Часть II. От эволюции к разумному проектированию

Если бы нам сказали, что мы живем в век анализа, то нам следовало бы заинтересоваться, какой вид анализа имеется в виду. Психоанализа? Химического анализа? Статистического анализа? Концептуального анализа? У этого термина масса всевозможных применений. Мы живем в век информации, говорят нам ученые мужи, и люди соглашаются, и лишь немногие отмечают, что этот термин тоже имеет несколько значений. Век какой информации: век мегабайтов или пропускной способности сетей? Или век интеллектуальных и научных открытий, пропаганды и дезинформации, всеобщего образования или нарушения права на частную жизнь? Обе концепции информации тесно связаны друг с другом и часто во время дискуссий неразличимо переплетаются между собой, однако их все-таки можно различить. Рассмотрим несколько примеров.

1. Мозг – орган обработки информации.

2. Мы – пожиратели информации (Джордж Миллер, психолог).

3. «Информация – то, что на свету» (Дж. Дж. Гибсон, экологический психолог, 1966).

4. Задача нервной системы – вытащить информацию из окружающей среды, чтобы использовать для моделирования успешного поведения или управления им.

5. Мы тонем в информации.

6. Скоро мы перестанем контролировать нашу персональную информацию.

7. Задачей Центрального разведывательного управления является сбор информации о наших врагах.

8. Интеллектуальная разведка, данные или информация, собранные агентами во время тайного общения с другими людьми, намного важнее, чем информация, полученная с помощью спутникового наблюдения или других технологических методов.

Математическая теория информации Клода Шеннона (Shannon, 1948; Shannon and Weaver, 1949) считается теоретической основой, лежащей в основе всех дискуссий об информации, которая буквально захлестывает мир, однако некоторые аспекты этих рассуждений вытаскивают на свет иную концепцию информации, которую теория Шеннона касается лишь краем. Теория Шеннона, несмотря на всю свою фундаментальность, описывает статистические взаимосвязи между различными деловыми процессами в мире: что мы можем почерпнуть (в принципе) о состоянии А из наблюдения за состоянием В? Состояние А должно быть связано некой причинно-следственной связью с состоянием В, и эта причинно-следственная связь может выражаться в движении финансов. Шеннон изобрел способ измерения количества информации, независимый от содержания этой информации, подобно тому, как мы измеряем объем жидкости, не обращая внимания на то, что за жидкость наполняет наш сосуд. (Представьте себе кого-то, кто хвастается, что у него очень много литров, и не может дать ответа на вопрос: «А литров чего – краски, вина, молока, бензина?») Теория Шеннона позволила разбить всю информацию на однородные единицы – биты, байты и мегабайты, и это произвело настоящую революцию среди систем хранения и передачи информации. Она подчеркнула важность цифровизации информации компьютерами. Однако, к примеру, вино имеет ценность вне зависимости от того, разлито оно по стандартным литровым бутылкам или нет; информация (например в мозгу) может храниться, передаваться и обрабатываться и не будучи оцифрованной.

Мы живем в цифровую эпоху – различные носители типа CD, DVD, мобильные телефоны уже заменили граммофонные пластинки, аналоговые радио, телефоны и телевидение. Однако информационная эпоха началась гораздо раньше, когда люди стали записывать события, рисовать карты, сохранять и передавать важную информацию, которую они не могли надежно сберечь в памяти. Мы можем перенести начало информационной эры и на более ранее время, на тот момент, когда люди начали говорить и передавать друг другу накапливавшиеся у них в головах новости, истории и мифы. Пожалуй, было бы вполне справедливо отнести начало мнформационной эпохи на 530 миллионов лет назад, в кембрийский период, когда живые существа обрели зрение и биологические виды включились в соревнование за инновации в поведении и в органах, способных лучше и эффективнее реагировать на информацию, полученную с помощью света. Мы можем также настаивать, что информационная эра началась одновременно с возникновением жизни: когда выжили простейшие клетки, оказавшиеся способными к делению, благодаря появившейся у них способности ощущать изменения, происходившие в них самих и в окружающей среде.

Чтобы отделить древние события от сегодняшней озабоченности системами закодированной информации, я буду называть первые образцами семантической информации, поскольку мы идентифицируем интересующую нас информацию по конкретному поводу, уточняя, о чем она (события, условия, объекты, люди, шпионы, продукция…). Существуют и другие термины, однако «семантическая информация» – мой сознательный выбор. Информация «Том высокий» сообщает нам о Томе и его росте, а информация о том, что «снег белый», – это информация о снеге и его цвете. Это разные элементы семантической информации (нельзя говорить в этом случае «биты информации», поскольку «биты», прекрасные и удобные единицы, относятся к другому, Шенноновскому смыслу термина). Еще до того как распространилась письменность, люди создали разные способы улучшения способов контроля семантической информации, используя рифмы, ритмы, музыкальные тона, чтобы закрепить важные формулировки в памяти. Мнемонические костыли помогают нам и сегодня, например «Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан» (порядок цветов спектра или радуги), «Медвежонок Ветчину Закусил Малиной, Юркий Суслик Утащил Ножик Перочинный» (порядок планет Солнечной системы), «Каждый Отличный Студент Должен Курить Папиросы, Ты Юра Мал, Подожди Немного» (порядок геологических эпох в истории Земли).

Шеннон абстрагировал и упростил задачу переноса семантической информации из точки А в точку В, разбив ее на две – задачу отправителя и задачу получателя (два разумных посредника, заметьте), связанных между собой каналом с предустановленным и заранее согласованным кодом, в виде алфавита или иных понятных сигналов. Канал предполагался восприимчивым к шуму (чему-то, что интерферировало с передачей, ухудшая сигнал), и задача состояла в том, чтобы добиться надежной передачи, которая была бы невосприимчивой к шуму. Некоторые способы, с помощью которых выполнялась задача, были уже известны, когда Шеннон работал над своей теорией, например ВМС США использовали код Able Baker Charlie Dog Easy Fox… для обозначения букв английского алфавита (в 1955 году он был заменен «фонетическим алфавитом НАТО Alpha Bravo Charlie Delta Echo Foxtrot) для передачи голосовых сообщений по радио, чтобы минимизировать возникновение случайных рифм при произношении названий обычных букв (Би Си Ди Джи Пи Ти Ви Зи и так далее).

Конвертировав все коды, включая обычные слова, в бинарный код (алфавит которого состоял из всего двух символов, 0 и 1), Шеннон показал, что шум можно полностью удалить, а усилия (в виде кодирования и декодирования, снижения скорости передачи) измерить в конкретных единицах, в битах (бит – сокращение от английского названия двоичного числа). В точности как в детской игре «Двадцать вопросов», в которой разрешено отвечать только «да» или «нет», любая информация может быть разбита на двоичные решения, да или нет, 1 или 0, и количество подобных решений, требуемых для восстановления сообщения, может быть измерено в битах, это и будет (по Шеннону) количеством информации в сообщении. «Я думаю о числе от 0 до 8. Что это за число?» Сколько вопросов вы должны задать в игре «Двадцать вопросов», чтобы ответить на этот вопрос? Вовсе не восемь (это 0, это 1, это 2…), а всего три: это четыре и больше? Это 6 и больше? (или 2 и больше, в зависимости от первого ответа). Это 7? Да, да, да = 111 = 7 в двоичной записи. Для определения числа между 0 и 8 нужно три бита. Байт равен восьми битам, мегабайт – восьми миллионам битов, и чтобы послать монохромный точечный рисунок в виде файла объемом 2,5 мегабайта, нужно сыграть в игру «Двадцать миллионов вопросов». (Является ли первый пиксель белым?..)

Информационная теория Шеннона стала большим цивилизационным шагом вперед, поскольку семантическая информация очень важна для нас, и мы стремимся использовать ее эффективно, хранить ее без потерь, переносить ее, преобразовывать, делиться ею, скрывать ее. Информационных артефактов кругом полно – телефоны, книги, карты, руководства, – и информационная теория сама уже стала артефактом, родившимся в результате исследования свойств артефактов. То, что родилось как инженерная дисциплина, постепенно стало необходимым для работы физиков, биологов и многих других исследователей, использующих полезные качества информационных артефактов. Мы коснемся частично и возможностей применения теории информации Шеннона, однако основной нашей целью станет изучение роли семантической информации²³.

