. Эти и другие хорошо изученные особенности типичных ошибок человеческих рассуждений предполагают, что люди отточили особые навыки: как принимать чью-то сторону, убеждать других во время спора, не обязательно при этом следуя истине. Наш основной талант – «способствовать принятию решений, которые легче обосновать, но не обязательно лучших» (стр. 57). Эволюционный процесс развития и совершенствования, способный создать подобную способность, должен зависеть от некой первичной, зачаточной способности к использованию речи; поэтому мы можем рассматривать его как коэволюционный процесс, составную часть культурной и генетической эволюций, сопровождавшийся эволюцией произносимых мемов, слов, указывающих путь.