Мнемонические трюки Шеннона и их производные отлично подходят не только для передачи информации от одного агента к другому, но и для того, чтобы отправить информационное «послание» сегодняшнего агента ему же, но в будущем. Память может быть представлена в виде канала передачи информации, подверженного влиянию посторонних шумов так же, как и телефонная линия. В принципе, оцифровка может быть сделана с помощью алфавита из трех, четырех, семнадцати и даже миллиона отдельных сигналов или другим каким-то способом (как мы увидим в следующей главе), однако бинарный код – лучший вариант по множеству причин, он подходит для любых целей и всегда доступен. Закодировать все, что угодно (не всегда идеально, но до нужной вам степени точности), можно с помощью нулей и единиц, или нулей, единиц и двоек, или… однако бинарный код физически самый простой в применении (вкл./выкл.; высокое напряжение/низкое напряжение; лево/право), и поэтому он прочно вошел в человеческие технологии, и даже возникло нечто вроде конкуренции между вторичными кодами, основанными на двоичном (код ASCII для печатаемых символов был вытеснен кодом UTF 8, который включил в себя ASCII в качестве вспомогательного, а код HTML, используемый для веб-сайтов, использует два разных цветовых кода: Hex код и триплет RGB, к примеру).

Решение задачи по превращению света и звука в другие физические сигналы, несущие семантическую информацию в бинарный формат битовых строк (этот формат можно измерить мерами Шенноновской информации), превратилось сегодня в развитую технологию, существует множество вариаций аналогово-цифровых конверторов, ADC, преобразующих качественные изменения физических явлений с течением времени (звуковая волна, ударяющая в микрофон, преобразование света в пиксель в цифровой камере, изменения температуры, ускорение, влажность, pH, кровяное давление и тому подобное) в строчки битов или другие коды. Эти устройства аналогичны чувствительным клеткам, которые преобразуют внешние сигналы на передних рубежах нервной системы: палочки и колбочки в глазу, волосяные клетки в ушах, терморецепторы, ноцицепторы (нейроны, отвечающие болью на повреждение или удар), мышечные рецепторы и другие клетки, осуществляющие внутренний мониторинг, снабжающие данными нервную систему, включая вегетативную ее часть. Мозг превращает сигналы не в строки кода, а в последовательности нейронных импульсов, колебания электрического напряжения, передающиеся по нейронным сетям относительно медленно – в миллионы раз медленнее, чем битовые строки в компьютере. В 1943 году (за много лет до создания первого работающего цифрового компьютера) нейробиолог Уоррен Маккаллок и логик Уолтер Питтс предложили способ работы нейронных сетей. Похоже, когда серия импульсов от одного нейрона попадает в другой нейрон, результатом может быть возбуждение (да!) или торможение (нет!). Если бы принимающий нейрон обладал пороговым механизмом, который мог бы суммировать все ответы «да» и вычитать все ответы «нет», а затем формировать собственный сигнал, зависящий от полученного результата, он мог бы создавать собственную логическую функцию (она может выглядеть как «Сетевой шлюз И», или «Сетевой шлюз ИЛИ», или «Сетевой шлюз НЕТ» в простейших случаях). Если же пороговый механизм нейрона мог бы быть повышен или понижен в результате прошлого опыта передачи им импульсов, нейрон мог бы «запомнить» нечто, что изменило бы его локальное поведение. Маккаллок и Питтс доказали, что сеть подобных единиц-нейронов может быть создана и «обучена» выполнять любые логические операции путем задания функций на входе.

Это была вдохновенная идеализация, одно из величайших упрощений всех времен, поскольку взаимодействие настоящих нейронов оказалось устроено намного сложнее, чем у «логических нейронов», придуманных Маккаллоком и Питтсом. Тем не менее они продемонстрировали принципиальную возможность разработки передающей-обучающей-контролирующей сети, созданной из отдельных единиц, выполняющих простые, самые банальные, ключевые действия; то есть понимающего устройства, состоящего из множества отдельных частей невысокой компетентности. С тех пор целью вычислительной нейробиологии стало определение того, какой из бесчисленного множества возможных типов сложных сетей работает в нервной системе. Схема передачи электрических импульсов червя-нематоды C. elegans, в теле которого 302 нейрона 118 видов, уже практически завершена, и стало ясно, как сигнал передается от нейрона к нейрону. Проект «Коннектом человека» поставил задачей создать аналогичную детальную карту десятков миллиардов нейронов в мозгу человека, европейский проект «Человеческий мозг» рассчитывает «воссоздать мозг человека в форме суперкомпьютера», однако эти мегапроекты только недавно начали работу. Мозг совершенно точно не является цифровым компьютером, в котором действует двоичный код, тем не менее он представляет собой нечто вроде вычислительной машины, и я еще расскажу об этом в следующих главах.

К счастью, в последнее время достигнут значительный прогресс в понимании вычислительной архитектуры нашего мозга на микроскопическом уровне, но пока у нас нет ответов на многие вопросы, касающиеся невероятно запутанных деталей индивидуальной работы нейронов, их соединения у отдельного человека (вероятно, они весьма значительно варьируются от человека к человеку, и это совсем не похоже на строгое единообразие, обнаруженное у червяков C. elegans). Например, недавно обнаружено (Kanwisher, 1997, 2013), что при рассматривании лиц людей активизируется специальный участок мозга (включающий миллионы нейронов); это огромный прорыв в науке. Мы знаем, что информация о лицах определенным образом обрабатывается нейронами в веретенообразной области запоминания лиц, но пока наши представления об этих процессах и их механизмах весьма скудны. В данном случае термин «информация», широко используемый в науке о когнитивных способностях (и других областях), не имеет ничего общего с информацией Шеннона. До тех пор пока не будет сформулирована система кодирования – не обязательно двоичная (0 или 1), – которая описывала бы в цифровом виде происходящие процессы, не существует способа отделить полезный сигнал от шума и измерить количество передаваемой информации. Однажды в будущем мы сможем обнаружить природную интерпретацию механизма передачи данных в нервной системе, позволяющую измерять параметры пропускной способности, объема памяти в битах, кодирующую передаваемую, обрабатываемую и хранимую информацию, однако до того момента концепция, которую мы используем в когнитивных науках, остается концепцией семантической информации, то есть информации о чем-то конкретном: о лицах, местах или содержании глюкозы, к примеру.

Другими словами, специалисты по когнитивной биологии находятся примерно на той же стадии, на которой находились специалисты по эволюции и генетике до расшифровки структуры ДНК: они знали, что информация о фенотипических свойствах – форме частей тела, поведении и тому подобном – каким-то образом передавалась от поколения к поколению (посредством генов, но что это такое, они не знали), однако у них не было кода двойной спирали ACGT, которая позволила бы применить Шенноновский подход к измерению количества информации, передаваемой в виде генетического наследства от родителя к потомству. Многие мыслители, возможно, вдохновленные структурой ДНК, думают, что в нервной системе тоже действует некий способ кодировки, однако я ни разу не встречал убедительных аргументов в пользу этой гипотезы, и, как мы вскоре убедимся, для скептицизма в этом вопросе поводов достаточно. Семантическая информация как информационная концепция очевидно независима от кодов в следующем смысле: два и более наблюдателей могут получить одну и ту же семантическую информацию из источников, не соединенных никакими связями²⁴. Вот несколько искусственный пример.

Распространение АЦП (аналогово-цифровых преобразователей) почти во всех сферах нашей жизни, сегодня воспринимаемое как должное, вероятно, играет заметную роль в смешении математической концепции информации Шеннона с нашим каждодневным восприятием семантической информации, несмотря на многочисленные тревожные звоночки. Цветная фотография рассыпанного по дорожке конфетти в очень высоком разрешении, разбитая на восемь миллионов пикселей, занимает файл в десять раз больший, чем полный текст «Богатства наций» Адама Смита, который помещается в каких-то два мегабайта. В зависимости от системы кодирования, которую вы используете (GIF, или JPEG, или… Word, или PDF, или…), картинка, измеренная в битах, может «стоить тысяч слов», и главный смысл моего примера именно в том, что какая-то картинка в битах «равна» тысяче и более слов. Можем ли мы как-то формализовать их иную значимость? Может ли семантическая информация быть измерена, определена и описана формальным языком теории? Роберт Антон Уилсон, автор фантастических романов и научно-популярных книг, предложил единицу измерения в «один Иисус», определяемую как суммарный объем (научной) информации, полученной на протяжении жизни Иисуса (научная информация – совокупность семантической информации, не включающая в себя всю доступную в то время бытовую семантическую информацию о том, кто где жил, какого цвета были чьи-нибудь одежды, что Пилат ел на завтрак, и т. д.). В 30 году нашей эры объем семантической информации, согласно определению, равнялся одному Иисусу и практически не увеличивался в течение последующих 1500 лет (согласно Уилсону), пока не удвоился в эпоху Ренессанса. К 1750 году он еще раз удвоился до 4 Иисусов. В 1900 году он еще раз удвоился, достигнув 8 Иисусов. Но к 1964 году, по оценке Уилсона, он уже увеличился до 64 Иисусов, и только Бог знает, сколько Иисусов накопило человечество к сегодняшнему дню. К счастью, определение как-то не закрепилось, и, хотя Уилсон был, несомненно, прав, драматизируя тему информационного взрыва, мы все-таки еще очень далеко от того момента, когда новая шкала или мера объема (научной) информации станут более совершенным инструментом по сравнению с довольно точными, но косвенными данными, как количество страниц в рецензируемых журналах или мегабайты текста и данных в журналах электронных.

Лучано Флориди в своей познавательной книге (Luciano Floridi, 2010) выделяет информацию по экономике в отдельный вид, требующий дополнительной обработки. Фермер благоразумно тратит время и труд на то, чтобы пересчитывать коров, замерять уровень воды в колодцах и отслеживать эффективность работы наемных помощников. Если он не хочет делать эту работу сам, ему приходится кого-нибудь нанимать. Он платит и за информацию о конкурентах – ему важно знать и о вашей продукции, вашем сырье, ваших затратах, капиталовложениях, местоположении… и это только самые очевидные данные. Вы можете собирать публичную информацию о рынках и тенденциях, приобретать образцы продукции конкурентов, чтобы понять, как она была создана, и сравнивать ее с собственной продукцией, можно даже ввязаться в промышленный шпионаж. Коммерческая тайна – устоявшаяся юридическая категория, ее можно украсть (или воспользоваться утечкой, выманить хитростью), а патентное и авторское право накладывают ограничения на использование информации, созданной в результате изысканий отдельных лиц или организаций. Экономическая информация имеет стоимость, иногда весьма высокую, и методы ее сохранения и защиты от любопытных глаз конкурентов напоминают методы, изобретенные самой Природой с теми же целями.

Математическая теория игр фон Неймана и Моргенштерна (von Neumann and Morgenstern, 1944) стала еще одним бриллиантом инноваций военного времени. Она впервые показала важность сокрытия намерений и тайных планов от врагов. Умение делать непроницаемое выражение лица важно не только для игры в покер, а излишняя прозрачность в буквальном смысле может грозить смертью как отдельному человеку, так и организации в нашем жестоком мире. Выживание вкратце зависит от информации и, точнее, от дифференциальной и асимметричной информации: я знаю то, что ты не знаешь, а ты знаешь то, что не знаю я, и наше благополучие зависит от сохранения этого баланса. Даже бактерии – и даже не вполне живые вирусы – используют хитрые уловки, чтобы замаскироваться и скрыть свои намерения в жестокой гонке вооружений с навязчивыми, любопытными конкурентами²⁵.

В этой связи я предлагаю предварительно рассматривать семантическую информацию как проект, заслуживающий внимания, и пока давайте оставим термин «проект» в его наиболее широком понимании, учитывая лишь то обстоятельство, о котором я писал в 3 главе, что «проект» без «проектировщика» (в смысле умного проектировщика) – это объективная и важная категория. Созидательный процесс включает в себя исследовательскую работу в той или иной форме, и сейчас мы уже можем сказать, что это за работа: использование доступной семантической информации для улучшения перспектив чего-либо путем добавления ему свойств и частей неким соответствующим образом. (Организм может улучшить перспективы выживания, изыскивая источники энергии или материалов – пища, медицина, новая оболочка, – но это не конструкционные особенности. Скорее всего, это просто примеры дозаправки и улучшения уже существующей конструкции.)²⁶ Но кто-то может улучшить собственное положение в мире путем изучения полезных фактов (в каких местах лучше всего ловить рыбу, с кем стоит дружить), – и это уже другой способ усовершенствовать свое устройство. Можно научиться делать рыболовные снасти, избегать врагов или еще каким полезным для жизни навыкам. Любой вид обучения – от обучения тому, как что-то делать, до обучения тому, почему что-то происходит, – может стать ценным дополнением или даже переформатированием врожденного конструкционного решения, с которым вы появились на свет.

Иногда информация может стать и бременем, приобретением, которое мешает оптимальному ходу событий и процессу созидания, и в подобных случаях нам часто приходится учиться защищаться от нежелательного знания. Например, в слепых экспериментах ученые вынуждены тщательно ограждать и испытуемых, и исследователей от информации о том, кто служит субъектом и объектом исследования, и при каких условиях, чтобы на поведение испытуемых или выводы наблюдателей ничто не могло повлиять. Это очень хороший пример того, как наше добытое с помощью напряжения интеллектуальных сил знание используется для улучшения будущих возможностей обретения новых знаний: мы открыли, где проходят границы нашей способности к рациональному восприятию; мы узнали, что в некоторых условиях мы не можем избежать бессознательной реакции на слишком большой объем информации, и создали системы, способные оградить нас от последствий этого недостатка. Гораздо трагичнее выглядит способ блокировки нежелательных знаний, воплощенный в таком методе, как «случайная раздача холостых патронов» (или восковых подобий настоящих патронов) некоторым членам расстрельной команды в сочетании с информированием их об этом. Ведь ни один стрелок не хочет жить с сознанием того, что его действия привели к чьей-то смерти. (Иногда у этого метода бывает и дополнительная цель – это знание лишает некоторых стрелков соблазна применить патроны иным способом: восстать и повернуть оружие против командира. Если вы знаете, что ваше оружие заряжено боевыми патронами, у вас появляется возможность выбора. Но вы не можете использовать информацию, которой вы не владеете.)

А как быть с ошибочной информацией, которая тоже обладает свойством накапливаться, и дезинформацией, которую кто-либо пытается вам внушить? Эти явления только на первый взгляд кажутся простыми контрпримерами к предложенному определению, но (и мы это увидим вскоре) это вовсе не так. Определение «семантической информации» и «созидания» – звенья одной цепи, и это вполне добродетельный, а не порочный круг: некоторые процессы можно рассматривать как исследовательские, с помощью которых некие свойства окружающей среды по неким причинам выделяются и используются опять же для улучшения устройства определенной группы или системы существ, чтобы улучшить их подготовку к процветанию/защите/размножению в будущем.

Семантическая информация, таким образом, это «различие, которое создает отличие». Флориди (Floridi, 2010) утверждал, что первым эту фразу придумал Д. М. Маккей, а потом ее подхватил Грегори Бейтсон (Gregory Bateson, 1973, 1980) и его коллеги, превратив в отличие, создающее отличия. Маккей, наряду с Тьюрингом и Шенноном (фон Ньюманом и Джоном Маккарти, среди прочих), стал одним из блестящих теоретиков, стоявших у истоков революционных исследований, начавшихся в период Второй мировой войны. Он стал пионером информатики, работал на стыке физики и биологии нейронных связей и даже занимался философией (он один из моих героев, несмотря на присущую ему глубокую религиозность)²⁷. Предложенное мной определение семантической информации близко к тому, которое он сформулировал в 1950 году: «Обобщенная информация, служащая объяснением для наблюдаемой деятельности» (MacKay, 1968, стр. 158). В то время Маккей был сосредоточен на исследовании того, что мы называем Шенноновской информацией, однако делал и более широкие обобщения, касавшиеся информации в более фундаментальном, семантическом смысле. Он определял ее также, как то, что задает форму (1950, диаграмма, стр. 159 в MacKay, 1968), перенося основной упор с репрезентативных функций (в любом ограниченном смысле) на наличие смыслов и ценностных критериев.

Если информация несет в себе некое отличие, которое создает разницу, то нам нужно ответить на вопрос: отличие от чего? Cui bono? Кому это выгодно? – вопрос, который всегда должен быть на устах у адаптациониста, хотя ответ на него может удивить. Может быть, это то, что связывает общую экономическую информацию из нашей повседневной человеческой жизни с биологической информацией и объединяет все эти виды информации в единую семантическую? И именно это позволяет нам характеризовать недостаточную информацию и дезинформацию не просто как виды информации, а как виды зависимой и даже паразитической информации. Нечто выявляется как дезинформация только в контексте системы, предназначенной для снабжения кого-либо полезной информацией, заслуживающей доверия. Организм, который просто игнорирует сведения, могущие ввести в заблуждение другой организм (или навредить ему), не был дезинформирован, даже если те самые сведения были каким-то образом зарегистрированы (без внятных результатов) в его нервной системе. В стихотворении Стиви Смита «Он не машет, он тонет» (Stevie Smith, 1972) зрители на пляже, махавшие в ответ утопленнику, полагая, что он их приветствует, были дезинформированы, а вот чайки, кружившиеся над его головой, сразу все поняли. Мы не можем быть дезинформированы некими признаками, которые мы не способны распознать как изменения. Понимание того, кому дезинформация выгодна, увеличивает наши шансы на понимание. Дезинформация создается путем эксплуатации системы распознавания, вычленения и использования полезной информации некоего существа (к выгоде иного существа). Именно так поступает вирус Эбола, используя принципы камуфляжа.

Ким Стерельни (Kim Sterelny, 2015, в частной переписке) поднял очень важную тему:

Он утверждает, что большая часть наших знаний «инертна в адаптивном смысле. Но это не имеет большого значения, поскольку хранить эти знания просто, а те биты, что имеют значение, и на самом деле важны». Не будем придираться к не совсем правильному использованию термина «бит» в данном высказывании. Я практически полностью согласен, однако хотел бы заявить одно маленькое возражение: даже совершеннейший мусор, который застревает в нашей голове после наводнения, затопляющего наши головы ежедневно, приносит свою пользу. Большая часть мусора застревает в голове именно потому, что она и предназначена, чтобы застревать, будучи продуктом рекламодателей, пропагандистов и других производителей информации, чей интерес как раз состоит в том, чтобы застолбить местечко в сознании потребителей, и, как отмечает Стерельни, большая часть этого мусора-таки застревает, поскольку обладает ненулевой вероятностью (согласно нашим бессознательным оценкам) когда-нибудь пригодиться в адаптивных целях. Люди, обладающие «фотографической памятью», реальной или мифологической, страдают крайне изнурительной патологией, переполняющей их головы совершенно ненужной информацией²⁸.

Естественный отбор действует, автоматически извлекая крошечные количества (не «биты») информации из взаимодействий между фенотипами (совокупность характеристик, присущих развитому организму) и окружающей их средой. Он автоматически позволяет лучшим фенотипам воспроизводить свои гены чаще, чем менее совершенным²⁹. Со временем, благодаря постоянной циркуляции информации, самое удачное «устройство» проявляет себя и отлаживается. Идет научно-конструкторский поиск, дизайн постоянно улучшается, поскольку все существа обязаны «вносить за себя плату» за счет дифференцированной доступности воспроизводства. Дарвиновские ветви «обучаются» новым навыкам, изменяя свою форму. Они, таким образом, информируются, становясь очередным важным шагом вверх в Пространстве Созидания. Точно таким же путем скиннеровы, попперовы и грегорианские создания сами себя информируют в течение всей своей жизни, взаимодействуя с окружающей их средой, становясь все более эффективными благодаря информации, которую они могут использовать для создания новых свойств, в том числе и создания новых способов все более эффективного информирования самих себя. Богатый становится богаче. Богаче и богаче, используя информацию для уточнения информации, которая используется для уточнения информации, получаемой с помощью систем, которые разрабатываются, чтобы уточнять информацию, делая ее доступной для тех, кто решает создать что-нибудь.

Эта концепция полезной информации является результатом концепции возможностей Дж. Дж. Гибсона, изложенной в главе 5. Я бы хотел распространить его идею не только на растения и других эволюционирующих существ, не относящихся к животным, но и на артефакты, произведенные человеческой культурой. Гибсон сказал: «информация находится на виду», и именно «собирая информацию» животные воспринимают мир³⁰.

Представьте себе блики солнечного света, играющие на стволе дерева и на белке, лезущей на него. В свете содержится одна и та же потенциальная информация – и для белки, и для дерева, однако дерево не обладает (из-за использования более примитивных методов созидания в его родословной) способностью извлекать из света такую же информацию, как белка. Дерево умеет использовать энергию света для производства сахаров путем фотосинтеза; кроме того, недавно было доказано, что деревья (как и другие растения) могут адекватно отвечать и на другую информацию, извлекаемую из света: например, они таким образом узнают, когда засыпать, когда просыпаться, сбрасывать листья или зацветать³¹.

Мы можем порассуждать и о потенциальной полезности информации, содержащейся в лучах света: представьте себе человека с бензопилой, подкрадывающегося к дереву. Его увидит любое существо с глазами, однако дерево даже не заподозрит угрозы. К тому же глаза не принесут дереву пользы, поскольку у него нет и способов отреагировать на визуальную информацию (если не убежать и спрятаться, то хотя бы сбросить тяжелую ветку на лесоруба или выделить какую-нибудь особо вязкую смолу, чтобы он в ней залип вместе с пилой). Само существование информации в виде света могло бы «мотивировать» дерево на создание подобия зрения. Это маловероятно, но именно такие маловероятные превращения составляют суть эволюции. Должно возникнуть некое отличие, которое может получить значение, только если что-то от него будет зависеть неким образом. Как уже раньше отмечалось, эволюция путем естественного отбора поразительно совершенна в процессе выуживания иголок в стогах сена, почти невидимых образцов, которые, будучи искусно примененными, приносят пользу бенефициару. В точности как зарождение жизни зависит от нахождения правильных «исходных» молекул в правильном месте в правильное время, у развивающейся популяции должен существовать запас разнообразного материала, включающего в себя в том числе разные ранее не использовавшиеся (или недостаточно использовавшиеся, или лишние, или рудиментарные) свойства, которые могут наследоваться и которые случайно совпадают с потенциально полезной информацией, распространяющейся в мире³².

Не все, что «в принципе возможно», автоматически доступно, однако, учитывая, что у эволюции много времени, много возможностей повторения циклов, случайности, вероятно, приводят к хорошим результатам, однако не всегда. Поэтому многие правдоподобные «истории» (Gould and Lewontin, 1979) представляют собой лишь гипотезы и требуют доказательств. Любая основательно доказанная эволюционная гипотеза (их тысячи) начинается с воображаемой истории, требующей подтверждения. А так как многие организмы умирают, не оставив потомства, большинство историй так и не превращаются в теорию. Порок адаптационизма состоит не в самих «просто историях» – в эволюционной биологии можно обойтись и без них, – а в некритичном распространении этих историй без соответствующих серьезных доказательств.

Рассмотрим менее фантастическую историю, чем дерево с глазами: золотую осень. Является ли это примером адаптации деревьев? И если да, то к чему? Общепризнано, что это явление не пример адаптации, а лишенный каких-либо функций побочный результат химических изменений, происходящих в листьях в процессе увядания. Они прекращают производить хлорофилл при постепенном снижении солнечной активности, а когда хлорофилл разлагается, другие присутствующие в листьях вещества – каротиноиды, флавоноиды, антоцианы перехватывают его роль отражателя света. Многим людям, к примеру жителям Новой Англии, нравятся яркие осенние краски, и они – часто бессознательно – способствуют выживанию и размножению самых красивых деревьев, вырубая те, чья листва не так хороша осенью. Люди стараются сохранить деревья с красиво окрашенными листьями до следующей осени, и тем самым повышают возможность репродукции тех деревьев, что им нравятся. Таким образом получается, что яркая осенняя листва становится фактором адаптации деревьев в северной части Новой Англии, хотя этот фактор, конечно, не поддается измерению. Это пример того, как незаметно для всех, кроме неусыпного естественного отбора, начинается адаптация. Тусклая коричневая листва с дубов опадает существенно раньше в Новой Англии, чем со знаменитых ярких алых кленов. И любые химические изменения, которые позволили бы кленам дольше удерживать листву, можно рассматривать как адаптационный механизм, приспособление к окружающей среде, в которой люди осуществляют селективную деятельность (сознательно или бессознательно). А теперь попробуем отправить в полет на несколько шагов вперед наше воображение: представьте себе, что удержание листвы на дереве достаточно энергетически затратно и окупается, только если нравится любующимся листвой людям. В такой ситуации может начаться эволюция чувствительного-к-присутствию-людей органа (скорее чувствительного к феромонам носа, чем рудиментарного человеко-чувствительного-глаза). Это будет шагом вперед по одомашниванию конкретного вида деревьев. Когда для репродукции создаются благоприятные условия и люди начинают поощрять или контролировать размножение, они тем самым создают возможности для самоодомашнивания видов, как это произошло уже с пальмами или авокадо. Первые шаги в этом направлении не обязательно должны быть результатом осознанного, намеренного и продуманного выбора (человеческого – ведь деревья уж точно на это не способны). На самом деле мы можем даже не замечать те виды, которые становятся синантропными, эволюционируя так, чтобы существовать в компании с человеком, не принадлежа при этом нам и не будучи никак нами поощряемы. Клопы и мыши синантропны, так же как и травы, растущие на пастбищах, не говоря уж о триллионах крошечных существ, обитающих в наших телах и совершенно не замечаемых нами, приспособленных для жизни в нас или рядом.

Во всех этих случаях семантическая информация о том, как лучше вписаться в эту нашу среду, была получена существами совершенно бездумно на протяжении нескольких поколенческих циклов и, следует отметить, даже не закодирована в нервной системе организма (если она у него вообще есть), или даже в его ДНК, это, пожалуй, напоминает некое «прагматическое» соучастие. Лингвисты и специалисты по языкознанию используют термин «прагматический» для обозначения тех смысловых аспектов, которые не могут быть выражены с помощью синтаксиса и «лексических» значений слов, но передаются через контекст конкретных выражений, то есть через умвельт, на самом деле, высказывания.

Например, я врываюсь в некий дом, где сидит разношерстная компания и заявляю: «Поставь чайник!» Я, казалось бы, просто произношу фразу в повелительном наклонении про чайник. При этом часть людей могут решить, что я замерз и хочу выпить чашку чая или чего-нибудь горячего, другие подумают, что я здесь чувствую себя как дома и, скорее всего, живу. Присутствующий тут же венгр, не говорящий на иностранных языках, поймет только то, что я говорю по-английски; та, к кому я обращаюсь на самом деле, сообразит, что я обращаюсь именно к ней (для нее это тоже английский, но понятный ей), и, наконец, некто в этой компании решит, что я все-таки решил вскрыть над паром тот загадочный конверт и прочитать письмо вопреки тому, что оно адресовано не мне – у него на глазах совершается преступление. Семантическая информация, которую извлечет из события наблюдатель, зависит от той информации, которая у него уже есть. Знание о том, что кто-то говорит по-английски, может расширить ваши представления о мире, улучшить его понимание и принести когда-нибудь пользу. Информация о том, что кто-то собирается совершить преступление, дает преимущество и тоже позволяет принести пользу. На основе одной и той же информации разные существа могут сделать совершенно разные выводы и совершить разные поступки, и было бы большой ошибкой думать, что семантическая информация может быть извлечена путем пристального изучения сигнала в виде акустической волны или английской сентенции (п-о-с-т-а-в-ь-пробел-ч-а-й-н-и-к…). Для столь разных выводов не существует единого кода.

Похожим образом ДНК птицы, которая «научилась» к поре размножения делать висячее гнездо, не будет содержать никаких кодовых последовательностей, которые описывали бы гнездо или содержали пошаговую инструкцию, как его построить, но будет состоять из последовательностей императивов типа «прикрепи лизин, затем треонин, потом триптофан…» (рецепт, как сделать тот или иной протеин из разных аминокислот), или «химическая фигня-считать-до-трех» (кусочек «мусорной» ДНК, используемой в качестве таймера), или даже «блаблаблаблаблаблаблабла» (геномный паразит или кусок еще какого мусора). Во всяком случае, не стоит надеяться найти в любой из последовательностей что-то, что можно перевести как «гнездо» или «веточка», «найти» или «вставить». Тем не менее, благодаря особенным цепочкам кодонов, переданных птице по наследству от родителей, и благодаря эволюционным системам, которые уже «научились» на ранних стадиях эволюции интерпретировать эти кодоны, ноу-хау по строительству висячего гнезда будет передана от родителя к потомству. Потомки унаследуют типовой образ с онтологией возможностей и родятся со способностью выделять те объекты, которые для них важны. Размышления о том, сколько всего нужно знать в ситуации с «чайником», чтобы понять «все», может служить примером того, насколько недостижимой для анализа может быть передача ноу-хау через ДНК от одного поколения к другому.

Лингвисты и специалисты по языкознанию разработали классификацию, которая, как может показаться, помогает до некоторой степени смягчить трудности: в ней есть предложение, выраженное (то есть «поставь чайник»), предложение, подразумеваемое (то есть «Я собираюсь с помощью пара вскрыть конверт») и предложение подтвержденное (то есть «он говорит по-английски») речевым актом³³. Тем не менее я думаю, что нам надо бороться с искушением применить лингвистические категории к передаче информации через ДНК, поскольку они могут быть распространены только весьма ограниченно и только ретроспективно. Эволюция вся состоит из превращения «ошибок» в «свойства», «шума» – в «сигналы», нечеткие границы между этими категориями не являются обязательными; противоречивая случайная, открытая всем и всему бесконечность естественного отбора зависит как раз именно от них. На самом деле это ключ к разгадке странной инверсии причинно-следственных связей в рассуждениях Дарвина: креационисты спрашивают риторически: «Откуда же в ДНК берется вся информация, в ней содержащаяся?», а Дарвин отвечает просто: она возникает из длящегося миллиарды лет постепенного, бесцельного, но не имеющего ничего общего с чудом превращения шума в сигналы. Любые изменения, чтобы «закодироваться», должны прямо в момент возникновения иметь последствия, повышающие способность к выживанию, поэтому способность некоей сущности передавать семантическую информацию не может зависеть от ее предварительной готовности стать элементом кода.

Нет и не будет (насколько я могу судить) никакой особой метрической системы, которая могла бы показать, сколько семантической информации содержится в неком сигнале, – будь то генетический сигнал от предка, или сигнал от окружающей среды, полученный путем сенсорного опыта. Как признал Шеннон, информация всегда соотносима с тем, что ее получатель уже знает, и, хотя на модели мы можем «ужать» границы сигнала и возможности получателя, в реальной жизни эти границы весьма проницаемы для окружающего контекста. Мы должны будем ограничиться, я думаю, пристойной жестикуляцией, полагаясь на наш каждодневный опыт попыток общения и сотрудничества с близкими, и не очень, людьми (да, именно пристойная жестикуляция. Вероятнее всего, алгоритмов, способных измерить семантическую информацию, не существует, однако мы можем создать любое количество временных структур для приблизительной оценки информационного содержания интересующих нас вопросов, полагаясь на выраженные онтологии – онтологии, которыми снабжают нас умвельты разных организмов). Мы это делаем ежедневно, само собой, используя наши человеческие категории и онтологии весьма приблизительным и стандартным путем, высказывая весьма безапелляционные суждения о том, какие характеристики различают животные, какие задачи они выполняют, чего они боятся, что им нравится, чего они избегают или желают. Например, если мы хотим устроить ловушку на коварного енота, мы стараемся уделить больше внимания вещам, которые небезразличны еноту. Запах – это то свойство, на которое следует обратить внимание, устраивая ловушку; при этом животное должно, приближаясь к ней, видеть (хотя это только иллюзия) путь безопасного отхода, а не только манящий вход. Мы можем рассчитывать на воссоздание химическим путем запахов, которые следует замаскировать или рассеять, если мы хотим заманить енота в ловушку, но признаки существования возможности спокойно удрать не так уж просто создать – они не сводятся к простой формуле.

Мы должны воздержаться от предположений, которые могут прийти в голову многим теоретикам, что организм может быть способен рассуждать в категориях хищника, съедобного существа, опасного существа, дома, матери, партнера, что у него есть «внутренняя речь» с соответствующими терминами для каждой из категорий. Если ДНК может передавать информацию о том, как построить гнездо без использования отдельных терминов «строить» и «гнездо», то почему нервная система не может производить нечто столь же непостижимое³⁴?

Вся история естественного отбора – это постоянный пересмотр устройства организмов, и для значительной их части улучшение этого устройства (или, по крайней мере, поддержание его функциональности). Даже потерю некоторых органов и их функций можно считать улучшением, если сопоставлять с затратами на их содержание. Знаменитая пещерная рыба, которая утратила зрение, была втянута в операцию по снижению затрат, про которую может рассказать руководитель любой успешной частной компании. Не приобретайте и не поддерживайте то, что себя не окупает. Не случайно биологи часто говорят, что потомство «обучается» инстинктивному поведению в ходе смены поколений, поскольку любое обучение может аналогично рассматриваться как совокупность процессов самоперенастройки, причем по умолчанию ведущей к улучшению проекта в целом. Мы считаем обучением одновременное овладение новыми навыками и новой информацией, и оно всегда сопровождается использованием в качестве базовых тех умений и знаний, каковыми вы уже обладаете; так проводится контроль качества того, что приобретается. Забывание обычно не считается обучением, точно так же, как отказ от некой части, как правило, не выглядит как улучшение дизайна, но иногда (как в случае с пещерной рыбой) это не так. Больше не всегда значит лучше. Сущностное отличие между обломками и отбросами примерно таково: обломки представляют собой груз, который непреднамеренно или случайно сметен с палубы или выброшен из трюма корабля, а отбросы – груз, который преднамеренно выброшен за борт, то есть уничтожен. Намеренное очищение сознания, отбрасывание информации или отказ от привычек, делающих чье-то существование более рискованным, – это не частый, но случающийся феномен, который иногда называется отучением³⁵.

Семантическая информация не всегда имеет ценность для того, кто ею владеет. Человек может не только ощущать себя угнетенным бременем бесполезных для него знаний, но порой и испытывать эмоциональные тяготы от некоторых фактов. Эволюция не слишком заботилась о наших эмоциональных переживаниях, пока мы производили больше потомства, чем конкуренты. Это не отменяет отсылки к пользе в определении семантической информации, но это его усложняет. (Стоимость золотых монет не ставится под сомнение тем неопровержимым фактом, что даже сильный пловец, если у него карманы набиты золотом, рискует утонуть.) По-прежнему определение семантической информации как ценной для улучшения процесса созидания, натыкается на тот факт, что все то количество семантической информации, что ежедневно поступает в наши головы, далеко не все полезно, а часто просто является белибердой, засоряющей мозги и отвлекающей от более важных дел, которыми стоило бы заняться. Однако мы можем переименовать этот «сбой» в «свойство», отметив, что само существование систем обработки и хранения информации зависит от полезности и ценности этой информации, что оправдывает затраты на их создание. Система обработки информации (пара глаз и ушей, радио, Интернет) может быть использована и паразитами, шумами разных типов: просто бессмысленным «случайным» белым шумом (статическими разрядами, которые заглушают слабый сигнал вашего радиоприемника), бесполезной или даже вредной для получателя семантической информацией. Ярким примером такой информации являются спам или фишинг-майлы в Интернете, они напоминают облака пыли, а порой и (выпускаемые намеренно) чернила кальмара. Эффект вредоносных шумов зависит от степени доверия, каковую получатель испытывает к передающей среде. Еще со времен басен Эзопа мы знаем притчу про мальчика, который слишком часто привлекал к себе внимание криками про волков. Батезианская мимикрия (тип маскировки, когда неядовитая змея мимикрирует под ядовитую, чтобы не быть съеденной) – похожий образ паразитирования, дающий выигрыш без затрат на создание настоящего яда. Однако, когда подражатели начинают превосходить числом настоящих ядовитых змей, вступает в действие мораль басни Эзопа: обманный сигнал теряет свою эффективность.

Любая среда или канал, передающие информацию, могут запустить гонку обманов и их разоблачений, однако внутри самого организма связи, как правило, заслуживают доверия. Все «стороны» в этой ситуации имеют общую судьбу и тонут или плавают вместе, поэтому царит доверие (Sterelny, 2003). (Ряд потрясающих примеров можно найти в труде Haig, 2008 по воспроизведению генома.) Ошибки возможны всегда в результате усталости или износа системы, ну или ее недостаточной приспособленности к меняющейся окружающей среде. Именно поэтому заблуждения или иллюзии служат столь важным источником свидетельств для когнитивистики; они дают подсказки о том, на что организм полагается в привычных условиях. Ученые часто указывают, что работа мозга в области восприятия состоит в отфильтровывании, отбрасывании и игнорировании всего, что не относится к неким важным особенностям потока энергии, проходящего через органы чувств. Сохраняй и уточняй крупицы (полезной) информации и отбрось все шумы. Любой неслучайный фактор в этом потоке представляет собой образец, потенциально полезный для некоторых созданий или потребителей, поскольку позволяет им предвидеть будущее. Крошечное подмножество настоящих образцов в мире любого потребителя составляет его умвельт, набор его возможностей. Эти ориентиры суть сущности, которые потребитель должен иметь в своей онтологии, сущности, которые должны быть рассмотрены, отслежены, определены, изучены. Остальные вещи в потоке являются шумом в той степени, в какой они касаются конкретного потребителя. С нашего Олимпа (мы не боги, однако в когнитивном отношении мы на голову выше остальных существ) мы часто видим, что в мире полно семантической информации, которая чрезвычайно важна для благополучия многих созданий, но при этом они не способны воспринять ее. Информация лежит на виду, но не для них.

Я утверждаю:

1) семантическую информацию можно оценить – недостаток информации и дезинформация представляют собой патологии или паразитическое искажение стандартов;

2) значение семантической информации зависит от получателя и не поддается независимой оценке, однако может быть подтверждено эмпирическим путем;

3) объем семантической информации, содержащийся или передаваемый в виде неограниченной истории или предмета, тоже не поддается измерению в неких единицах, однако поддается сравнительной оценке в конкретных условиях;

4) семантическую информацию не нужно кодировать, чтобы передать или сохранить.

Эти тезисы можно продемонстрировать и подтвердить, обратившись к истории экономики и рассматривая пути, которыми людские сообщества закрепляют их в законах и в каждодневной практике. Рассмотрим случай кражи коммерческой тайны. Ваш конкурент, компания «Юнайтед Гаджет», разработала новый виджет, главную деталь чрезвычайно мощного нового стримпулайзера. Однако вам не удается никак его увидеть, поскольку он спрятан в специальный непроницаемый для рентгена корпус. Корпус можно только полностью разломать, но при этом будет раздавлен и виджет, и вы не сможете понять, как он работает. Очень надежно спрятанный секрет, что уж тут сказать. Вы готовы на все, чтобы внедрить свою шпионку в «Юнайтед Гаджет», и ей удается-таки добраться до виджета без корпуса. Ура, вы схватили удачу за хвост! Но как вынести информацию наружу? Гипсовый слепок – это было бы просто круто, но пронести его мимо охраны нереально. Рисунки, фотографии, чертежи – тоже отличное решение, но и их доставить наружу сложно, секьюрити лютуют, повсюду установлены детекторы. Самым надежным способом было бы зашифровать информацию об устройстве и спрятать в невинном документе типа медстраховки, в его многословных приложениях.

Другим подходящим решением мог бы быть CAD-CAM-файл; сканировать виджет CAT-сканером (аппарат для томографии, соединенный с компьютером) и получить послойную модель в высоком разрешении, которую можно потом использовать для печати на 3D-принтере. В зависимости от разрешения, в идеале, можно получить дубликат с точностью до атомов (эта фантазия блуждает в воображении некоторых философов и фанатов телепортации). Одним из преимуществ этого экстремального способа является возможность создания детальнейшей спецификации по производству виджета в виде файла, чей размер можно измерить в битах. Мы можем получить «идеальную» информацию о виджете с точностью до атома в виде файла конкретного размера в «-дцать» миллионов зетабайтов. Кстати: сегодня виджет, а завтра таким же образом можно попытаться воссоздать весь мир. Идея возможности исчерпывающего (?) описания Вселенной на основе единой, космических размеров, цифровой карты, уже бродит в виде разнообразных спекулятивных, конечно, но завораживающих мечтаний в физике. И конечно, никто не останавливается на «старом добром» атоме, сегодня это относительно невысокая точность. Применение теории информации Шеннона позволяет («в принципе», конечно, однако не на практике, то есть удаленно) сказать, сколько точно (Шенноновской) информации содержится в одном кубическом метре океана или океанского дна, окружающих конкретного окопавшегося там моллюска, к примеру. Но эти цифры не позволят, тем не менее, понять, какая часть этой информации – исчезающе малая часть – представляет собой семантическую информацию, нужную этому самому моллюску³⁶.

Но вернемся к украденной схеме виджета. Файл CAD-CAM достаточно высокой степени разрешения можно сохранить на цифровом носителе и попросту проглотить его. Если же шпионке не удастся сделать томографию, она может тщательно исследовать виджет, повертев его в руках, пощупав со всех сторон, понюхав, поковыряв и даже попробовав на зуб. Она все запомнит и вынесет информацию в собственной голове (обратите внимание, это ведь именно тот способ, с помощью которого и разоблачается большинство секретов – просто внимательное наблюдение и запоминание). Возможно, лучший способ стащить информацию – это прихватить виджет с собой домой, если получится, изучить и записать все, что можно, сделать копию, а потом вернуть его в «Юнайтед Гаджет». Вы же забираете у них только информацию, которая вам необходима.

Чем больше ваша шпионка знает о современных виджетах, тем меньше Шенноновской информации ей нужно стащить у «Юнайтед Гаджет» и сдать в ваш научно-конструкторский отдел. Вполне может быть, что, только бросив взгляд на размер и форму выходного отверстия, она поймет, что это то самое новшество, которое определило создание нового устройства; то самое изменение дизайна, за которым она и гонялась. Этот пример дает нам ясное видение связи семантической информации с Шенноновской. Шенноновский подход идеализирует взаимодействие между отправителем и получателем, предполагая, что отправитель уже знает, где лежит та самая иголка в стоге сена, и получатель тоже способен это сразу определить. Обнаружение иголки и образцов, которые можно использовать, оказывается за границами процесса, оно не является его частью, поэтому выявление перспектив возможного использования информации ложится на плечи получателя, даже если эти изыскания и разработки станут «платой» за сам процесс получения информации.

Предположим, шпионка преуспела. Информация, которой вы завладели, поможет вам усовершенствовать ваш собственный стримпулайзер и тем самым позволит увеличить продажи и заработать побольше. «Юнайтед Гаджет» обнаружит подвох (вы не позаботились замести следы) и подаст на вас в суд, вас арестуют в худшем случае за промышленный шпионаж. Нет никаких сомнений в том, что вы украли устройство виджета, даже если следствие не сможет уверенно установить, каким образом вы умудрились провернуть дельце. Если виджет весьма оригинален, случай можно квалифицировать как плагиат, доказав его только с помощью демонстрации сходства дизайна (с улучшениями и изменениями). На самом деле, если бы «Юнайтед Гаджет» подумали заранее о возможности кражи, им надо было бы внедрить в устройство оригинальную, но совершенно нефункциональную штуковину – кнопку, выемку, прорезь, которая стала бы неоспоримым свидетельством кражи, если бы появилась и в вашей версии устройства. (Эту тактику давно используют энциклопедии, чтобы ловить конкурентов на копировании; воображаемое животное, поэта или гору, появившихся с одинаковым описанием в двух книгах, трудно объяснить простым совпадением. См. в Google статью Virginia Mountweazel, и сразу все станет ясно.) Внимание: этот сигнал несет ценную полезную информацию для исходного «отправителя» ровно до тех пор, пока оригинальный получатель не распознает его (как сигнал птицы, прикидывающейся раненой); в то же время копировальный аппарат бессознательно «шлет» саморазоблачающее послание, сообщая всем, что он незаконно скопировал оригинал.

Эти закономерности, эти стратегические паттерны во взаимодействиях между разными участниками процесса зависят не от количества копируемой информации, а от того, какая именно информация копируется, и поэтому Шенноновские понятия могут применяться лишь ограниченно. Они не могут объяснить свободно плавающую рациональность разных ухищрений и противодействия им. Обнаруженная в биологических системах ложная, призванная запутать информация, существование которой мы предполагаем, не зная, как она может быть закодирована или воплощена, циркулирует во многих областях биологии. К примеру, мой коллега Майкл Левин, (2014; Friston, Levin, et al. 2015) разработал модель морфогенеза, которая рассматривает «структурирующие системы как примитивных когнитивных агентов» (простые интенциональные системы). Среди клеток, обладающих «знаниями» и «планами», встречаются не только нейроны (см. главу 8).

Из закона о патентовании и авторском праве мы можем, я думаю, извлечь еще один урок. Во-первых, эти законы были приняты, чтобы защитить изобретения, созданные специалистами, умными людьми. Люди часто что-то изобретают, а творчество требует времени и сил (и чуть-чуть интеллекта, если вы, конечно, не воплощение метода проб и ошибок, того метода созидания нового, который никогда не приносит интересных плодов – разве что у вас есть столько же времени, сколько у эволюции). Изобретения и шедевры, которые получаются у творцов, обычно имеют стоимость (для кого-нибудь), поэтому законы, защищающие обладателей/создателей этих ценностей, вполне разумны и оправданны.

У этих законов есть некоторые особенности. Во-первых, вы должны доказать полезность создания вашего интеллекта, чтобы получить патент. И вы должны продемонстрировать, что никто до вас ничего подобного не изобретал. Насколько полезным и оригинальным должно быть изобретение? Вот тут как раз и находится слабое место закона. В настоящее время закон о патентах Канады, к примеру, трактует как недостаточно «новое» всякое изобретение, которое уже где-либо предвосхищалось, что может быть доказано соответствием любому из восьми условий (см. статью «novelty [patent]» в канадской «Википедии»). Два из них гласят, к примеру.

Нас не должен удивлять тот факт, что патентное право содержит это трудно постижимое определение. Новизна, как любая семантическая информация, зависит напрямую и в значительной степени от компетентности вовлеченных сторон. В Стране Дураков можно было бы запатентовать кирпич как надежный упор для двери; в Раю Инженеров дом, летающий на солнечной энергии, может показаться тривиальным использованием всем известных сведений и практик. То, что человек, «обладающий обычными знаниями», может увидеть «сразу», будет зависеть от того, что считать «обычными знаниями» в данное время и в данном месте.

Вы можете запатентовать идею (процесса, гаджета, инструмента, метода), не создавая работающей модели, хотя обычно рекомендуется все-таки сделать прототип, чтобы продемонстрировать на практике, что эскизы и описания реализуемы. Ведь на самом деле вы закрепляете не право на идею, но ее конкретное воплощение. Авторское право на песню получить можно, однако вряд ли это получится с последовательностью из четырех нот. Если бы Бетховен был жив, смог бы он запатентовать первые четыре ноты Пятой симфонии (Та-та-та-ДАМ)? А защищен ли знаменитый позывной из трех нот компании NBC или он расценивается как торговый знак – другой защищаемый законом информационный элемент? Ведь название книги можно защитить авторским правом. Короткую поэму тоже; как насчет вот такой:

Он, без всякого сомнения, защищен копирайтом книги в целом, я надеюсь, как самостоятельное «литературное произведение». Законодательство об авторском праве много раз дополнялось, но его применение до сих пор сталкивается с большим количеством проблем. Книги и статьи, музыка и живопись, рисунки, скульптуры, хореография, архитектура могут быть защищены до тех пор, пока существует их некое фиксированное воплощение. Джазовая соло-импровизация во время концерта, который никто не записывал, не может быть защищена, точно так же, как вдохновенный танец без хореографической записи или видео. Все это идет в русле с определением информации, данным Колгейтом и Циоком в их книге (Colgate and Ziock, см. разд. 9, стр. 119), однако вызвано необходимостью юридически доказывать факт принадлежности, а не естественными потребностями информации быть «сохраненной (записанной)». Чарли («Берд») Паркер не имел возможности записывать свои соло, однако многие саксофонисты и другие джазисты, слушавшие его музыку, признавались, что находились под его влиянием. Это означает, что значимая семантическая информация, распространявшаяся на концертах, была усвоена музыкантами (а не теми представителями его аудитории, которым медведь наступил на ухо). Вы не можете защитить авторским правом идею или открытие, однако «где нам провести черту?». Как однажды сказал судья Лернед Хэнд: «Очевидно, ни один принцип не может быть сформулирован для ситуации, когда подражатель вышел за рамки копирования “идеи” и позаимствовал ее “воплощение”. Поэтому решения неизбежно должны приниматься ad hoc» (Peter Pan Fabrics, Inc. v. Martin Weiner Corp., 274 F.2d 487 [2d Cir., 1960], цитируется по англ. «Википедии», статья copyright).

Интересно: когда некое произведение рассматривается в качестве объекта защиты авторского права, его полезность или удобство выступают антагонистами по отношению к «художественности», поскольку ее надо «концептуально отделять» от функциональности, в области которой действует патентное право (выдвигающее гораздо более жесткие требования). Действует своеобразно усеченное понятие «функции», поскольку эстетическое впечатление, несомненно, тоже выполняет некую задачу во многих, если не во всех, областях. Этот парадокс напоминает мне, как ранние эволюционисты близоруко отвергали идею Дарвина о половом отборе, поскольку она предполагала – в их глазах совершенно ошибочно, – что красота играет важную роль в природе. Конечно, красота очень важна: самки развили изощренное умение отличать перспективных самцов, в то время как самцы усовершенствовали способность производить впечатление (эстетическое впечатление, чистая показуха). Удачное спаривание – не случайное жизненное приключение; это конечная цель, главное направление, и поэтому все, что приводит к нему функционально, вне зависимости от того, чего это стоит и каким бременем ложится на обладателя³⁷. Законодательство об авторском праве стремится отделить «утилитарные» функции от эстетических, и, хотя разработаны практичные юридические правила, как проводить это разделение, существуют серьезные теоретические причины рассматривать каждый случай ad hoc, как утверждал Лернед Хэнд, говоря об «идеях» и «воплощениях».

Когда мы обратим свое внимание на эволюцию культуры, мы обнаружим тот же тип незакодированной передачи, причем в большем масштабе. Как я часто отмечаю, повозка на колесах со спицами перевозит не только зерно или другой груз с места на место, она перевозит еще и блестящую идею повозки на колесах со спицами. Повозка при этом везет эту идею, то есть информацию, – не собаке, лежащей на дороге, – для нее это все равно, как образ лесоруба, несомый солнечным светом к дереву. Чтобы воспринять идею, вы должны быть уже достаточно информированы, у вас должны быть определенные знания, и вот тогда идея вполне реальна и проезжает мимо вас на своих колесах со спицами. Нашей задачей становится понимание того, почему мы настолько лучше других видов умеем извлекать информацию из окружающей среды.

Да разве мы лучше? Несомненно, если измерять нашу силу в количестве возможностей. Вдобавок ко всему тому, что мы разделяем с нашими млекопитающими родственниками (вода для утоления жажды, пища, чтобы подкрепить силы, норы, чтобы спрятаться, тропинки, по которым можно пройти…), мы обладаем нашими собственными артефактами. Магазин инструментов – это музей возможностей, где хранятся сотни различных крепежей, доводчиков, разбрасывателей, копателей, мешалок, резаков, пишущих устройств, ящиков и тому подобного, все они используются в соответствующих обстоятельствах, включая совершенно новые, в которых мы изобретаем и создаем новые возможности ad lib из существующих, уже созданных отдельных деталей. Ричард Грегори, чьи размышления над природой интеллекта и оборудования подвигли меня назвать в его честь «грегорианских существ», подчеркивал, что использование пары ножниц не только требует применения интеллекта, но позволяет интеллекту пользователей существенно расширить свои возможности. Такие устройства, как панцирь краба, гнездо птицы, плотина бобра, являются приобретенными в ходе эволюции улучшениями, но не служат частью расширенных фенотипов (Dawkins, 1982, 2004b); в целом талант распознавать такие вещи и применять их с пользой – фенотипическое свойство, передаваемое нашими генами.

Я иногда предлагаю моим студентам подумать над тезисом, что эволюция в результате естественного отбора есть не что иное, как «универсальный плагиат»: если это тебе полезно, скопируй и используй. Все научно-исследовательские разработки, которые были использованы для перенастройки чего-либо, что вы скопировали, теперь являются вашим достоянием; вы их добавили к вашим богатствам без необходимости «переизобретать колесо». Это то, что Природа делала миллиарды лет, улучшая, уточняя, совершенствуя и распространяя миллиарды всевозможных устройств в самых разных уголках планеты. Это всеохватное творчество не могло бы развиваться без невероятного количества копирований.

Хитрая уловка Природы нелегитимна, согласно нашим человеческим законам, и для этого вывода есть веская причина: производство семантической информации стоит весьма дорого, и она очень ценна, поэтому копирование ее без разрешения – по сути, воровство. И она не стоит ничего, если это свободно плавающая рациональность. Первые законы о патентах и авторском праве (а также коммерческой тайне и товарных знаках) были разработаны и приняты после продолжительных, открытых, разумных дискуссий об их необходимости. Эти законы сами представляют собой интеллектуальный продукт, разработанный для защиты наших интеллектуальных продуктов.

Шенноновская информация обеспечивает нас математической основой для отделения полезного сигнала от шума и для измерения его емкости и надежности. Она объясняет физическую природу среды, в которой совершаются все научно-инженерные разработки, однако сами эти разработки, создание устройств, способных обнаружить паттерны, найти иголки в стоге сена и очистить золотую жилу от мусора, являются результатом процесса, который мы только начинаем понимать, двигаясь снизу вверх. До сих пор мы могли рассуждать о семантической информации, необходимой для различных целей (ставить в известность о разумном выборе, управлять, создавать усовершенствованную мышеловку, контролировать работу лифта), независимо от соображений, какое физическое воплощение имела эта семантическая информация. Как сказал отец кибернетики Норберт Винер (Norbert Wiener, 1961, стр. 132): «Информация – это информация, не материя и не энергия. Ни один материализм, который этого не признает, не сможет выжить в наши дни».